Текст книги "Начиналась жизнь"
Автор книги: Файвл Сито
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
В детском доме праздник. Праздновали трехлетний юбилей детдома, совпавший с шестой годовщиной Октябрьской революции. Шраге ставил с детьми пьесу. Играли не на сцене, а в самом зрительном зале. Это выдумал Шраге. На празднование пришли рабочие ткацкой фабрики вместе с Кузнецовым, представители партийного комитета, пришел Левман из Наробраза. Бэрл вышел на середину зала, чтобы сделать доклад. На нем была белая матроска и синие брюки. Костюм был взят с боя. Узнав, что Шраге собирается сшить старшим девочкам к празднику матроски с короткими синими юбками, Бэрл взбунтовал всех мальчиков, и они послали делегацию к заведующему. Шраге вынужден был уступить.
Бэрл стоял с гордо поднятой головой. Речь его звучала страстно:
– Итак, три года тому назад был организован наш детский дом. Советская власть отняла нас у улицы. Силой вырвала нас из грязи, которая у Горького зовется «дном».
Мальчик отчеканивал каждое слово.
– Мы стояли одной ногой в пропасти, и если бы советская власть вовремя не схватила нас за руку, мы бы и вовсе скатились туда.
В зале было тихо. Бэрл вытер рукавом пот со лба.
Оркестр из гребешков и ложек грянул «Интернационал».
Выступил Кузнецов. Он расстегнул синюю косоворотку; выглянула загорелая шея. Кузнецов погладил усы, собираясь, по-видимому, рассказать длинную историю.
– Тут Бэрл хорошо вам сказал про революцию. Да, ваши отцы и братья бились на фронтах. Надо было… Да… И знаете, как бились? – Кузнецов потряс кулаком в воздухе. – Ни сапог, ни шинелей не было. Патронов тоже не хватало. Но зато мы понимали, что бьемся сами за себя, за свою власть. Лет двадцать назад я работал в слесарной мастерской. Хозяин наш держал нас, как собак на цепи. Если мы сегодня хотели устроить собрание, об этом уже вчера знала полиция. Такой был, между прочим, сукин сын. Так вот он-то, бывало, подсмеивался: разговоры, мол, о революции – это просто бред. Уж мы ему показали потом, что это за бред! Ясно ему это стало как день! Да, революция говорила ясным языком: фабрики и заводы – рабочим, крестьянам – землю, а панов – в землю. Да-а… – закончил Кузнецов, усмехнувшись в усы.
Дети аплодировали. Шумовой оркестр снова заиграл «Интернационал».
Потом настала очередь Геры.
Он сел к пианино, стоявшему посреди зала. Он импровизировал. Вначале мелодия была неясна. Обрывки «Яблочка» сплетались с другими песнями. Пианист брал высокие аккорды, хотел изобразить революцию, шум стрельбы, скрип теплушки… Затем мелодия стала более выразительной, и полилась грустная песнь, напоминавшая колыбельную. Старая мать оплакивала погибшего на фронте сына. Аккорды гремели, мальчик углубился в игру. Он забыл обо всем, забыл о присутствующих в зале. Он чувствовал в это мгновение только музыку и хотел как можно полнее отразить в ней жизнь. Внезапно раздалась знакомая песня:
Улица, улица,
Сам Деникин журится,
Что сибирская Чека
Расстреляла Колчака.
Это красные разбивают белых. Кузнецов поглаживает усы. Потом зазвучали уличные песенки – песни беспризорных. И, наконец, застучали молотки, завизжали ножницы, разрезая жесть. Это – слесарная мастерская детдома.
Мальчик закончил. В кругу появилась Бэйлка. Последовательница школы Айседоры Дункан танцевала босиком. На ней был длинный тюлевый шарф, который она одолжила у подруги в студии. Тетя Рохл уговаривала ее не танцевать босиком, чтобы не простудиться, но эти увещания ни к чему не привели.
Бэйлка завертелась на одной ноге. Ее розовое платье широко раздувалось. Шарф трепетал над головой. Танцуя, она приблизилась к зрителям, изящно изогнув свою тонкую фигурку, протянула руку, лицо исказилось жалобной гримасой. Она хотела изобразить, как побиралась с матерью по улицам. Шраге были понятны все ее движения, он улыбался. Шарф колыхался над ней, как знамя. Она высоко подняла голову и закружилась, как бы прицеливаясь в публику. Гера брал шумные аккорды. Революция невозможна без жертв. Бэйлка падает, прижимая руку к груди. Революция побеждает. Девушка поднимается с пола и снова начинает выступать по кругу размеренным, плавным шагом. Шарф развевается, как знамя.
Потом в круг вышли актеры драмкружка и стали гримироваться тут же, на глазах у зрителей. Ставили «Вильгельма Телля». Во втором акте Пашка нарушил торжественное настроение. Шраге играл Вильгельма, а мальчик – его сына. Когда отец положил сыну на голову яблоко и собрался стрелять, Пашка качнул головой, и яблоко упало.
– Господин капитан, – нашелся Шраге, выдумав несуществующую в пьесе реплику, – у мальчика лихорадка.
Шраге подошел к Пашке, снова положил ему яблоко на голову и прицелился.
Пашка опять качнул головой, и яблоко покатилось по полу.
В самый трагический момент публика начала хохотать. Вильгельм Телль в третий раз положил яблоко на голову мальчика и, увидя, что оно снова скатывается, выстрелил в воздух. Шумовой оркестр заиграл марш.
ПЕРВАЯ ПОЛУЧКАНа следующий день выпал первый снег. Вечером Шраге сидел у окна, и ему казалось, что на землю падают белые коконы. Он был очень доволен вчерашним выступлением Бэрла. Мальчик сказал, что революция воспитала их, и Шраге радовало, что он понял это.
Снег мягко стлался по замерзшим тротуарам. Заведующий получил распоряжение из губоно перевести младших детей в детгородок, а старших послать на работу. Его же самого назначали в другой город. Мысль о том, что он должен вскоре расстаться с детьми, лишала его покоя. Это была его семья. Дети были привязаны к нему. Он относился к ним как к родным. Он полюбил Бэрла. С первых же дней он угадал в мальчике хорошие задатки, которые должны были развиться. Перед Бэрлом расстилался ровный путь.
Да, дети стоят на верной дороге.
Нет оснований опасаться рецидивов. Он в этом вполне убежден. Вот Бэйлка – она только здесь сформировалась в хорошего человека. Кем могла бы она стать в руках побирушки? Неожиданно ему вспомнилась сцена, когда женщина сорвала шапку с головы мальчика и с отчаянием крикнула: «Ведь у меня ребенок погибает». Мелькнула перед глазами голова, покрытая корой струпьев… А сейчас Гера учится в музыкальном техникуме, и вскоре Шраге предстоит радость слушать концерт своего воспитанника.
Снег падал на котиковые воротники, на лисьи горжетки, на серые кепи… На улице было людно.
В Шраге заговорило подлинное отцовское чувство. Он не мог представить себе, как расстанется со своими детьми. Будет очень тоскливо без них. Он не первый год учительствует, но никогда еще не была так тяжела разлука с питомцами, как в этот раз.
Вслед за первым редким снегом подул резкий северный ветер, залепивший окна тонкой морозной пленкой. Потом снег повалил гуще, холмами громоздился на крышах. Высокий каштан под окном дрожал от холода.
Полночь. Заведующий детдомом все еще сидит на любимом месте, у запушенного снегом окна. Ночь тиха, мороз окутал детдом белой мглой.
Все спит. Учитель мысленно перелистывает страницы истории детского дома. Что ждет ребят?
Кузнецов обещал ему устроить пятнадцать парней у себя на ткацкой фабрике. Левман сказал, что поможет ему в этом. Девушек тоже обещали устроить. И вот перед Шраге веселой птицей порхает надежда. Веки его слипаются. Через несколько часов крепкий морозный рассвет постучится в окно.
…Когда старших мальчиков приняли на фабрику, они начали зазнаваться. Особенно Бэрл. Он нарочно не умывался после работы и являлся домой грязным.
Показывая черные руки, хвастался:
– Вот смотрите. Пролетариат!..
Гинде Мурованой было приятно видеть, как мальчики возвращались с работы с натруженными руками, с серьезными лицами. Жаль было, что девочки еще не работали. Сами девочки очень тяготились этим и неоднократно приставали с вопросами:
– Товарищ Мурованая, когда же и мы начнем работать?
Она даже в партийный комитет обращалась по этому поводу. Юдка Грак бегал в комитет комсомола. Всюду обещали. Приходилось терпеливо ждать.
Четверо ребят – Бэрл, Айзик, Фишка и Ицик Соловей – только что получили первые заработанные деньги и отправились погулять. У каждой витрины останавливались. Перед ними проплывали дразнящие, соблазнительные вещи: ветчина, вино, модные кепи. Бэрлу вспомнилось, как однажды он, проходя с Пашкой по улице, все хотел выбить витрину и выкрасть оттуда съестное. Теперь у него было другое желание: если бы деньги, он закупил бы все это, отнес в детдом и устроил настоящий пир. Он обратился к мальчикам:
– Давайте взбрызнем получку?
– Взбрызнем!
Все четверо вынули новенькие, хрустящие бумажки. Они любовались ими, как мать своим первенцем. Все вошли в магазин.
Бэрл подошел к стойке и обратился к продавцу:
– Водка есть у вас?
– Есть, только в целых бутылках.
– Что ж, значит, возьмем целую? – спросил Бэрл у товарищей.
Горлышко бутылки выглядывало из кармана Бэрла, когда он вышел на улицу. Карманы Фишки промокли от соленых огурцов.
Мальчики зашли в пивную.
Гармошка наигрывала чувствительные романсы. Бэрл наливал рюмку за рюмкой.
– Выпьем за нашу работу!
Ребята скоро захмелели. Бэрлу казалось, что прилавок опрокинулся вверх дном. Гармонист сидел на потолке. Густой табачный дым застилал окно.
Все четверо вернулись домой поздно, вдрызг пьяные, и принялись колотить в дверь.
Шраге вышел на стук. С минуту постоял, прислушиваясь. Грязная ругань падала в ночную темень, точно тяжелые камни. Он резко распахнул дверь. Все четверо застыли. Шраге стоял молча.
На следующий день Шраге созвал экстренное собрание. Четверо обвиняемых сидели на одной скамье. Заведующий нахмурил широкий лоб и грустно сказал:
– Я должен сообщить собранию невеселую весть. – Он с минуту подумал, как бы сильнее квалифицировать поступок четырех. – Четверо наших воспитанников наложили грязное клеймо на наш детский дом. Эти четверо – Бэрл, Фишка, Айзик и Ицик, – получив первую зарплату, напились, как последние хулиганы. Собрание должно реагировать на это. Собрание должно стереть позорное пятно: оно ложится на каждого из нас.
Лица провинившихся горели от стыда.
Внезапно с места поднялся Бэрл и, волнуясь, обратился к собранию:
– Вы должны простить нам это… Это случилось в первый, но и в последний раз… Первая получка… вскружилась голова… Больше это не повторится.
Случай с четырьмя долго оставался предметом горячего обсуждения в детском доме.
Вскоре Шраге принес известие: старших девочек приняли на работу в швейную мастерскую.
ЗВЕНО ТРЕТЬЕ
У СЕЛЬФАКТОРАОт тарелки с борщом поднимался густой пар. Борщ был красноватого цвета, в нем плавали островки сметаны.
Бэрл сидел задумавшись на своем обычном месте против Кузнецова. Кузнецов сунул ложку в борщ, разболтал сметану, потом, широко открывая рот, принялся быстро глотать горячую пищу. Бэрл машинально сделал то же, но вдруг выхватил ложку изо рта и сжал губы.
– Горячо? – подмигнул Кузнецов, продолжая хлебать борщ.
– Угу… – ответил Бэрл, не разжимая рта.
В столовой стоял несмолкаемый гул, сотни ложек наигрывали в тарелках своеобразные мелодии. Бэрл не замечал сегодня шума. Борщ его давно простыл. К столу подошла официантка и стала раздавать второе: гречневую кашу с салом. Кузнецов сразу же погрузил ложку в кашу, размешал жир и спросил:
– Почему не ешь?
Бэрл молчал.
– Японцы вон говорят, – вмешался сидевший рядом рабочий, – что, пока не подпишут договор с Китаем, не уйдут.
– Кот всегда падок до сметаны, – заметил Кузнецов. – Они будто на Китай метят, а на деле зарятся на нашу железную дорогу, да…
– Поможет им это, как мертвому кадило… – ввернул словечко Йошка Кройн.
На противоположной стене висел плакат с нарисованным на нем раком. Рак с горделивым видом топорщил длинные, остроконечные усы, будто говоря: «У меня есть товарищ на вашей фабрике – Бэрл его зовут. У обоих у нас одна привычка – пятиться назад».
По некоторым причинам Бэрлу именно так казалось. Его сельфактор сделал вчера пять фунтов браку. Десять бракованных шпулек висят прикрепленные к потолку среди цеха, на виду у всех. Бракованные пять фунтов ниток спокойно покачиваются в воздухе, дразня Бэрла.
– Что задумался? – спросил Кузнецов. – Ешь скорей, не то…
Раздался гудок. Бэрл на мгновение заколебался: окончить обед или бежать? Что-то заставило его броситься в цех.
В цехе его взгляд сразу же упал на испорченные мотки ниток, висевшие под потолком. Четыре сельфактора плавно прогуливались по рельсам. Муфты всех четырех ритмично постукивали. Нитки с шумом вытягивались во всю длину машины. Бэрл принялся помогать нителовщицам соединять оборванные нитки. Каретка размеренно двигалась по рельсам. Пузатые мотки постепенно худели, в то время как шпульки все тяжелели.
Рядом с Бэрлом на другой машине работал его старый друг Йошка Кройн. Обе каретки двигались в одном ритме. Момент вытягивания ниток совпадал у обеих машин, точно они условились поддерживать всегда контакт. Выпрямляясь, нитка дрожала со странным звуком; казалось, что в цехе хлещет ливень.
– Крути, Гаврило! – воскликнул Йошка.
В цех вошел Юдка Грак. Теперь он был секретарем комсомольского коллектива на фабрике. Как всегда, движения его были ловки и уверенны. Он пришел сообщить ребятам радостную весть, но едва Юдка показался в цехе, как десять бракованных шпулек, висевших у потолка, устремились к нему навстречу. Погляди, мол, на нас, Юдка!
Бэрлу казалось, что Юдка только на них и смотрит. Взволнованный, он сам подскочил к испорченным ниткам и указал на них Юдке.
– Как тебе нравится, Юдка, моя работа?
– За такую работу пудовую свинцовую медаль тебе выдать, – провел тот рукой по носу Бэрла.
– Смеешься?
– Наоборот, я пришел тебя поздравить, – Юдка шагал следом за кареткой, – ты молодчина, Бэрл, и Йошка тоже…
– Смеешься?
– Заладила сорока Якова… проект ваш на днях будут обсуждать, вот как.
Птицы запели в сердце у Бэрла.
Юдка вышел.
Каретки без устали двигались по рельсам. Две молодые нителовщицы внесли на плечах новый форган.
Ж-ж-ж… – быстро кружились и трепетали нитки.
История брака была совсем проста. В машине двести шестьдесят веретен, и все они вертятся одинаково. Но если сельфактор капризничает, он часто рвет нитки. Тогда надо успеть в несколько секунд связать концы и быстро разгладить узелки ладонями, потому что узловатая нитка непригодна для тканья.
Узлы – это и есть брак.
Но на двести шестьдесят ниток есть только три пары глаз. Четвертая – Бэрла, он – сельфакторист. В его обязанности не входит ловить нитки, хотя он это и делает. Он должен знать нутро машины, и он его знает. Вчера из соседнего цеха, из чесалки, принесли плохие клубки форгана, машина заартачилась и начала беспрестанно рвать нитки. Три пары глаз не успели уследить. Вот откуда эти десять бракованных шпулек, висящих под потолком. Вот и все.
Бэрлу было не по себе, очень не по себе. Особенно потому, что трех остальных виновных это не слишком волновало. Бэрл – бригадир, он любит фабрику и не может равнодушно относиться к такой неудаче…
ЙОШКА КРОЙН…Тогда тоже, падал мягкий снег. Это было шесть лет назад.
Бэрл внезапно почувствовал чью-то руку на своем плече. Кто-то назвал его по имени. Он оглянулся. Перед ним стоял невысокий мальчик в коротком рваном пальтишке, вывернутом наизнанку, без шапки. Это был Йошка Кройн.
– Глаза у тебя в затылке, что ли?
– А! Черт бы тебя побрал! Как ты попал сюда?
– Поездом.
– Ну, как поживаешь?
– Как видишь.
Это хладнокровное «как видишь» напомнило Бэрлу его собственные похождения. Он поглядел на Йошку и увидел в нем себя – Бэрла былых времен.
– Что же ты теперь собираешься делать?
Ответ утонул в оглушительном уличном шуме.
Мальчик вдруг исчез. Через несколько минут Бэрл заметил, что какой-то мужчина тащит Йошку.
– Куда девал мешок, говори?
– Какой мешок? – захныкал Йошка.
– Знаем мы вас… Да, да. Ну, в районе все выясним.
Бэрл последовал за ними. В милицию его, однако, не пропустили.
– Вам что надо?
– Я свидетель, – отрезал он и расчистил себе путь при помощи локтей.
У стола сидел высокий человек с короткой бородкой и пытливым взглядом светло-карих глаз.
– Рассказывайте! – обратился он к гражданину, который притащил Йошку.
– Прошлой ночью у меня из дому украли вещи. Это его работа, – указал он на Йошку.
Карие глаза начальника метнулись к Йошке.
– Ты украл?
– Нет.
– Хорошо, – бородка кивнула гражданину, – вы свободны. А ты (к Йошке) останешься здесь. Вы (к Бэрлу) что скажете?
– Ничего… я только хотел знать судьбу моего товарища.
– После суда узнаете.
– Гм… я хотел бы знать до суда.
– Ваши документы?
Бэрл начал шарить в карманах. Но там ничего не оказалось.
– К сожалению, я не взял их с собой.
Короткое резкое приказание милиционеру:
– Отведите их обоих в камеру.
– Позвольте, – удивленно воскликнул Бэрл, – по какому праву?
Вместо ответа начальник милиции вытащил папку бумаг и начал перелистывать их, часто, взглядывая на Бэрла. Найдя то, что ему нужно было, усмехнулся в бородку.
– По какому праву, спрашиваешь? Вот по какому. Читать умеешь?
И он разложил на столе перед Бэрлом большие исписанные листы бумаги о прежних преступлениях Бэрла.
Бэрл оторопел. Резкий приказ начальника прозвучал вторично, еще более уверенно и твердо:
– Отведите их обоих в камеру.
– Товарищ начальник, – пробормотал Бэрл, – да, это действительно мои преступления, но это было давно… Завтра с утра я должен идти на работу на текстильную фабрику.
– Ничего, пропустишь пару дней.
– Я не двинусь с места.
– Алло! – спокойно снял начальник телефонную трубку, пристально глядя на Бэрла. – Алло! Текстильная фабрика? Говорит начальник милиции. Слышите? У вас работает Борис Гринберг? Да. Наверно? Что? Бывший беспризорный? Да, да…
Бэрл с трудом уговорил Йошку пойти к нему. Всю ночь он не смыкал глаз, боясь, что парень даст тягу.
Гудок заставил его вскочить с постели. Он быстро натянул одежду и собрался уходить, но вдруг вспомнил о Йошке. Как быть? Разбудить и повести с собой на фабрику? Он решил подождать, пока Йошка проснется сам.
Морозный рассвет пробивался сквозь окно. С противоположного конца города выкатилось солнце, большое, круглое, и осветило все вокруг холодным огнем. Бэрл снова прилег, его не покидала мысль об ответственности, взятой им на себя.
Бэрл растормошил Йошку.
– Будет тебе спать!
Сквозь слипавшиеся веки Йошка увидел комнату Бэрла. Он с удивлением разглядывал ее, соображая, где он находится.
– Переоденься, Йошка, – Бэрл протянул ему свои брюки и рубаху. – Пойдем со мной на фабрику.
– Что он мелет, какая фабрика? – изумленно взглянул Йошка на товарища. – Что мне там делать?
– Пойдем. Увидишь.
– Ну, ладно, пойдем, черт с тобой!
Они вышли вместе. Шагали по кривым улицам и переулкам, мимо маленьких домишек окраины. Твердый снег скрипел под ногами. Йошка шел неуверенно, все осматривался, куда ведет его Бэрл. За несколько кварталов от фабрики он вдруг повернул назад.
– Не пойду!..
– Что ты дурака валяешь?
– Ну, шут с тобой, идем!..
Когда Йошка Кройн в первый раз стоял в длинном ткацком цехе фабрики и таращил изумленные глаза на сельфактор, который шумно прогуливался взад и вперед по рельсам, по лицу Бэрла скользила усмешка. Он неустанно следил за работой товарища, заботливо учил его, как нужно обращаться с машиной, точно отец, помогающий ребенку впервые ступать по земле. С тех пор они возобновили дружбу.
Это было шесть лет назад.
Теперь они шли рука об руку. Молодой снег таял под ногами. Они говорили о своем изобретении.
НИТЕЛОВКА– Уйди, говорю тебе!
Бэрл придвинулся ближе.
– Уйдешь ты или нет?
Большие черные глаза Бэйлки подозрительно глядели на Бэрла.
– Ну, что тебе от меня надо? Скверный ты мальчишка, скверный.
Внезапно Бэйлка почувствовала, что почва уходит из-под ее ног. Словно она хлебнула крепкого вина. У нее закружилась голова.
– Я закричу.
– Глупенькая, зачем?
Бэйлка поднялась со стула и подошла к окну, повернувшись к Бэрлу спиной. Такси, проезжавшие мимо, казались ей с высоты маленькими квадратными ящиками, а люди – движущимися точками.
– Я с тобой не разговариваю, – сказала она, стоя у окна, – не подходи ко мне.
Но он не послушался. Незаметно оттеснил ее в угол. Бэйлка стояла, повернувшись к нему лицом. Густые темные волосы рассыпались по красному шелковому свитеру. Большие глаза стали влажными. Он глядел на ее гибкое тело и вдруг неожиданно для самого себя выпалил:
– Оставайся у меня.
В ту же секунду хотел вернуть вырвавшиеся слова, но было уже поздно. Громкий смех долго звенел в его ушах.
– А ну! Повтори еще раз! – хохотала Бэйлка.
Больше он, однако, не повторил. Он стоял, прислонившись лицом к стеклу. Бэрл очень жалел о своих словах.
«И что мне на язык подвернулось такое? Дурья голова!»
Бэйлка сидела на кровати и заплетала косы. Она уже раздумывала о том, как бы помириться с ним.
– Иди сюда, – позвала она кокетливо.
Бэрл не отозвался.
– Сердишься?
– Угу, – промычал он в окно.
Он знает ее десять лет. Помнит еще маленькой, нахальной девчонкой, побиравшейся с матерью. Помнит, как позже завидовал тому, что она обогнала его в росте: она вытянулась на голову выше его. Фабрика, комсомол отвлекли его от мыслей о ней. Он весь отдался работе и долго не вспоминал о девочке. В последнее время, когда они начали встречаться чаще, снова пробудилась в нем любовь. Чистая, юношеская любовь. Ему сразу стали особенно милы эти три года, прожитые вместе в детдоме, тонкая нить общих печалей и радостей.
Вечер окутал город тонкой черной шалью. Крыши засеребрились инеем. Город нетерпеливо ожидал первого снега.
– Помолчи еще немного… – поднялась Бэйлка, – когда я уйду, будешь говорить со стенами. Да?
– Да, – машинально ответил Бэрл.
Она натянула на себя пальто, распахнула дверь и столкнулась с красивым белозубым кудрявым парнем.
– Пардон, – с подчеркнутой вежливостью сказал Йошка Кройн.
Бэрл рассмеялся.
– Красивая девушка, – была первая фраза Йошки, когда он вошел в комнату. – Кто это?
– Моя хорошая знакомая. Еще по детскому дому.
Йошка бросил на кровать принесенный пакет.
– Начнем?
Товарищи решили придумать приспособление, которое быстрее людских рук могло бы связывать нитки, когда они рвутся на сельфакторе. Надо было сделать такую «нителовку», которая в момент разрыва схватывала бы оба конца нитки и мгновенно связывала их. Эта нителовка, казалось им, реяла вот здесь, в комнате, надо было только схватить ее. Бэрл вынул из кармана кусок жести, долго осматривал его со всех сторон, потом начал заострять концы, как когти. Эти «когти», – пытался он представить себе, – будут схватывать концы разорванной нити…
А связывать?
Бэрл отбросил кусок жести. Изобретатели опустили головы.
– Не клюет!.. – сказал Йошка и кинулся на кровать. Стояла тишина. По ту сторону стены гудел примус.
«И что мы дурака валяем? – думал Бэрл. – Недаром инженер велел показать ему модель. Он знал, что у нас ничего не выйдет».
«Я бы уж скорей самовар изобрел», – пошутил мысленно Йошка.
Вдруг Йошка поднялся. Он вытащил из-под кровати модель сельфактора. Вместо нитки на единственное веретено была намотана проволока. Он поставил сельфактор на стол и начал обходить его со всех сторон. Потом взял гвоздь и обмотал его проволокой. Сейчас у него будет магнит, ему надо только соединить его с электрическим шнуром. Не прошло и минуты, как Йошка сорвал выключатель. При этом его хватило током. Мурашки пробежали по телу. Но он не остановился. Он приложил обмотанный проволокой гвоздь к электрическому проводу. Что-то вспыхнуло, и оба изобретателя очутились в темноте.
Ранний зимний вечер сразу ворвался в комнату и упал на светлые волосы Йошки.
– Замыкание! – воскликнули оба одновременно.
– Жаль, что нет тут твоей девицы…
– Не мели вздора, Йошка.
Изобретатели умолкли. Работать в темноте нельзя было.
– Эх, сюда бы Эдисона, тот что-нибудь придумал бы! – вздохнул Йошка. – Пойдем-ка лучше в цирк, посмотрим Жанну Дюкло. Все равно вечер пропал.
Возвращались домой, Бэрл собирался было почитать, но вспомнил о перегоревшей лампе.
«Замыкание», – сказал он про себя.
