Текст книги "Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин"
Автор книги: Фаина Гримберг
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
– Я не знаю... Это само... – пробормотал Офонас. И пошёл следом за своим приятелем. Только имя его не мог вспомнить.
Офонас не утерпел и ещё раз оглянулся. Мубарака не было. И в небе никаких видений не виднелось. Облегчение душе почуял Офонас.
* * *
Ещё несколько дней люди веселились, ездили за город и на реку, собирали манго и тотчас ели, обливаясь сладким соком. Офонас был вместе с людьми. Смеялся, перекидывался короткими речами. Ему было хорошо. Никто не заталкивал в его память охапками слова длинных рассказов. Кругом все веселились, пели, смеялись. И сам он пошёл к реке, сел у воды и забормотал, заговорил, запел...
– А я танцую с девушками Ганга!
Ой, как вкусны плоды деревьев манго!
Дожди ушли куда-то в океан.
Теперь шумит потоками веселье!
Так вот оно, счастливое безделье!
Блестит, звенит, играет, как гердан[147]147
...как гердан... – гердан – восточное ожерелье; чаще всего из монет или металлических кружков и шариков.
[Закрыть].
Клюки отбросив, бабушки резвятся!
С любою можно сладко обниматься.
Любая дышит молодостью плоть.
И я танцую! Ноги загуляли!
Ах, вот вы как! А ну-ка лели-ляли!
Так надо хорошенько помолоть.
Девицы манго в юношей бросают,
Во что-то интересное играют.
Лови теперь её, когда поймал!
В меня попал банан. Ловлю с надеждой.
Кто бросил? Все смеются. Тьфу ты, леший!
Царь обезьян, правитель Хануман!
О мудрый, дай тебя я поцелую!
Какой там! Заслужи-ка честь такую!
Сорвал мне шапку, оцарапал нос.
Я поклонился, исполняю волю.
На вот, держи-ка в дар мою соболью.
Приедешь в гости, а в Твери мороз.
Заиндевеешь в шёлковом тюрбане.
Все что-нибудь да дарят обезьяне.
И Хануман бросает всем дары.
А это что за чудо? Змей танцует.
И лично для него в дудинку дует
Тощенный малый, видно, из норы.
Другой чудесник в горло меч задвинул.
Вот почему монгол отсюда сгинул.
Меч входит и выходит – чудо-тать!
Сильны здесь не руками – головами.
Заместо слов изрыгивают пламя.
Иные вовсе могут исчезать.
Один залезет в бочку из-под пива,
А вылезет девицею красивой.
Потом обоих ищут, всё зазря.
Какой искать! Внезапно потемнело.
Надвинулась, как туча, тень от тела,
Из тех, на ком покоится земля.
Эх, был бы я слоном, огромной дылдой!
На всю бы Волгу правду протрубил бы.
Вдруг с неба дождь! То слон меня облил!
Нечеловеческое чую ощущенье.
Наверное, свершилось превращенье.
Теперь во мне проснётся бездна сил.
Струится пар из шёлковой обновы.
И смуглый лик девицы чернобровой,
Слепя улыбкой, говорит, но что?
Эх, что ж я не учу язык, Емеля!
Ведёт меня за руку. Ах, качели!
Ах, птица, не понять тебя грешно!
Как радуга, сияет в небе сари[148]148
...сари... – См. примечание 43.
[Закрыть].
Потом взмываю я над небесами.
Люблю тебя, девица, как сестру!
Теперь на реку, в водах омываться!
С лучами солнца в Ганге окунаться!
И лечь поближе к общему костру.
И слушать песни длинные всю ночку.
И тянутся без счёта огонёчки
По глади Ганга, словно Млечный Путь.
Моя ладейка тоже уплывает,
На ней и мой огонюшек сияет
В соломенной домушке. Хватит дуть.
Не дуйте, ветры, малость погодите.
Мой огонёк не трожьте, не гасите.
Пусть подплывёт к звезде за горизонт.
Пускай расскажет, как я веселился.
И если надо, чтобы возвратился
В родную землю, пусть лучом сверкнёт.
* * *
...И правда ведь отдал шапку. Обезьяне ручной или какому человеку? А кто повесил на шею, на грудь Офонасу ожерелье-гердан, дешёвое, серебряное, блестящее блестками? Это ожерелье Офонас после отдал жонке одной, за хорошую тесную близость отдал в подарок...
* * *
Писал в смоленской темнице. А грудь болела; ещё с тех пор болела, как потоптали Офонаса в битвенной гуще. Кашлял, прикладывал ладони к груди, глядел глазами светло-карими, запавшими... Глаза поблескивали жидким блеском, глядели странно-улыбчиво...
Писал:
«...а сговорился я с индеянами пойти к Парвати, в бутхану – то их Иерусалим, то же для бесермен Мекка. Шёл я с индеянами до бутханы. Может, и месяц шёл. И у той бутханы ярмарка, пять дней длится. А бутхана велика, с пол-Твери будет, каменная, да вырезаны в камне деяния бута. Двенадцать венцов вырезаны вкруг бутханы – как бут чудеса совершал, как являлся в образах разных: первый – в образе человека, второй – человек, но с хоботом слоновым, третий – человек, а лик обезьяний, четвёртый – наполовину человек, наполовину лютый зверь, являлся всё с хвостом. А вырезан из камня, а хвост в сажень, через него переброшен.
На праздник бута съезжается к той бутхане вся страна Индийская. Да у бутханы бреются старые и молодые, женщины и девочки. А сбривают на себе все волосы, бреют и бороды, и головы. И идут к бутхане. С каждой головы берут по две шешкени для бута, а с коней – по четыре футы. А съезжается к бутхане всего людей азаръ лекъ вахтъ башетъ сат азаре лекъ – двадцать тысяч лакхов, а бывает время и сто тысяч лакхов.
В бутхане же бут вырезан из камня чёрного, огромный, да хвост через него перекинут, а руку правую поднял высоко и простёр, акы Устьян, царь цареградскый, а в левой руке у бута копие. А ничего не надето на буте, а только гузно обвязано ширинкою, а лик у бута обезьяний. А иные буты совсем нагие, ничего на них не надето, кот ачюк – зад неприкрытый, а жёны бутовы нагими вырезаны, со срамом и с детьми. А перед бутом – бык огромный, из чёрного камня вырезан, и весь позолочен. И целуют его в копыто, и сыплют на него цветы. И на бута сыплют цветы.
Индеяне же не едят никакого мяса, ни говядины, ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же днём два раза, а ночью не едят, ни вина, ни сыты не пьют. А с бесерменами не пьют, не едят. А еда у них скудна. И друг с другом не пьют, не едят, даже и с жёнами. А едят они рис, да кхичри с маслом, да травы разные едят, да варят их с маслом да с молоком, а едят все правою рукою, а левою не берут ничего. А ножа при еде не держат и ложицы не знают. А в пути, чтоб кашу варить, грынец-котелок носит каждый. А от бесермен отвёртываются: не посмотрел бы кто на них в грынец или на кушанье. А если посмотрит бесерменин, – ту еду не едят. Потому иные едят, накрывшись платком, чтобы никто не видел.
А молятся они на восток, как на Руси молятся. Обе руки подымут высоко да кладут на темя, да ложатся ниц на землю, и весь вытянется на земле – то их поклоны. А есть садятся – руки обмывают, да ноги, да и рот полощут. Бутханы же их без дверей, обращены на восток, и буты стоят лицом на восток. А кто у них умрёт, тех сжигают да пепел сыплют в воду. А когда дитя родится, бабит муж, и имя сыну даёт отец, а мать – дочери. А сорома не знают, без одежды не стыдятся. А когда придёт кто или уходит, кланяется, как у нас чернецы, обеими руками касается земли, и всё молча.
В Парват, к своему буту, ездят на Великий пост. А тут их Иерусалим; что для бесермен Мекка, а по-русскы – Иерусалим, то для индеян Парват. И съезжаются все нагие, только гузно ширинкою прикрыто, и жонки все нагие, только фота на гузне, а иные все в фотах, да на шее жемчугу много, да яхонтов, да на руках браслеты и перстни золотые. Олло оакъ! – Ей Богу! А едут к бутхане на быках, рога у каждого быка окованы медью, да на шее триста колокольцев, и копыта медью подкованы. И тех быков они называют «ачче».
* * *
Подпёрся руками, щёки о ладошки опёр. Глаза светлые карие, впалые, улыбались жидко-блескуче...
Он звал индийских кумиров «бутами» – на персидский лад. А как шёл на поклонение к Парвати-Шрипарвати... Это уж рассказывать сколь! Говорить – не переговорить!.. А храм звал Офонас также на персидский лад – как персы зовут – «бутханэ» – «дом идолов», кумирня. А вкруг храмов, кумирен этих, стена была выстроена, а в ограде сад и пруд большой. А построена ограда, сложена из камней серых, обточенных ровно. А подходишь к ограде – вся резная, фигуры вырезаны. А много там вырезано воплощений бога Вишну, они называются «аватары». И первые те аватары – рыба, черепаха и вепрь. А ещё аватара – показано, как Вишну спасает Ману, первочеловека, индийского Адама. А ещё Вишну, который зовётся Нарасимха – человеколев. А ещё Вишну в обличье Рамы – славного героя, а подле Рамы – славный воин его и союзник Хануман, царь обезьянский. А ещё и Ганеша, самый мудрый бог индийский, сын Парвати и Шивы, отрок с головою слона...
А праздник зовётся «Шиваратри» – «Ночь Шивы».
И Офонас путает слова. «Шеш» – персидское «шесть», а «кепи» – монета индийская...
А людей великое множество – «лакх» – как индеяне говорят...
А большой Шива поставлен с трезубцем-копием, а подле него бык Нанди. И с Юстинияном Цареградским тот большой кумир сходен. А вол велми велик – большой бык Нанди...
А много в Индии питий наподобие русской сыты, когда мёд в воде разводят...
А яхонты-лалы – красные драгоценные камни... О них бы записать, что услышал Офонас. А говорили, что люди учёные почитают золото самым благородным из всех тел, и самым зрелым, и совершенным по соразмерному строению. А люди простые многие веруют, будто золото неспешно дошло до своего совершенства, пройдя через состояние многих плавких тел; и будто золотая сущность золота была спервоначалу свинцом, после – оловом, после – медью, после – серебром, и уж после всего этого золото сделалось золотом, достигнувши совершенства своего. Так ведь и человек соразмерен и совершенен по-своему! Но возможно ли говорить, будто человек явился спервоначалу быком, после преобразился в осла, дальше – в коня, ещё дальше – в обезьяну; и только после всех этих превращений сделался человеком? Или возможно?.. А как же говорят о яхонте-лале, будто бы он сперва бывает белым, после чернеет, желтеет; и только после всех этих окрасок-цветов делается красным? Офонас ведь сам слыхал, как один купец рассказывал, будто сам видел в одной копи все эти цвета...
Эх! Паломничество, паломничество! Когда Офонас-Юсуф пошёл вместе с индеянами...
Нет сил сидеть, лечь надобно. И глаза в потолок тёмный. И пусть перед глазами заиграют, загуляют, запляшут картины живые... Как всё было? Нет слов описать. А увидеть снова и снова перед глазами своими? Ведь это возможно, возможно!..
* * *
...Повозка трясётся по дороге ухабистой. Подле Офонаса-Юсуфа незнаемая жонка, в плат завёрнутая тёмно-зелёный, ростом малая. А сам Офонас-Юсуф, загорелый, почернелый, на голове тюрбан выцветший, за плечами – сума. Но это ведь ещё не «прастхана» – не начало, не зачин паломничьего пути. Нет, это всего лишь путь к зачину...
Приехали к малому храму. А здесь уж толпы бурлят, шумят. Люди со всей страны Индийской прибывают, стекаются...
В храме кланяются бутам-идолам. А каждому водителю паломников подносят кокосовый орех и шафрановый шёлк на тюрбан.
Подле храма, на площадке, пляшут. Музыканты стучат-пристукивают в блюдца медные. Плясуны прыгают, раскидывая ноги; а то на колени кинутся, а то наземь лягут и вскинутся тотчас...
Вокруг Офонаса все невольно повторяют движения танцоров, быстрые, резкие... Вот и Офонас припрыгивает на месте... Уже все пляшут вкруг малого храма... Как это? Позабыл теперь... «Атман» – душа каждого человека... У каждого человека есть душа, и та душа зовётся индеянами «Атман». А как примутся все плясать, и Атман каждого освободится, и сольются все Атманы в одну великую вселенскую душу, которая зовётся «Брахман»... Или нет? Которая душа как зовётся? Какая душа – Атман? Какая – Брахман... Всё путается в уме Офонаса... Атман – Брахман... Брахман – Атман... И все пляшут, пляшут... И Офонас пляшет вместе со всеми, повторяя невольно общие движения, невольно повторяя...
Офонас бредёт в огромной толпе паломников... Жители окрестных деревень выходят на дорогу, машут руками приветственно...
Все поют славословия богам. Солнце выходит из-за облаков. Солнечные лучи обжигают лица, шеи. Офонасу привычно солнце Индийской страны... Атман – Брахман... Брахман – Атман... От кого слыхал эти слова? От Мубарака?.. В рассказах Микаила?.. Атман – Брахман... Брахман – Атман... Песнопения льются... Босые ноги переступают, легко топочут... Сума плечи не натрёт – Офонас привычный к дорогам, к путям дальним...
Людей всё больше. Ищут колодцы, ищут ручьи. Далеко ушли от большой реки. Подле грязного ручья на окраине деревни мочатся деревенские мальчишки. Ручьи и речки унесут всё в большую святую реку.
Офонас повязал лицо платком – от пыли. Паломники должны жить подаяниями. Офонасу подали воду в кувшине, заткнутом листьями, горсть орешков и бананы. Отовсюду несут паломникам бананы, манго, кокосы. Паломники движутся медленно и поют, поют. Ночами спят в малых храмах или просто у дороги. Офонас сидит, ноги поджав под себя, и ест бананы. Растягивается, подложив суму под голову. Часто бродил он с малым имуществом своим. Но теперь он испытывает спокойное чувство свободы, потому что идёт куда-то в неведомое вместе с многими людьми, свободный от имущества, от мыслей о деньгах, о крыше над головой. Ночью воздух влажен, душно и жарко, воздух густо заполнен человеческими запахами, духом человеческих тел, рук и ног...
Люди хрипят во сне, стонут, бормочут...
Утром снова в путь. В придорожном храме совершают «пуджу» – богослужение. Но туда не пробиться. Впрочем, не пробились и Офонасовы спутники. Офонас пытает их, спрашивает. Джай рассказывает, как подходят к изваянию божества и подносят бананы, кокосы, сладости, гирлянды цветочные. Омывают изваяние в пяти сладостных жидкостях – в молоке, в мёде, в сахарной воде, в молоке квашеном и в масле топлёном. Все отпивают по глотку. Моют идола в чистой воде, вытирают насухо, окутывают красивыми тканями, украшают цветами. Все поют славословие богу. А для каждого бога – свои цветы и свои кушанья.
– Но может ли статуя, сделанная человеческими руками, быть богом? – спрашивает Офонас, желая понять.
– А разве в твоей стране холодной не поклоняются изображениям богов?
– Да, поклоняются, это изображение называется «иконой»...
– И оно для вас бог?
– Нет, нет, всего лишь изображение...
– Но вы молитесь перед ним?
– Да... Но это нужно, чтобы сделалось молитвенное такое сосредоточение, чтобы думать о Боге небесном...
– Ты думаешь, и мы не знаем, что изваяние каменное – не есть бог?
– Стало быть, и для вас изваяние, как для меня была бы икона!
– Все делается для молитвенного сосредоточения, для усиливания духа в стремлении к божеству!..
* * *
Офонас купил в деревенской лавке лёгкое покрывало и циновку. Идти ещё очень далеко, и не все же ночи проводить на придорожных камнях или на голой земле...
Одиннадцатый день лунного месяца – любимый день Вишну. В этот день положено поститься. Многие вокруг Офонаса не брали в рот ни крошки хлеба, ни капли воды. Офонас, захваченный общим настроением, также не ел и не пил. Но ему отчего-то чудилось, будто он постится постом христианским. Странное состояние овладевало его душой: хотелось вершить ревностно все положенные обряды индеянские, и в то же время душа всё более переполнялась тоской о молении русском православном, о церковном стоянии, о киоте домовом с иконами...
Загремели раковины, затрубили. Знак для остановки, для еды и краткого отдыха. Офонас хватает за руку одного из своих спутников, Намдева. Сегодня уже разрешена еда. Едят кхичри, пьют воду.
Солнце жжёт нещадно. Дорога пошла вверх. Прежде не доводилось Офонасу идти так долго. Лицо в поту, ноги тяжелеют. Вдруг раздаётся женский звонкий вопль с провизгом:
– Парвати!
Многие голоса подхватили, повторили:
– Парвати!
– Парвати!
– Парвати!..
Офонас также кричит невольно и во всё горло:
– Парвати! Парвати!
Кричит вместе со всеми, кричит, кричит, кричит...
Вот ему и полегчало, пот присох на лбу. А кто-то падает без памяти, и оттаскивают беднягу на обочину, поливают водой.
– Жара лучше, чем дождь, – произносит близко от Офонаса тихий голос женщины, – в дождь дорога скользкая...
Снова остановка. Все поют песнопение, стучат в медные блюдца, приплясывают. Затем женщины устраиваются на ночлег поодаль от мужчин. Чья очередь готовить кхичри? Намдева? Джая? Чангдева? Офонас помогает Джаю. Дождь накрапывает. Все укладываются спать под открытым небом. Редкие капли дождя падают на лицо, редкие звёзды глядят из облаков ночных. Болят усталые ноги. Тысячи людей спят в долине, и Офонас среди них.
* * *
Дорога повела людей дальше.
Спутники Офонаса приободряют его:
– Веселее, друг, веселее! Во рту – имя бога, в руках – бубенцы звенящие, в ногах – пляска! Веселее, друг, веселее!..
Хлопают в ладоши, гремят медными блюдцами, выкрикивают-выпевают:
– Рама Кришна Хари! Рама Кришна Хари!
Офонас кричит вместе со всеми, а ноги сами двигаются в танце. И нисходит на людей «ананд» – благодать.
В эти дни говорят Офонасу многие слова, но это не слова рассказов длинных, а слова пояснений.
– Надобно освободиться от «мокши», от цепочки всё новых и новых рождений-перерождений. А паломничество нужно для того, чтобы достигнуть «ананда»...
Всё путается в уме, в памяти Офонаса. Что-то говорят ему, и он тотчас забывает. Пытается повторить в уме, и выходит уже другое, иное, другие слова...
У многих паломников ноги стёрты в кровь, других слабит от плохой воды. По утрам положено совершать омовение. А воды мало. Женщины моются у колодца, прикрываясь одеждой, подхватывают край ткани зубами, подсовывают сухое платье под мокрое и переодеваются. Мужчинам проще. Офонас давно уже не стыдится оголённой груди. Это на Руси грех мужику показывать голую свою грудь. И давно уже Офонас принудил, заставил себя не печалиться об утрате нательного креста. Давно, давно потерял нательный крест... А на обед – «чапати» – толстые пшеничные лепёшки, да рис варёный с бобовой горячей приправой...
С самого раннего утра – новый путь. Остановились на берегу мутной речки. Вода свежая, охряного цвета. А речка мелкая. Тут же, в мелкой тёмной воде, стадо буйволиц спасается от мух. Все люди входят в воду. И Офонас – со всеми.
Трубят в раковину. Пора идти вновь. Раздаётся голос запевалы, и все подхватывают песнопение.
Впереди – храм Кхандобы. Кхандоба – воплощение Шивы, Шива-целитель, Шива – покровитель домашнего скота... Храм на горе. Спутники Офонаса поднимаются, и он – следом. Какой-то человек, исхудалый, измученный, ложится ничком, встаёт, делает несколько шагов и снова ложится. Так он будет идти всю дорогу. Чего он просит у божеств? Никто из паломников не знает и не расспрашивает. Ночуют Офонас и спутники Офонаса в храмовой галерее.
* * *
Толки, россказни. Кого-то обокрали.
– Это «гауше», это «гауше» – воры!
– «Гауше» тащат всё, что попадает им под руку; готовы обокрасть самых бедных паломников!..
Офонасу рассказывают:
– Жил некогда разбойник Вальмики. Он был брахман, но убивал других брахманов. Однажды он хотел убить одного брахмана, но тот попросил разбойника об одной лишь милости – попросил, чтобы Вальмики семь раз произнёс слово «мара» – «убейте». Вальмики начал говорить: «Мара, мара...» И вдруг понял, что повторяет имя бога: «Рама, Рама, Рама...» Так изумился Вальмики, что замер на многие тысячи лет. Приползли муравьи, и он сделался муравейником. Прошло много тысяч лет, и мудрец, которого хотел убить Вальмики, снова шёл по той дороге. Он решил, что грехи Вальмики искуплены, и освободил его. Вальмики возродился к новой жизни и создал Рамаяну – повествование о жизни и подвигах Рамы, который есть одно из земных воплощений бога Вишну.
– Вон на том холме сиживал Вальмики, когда был разбойником! И сюда он возвратился, чтобы думать о подвигах Рамы!..
Офонас вспомнил о Мубараке и спросил:
– А может ли возродиться к новой жизни обезглавленный разбойник?
– О! И ты слышал о Мубараке! Многие говорят, будто он вернулся к жизни. Теперь его имя Нарендра.
– Я слышал и о его жене. Её ведь тоже казнили.
– Говорят, будто она возродится в обличье безумной старухи. Но никто не знает правды.
– А Мубарак? Кто он теперь?
– Мы не знаем. Говорят, что его имя теперь – Нарендра и он один из многих. Говорят, ему в этой его новой жизни не суждено быть знаемым...
Как хотелось Офонасу говорить о Мубараке и Дарии, но он решил молчать, как будто бы это молчание являлось видом послушания для него...
На привале женщины мыли одежду, мужчины пели славословия богам.
Утром, в самую рань, находят ручей, наполняют кувшины. Когда вода кончается, пьют из луж. Иные облегчаются, сидя на корточках и уткнув лицо в коленки. Пить хотелось всё время.
Ночами спутники Офонаса спят легко. Никакой шум никогда не может быть помехой их сну.
Все идут. Одно песнопение сменяет другое. Жители окрестных деревень стекаются послушать, отрываясь от полевых работ. Паломники хлопают в ладоши, кричат, стучат в медные блюдца.
Следующий привал – в деревне, где есть большие колодцы.
Достичь благодати не так-то просто! Ешь и моешься, где придётся, и где найдёшь место, там и ложишься спать. Надо идти вместе со всеми, петь, плясать и слушать...
А дождь идёт навстречу паломникам, и дорога немощёная преображается в грязное месиво. Ноги стёрты. Ступаешь по грязи, еле вытягиваешь ноги, мелкие камешки застревают между пальцами. Еле бредёт Офонас. Его спутники предложили ему забраться на повозку, запряжённую быками. Но он отказался.
Рассказали Офонасу о Шиве и Парвати. Шива и Парвати вышли на дорогу, на одну из тех дорог, что вели к храму. Шива превратился в корову, а Парвати – в девочку-пастушку. Бедная корова застряла в грязи, а девочка плакала и просила помочь ей вытащить корову. Но все спешили к храму, и откликнулся один лишь отрок, его звали Тукарам.
А идти ещё далеко. А солнце всё печёт и печёт. Надо заходить в придорожные храмы, а сил всё меньше и меньше. Но вместе со всеми выкрикивает Офонас:
– Рама Кришна Хари! Рама Кришна Хари! Парвати! Парвати!..
Дорога неровная, каменистая, раскалилась от зноя. Все идут босиком, и Офонас идёт босиком. Спутники Офонаса видят его усталость и подбадривают его:
– Это ты приближаешься к богу, друг! Если не мучиться, Всевышний не пойдёт впрок!
Днями жарко, ночами – прохлада. Вода плохая. Но все идущие устремлены душою к небу и потому никакими тяжёлыми болезнями не заболевают.
На привале Офонас бродит среди людей, слушает. Женщины поют весело:
Все идут усталые, измученные.
– Коли по дороге к Парвати не промок, не терзался жаждой и жаром, как тогда узнаешь, что ты паломник!
У Офонаса лицо и шея вздулись пузырями. Кожа сожжённая сползала, будто кожура тонкая с плода спелого. В деревне на привале мажут ожоги квашеным молоком. Офонаса накормили, чтобы придать ему сил. После обильной трапезы глаза слипались. Свернулся клубком на циновке и заснул.
* * *
Шли через пустынные места. Офонас вставал рано, помогал назначенным печь лепёшки «чапати». В котлах размешивали тесто, раскатывали лепёшки, пекли на сковородах. Многим лепёшки достаются уже холодными, но что поделаешь – далёкий путь!
Ветер гонит песок и швыряет большими пригоршнями в котлы и на сковороды. Надо поспешить раздать лепёшки. Налетает дождь.
После короткого отдыха – в дорогу. Офонас, как положено, прикасается ладонями к стопам одного из предводителей паломников.
– Эй! – кричит Намдев. – Не болтать попусту. Все помыслы должны быть устремлены к Богу!
Вечером в деревне крестьяне поют и пляшут. Женщины сцепляют руки накрест и вертятся быстрым хороводом. Другие женщины кувыркаются, вцепившись руками в большие пальцы ног. Мужчины залезают друг другу на плечи, падают с весёлым смехом. Офонас смеётся. Все смеются.
* * *
Дорога круто пошла вниз, спуск падает резко. Теперь нужно бежать, как бы стремясь к храму. И с криками «Рама Кришна Хари! Парвати! Рама Кришна Хари! Парвати!» все устремляются вперёд, бегут вниз. По крутой дороге бегут мужчины и женщины, старые и молодые... Офонас чуял, что нельзя останавливаться, надо бежать вместе со всеми, иначе толпа, бегущая дружно, отчаянно, собьёт себе под ноги многие и растопчет. Офонас летел во весь опор, глаза раскрылись широко. Позади, впереди, по бокам – летели, мчались индусы, развевались белые рубахи мужчин и цветные платья женщин. Все обессилели, но и были сильны единым безысходным порывом. И следом за людьми бежали возбуждённые людскими криками и суетой быки, таща за собой повозки...
В городке на ночлеге Офонас отходил от пережитого ужаса, но ему было весело, дикий бег странно взбодрил его. Теперь он ходил бодрый, заходил в храмы. Горожане угощали паломников едой и продавали сучья для костров. Ночь Офонас провёл во дворе дома кузнеца. Люди вставали с земли, ходили взад и вперёд, переступали через спящих, но Офонас спал крепко и сладко.
Эх, ананда, ананда – ананд – благодать, блаженство. Снисходит на паломников блаженство – ананд – ананда – благодать. Идёт благодать вместе со всеми мучениями тела, идёт благодать духа.
Все идут в паломничество кучно, но иные и поодиночке. Говорят они:
– У меня нет никого в этой жизни, вот и тянет к Божеству!
Офонас разговорился с одним таким одиноким паломником и отстал от своих. Побежал искать, а ветер гонит пыль тучами серыми. Наконец отыскал спутников, сидели тесно, кучно, с лепёшками в руках, положить некуда было лепёшку, некуда было кувшин с водой поставить. Кучно все сидят: тесно...
В полдень снова пошли. Много людей...
* * *
Добрались до храма, до большого храма. Кругом цветочные гирлянды, музыка, смех. Несколько паломников подрались с музыкантами, те играют не ту музыку, какая положена. Ночь спускается, народ всё прибывает, густо пахнет калом и мочой, канавы вдоль улиц вконец изгрязнились. Но все радуются, все добрались до цели. Все идут к реке, входят в воду. Офонас погружается по грудь, машет руками в воде, бьёт ногами по-лягушачьи, выбирается на берег...
Наконец-то и великая пуджа – богослужение. Загляделся Офонас, даже и не приметил, как пролетела-проскользила змея, а это, может, и ядовитая кобра была. Священная кобра, посвящённая Шиве. Большой храм, малый храм, ещё малый храм... Откуда берутся силы? И отчего эти силы берутся? Благодать подступает к горлу Офонасову, исходит клёкотом странным... Ананд, ананда, благодать, блаженство...
И путь назад. Красные, зелёные, синие ткани, в которые завёртываются женщины; красные чалмы-тюрбаны мужчин; чёрная земля по обеим сторонам дороги; дымка одела далёкие горы; трава по обочинам яркая, зелёная, голубое небо глядит на людей сквозь дождевые тучи...
Спутник Офонаса поёт песнопение:
– Наставник высоты оказал мне милость,
Мне, который ничего не сотворил, не сделал.
На дороге он встретился, когда я шёл для омовения в Ганге.
Руку мне на лоб он возложил,
Масла топлёного попросил к еде,
А я во сне позабыл обо всём.
А он дал мне слова, светлые слова: «Рама Кришна Хари»;
Светлые слова «Рама Кришна Хари» он дал мне.
Хорошо, о Боже, что я разорился,
Хорошо, что не уродился хлеб на полях.
Терзания души устремили мысль к Богу,
К мирскому всему отвращенье пришло.
Хорошо, о Боже, что жена сварлива,
Хорошо, что опозорился перед людьми.
Хорошо, что люди меня презирают,
Хорошо, что богатство ушло навсегда;
Хорошо, что от стыда перед людьми не сгораю,
Хорошо, о Боже, что Ты дал мне защиту!
«Рама Кришна Хари! Рама Кришна Хари!» —
Светлые слова...[150]150
...Светлые слова... – из подлинного индийского песнопения.
[Закрыть]
– Люди пребудут разъединёнными, – кто-то произнёс.
Индусы даже стараются не есть вместе. Люди пребудут разъединёнными. Долго-долго Офонас будет помнить цветочные гирлянды, красные тюрбаны, чёрные брови изогнутые, большие глаза и чёрные усы, и белые складчатые чалмы, и босые ноги. И храмы цветные, поднятые к небу, заострённые и купольные, и смутно сходные с церквами на Руси. И тесные улочки, и женщины в красном, и старуха с чёрным лицом и белыми волосами и с одним белым клыком, торчащим изо рта... Всё запомнится до самой смерти!..
* * *
Отчего затосковал после паломничества? Захотелось назад, в Тверь. Захотелось войти в церковь, службу отстоять, в доме перекреститься на икону материну, на Параскеву-пятницу... Никто не ждёт Офонаса, а он тоскует... Он всё ещё не дома, не добрался до дома, всё ещё тоскует... Пишет:
«А иду я на Русь, кетъмышьтыр имень, урус тутътым – думаю, погибла моя вера, постился я с бесерменами... Месяц мартъ прошёл, и яз заговел з бесермены в неделю, да говел есми месяц, мяса есми не елъ и ничего скоромнаго, никакие ествы бесерменские, а елъ есми по-двожды на день хлебъ да воду, авратыйля ятмадым – и с женщиной не ложился я. Да молился есми Христу вседрьжителю, кто сотворил небо и землю, а иного есми не призывал никоторого именемъ, Богъ Олло, Богъ керим, Богъ рагимъ, Богъ хосдо, Богъ акьберь, Богъ царь славы, Олло варенно, Олло рагимельно сеньсень Олло ты – Господи Боже, Бог милостивый, Бог милосердный, Бог Господь, Бог великий, Бог царь славы, Бог зиждитель, Бог всемилостивейший, – это всё Ты, о Господи».
Вспоминал, считал числа разные, убегали слова. Писал:
«Месяца мая в первый день брал Пасху в Бидаре в Индостане бесерменском, а бесермены байрам брали в середине месяца, а поститься я начал месяца в первый день. О благоверные рустии христиане! Кто по многим землям ходит, тот во многие беды впадает и веру христианскую теряет. Я же, робище Божий Афонасие, исстрадался по вере христианской. Уже четыре Великих поста прошло и четыре Пасхи прошли, а я, грешнай, не ведаю, когда Пасха или пост, ни Рождества Христова не блюду, ни праздников других, ни середы, ни петыка-пятницы не блюду: книг у меня нет. Как меня пограбили, книги у меня отняли. И я от многих бед пошёл в Индию, потому что на Русь мне идти было не с чем, не осталось у меня никакого товара. А первую Пасху где взял, не помню; а другую Пасху взял в Чапакуре, а ещё в земле Мазандаранской, а ещё – в Ормузе, а ещё – в Индии среди бесермен, в Бидаре, и много я печалился по вере христианской».
* * *
Офонас бормочет-поёт-говорит-приговаривает. Накатило на него, нашло, хорошо накатило-нашло...
– По людям я иду домой, по людям.
Туда, где по полям играет грудень.
А в ледяных избушках под снегами
Медведи спят с открытыми глазами.
И в спёртом духе двигаются лапы,
Плетут из лыка короба и лапти,
Посасывают ягоду сухую,
Иду в снега, иду в страну тверскую.
Я от огня к огню иду с сумою.
Мне говорят – иди – Господь с тобою.
Туда весною улетают птицы,
Туда везут купцы шелка и ситцы.
Там девушки, как солнышко, сияют,
Седые старцы мудро управляют.
Я верю. В сердце Индия со мною,
И родину я заново открою.
Уста открою, пусть разносит ветер
Мои слова. О милые медведи!
Довольно спать! Стряхните лёд берлоги!
Сюда идут слоны и носороги!
Не унывайте, веселитесь, братцы!
Я рассказал им, как сюда добраться.
Царь обезьян, мудрейший в Индостане,
Внимая мне, главой кивал в тюрбане.
Сюда идут! Здесь будут очень скоро!
Меня до Волги провожали горы.
За мною мчится солнце, обгоняет.
Со мной идёт весна, зима растает!
И с пальмами подружатся берёзы.
Кудрявые, не плачьте, есть кокосы.
Есть хлебные деревья и бананы.
Любите жизнь, довольно пить из раны!
Сюда придут качели и мечети,
Павлины пропоют Минеи-Четьи[151]151
...Минеи-Четьи... – Четьи-Минеи – сборники житий святых, составленные в соответствии с днями чествования Церковью памяти каждого из них по месяцам.
[Закрыть].
Качели мы привяжем к минаретам.
И воздух скажет: «Мне бы ваши лета!»
Монахи будут с девками венчаться,
Под звоны колокольные качаться.
Святая простота возьмёт зулею
И заиграет заклинанье змею.
Я заклинаю змея, ад несущего,
По душам нашим медленно ползущего.
Замри, замри, восстань и стой свечою!
Тебе играет рай, Господь с тобою.
И музыки не кончится теченье,
И в ней твоё последнее спасенье.
Замри, замри и слушай, слушай, слушай.
Под Солнцем ясным всё имеет уши, имеет уши.
* * *
Писал:
