Текст книги "Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин"

Автор книги: Фаина Гримберг

   – Не бойся, – говорил разбойник. – Мубарак умён. Мубарак знает своё дело. Если он велит встать в засаде, стало быть, мы можем надеяться на богатую добычу...

«Или на погибель!» – проговорил Офонас в уме.

Солнце припекало. Утро медленно переходило в ясный день. На дороге не было ни единого путника. Это была не та дорога, по которой Офонас прежде вёл Гарипа. Эта новая для Офонаса дорога вела к реке. Повсюду виднелись ямы и большие пещеры. Река поблескивала впереди тёмной блескучей водой. С обеих сторон дороги вдаль уходили ряды деревьев с толстыми стволами. У самой реки Мубарак подхлестнул своего коня, помчался вперёд... Прочие, и с ними и Офонас, ехали медленно. Мубарак скоро вернулся довольный. Всадники укрылись в самой большой пещере. Офонас пытался молиться и понял в отчаянии, что не знает, какими словами, какими молитвами молиться; кому молиться – то ли Христу, то ли Аллаху...

Скоро на дороге показалась повозка, которую сопровождали вооружённые стражи. Мубарак взмахнул рукой. Его люди выскакали на дорогу и преградили путь. Повозка была крытая, и не было видно, кто в ней. Но Мубарак, должно быть, знал. Его люди, искусные и ловкие в своём разбойничьем деле, осыпали стражей повозки дождём длинных стрел. Смуглые сильные руки натягивали тетиву, стрелы летели с жужжанием и свистом. Офонас, не зная, что делать ему, выхватил саблю и вскинул высоко над головой, замахал саблей и закричал без слов:

   – А-а-а!..

Стражи повозки поняли, что не одолеют всадников Мубарака, и пустились в бегство. Люди Мубарака не стали преследовать их. Возничий также бежал.

   – Эй! – крикнул Мубарак. – Выбирайтесь наружу! Кто в повозке? Выбирайтесь наружу! Выбирайтесь, иначе мы убьём вас тотчас!..

В повозке послышался громкий плач нескольких женщин, стоны и мольбы о помощи.

   – Выбирайтесь! – кричал Мубарак. – Выбирайтесь и не медлите!..

Тут завеса повозки приподнялась, и одна совсем юная женщина соскочила на дорогу. Она куталась в покрывало и прикрыла голову и лицо. Казалось, она в страхе. Но это лишь казалось. Она смело встала перед Мубараком.

   – Ты – предводитель? – спросила она звонким голосом, не отнимая покрывала от лица.

   – Я! – Мубарак смеялся глазами.

   – Ты воюешь с женщинами, которые беззащитны. В повозке – младшая супруга Лал Сингха и её служанки...

   – О какой беззащитности ты говоришь мне? – Мубарак расхохотался громко. – Разве я виновен в том, что ваши стражники – трусы?! Да, мои люди принудили ваших стражников к бегству, но ведь это позорно для воина – бежать с поля битвы! Люди Лал Сингха не умеют исполнять свой долг воинов...

   – Что тебе нужно? В повозке одни лишь женщины!..

   – Я приказываю им выйти. А с тобой я уже слишком долго говорю. Эй, женщины в повозке, если вы тотчас же не выйдете, я прикажу убить вас! – И с этими словами Мубарак подскакал поближе к повозке мимо девушки, закутанной в покрывало, как будто и не было на дороге никакой девушки!..

Женщины, перепуганные насмерть, вылезли из повозки на дорогу. Они также прикрывали лица. Люди Мубарака хватали этих женщин за руки и откидывали покрывала с их лиц. Женщины плакали, кричали и визжали, но всё же не смели противиться.

   – Вот она, жена Лал Сингха! – крикнул Мубарак, хватая за руку молодую красивую женщину, рыдавшую горько.

Девушка, начавшая прежде разговор с ним, приблизилась снова и снова заговорила с предводителем разбойников:

   – Оставь эту женщину и её прислужниц. Зачем они тебе?

Твой вид благороден. Неужели ты хочешь запятнать себя насилием над беззащитными?!.

Кажется, Мубарак был до некоторой степени восхищен смелостью этой девушки.

   – Я не причиню никакого зла твоей госпоже, – отвечал он. – Но неужто же ты, прислуживая ей, не понимаешь, что находишься в услужении у жены истинного разбойника?!. – Мубарак обернулся к своим людям и приказал громко: – Не причиняйте зла этим женщинам!..

   – Я сама – купленная рабыня, – сказала девушка.

И тут со стороны реки послышался топот многих ног. Люди правителя Лалганджа бежали во множестве, стремясь одолеть разбойников Мубарака. Вновь полетели стрелы. Люди Лал Сингха пытались сбить людей Мубарака наземь с их коней. Офонас решительно кинулся в гущу битвы и взмахнул саблей. Позднее он не мог вспомнить, удалось ли ему кого-то убить. Сам он не был даже ранен. Люди Лал Сингха отступили. Были убиты две женщины из числа прислужниц жены Лал Сингха и один разбойник. Мубарак оглядывался беспокойно. Но когда он увидел, что девушка, заговорившая с ним так решительно и смело, цела и невредима, он успокоился. Он приказал женщинам снова сесть в повозку, и они молча, уже не осмеливаясь плакать и кричать, исполнили его приказание. Мёртвых женщин он оставил на дороге, сказав:

   – Люди Лал Сингха, эти трусы, возвратятся и, когда увидят, что меня и моих людей здесь больше нет, подберут своих мёртвых женщин!..

Мёртвого разбойника Мубарак велел положить в повозку, и женщины не осмелились возразить.

   – Мы похороним нашего погибшего друга, как положено, с честью!.. – сказал Мубарак...

Девушка, осмелившаяся заговорить с ним, всё ещё стояла на дороге, немного поодаль от повозки.

   – А ты что же? – обратился к ней Мубарак. – Мы не собираемся отпускать тебя на свободу! Полезай в повозку к остальным!..

   – Позволь мне сказать тебе несколько слов! – попросила девушка...

Офонас смотрел на всё это, довольный тем, что битва завершилась; но каким образом ему возвратят коня, он всё ещё не догадывался... Он также понимал не всё из того, что говорили девушка и предводитель разбойников... Однако Офонас испытывал сильное любопытство. Смерть женщин и одного из людей Мубарака не очень занимала теперь Офонаса-Юсуфа. Он подумал: отчего же это? Прежде он не полагал себя особливо безжалостным... Подумав, он, однако, решил, что собственное участие в битве притупляет, несомненно, жалость к другим людям, и даже и к себе самому!..

   – Говори! – сказал девушке Мубарак. – Я соглашаюсь выслушать твои слова. Ты видишь, я не жесток, я не насильник. Я даже не заставляю тебя снять покрывало!..

   – Ведь ты Мубарак, знаменитый и славный предводитель разбойников? – спросила девушка.

   – Да, – отвечал ей с гордостью Мубарак, – да, я тот самый Мубарак, предводитель разбойников! И теперь я накажу Лал Сингха, этого гнусного язычника!..

   – Я также воспитана в правой вере, – сказала девушка.

   – Ты хочешь, чтобы я отпустил тебя? – Мубарак направил коня ближе к ней, но она не отступила, и он остановил своего коня. – Куда же ты пойдёшь, если я отпущу тебя? – Мубарак смотрел пристально, однако же девушка не снимала своего покрывала.

Разбойники слушали и смотрели, готовые исполнить приказания своего предводителя...

   – Я хотела бы узнать, – начала говорить девушка, не отвечая на вопросы, заданные ей, – я хотела бы узнать, ведомо ли тебе такое имя – Хусейн Али?!

   – Откуда ты знаешь?.. – Мубарак не договорил...

   – Ты очень переменился, – сказала девушка, – но я узнала тебя. Ты был совершенным ребёнком, а сделался мужчиной.

Она отвела покрывало от лица. Пожалуй, никто не назвал бы её лицо красивым, это было очень обыкновенное лицо хундустанской девушки; быть может, лишь чуть светлее обычного; розовый нежный рот, огромные чёрные глаза; тонкий нос, кончик которого был округлый, а в левую ноздрю продето было колечко, серебряное с бирюзой; по всей Индии такое колечко-серьгу в носу называют «натхуни». На полунагих тонких руках – серебряные браслеты. Ноги босы, и тонкие щиколотки также украшены серебряными браслетами. Чёрные волосы заплетены были в одну длинную косу, заколотую на затылке жемчужной булавкой. Яркое дневное солнце играло, переливалось быстрыми лучами на маковке чёрной, словно отражаясь мгновенно и многажды в этой блескучей и прекрасной черноте. Девушка носила шёлковые шаровары и кисейное платье. И платье и шаровары украшались узкими полосками парчи пёстрой по краям и подолу. Покрывало, откинутое на тонкие плечи, также было простое кисейное... Очарование этой девушки, а она казалась не старше четырнадцати-пятнадцати лет[99]99
  ...она казалась не старше четырнадцати-пятнадцати лет... — Имеется в виду не биологический, а социальный возраст. Например, «возраст невесты» в эпоху Возрождения (Боккаччо, Шекспир) – тринадцать-пятнадцать лет. В восточной поэзии и прозе – также тринадцать-пятнадцать лет. Впоследствии в Европе этот возраст повышается. У Пушкина в «Капитанской дочке» – Маша Миронова – «девушка лет осьмнадцати».


[Закрыть], заключалось не в совершенстве черт, но в их чрезвычайной живости. Глаза её чуть прижмуривались, и тотчас длинные ресницы пушистые скрывали их; и сейчас же она широко раскрывала глаза, и на одно мгновение лицо её представлялось печальным; но тут же губы розовые трогала быстрая улыбка и мгновенной радостностью сверкали глаза... Небольшой, чуть выпуклый лоб и щёки округлые давали её лицу милую ребячливость, длинные серебряные серьги с подвесками, украшенными алыми камешками, словно бы оттеняли детски маленькие уши, также телесно розовые и нежные... Все жесты и движения этой девушки оказывались чрезвычайно завершёнными и оттого виделись очаровательными. А её лицо, её глаза, то преисполненные серьёзности, то мгновенно прижмуренные в лёгкой гримаске, показывали острый ум и наклонность к озорству полудетскому и насмешке изящной...

Описание же этой хундустанской девушки занимает куда более времени, нежели возможность охватить всю её мгновенными, быстрыми и жадными взглядами, как охватили её кольцами своих взглядов любопытных разбойники Мубарака, Офонас, да и сам Мубарак...

Впрочем, Мубарак смотрел на неё с любопытством даже и менее одного короткого мига...

   – Дария! – воскликнул звонко Мубарак. – Дария-биби!..

И в этой внезапной звонкости его голоса прозвучала неизбывная радость и выразилась детская открытость искреннего чувства.

   – Ты прав, Хусейн-Али, перед тобой твоя Дария, твоя наречённая невеста, дочь твоего родича Мирзы Русвы!..

   – Мирзы Русвы! – повторил невольно и громко Офонас-Юсуф и невольно же послал своего коня вперёд.

Все глаза обратились на Юсуфа, и он натянул поводья.

   – Кто ты? – спросила Дария. – Ты знал моего отца?

   – Я знал его из его слов, пересказанных мне словами другого человека. – Юсуф наклонил голову.

   – Оставим загадки! – решительно сказал Мубарак. – У нас ещё будет время для их разгадывания. А сейчас пора в путь!..

Один из разбойников сел на место возницы повозки, а своего коня уступил Дарии. Взяли из повозки лёгкий ковёр и постлали под седло так, чтобы девушка не стёрла ноги в тонких кисейных шароварах. Она была очень хороша на коне, покрытом ковром. Несколько разбойников двигалось на конях по обеим сторонам повозки, другие ехали впереди и позади. Мубарак ехал рядом с Дарией, и они тихо говорили меж собой. Офонас приотстал и ехал с последними из тех, что ехали позади. То, что он увидел возлюбленную души царевича Микаила из Рас-Таннура, сильно заняло его и взволновало. И невольно поднялись со дна памяти яркие картины самого начала дальнего Офонасова пути на Восток, зазвучали слова многих рассказов, вложенных один в другой, словно бы одна малая шкатулка – в другую, большую...

Офонас вдруг поймал себя на том, что не думает ни о коне, ни о деньгах; ни о том, что же с ним далее случится. И тотчас он принялся думать обо всём этом...

* * *

Мубарак и его люди занимали в одном селении несколько хороших глинобитных домов. Нескольких всадников Мубарак послал вперёд – предупредить о его прибытии. Они также должны были передать наказ приготовить помещения для пленённых женщин и всё необходимое для отдыха самого Мубарака, его людей и Дарии.

Едва въехали в большой двор, как навстречу Дарии выбежала старуха, та самая, что накормила и лечила Офонаса-Юсуфа. Теперь она в радости простирала руки к Дарии и утирала слёзы то и дело концом головного покрывала. Дария легко соскочила с седла и кинулась в её объятия, воскликнув:

   – Матушка Хусейни! Дорогая матушка Хусейни!..

Они обнялись и обе плакали.

   – Моя озорница! – приговаривала старуха. – Ты всегда оставалась озорным мальчишкой!..

Офонас тихо спросил, кем доводится старуха Хусейни Мубараку. Разбойник отвечал, что это старая нянька Мубарака, растившая его с самых малых лет...

Все были утомлены, и Мубарак отдал приказ отдыхать. Лишь часовые стражники ходили и разъезжали дозором вокруг селения и вокруг дома. Но и они сменялись каждые несколько часов. За эту справедливость к людям все очень любили Мубарака. Естественно, из пространства светлого подобной справедливости исключались все, кого полагалось считать врагами, а также и те, чьё имущество Мубарак приказывал отнимать. Однако такой расклад не смущал и не возмущал никого в те времена далёкие, как не смущает и не возмущает и в наши дни...

Офонас-Юсуф пошёл в каморку, отведённую ему, вымылся, поел лепёшек с молоком квашеным и скоро уснул.

Он проспал до вечера, спокойно и без снов. А вечером постучали в дверцу каморки и передали приказ Мубарака идти на пир.

Юсуф умыл лицо, затёкшее от долгого сна, оделся и вышел во двор, но не знал, куда ему идти, где должно состояться пиршество. Несколько воинов указали ему проход в другой двор, большой. И едва Юсуф попал из тёмного прохода в этот светлый двор, как тотчас понял, отчего посреди позднего вечера сверкает яркий свет.

Посреди двора, очень широкого, воздвигнута была беседка, увешенная светильниками и цветочными гирляндами, сплетёнными из больших, многолепестковых и яркоцветных цветов на тонких гибких стеблях. Светильники были укреплены так, чтобы огонь не мог перекинуться на цветы, стебли и листья. Внутри беседка, где возможно было разместить более двухсот человек, должно быть; украшалась коврами. Растения благоухали остро и упоительно, сладко и резко. Много людей, одетых в нарядные одежды, сидело на коврах, и чалмы их казались цветами, расцветшими среди яркого свечения и ароматов. Поданы были разнообразные лепёшки, мясные кушанья, приправленные варёным рисом и острыми приправами, спелые плоды и самые разные сладости. Тёмное сладкое вино было налито в кувшины серебряные, а пили из серебряных кубков и чаш. Музыканты били в бубны, выводили, щипля струны тамбуров, затейливые мелодии; извлекали из всевозможных труб и флейт нежные и громкие, тонко переплетённые звуки... А в памяти Офонаса-Юсуфа зазвучали слова о пиршествах великого Тимура...

Явился человек с длинной дудкой в руках, а за ним двое других несли большую корзину мелкого и прочного плетения. Лица у них у всех были очень тёмные. Человек сел перед корзиной, скрестив ноги, и заиграл переливчато на дудке. Вскоре крышка плоская, сплетённая из хорошей соломы, приподнялась как бы сама собой и показалась большая змеиная голова. И через несколько мгновений поднялась из корзины, сдвинув крышку, огромная змея. Она то и дело резко высовывала и тотчас втягивала в пасть своё тонкое раздвоенное жало. Она раскачивалась всем туловищем в разные стороны, как будто плясала под музыку. Извивы змеиного тулова открывали разузоренную чёрно-серебряную кожу; плотная эта кожа казалась в свете ярких светильников драгоценной сверкающей тканью... Порою змея шипела так громко, что даже музыка дудки не могла заглушить страшное злое шипение... Офонас накрепко охватил коленки скрещённых в шёлковых шароварах ног растопыренными пальцами... Более всего ему хотелось бежать подале от этой змеиной пляски, но никто не бежал; все глядели, не отрывая глаз, и с восторженным одобрением изредка обменивались шёпотом краткими словами. Офонасу вдруг почудилось, что пляска змеи не завершится никогда. От этого чувства сделалось ему и страшно и легко. Он уже и себя не чуял и не дивился странности своего чувства: будто он сделался сам пляшущей огромной змеёй, оставаясь в то же самое время собой, но и сам он, человеческое существо, не понимал, кто же он – Офонас или Юсуф, тверитин или хундустанец...

Пляска змеи завершилась, и сама змея исчезла в корзине, извившись под крышку плетёную. Помощники заклинателя большой змеи унесли корзину, но сам он не удалился, поднялся в рост и снова заиграл. Под музыку, переливчатую и тонкую, спустилась с неба длинная верёвка, и не было понятно, где она закреплена в высоте. Конец верёвки достал до земли, верёвка повисла сквозь потолок беседки. Заклинатель змеи, удерживая дудку правой рукой и продолжая свистать, поманил левой рукой Офонаса. Тому вдруг почудилось, будто происходящее совсем естественно и ничего дивного не заключает в себе. Он спокойно поднялся и приблизился к заклинателю, который, не переставая играть, указал на верёвку. Верёвка не казалась достаточно толстой, чтобы по ней возможно было карабкаться человеку; и не было ясно, каким образом этот человек, взбирающийся вверх, пройдёт сквозь переплетения потолочные беседки... Но все увидели, как Юсуф ухватился за верёвку обеими руками и полез вверх. Он легко подымался всё выше, и потолок беседки поднялся, казалось. И ушла маленькая человеческая фигурка в самую высь. И верёвка медленно поднялась в ту же высь и исчезла. А заклинатель змеи всё не переставал играть на дудке... Но вдруг он резко прервал игру и отнял дудку от своих тёмных губ... И тотчас людям почудилось, будто с их глаз явственно спала некая пелена. И они тотчас поняли, что потолок беседки остаётся прежним; и тотчас увидели Юсуфа, стоящего подле этого заклинателя...

Офонас испытывал чувство разочарования, почти мучительное; только что, мгновение тому назад, всё его существо было таким лёгким и состояло из одного лишь воздуха, и ушло вверх, и слилось, сплотилось с некоей прекрасной воздушной беспредельностью, бескрайней безграничностью... И вдруг он мгновенно очутился прежним, тяжёлым, тварным существом... Все кругом гомонили в восхищении, но Офонас пошёл широковатым шагом в мягких сапогах к своему месту и сел на подушку, насупясь...

Но половина серебряной чаши тёмного, густого и сладкого вина утишила досаду сердитую Офонаса. Он протянул руку и оторвал от грозди три плода в жёлтой кожуре, сходные с мужскими тайными удами. Один за другим Офонас съел эти плоды, очистив от кожуры. Стало ему повеселее, он подумал о коне. Знал, что когда ему вернут коня, отправится в Пали. Но зачем? Об этом как раз и не хотелось думать. Какое это «зачем»? Тогда возможно спрашивать, зачем жить? Но ведь это Бог решил за многое время до того, как Офонас появился на белый свет...

Меж тем Мубарак поднялся с чашей в руке и громко восклицал:

   – Я нарушаю все обычаи! Славная Дария-биби станет плясать для вас, для моих людей. Первый и последний раз Дария-биби станет плясать и петь вам!..

Офонас оглянулся по сторонам. Заклинателя змеи не было видно, скрылся заклинатель змеи... Люди Мубарака шумно выражали своё одобрение. Музыканты заиграли, и тотчас вошла Дария-биби.

Теперь Офонас, посмотревший на неё с любопытством, едва узнавал её. Теперь она была одета в дорогое платье, шитое золотом, шёлковое и отделанное парчой. Она откинула на плечи креповое покрывало тонкое и также отороченное парчовой каймой. Шаровары её были сделаны из яркого жёлтого шёлка. Драгоценные украшения осыпали её с головы до пят. На волосах был прекрасный цветочный убор. Щиколотки босых ног звенели браслетами с маленькими бубенчиками. Дария-биби вышла мелкими звенящими шажками на ковёр, прямо перед всеми сидящими. Музыканты заиграли причудливо. Дария-биби вскинула кверху округлённо руки и сделала несколько лёгких движений, чуть вскидывая поочерёдно ноги и звеня бубенчиками браслетов... В этих движениях не было ничего непристойного, были эти движения легки и точны, изящество их было точёное... Дария-биби притопнула ногой и стала прищёлкивать пальцами ритмически. Музыканты поддерживали ритм бубнами и резкими звуками труб... Дария-биби притопнула о ковёр другою ногой... И вот принялась быстро притоптывать поочерёдно ногами и прищёлкивать в такт пальцами поднятых округло рук... Бубенчики звенели, вступили тонкие звонкие флейты, музыканты отбивали ритм на маленьких барабанчиках «табла»... Ритм сделался ещё более звонким и совсем томительным... Хотелось кричать, топать ногами, бить себя руками в грудь, колотить в грудь ладонями что есть силы!..

Дария-биби запела громко и звонко, выговаривая чётко, ясно каждое слово в потоке извергаемых её открытым ртом слов. Она топала ногами о ковёр и резким взмахом выбрасывала вперёд вскинутые над головой руки со скрещёнными, сцепленными пальцами. И всякий раз, когда она посылала скрещение своих рук резким взмахом вперёд, ступни её бились в плотную ткань ковра белого, и звенели бубенчики браслетов на щиколотках, и сверканьем вспыхивали браслеты на запястьях и кольца с красными камнями, украшавшие её пальцы...

И все в беседке били ритмически в ладони, поддерживая пение. И Офонас, подобный всем, ушёл в это пение длящееся и пропадал в его переплетениях, в чащах, лианах и деревах, раскидистых деревах звонких поющихся слов... Тогда он стал понимать, разбирать, ведать все хундустанские наречия; звонким пением Дарии-биби они влились во всё существо Офонаса, пронизали Офонаса, пронзили; и они заполонили его рассудок и чуянье!..

Пела Дария-биби. И Офонасу чудилось, будто она обращается словами своего пения лишь к нему одному. Он уже и не мог разглядеть её, она кружилась перед ним одним и будто взлетала, подобная пёстрой птице, птице-деве с человеческим ликом. Но и лик её был смутен, сиял, исчезал, дробился в зрении Офонаса, в глазах его светло-карих... Кружилось пёстрое, и слова летели, налетали, забирали в полон...

 
Весь Божий мир, мой брат, ночная тьма сокрыла.
У ложа своего ты полог опусти!
Забудь про слёзы, сном скорей забудься сладким,
Подобно мне, покойно, мирно ты засни.
Но если наших дней нелепицы пустые
Томят тебя и сказки хочешь, чтоб заснуть,
Ко мне ступай! Я много сказок знаю
И много песен славных в уме своём храню.
Ты в ухо сердца вдень жемчужины такие,
Ты слушай сердцем песни звонкие мои.
Стал ныне на копьё похож калам искусный,
Длинны и широки сказания мои.
Весь мир я покорю отвагою своею,
Я выдумку одну с другой соединю.
Невесте в сказке дам я украшенье духа,
Друзьям моим казну богатую дарю.
Ступай же, эту ночь в покое проведи ты,
Покой и счастье сказка принесёт тебе.
Послушай же, тебе поведаю я сказки,
Жемчужинами ухо ты своё укрась!
О бдении совсем забыло наше время,
И бодрости теперь не сыщешь на земле.
Да, сон – наш мир! Итак, вставай скорее, спящий,
И бодрости одежды на себя накинь!
Кто бодрствует, того всегда гнетут заботы,
Хотя бы этот миг ты сладко подремли.
Есть гребень у меня для чёрных кудрей ночи,
Я сказками тебе навею сладкий сон.
Моих рассказов цепь увлечь способна сердце,
Подобных им, мой брат, не много ты найдёшь!
Безумие когда моим владело сердцем,
Я сказкам предавалась ночи напролёт.
И если тот, кому расскажут эти сказки,
Безумной назовёт меня, он будет прав!
Себе в подруги сказку в этой жизни избрала я,
О сказках сказку долгую сложила я одна!
Пусть мудрые умы, владевшие словами,
Немало дивных сказок передали нам,
Но нет, никто не знал таких словесных ожерелий,
Никто не пел, не вёл речей таких, как я веду.
Мой брат, тебе поведаю я эти сказки,
Слагая их, я не смыкала глаз моих ночами!..[100]100
  ...глаз моих ночами... – стихотворение Зийа ад-Дина Нахшаби из популярного в Индии цикла «Сказки попугая»; перевод с персидского Е. Э. Бертельса.


[Закрыть]
 

Дария завершила песню-сказ и замерла, уронив с размаха руки. Она улыбалась счастливо, но её чёрные светлые глаза будто не видели никого кругом... Офонас чувствовал головокружение... Один миг продлилась тишина. И вдруг один из разбойников крикнул:

   – Лиф!.. Лиф!..

И все громко подхватили:

   – Лиф!.. Лиф...

   – Лиф!.. Лиф!..

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

Офонас не знал, зачем они кричат, но среди всеобщих криков ему и самому хотелось кричать, выкрикивать:

   – Лиф!.. Лиф!..

Дария-биби понимала смысл этих криков. Она вновь вскинула округло руки над головой, убранной цветами, и покачивала, словно гибкой аркой, сцеплением тонких рук. Плечи её легко двигались, ходили, а всё её тело в прекрасной одежде легко и нежно колебалось, подобно тонкому древесному стволу под ветром лёгким... Дария-биби снова запела, сопровождаемая весёлой игрой музыкантов. Теперь звонче и яснее других инструментов звучали флейты и тамбуры...

   – Колет меня этот глупый тяжёлый лиф, – пропела Дария и повела тонкой рукой, пальцами, унизанными золотом колечек, мимо груди...

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!.. – подхватили прочие.

   – Эй, принесите мне другой, полегче, – продолжила Дария-биби.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!.. – прозвучали мужские голоса.

   – К чему золотое шитьё, блестки и бахрома? – пела Дария. – От них этот лиф кажется совсем грубым.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   – Я бросила ей мяч вчера, и она в смущенье Движеньем одним лёгким поправила свой лиф.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   – Тот лиф, что принесла швея, не по нраву моей подруге. Моя госпожа бросила его в лицо швее.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   – Когда обменяемся шалями, о сестрица. Отдай мне самый тяжёлый лиф.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   – Как искусна та, что вышила эти узоры!

Прекрасно! Стал лиф, как цветущий сад.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   – Не дай бог делать чашки лифа из муслина, госпожа! Как только померкли звёзды, лиф был готов.

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

   – Когда Пиша коснулся её, она вскричала:

«Как ты смеешь трогать мой лиф!..»[101]101
  ...трогать мой лиф... – стихотворение индийского поэта середины XVIII века Иншалла-хана Инши.


[Закрыть]

   – Лиф!.. Лиф!.. Лиф!..

Дария-биби смолкла, и музыканты смолкли вслед за ней. Смолкло всё внезапно, будто ножом острым срезало звуки. В тишине внезапной Дария-биби вскинула руки над головой, сцепив пальцы, и бросила руки с размаха книзу, расцепив унизанные кольцами пальцы в полёте кратком... Она притопнула обеими ногами в белый гладкий ковёр. И, повернувшись внезапно, она удалилась, не оглянувшись, будто истаяла в пространстве воздуха беседки, напитанном ароматами вина, пряных кушаний, и цветов, и сладких плодов...

Ещё какое-то время пили и говорили меж собой, освобождённые от власти пения-сказа. Офонас устал. Поднялся и пошёл к выходу из беседки. Весь он, Офонас-Юсуф, был напитан словами прозвучавшими, хундустанскими словами Дарии. Всё его существо, весь он словно бы раздался, опух, переполнился словами... Казалось ему, вот-вот брызнут слова из ушей, изо рта, из всех пор его тела... Он ушёл в каморку, где теперь было его жильё, и там уснул.

А в беседке продолжали пить, есть, говорить, и пели мужские песни. Сильные люди!..

* * *

Следующий день отдыхали от пира. Но после полудня начались сборы. Юсуфу также пришлось вооружиться. Ближе к вечеру сели на коней. Селение казалось вымершим, крестьяне оставались в своих домах и не показывались, не желая, должно быть, сделаться невольной помехой людям Мубарака. Выехали на дорогу. И здесь было пустынно. Должно быть, прошла весть о выезде разбойников, и путники прервали свой путь, расположившись там, где застала их эта весть тревожная.

Мубарак подъехал к Юсуфу, и кони их пошли голова к голове. Юсуф хотел было высказать своё восхищение дивными песнями Дарии-биби, но вдруг понял, что не следует ничего говорить об этом Мубараку. Ведь мелочно было бы благодарить сильного правителя, позволившего тебе, горькому бедняку, полюбоваться своим золотом!..

   – Ты знаешь, куда мы сейчас едем? – спросил Мубарак.

Юсуф отвечал, что нет, не знает. Он дивился: отчего Мубарак не спрашивает об отце Дарии-биби, откуда Юсуф знает отца Дарии-биби... Юсуф дивился выдержке Мубарака, понимая, что предводитель разбойников расспросит обо всём, когда вернёт Юсуфу коня, как обещал...

   – Мы едем в Лалгандж, – сказал Мубарак. – Я послал гонцов к Лал Сингху с вестью о пленении его супруги с прислужницами. Я обещал отпустить женщин тотчас и проводить их в Лалгандж с почётом, как только он передаст гонцам твоего коня. В ответ Лал Сингх отдал приказ о казни моих посланных. Его палач поспешил, моих людей казнили слишком скоро! А я не прощаю смерти моих людей. И будет моя месть также скорой. Я знаю, предатель Лал Сингх не осмелится вывести своих трусливых воинов навстречу моим всадникам. Должно быть, он запёрся в своём дворце в Лалгандже. Но мы возьмём приступом его гнусное логовище! Его сыновья будут казнены, его жёны и наложницы будут проданы как рабыни. А твой конь будет возвращён тебе. Надеюсь, Лал Сингх приказал обращаться с ним хорошо! – Мубарак усмехнулся...

Юсуф помолчал недолгое время, затем спросил с некоторой робостью:

   – Прости меня, мой господин, и я желал бы участвовать в этой битве!..

   – А ты хитёр! – Мубарак засмеялся громко.

   – Я порою могу быть умным на такой манер, – отвечал Юсуф.

И теперь они засмеялись оба...

Лалгандж представлял собой маленький городок, строения которого расположились вокруг дворца правителя. Дома оказались пусты; жители, узнав о приближении всадников Мубарака, бежали, унеся всё ценное из своего имущества, и нашли убежище в окрестных лесах. Мубарак приказал своим людям не грабить оставленные дома и не поджигать:

   – Лалгандж сделается нашим городом! – сказал Мубарак. – Его жители возвратятся и будут платить нам дань. Но дурно для нас, если они будут нас ненавидеть! А дворец гнусного язычника Лал Сингха я отдам вам, братья мои, на разграбление; и каждый из вас возьмёт столько золота, серебра, драгоценных камней и дорогих тканей, сколько сможет увезти! Всех рабов Лал Сингха я также отдаю вам, братья мои!.. Я знаю, вы не станете помехой друг другу!.. Я верю в храбрость и благородство моих воинов!..

И тотчас раздались крики:

   – Да живёт наш предводитель Мубарак!

   – Да здравствует Мубарак долгие и счастливые годы!

   – Да продлит Аллах годы благородного Мубарака!

   – Да живёт долгие годы щедрый Мубарак!..

Офонас и прежде, в Твери ещё, разное видывал. И походы воинские, и казни. Но всегда он бывал жалким зрителем или возможной жертвой; всегда боялся за свою жалкую жизнь. Лишь ныне он сделался полноправным участником военного похода. Более того, он – причина этого похода. Ведь ничего бы не произошло, если бы у Юсуфа не отняли коня! А может быть, и произошло бы! Может, конь Гарип – всего лишь повод; а не увёл бы Лал Сингх коня, другое случилось бы для возможности похода... Но и не стоило раздумывать!..

Пехотинцы Лал Сингха окружили дворец, защищая подступы к этому большому строению. Всадники Мубарака разделились. Одни принялись теснить воинов Лал Сингха; другие пробежали назад и уже карабкались на стены.

Если бы пехотинцев было множество, они, без сомнения, сумели бы справиться с всадниками, окружив коней, налетев множеством и убивая коней, стаскивая всадников с седел, работая ножами и не покладая рук. На место одного убитого пехотинца вставали бы десять живых. Но Лал Сингх не имел такого множества пехотинцев. Часть всадников Мубарака вытеснила воинов Лал Сингха от ворот дворца и смяла конной атакой. Наконец воины Мубарака разбили ворота камнями, потому что створки ворот были сделаны из дерева.

   – Берите живым Лал Сингха! – кричал Мубарак. – Берите его живым!..

Мубарак совершенно не боялся смерти и направлял своего коня туда, где кипела битва. Юсуф решился следовать за предводителем разбойников. «Храброго сохраняет Бог!» – подумалось. И с изумлением Офонас понял, что подумал хундустанскими словами. Он хотел перекреститься, но рука его не поднималась, и душа отказывалась от движений пальцев и руки, привычных с детства... Юсуф принялся глядеть зорко. Теперь он спокойно примечал воинов Лал Сингха и замахивался саблей. Офонас не владел искусством битвенным, но ему показалось, что одного из людей Лал Сингха ему всё же удалось срубить... А где-то, на самом донышке... памяти?., рассудка?., смутно зародилась мысль: зачем? Зачем он бьётся здесь? Зачем убил человека неведомого вовсе? Неужели только ради коня?.. А если бы ему довелось биться с московитами за тверитян? Офонас понимал: тогда бы и в мысли не вступило въедливое «зачем?»... Отчего так? Оттого, что там, в Твери, он жил с рождения своего и выбирать, какою жизнью жить, не мог; жил как жилось!.. А вот ведь попал Офонас в другой мир, и мысли пришли небывалые, и глядит по-другому... Эх, мысли – погибель для воина!.. Тонкая стрела вонзилась в ногу.