Текст книги "Начиналась жизнь"
Автор книги: Файвл Сито
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Начиналась жизнь
Посвящаю дочери Дине
ФАЙВЛ СИТО
Каждый раз, когда мы вспоминаем о безвременно ушедшем от нас друге Файвле Сито, перед нами встают герои его книг: упрямый Сенька Горобец, умный и мечтательный Мойшка Долгонос, ловкий и энергичный Бэрл.
Прототипы этих образов – беспризорные мальчики, которых первая империалистическая война лишила родителей, выбросила на улицу и толкнула на путь преступлений.
Для тех, кто знал Файвла Сито, ясно, что он наделил некоторых героев не только своими внешними чертами, но и наиболее характерными особенностями своей натуры.
Во второй половине двадцатых годов в еврейской советской прессе появились первые рассказы Сито, которые говорили о том, что в литературу пришел своеобразный писатель. И тема, и язык, а главное юмор были свежи и новы.
Первую свою книгу – «Детдом № 40» («Начиналась жизнь») Сито написал в девятнадцать лет и посвятил ее своим воспитателям, которые помогли ему стать настоящим человеком. В посвящении говорилось: «Первая моя книга – воспитавшим во мне человека». Сито, как и его героев, воспитывала молодая Страна Советов. Первая его книга так и начинается словами: «Родина моя, Советская страна!»
Писатель Файвл Соломонович Сито родился в тысяча девятьсот девятом году в Гродно. В раннем детстве он потерял родителей. В тринадцать лет Сито попал в один из харьковских детдомов, где воспитывались сотни таких же бездомных, как и он.
Файвл Сито начинает читать и – потихоньку, чтобы никто об этом не знал, – писать. Он пишет о том, что пережил в годы бездомных скитаний, о людях, с которыми встречался в разных городах. Но для того, чтобы писать, нужны были знания. Файвл Сито решает поступить на работу в типографию. Однако чем ближе он знакомился с печатным словом, тем яснее становилось ему, что без образования он писателем не станет. И потом, когда имя Сито уже стало известно широкому кругу читателей по повестям «Детдом № 40» и «Сенька Горобец – мой лучший приятель», писатель понимал, что ему необходимо еще учиться. Он поступает в Одесский педагогический институт.
Напряженные годы учебы и работы принесли свои результаты. Сито написал за это время много рассказов, выпустил книгу литературных пародий и эпиграмм, писал пьесы для детей.
В тысяча девятьсот тридцать пятом году ЦК комсомола Украины назначил Файвла Сито редактором детского журнала «Октябренок». В журнале были напечатаны детские пьесы Сито: «Шика-заика», «Одноногая курица» и другие.
В первые дни Великой Отечественной войны Сито поступил в военное училище. «Долг писателя-коммуниста – быть там, где народ сражается за свою свободу», – писал он в одном из своих писем. И в грозные годы войны он служил родине своим острым пером. Он был редактором военной газеты «На разгром врага», много писал, закончил повесть «Богуславцы», продолжал работу над романом о поэте Ошере Шварцмане, часто выступал в периодической печати и на открытых вечерах и митингах.
В сентябре тысяча девятьсот сорок пятого года смерть вырвала из рядов советских писателей талантливого писателя Файвла Сито.
А. Гонтарь
СЕНЬКА ГОРОБЕЦ – МОЙ ЛУЧШИЙ ПРИЯТЕЛЬ
Повесть
1. ТЫ БУДЕШЬ ХОРОШИМ ЖУЛИКОМ…
Сеньке тринадцать, и мне тоже тринадцать.
Мы – ровесники.
Сенька – широкоплечий, здоровый, я, наоборот, худощавый, к тому же еще и длинноносый. Мой длинный нос вызывает постоянные насмешки товарищей.
Мне даже прозвище дали – Долгонос. Что ж? Долгонос так Долгонос, не всели равно? У нас так уж заведено: дали тебе прозвище – носи и не обижайся. Я и не обижаюсь.
Сенька, между прочим, зовет меня и «Долгонос» и «Лямза». Почему Лямза? Потому, что лямзить – это мое дело. Я, можно сказать, спец по этой части.
У каждого своя профессия, моя – лямзить.
Сеньку зовут у нас «Горобец». Почему так? Потому, что он подскакивает на ходу, как воробушек: скок, скок…
Горобец говорит:
– Долгонос, видишь, женщина пирожки продает? Подойди и слямзи парочку. Давно мы по пирожкам скучаем.
Готово! Хорошие пирожки!
Горобец говорит:
– Долгонос, у меня штаны спадают, вон человек ремни продает. Достань мне один.
Хорошо. «Достал». Получай ремень. Что бы Сенька ни приказал – все делаю. Очень я его люблю. Сенька Горобец – мой лучший приятель.
С Горобцом я познакомился в нашем городе.
Это было осенью. Стою я как-то, продаю папиросы. Подходит ко мне какой-то паренек и – трах кулаком по ящику; папиросы в грязь. Папиросы не мои, мне их дали для продажи, – авось что-нибудь заработаю.
У меня даже слезы на глазах показались.
– Хам, смотри, что ты наделал!..
Тогда он подошел ближе и втоптал мои папиросы в грязь. Я заплакал.
– Нюня, чего ревешь? Что случилось?
Слышите! Он еще спрашивает, что случилось!
Как я покажусь теперь Абе Перельману и где возьму денег, чтобы заплатить за папиросы? Ведь продал-то я всего одну пачку! Аба меня в порошок сотрет. Я очень боюсь Абы Перельмана. Один вид его чего стоит! Это невысокий человек с горбом на спине. Горб выглядывает из-за правого плеча, как остробокий камень. А глаза у Абы красные, как кровь.
Аба говорил мне:
– Смотри, Мойшка, будь человеком. Помни, что у тебя в руках товар. Товар – это деньги. А деньги – это жизнь. К тому же ты хорошо знаешь, я бедняк…
– Ты, – говорю я парнишке, – ты знаешь, что папиросы не мои, а хозяйские?
– Плевать я хотел на это! – отвечает он. – Так и передай ему, твоему хозяину.
Как вам нравится? Сделал мне столько зла да еще насмехается. Тут я как поставил свою «лавочку» на землю, да как влепил ему затрещину! Но и он не дурак: ударил меня так, что дома завертелись в глазах. Схватился я за лоб: две шишки.
А он стоит и ухмыляется:
– Ну, теперь легко тебе будет до дому добраться, не споткнешься: фонари у тебя хорошие!
Нас разняли и отвели в район. Наутро выпустили.
– Что ж ты собираешься теперь делать? – спросил он меня.
– Я знаю?
– Почему не знаешь? А где твои родители?
– В земле лежат и бублики пекут.
– Вот какое дело! И мои там же. Послушай-ка, давай пошляемся с тобой по свету. Все равно подыхать, так уж лучше на новом месте. Хоть увидим что-нибудь на своем веку.
– Что ж, ладно. Как тебя зовут?
– Сенька. А тебя?
– Мойшка.
Сенька вынимает нож и говорит:
– Дай-ка я тебе малость фонари налажу. Уж больно ты много света тратишь. А теперь, айда на вокзал!..
– Куда же мы поедем?
– Куда поезд повезет, туда и поедем…
– А что же мы есть будем?
– Что понравится, то и есть будем.
– А если мне нравится… курица?
– Курица? И то дело. Вон женщина торгует курами, пойди слямзи у нее кусок, будем есть курятину…
– А если я попадусь?
– Тебя отлупят…
– Боюсь…
– Боишься – сиди не жравши!
Ну ладно. Подхожу к женщине и спрашиваю:
– Тетенька, сколько за кусок жареной курицы?
– А ну, шаромыжник, не лезь руками!.. Все равно не купишь!..
Ну, что вы на это скажете? Я хочу у нее купить кусок жареной курицы, а она раскричалась!.. Тогда я разозлился, хвать у нее с лотка два куска и давай бежать! Она за мной.
– Вор, держите вора! Ловите вора! – орет на всю улицу.
Бегу… Вижу – Сенька вдруг бросается женщине под ноги, и она летит кувырком…
Вот так и познакомился я с Сенькой.
Когда мы полакомились курицей, Сенька меня похвалил.
– Для первого раза не плохо. Со временем будешь хорошим жуликом. Ну, а теперь на вокзал! Поезд давно нас ждет.
Пришли на вокзал к третьему звонку. Сенька быстро вскакивает на буфер последнего вагона и усаживается. А я стою, как пень, и смотрю.
– Ну, скорее! – кричит Сенька.
– Что скорее?
– Лезь на буфер, чего раздумываешь?
Я бегу за поездом и не могу взобраться. Сенька хватает меня за шиворот и тянет к себе.
– Сиди!
Куда мы едем? Может быть, мы едем в Бобруйск, а может быть, мы едем в Воронеж. Кто знает! Я спрашиваю:
– Сенька, куда мы едем?
– Что я – пророк? Куда поезд везет, туда и едем.
А поезд идет полным ходом. На буфере сидеть жестко. Я верчусь, не могу усидеть.
Горобец говорит:
– Не вертись, Мойшка. Упадешь – никто не подберет.
Он прав. Никто не подберет…
А поезд летит. У меня зуб на зуб не попадает от холода и страха. А Сенька сидит спокойно. Сенька сидит так спокойно, точно в отдельном купе, а не на буфере. Сидит да попыхивает папиросой, которую он уже где-то стащил.
Куда же мы едем?
2. ЛИСА
Не было ни одной помойной ямы, где бы мы с Сенькой не ночевали. Однажды я даже нашел в мусоре золотой зуб. Из настоящего золота девяносто шестой пробы. Однако его у меня сразу же отобрали да еще дали пару оплеух.
Горобец сказал, что я – шляпа и пентюх, если мог за здорово живешь отдать такой зуб.
– Ты не мог дать ему в зубы? Отбил бы у него охоту за твоим зубом гоняться. А что теперь жрать будешь?
А есть действительно было нечего. Хоть ложись да помирай.
– Знаешь что? – говорит Горобец. – Все равно жисть пропащая. Становись-ка, Лямза, на «зекс», а я полезу вон в то окно.
Ладно. Я стал на посту.
От меня теперь зависит наша общая судьба. В случае чего я должен ему дать знак. Надо только сказать: «зекс», он поймет и скроется.
Я часовой, значит. Мой товарищ, Сенька Горобец, занят «важным» делом. Он в большой опасности. Но и от меня зависит немало. Появись кто-нибудь и не успей я подать Сеньке знак, – тогда нам обоим несдобровать.
Я стою на «зекс». Я стерегу. Стерегу Сеньку. Стерегу себя. Мои глаза не должны никого пропустить.
Прошло минут пять. Сеньки все нет. Я тихо насвистываю. На нашем языке это означает:
– Ну, что?
Вдруг мне чем-то накрывают голову. Ничего не вижу. Ой, думаю я, верно, мне сделали темную и сейчас начнут бить. Мне закрыли глаза и рот, и я даже не могу Сеньку предостеречь: «зекс» – уноси, мол, ноги, Горобец!
Но тут я получаю пинок.
– Готово, это я.
Оглядываюсь – Горобец!
– Пошли.
Мы идем. Да, работа сделана чисто! Сенька таки стащил меховой воротник. Хороший воротничок! Из мягкой лисьей шкуры выглядывает головка с двумя голубыми стеклянными глазками. Горобец говорит, что это дорогая вещь. Он стянул лисицу у актрисы. Откуда он знает, что она актриса? Он видел ее фотографию на стене. Она улыбается. На шее у нее лиса, та самая лиса, которая лежит сейчас у Сеньки за пазухой. Этот же портрет мы видели и раньше на афишных столбах.
Сенька ловкач. На этой лисичке мы здорово подкормимся. Но как ее продать? Кому? Как проделать это так, чтобы не попасться?
Горобцу приходит такая мысль:
– Отправляйся на рынок и продай лису.
– Что ж, пойти-то я могу, да по моим лохмотьям сразу узнают, какой я торговец. Пропали тогда все наши труды!
Горобец говорит:
– Лямза, есть план!
– Ну?
– Ложись среди улицы и визжи…
– Ну, ну?
– Ложись посреди улицы и начинай стонать.
– Ну, ну, ну?
– Подумают, что ты болен, и отвезут тебя в больницу.
– Дальше?
– В больнице поставят тебе градусник, а ты тихонько подобьешь его снизу, и у тебя будет сорок.
– Ты что, спятил?
– Когда у человека сорок, то его оставляют в больнице. На другой день ты уже градусника не трогай, а проси, чтобы тебя отвели в детский дом.
– И это все?
– В детском доме тебя выкупают, наденут на тебя костюм со всеми принадлежностями. Ночью ты сорвешься оттуда, а на завтра пойдешь с лисицей на рынок. Никому и в голову не придет, что ты беспризорный. Понял?
Недурная затея. Да только легче сказать это, чем сделать! Придется целую комедию разыграть. Ладно, постараюсь. Брошусь на землю и начну биться, как рыба на песке. Противно только, что на такие сцены сразу собирается народ, и каждый заводит:
– Бедняжка!
– Как больно смотреть на ребенка!
Терпеть этого не могу. Не выношу, когда меня жалеют. Охают да ахают надо мной. С удовольствием плюнул бы им в физиономию. Я таков! Таков же и Сенька Горобец. Все мы таковы.
Назавтра я явился к Горобцу уже переодетый.
– Молодец, Долгонос! – сказал Сенька. – Из тебя выйдет толк! Знаменитым жуликом будешь! Ну, а теперь засучи рукава – и за работу! Неси лисичку, только, смотри, не продешеви! А попадешься – тогда нам «амба»…
Что такое «амба», я хорошо знаю. На нашем языке это означает: берегись лупцовки!
Я несу лисицу, завернутую в бумагу. Я шагаю по улице спокойно и важно, как порядочный человек. Иду и разглядываю афиши. Я ищу. И вдруг с одной из афиш на меня глянули черные глаза. Черные, как ночь, глаза и улыбающиеся губы… Да, это она. Ее шея окутана лисой, той самой лисой, что у меня под мышкой. Из меха выглядывает головка с двумя голубыми стеклянными глазками.
Я смотрю на актрису и думаю: «Мадам, чему вы улыбаетесь? Если бы вы знали, мадам, что у меня в руках! Если бы вы знали, что мы отняли у вас весь шик, мадам, вы перестали бы улыбаться. Да!»
Я иду. Не смотрю больше на афиши. Зачем ее дразнить? Но она упорно смотрит на меня отовсюду. Даже лисица таращит на меня свои стеклянные глаза! Чего хочет от меня лиса? Я продолжаю путь. Не оглядываюсь. Шагаю прямо на базар.
3. ШЛЯПА
Мы вспрыснули лисицу по всем правилам.
Горобец купил бутылку водки, и мы здорово выпили. Горобец, подвыпивши, всегда поет грустные песни. Я же, наоборот, затянул сперва веселую курскую, а потом и старую еврейскую песню про ребе Эли-Мейлаха.
– Лямза, ты поешь, точно кот мяукает, – говорит Горобец.
Пить я не умею. Стоит мне немного хлебнуть, как голова начинает кружиться, и меня рвет.
Горобец смеется:
– Ну, что ж ты, Лямза, пей, не стесняйся! Тот не мужчина, кто не пьет.
Но я не могу. Тошнота подступает к горлу. Да и от кого было мне научиться пить? Отец мой спиртного в рот не брал, разве только на пасху иногда рюмочку вишневки выпьет. А мать и вовсе никогда не пробовала.
Откуда же мне уметь пить?
Горобец говорит:
– Лямза, пей, не робей! Долгонос, коли не выпьешь до дна, ты мне не друг!
Что ж? Он прав! Вместе воровали, вместе и вспрыснуть нужно. Так уж заведено.
Я набираюсь храбрости и залпом выпиваю стакан. У меня захватывает дух, и я корчу такую мину, будто вижу своего покойного прадеда.
– Лямза! На вот, понюхай кусок черного хлеба.
Хлеб пахнет приятно, но я все же прийти в себя не могу. Глядь, а в руках у Горобца уже бутылка пива.
Подсыпал он в пиво соли и пьет, приговаривая:
– Ах, хорошо!
Что же в нем хорошего?
– Ну, Лямза, хватит! Пошли гулять!
Какие там прогулки, когда я еле на ногах держусь!
– Пойдем, Долгонос, в сад. Посмотрим, как китайцы на своих косах качаются.
Горобец идет ровным шагом, никто не скажет, что он навеселе. Мы приходим в сад и, как все, покупаем билеты. На Горобце прекрасный черный клеш и белая косоворотка, волосы он прилизал слюной. Совсем приличные ребята!
Поднимается занавес, и на подмостки выходит огромный дядя. Он улыбается. Если человек смеется, значит ему весело. Пусть себе смеется.
Он говорит:
– Почтенная публика! – Это относится и к нам, конечно, мы тоже «почтенная публика». – Почтенная публика! К сожалению, в нашей сегодняшней программе будет большой прорыв. Известная певица, указанная в афише, выступать не будет: у нее несчастье. Предупреждаю вас заранее, чтобы не было претензий. Теперь приступаем к исполнению нашей программы.
И снова смеется.
– Ну чему тут радоваться?
– Лямза, заткнись! – говорит Горобец. – А может, у него должность такая, – вот он и смеется.
Что ж, на здоровье! Ему весело, а мне – и подавно!
На сцену вышли два китайца. Они распустили свои длинные косы, один из них влез на стол, привязал косу к крюку, точно висячую лампу, другой вытащил стол из-под его ног, – и представление началось.
Потом мы отправились спать. Устроились здесь же в саду, под кустом. Тут можно хорошо выспаться. Иное дело в мусорном ящике. Там сначала чувствуешь себя как в постели, зато, проснувшись, видишь, что спал на костях, на заплеванной бумаге, на грязных тряпках. По лицу ползают мухи, большие, противные, налетающие сюда из уборной.
Последним из сада вышел толстый человек, улыбавшийся со сцены. С ним шла худощавая дама.
Он спросил:
– Вы знаете, что украли у певицы?
– Что?
– Песца!
– Ну? Ай! яй! яй! Ведь это подарок. Песца этого, кажется, привезли из Азии. Здесь такого не найдете.
Лисы нам хватило ровно на две недели. Потом Горобец сказал:
– Лямза, нужно приниматься за работу. Жевать нечего.
– Что же делать теперь? Больше уж такой лисички не найдешь. На улице не валяются.
– Лямза, придется переменить место. Не всегда ведь будет здесь такое счастье. Поймают и… капут.
Сенька прав. Надо убираться отсюда. Но куда? Всюду мы уже побывали, всюду нас знают.
– Лямза, едем купаться на Черное море. Идет!
– Идет. Но в моем желудке кишки взбунтовались. Я хочу есть.
Горобец смотрит по сторонам. Вдруг он говорит:
– Долгонос, вон идет мадам с пакетом, попроси у нее на хлеб. А не даст – хватай пакет и удирай!
Ладно. Подхожу к мадам и говорю:
– Тетенька, займите несколько копеек… Я потерял своих родителей. Мы ехали к тетке, я слез на станции на минутку и отстал от поезда.
– А ты не врешь?
– Не дожить мне до завтрашнего дня, если вру!
– Ах, бедный мальчик! Жаль мне тебя, да только мелочи нет при себе.
Меня охватила злость. Не хочешь давать – зачем зря расспрашивать? Эх, баба! Выхватываю у нее круглую картонную коробку и… бегом!
– Караул! – заорала она. – Грабят!
Но коробка уже у Горобца. Открываем ее – шляпа. Вот везет!
Направляемся на рынок. Шляпа продана.
Вдруг слышим:
– Рубль поставишь – два возьмешь. Два поставишь – три возьмешь.
Подходим ближе. Видим: стоит марафетчик; перед ним на табуретке – шнурок, на котором он завязывает два узла. В один из узлов надо сунуть палец; захватит узел палец – выиграешь, не захватит – проиграешь. Подхожу. Вкладываю палец – проиграл. Еще раз – снова проиграл.
– Лямза, ты олух! – слышу сзади голос Горобца. – Куда тебе выиграть у этих мошенников. Давай-ка я!
Горобец сунул палец. Марафетчик глянул на Сеньку и сказал:
– Ну-ка, пошел отсюда, да живей! Не то в зубы получишь!
– Что-о?
– А то, что слышишь!
Горобец опрокинул ногой табурет и сказал:
– Сейчас же верни ему деньги, мошенник! Это деньги мои. Понятно?
– Ну-ну, бери свои деньги да проваливай, пока цел! Только скажи этому остолопу, чтоб не совал рук куда не следует, а то в другой раз без пальцев останется.
Ладно. Теперь знаю. Больше не играю с марафетчиками.
Горобец сказал:
– Пошли на вокзал, Лямза, поезд ждет. Едем в Крым! В Черном море купаться.
Мне таки ни разу еще не приходилось купаться в Черном море. Нашу речонку, где я когда-то плескался, кошка может вброд перейти. А Черное море, должно быть, поглубже будет. Иначе оно не называлось бы Черным морем.
4. КСТАТИ О ДЕЛЬФИНАХ
Мы едем на барже.
Я говорю:
– Посмотри, Горобец, как дельфины гонятся за нами, вон они ныряют и кувыркаются в зеленоватой воде. А погляди на горы, – дотянулись до самых облаков и точно заснули там. Видишь?
– Ну, вижу, вижу, да мне что до этого?
Мы сошли с баржи, пошли гулять, пошли разыскивать себе квартиру.
– Горобец, дыши! Какой сладкий запах у этих кипарисов! А магнолии-то как пахнут!
– Долгонос, замри! Я больше люблю запах наших акаций! Мне больше нравится верба у нашей речки и наши зеленые дубы.
Я начинаю снова:
– Посмотри, Горобец, с какой силой море бьется о берег. Волны поднимаются высоко-высоко, ударяют в скалу и рассыпаются вверху.
Я продолжаю:
– Гляди, Сенька, месяц проложил по воде серебряную дорожку. А маяк смотрится в воду, как в зеркало.
Но Горобцу все это не по душе. Он скучает, он злится.
– Все эти горы, кипарисы и дельфины, – говорит он, – для бездельников, а не для нас. Пусть ими любуются фотографы. Мы же тут засохнем, как тарань на солнце, нам здесь делать нечего. На кой черт нам эти горы?!
Мы зашли в сад и присели на скамейке. Высокие кипарисы, которые я видел впервые в жизни, охраняли нас со всех сторон, точно опытные милиционеры.
– Горобец! Если тебе скучно, я могу рассказать тебе историю про царя Давида и Голиафа-филистимлянина.
«Однажды царь Давид сказал Голиафу-филистимлянину:
– Голиаф! Хочу с тобой померяться силами. Давай-ка поборемся!
Голиаф вытянул свои длинные ноги, скрестил руки на груди и, поглядев на Давида сверху вниз, расхохотался:
– Ты, Давид, сопля! Нос сначала вытри, а потом выходи против Голиафа.
И правда, куда нашему Давидке до Голиафа! Тот огромный, здоровый, герой-парень. А Давидка мал, худ, да еще нос у него длинный-предлинный.
Все же он не растерялся и говорит:
– Не беспокойтесь, Голиаф, я уже сам как-нибудь позабочусь о своем носе. Вот у меня платок, я им и вытру. А тебя все-таки вызываю на борьбу.
Голиаф задрал голову и захохотал:
– Этот чижик меня вызывает на борьбу! Одним пальцем из тебя лепешку сделаю.
Наш Давид здорово обиделся и говорит:
– Если уж ты такой герой, почему же ты боишься со мной драться?
– Кто, я боюсь? – засмеялся Голиаф. – Я боюсь?
– А кто же, я, что ли? – ответил Давид, уже совсем осмелевший.
Так, слово за слово, – и Голиаф рассердился.
– Ну, ладно, смотри, как бы не заплакал!
Засучив рукава, приготовились к бою. Давид поднимает маленький камешек, прицеливается и попадает Голиафу прямо в висок! Слышишь: наш маленький Давидка огромному Голиафу прямо в висок! И убил его на месте».
Выслушал Сенька сказку и говорит:
– Это – выдуманная история! Враки! Вот я тебе расскажу о Николае-чудотворце, – услышишь, какие дела человек творил. Скажет какому-нибудь парню: «Превращаю тебя в индюка». И что ж ты думаешь? Тот становится индюком, настоящим индюком. Или увидит, например, – кошка гуляет, и захочется ему-сделать ее слоном. Скажет: «Раз-два-три!» Готово. Кошка уже не кошка, а слон.
– Как может быть такое? Что ж он бог, что ли, твой Николай? – перебил я Сеньку. – Если уж моя сказка враки, то твоя и подавно.
Молчание. Сидим. В это время к нам подходит кудрявый татарчонок и смеется.
Сенька спрашивает:
– Мальчик, ты здешний?
– Да!
Оказывается, это «боржомец», и зовется он Ахметкой. Беспризорных здесь называют «боржомцами». Почему, спрашивается? Потому, что они ночуют в «боржомке», а «боржомкой» тут называют ночлежку. Переночуем мы в «боржомке» и тоже станем «боржомцами». Подумайте, всюду нас зовут по-своему: в одном города мы «шпана», в другом «раклы», а здесь – «боржомцы». И кто придумывает для нас эти прозвища?
Сенька сказал:
– Ахметка! Мы приехали к тебе в гости. Раздобудь-ка нам ужин повкуснее.
Ахметка убегает куда-то и сразу же возвращается с колбасой и парой тонких бледных пирожков (по-их-нему «чебуреки»).
– Ешьте колбасу с чебуреками, – говорит кудрявый татарчонок. – Поужинаете, тогда пойдем в «боржомку» спать.
Наутро Горобец говорит:
– Лямза, оставим Крым для чахоточных и отправимся в Одессу. Там нам будет лучше.
Что ж? Одесса так Одесса! В Одессе, и правда, будет лучше, там много своих ребят. Я даже слышал, что там живет Миша Япончик – король всех воров.
Спрашиваю:
– Горобец! Ты когда-нибудь слышал о таком знаменитом воре, как Миша Япончик?
Он отвечает:
– Твой Миша Япончик давно уже в земле лежит.
– Ты знаешь наверное?
– Ну да! Красные поймали его, и – крышка! Красные воров не любят.
Мы поехали в Одессу, а поезд завез нас в Харьков.
