Текст книги "Гром победы"

Автор книги: Фаина Гримберг

* * *

Гвардеец, стоявший на часах у покоев императрицы, внезапно увидел, как она явилась в коридоре, высокорослая, в наброшенной на плечи мантии. Трепетание свечных огоньков в настенном подсвечнике озарило вдруг её тёмное мужеподобное лицо, тёмная тень легла на подбородок и шею, словно борода... Власы императрицы были распущены, на голове – корона... Двигалась она медленно и величественно... Гвардеец замер... Когда огромная фигура поравнялась с ним, он в ужасе заметил, как просвечивает сквозь неё стена... подсвечник... огоньки... Плотно прикрыл рот ладонью, чудом удержался от крика... Призрак прошествовал в самый конец коридора, где не было двери, и тотчас исчез, растворился в темноте...

Гвардеец доложил по начальству. Пришли наблюдать. На другую ночь призрак явился вновь.

Явление живого ещё правителя в призрачном виде означало лишь одно – его самую скорую, несомненную смерть!

Лизета не обсуждала это страшное жуткое явление с де Шетарди, он бы не понял, сыронизировал бы, посмеялся... Нет, она рассказала другому человеку, который был близок с нею вот уже некоторое время и чья близость поддерживала её...

* * *

...Выстаивать церковные службы, поститься, причащаться – это было в её жизни такое же неотменимое, как танцы, французский язык, шёлковые платья и мужчины в её постели. Но то всё было – просто жизнь, какова она есть; а церковь и всё связанное с церковью – было очищение и возвышение. Периодически очищаться и возноситься, возвышаться духовно – это была Одна из потребностей её пылкой натуры...

Так же, как и покойная сестра её Анна Петровна, Елизавет была пристрастна к музыке. Но если Аннушку более привлекало звучание инструментов, то Елизавет любила переливчатые звуки человеческих голосов. Истинной её страстью было пение церковное. Но голоса придворных певчих и всегда бывали хороши, об этом радели все государи, сыскивали по их указам хорошие голоса, свозили с разных концов российской земли.

Елизавет Петровна крестилась и кланялась истово. Голоса певчих поднимались, поднимались... Ощущение чистой высоты уже охватывало душу... И отрешалась душа... И внезапно вплыл в эту уже отрешённость мерный, нежный и сильный мужской голос... на клиросе... направо... Скоромный голос... выводил слова песнопения, а будто звал не к очищению и покаянию, такому желанному, а в неведомые края, где всё кругом дышит роскошью цветения, где возможно забываться в любви... Она хмурилась и сердилась на себя за то, что не могла всерьёз рассердиться на этот голос... И крестилась, и кланялась всё истовее...

После службы спросила Мавру, а та расслышала ли удивительный голос?..

– Заслушалась, матушка-цесаревна!..

Но вернее всего, что ничего бы и не началось, а если бы и началось, живо бы кончилось; но тут одно вмешалось вроде бы и незначащее, а на деле очень важное обстоятельство...

Его позвали к цесаревне. Зрелище молодого (должно быть, десятью годами моложе её самой), сильного и простодушного юноши, покорно опустившего перед ней глаза, доставило ей чудесное наслаждение. Она милостиво велела ему поднять голову – чтобы я могла взглянуть на твоё лицо – и спросила его имя...

Нет, не так велико было его сходство с Алёшей, он не был царевич русской сказки, брови его были восточно густы, глаза меж чёрными ресницами смотрели с этой невольною, природною томностью, огромные, простодушные, тёмно-карие...

Но имя!.. Имя было прежнее, уже любимое... Алексей!.. Алёшенька...

Он сделался чистым теплом её жизни. Такой простодушный, такой нелицемерный... Он был ей – дорогая живая кукла в подарок послушной девочке... Судьба сделала ей, Лизете, такой подарок; стало быть, Лизета не так уж дурна, и если и совершает прегрешения, то ведь всегда искренне кается...

Она забывалась радостно в ласках его сильных рук, в его певучем голосе, мерно – будто песня! – говорившем о сельце маленьком Лемеши в глуши Черниговской губернии, о белой, беленой хате его отца Гриця Розума[34]34
  ...его отца Гриця Розума... – Братья Алексей и Кирилл Разумовские сделали в Санкт-Петербурге блестящую карьеру благодаря своей привлекательной внешности. Потомки многодетного Кирилла Григорьевича и поныне живут в Германии, куда эмигрировали после семнадцатого года.


[Закрыть]... Белые стены мать разрисовала снаружи большими, округлыми цветами... И вокруг – цветы живые, кипенное цветение вишнёвых садов... И всё будто дышит любовным теплом... И у всех такие певучие голоса...

Алёша!.. Алёшенька!..

Но значило ли это, что она забыла, что одним уже заменила другого? Нет. Она была верна по-своему.

* * *

Анна Иоанновна скончалась. Новым императором стал трёхмесячный младенец Иван Антонович.

Уже с первых дней правления принцессы-регентши Елизавет Петровна не могла не понять: кажется, и впрямь подходит долгожданное её время, судьба вот-вот сделает ей новый подарок... Потому что даже трудно было себе представить, вообразить на троне другого такого столь же неуклюжего, неловкого, неприспособленного к делам правления человека, как Анна Леопольдовна. Сначала было просто приятно, затем даже стало рождаться какое-то чувство недоумения, потому что чуть не каждый день приносил вести о новых и новых промахах правительницы... По дворцу разгуливает запросто, повязанная платком. Светлейшего Бирона со всем семейством его тотчас отправила в ссылку. Ну да это, должно быть, постарались Миних и Андрей Иванович. Но с тем же Минихом успела не поладить, вовремя не поднесла ему погремушку какого-то титула... Да и где ей разбирать дела правления, когда, бедняжка, как вышла замуж, так всё брюхата. Года не прошло, как родила одного[35]35
  Года не прошло, как родила одного... – К моменту ареста у Анны Леопольдовны было двое детей – годовалый Иван и крохотная Екатерина.


[Закрыть], а теперь уж и второй в походе!.. Нет, ещё немного такой жизни – и все просто кинутся к Лизете – просить её, умолять принять бразды правления...

А эта дурочка Анна Леопольдовна от крайней робости напускает на себя вид неприступного величия. И маркиз де ла Шетарди спешит донести в Париж:

«Между тем как правительница день ото дня делается неприступнее, принцесса Елизавета принимает так обворожительно, что, войдя к ней, не хочется выйти...»

– Серж, как можно! Такая двусмысленность... Ха-ха!.. Нет, Вы великолепны!..

Иначе не происходит ничего сногсшибательного, кроме, пожалуй, блестящего посольства персидского шаха Надира с этой вереницей замечательных слонов...

Кажется, Андрей Иванович наконец-то дорвался до своего и правит Российским государством, почитай, что единолично. И кто бы на его месте стал поддерживать эту идиотку? Это он, конечно, из одной своей проклятой честности и чувства долга. Он не может вот так вот бросить на произвол судьбы неразумную женщину с двумя крохотными детьми. И мальчика Петра II ведь не бросал. Нет, этого Андрея Ивановича ничто не исправит! А ведь если бы одумался, если бы взялся помогать, Лизета, пожалуй, простила бы его... В память о сестре, об Аннушке...

Об Аннушке уже и не осталось памяти в душе Лизеты, не любившей воспоминаний. Так, облако голубое, Она уж и забыла, что и Андрея Ивановича вроде как надобно ей было за Аннушкину обиду ненавидеть. Он, кажется, обидел Анну... Чем? Когда? Разве?.. Нет, нет, Анна Петровна так ценила его государственный ум... Да, да, да, именно – государственный ум!.. И Лизета, которой этот его государственный ум совершенно не нужен, с удовольствием простила бы его... конечно, если бы он вовремя одумался!.. Ведь и её терпение, её кротость – не безграничны!..

* * *

Ко двору прибыл родственник супруга принцессы-правительницы, Людовик Вольфенбюттельский. На парадном дворцовом обеде ему указывал его место за столом обер-гофмаршал, цесаревну же сажал простой гофмаршал. Это, конечно, была мелочь, но одна из тех капель, что переполняют чашу...

Шетарди писал:

«Не следует думать, чтоб в здешней стране дела могли быть доводимы до благополучного окончания при помощи влияния значительных лиц, принимающих в них участие. Зависть между частными лицами и дух народа делают неприменимыми средства, которые употребляются в других местах. Здесь солдатчина (la soldatesque) и отвага нескольких низших гвардейских офицеров производят и в состоянии произвести величайшие перевороты...»

Её мир! Её мужчины!..

Она не оставляла своих гвардейцев... Крестины, родины, свадьбы, именины... То она крёстная мать, то посажёная... И наконец-то, наконец-то она сумела подкрепить своё расположение к верной гвардии французскими червонцами Луи XV. Пошли к ней, пошли французские деньги, подвалили, никуда не делись!.. Деньги на заговор, деньги на военный переворот!.. Ну не свои же транжирить, в самом-то деле!..

Был приказ привести войска в готовность. Якобы под предлогом вот-вот возможной войны со Швецией. Этот приказ, это, конечно, всё Андрей Иванович! И уже все всё знали! И давеча ведь он имел с принцессою разговор и настоятельно ей советовал... взять под арест цесаревну! А что, с него станется!.. И эта дурища заявляла, что нет, как же это, арестовать на глазах у всей Европы собственную тётку двоюродную! И нет, нет, нет; и ах, ах, ах!.. Но ежели что... пусть, мол, дорогой Андрей Иванович не беспокоится, она сумеет показать себя твёрдою!..

И теперь всё! Елизавет Петровна не намеревалась прощать Остермана.

Днём 24 ноября 1741 года она приехала к леди Рондо, у которой собралось небольшое дамское общество. И цесаревна говорила открыто и доверительно:

– Поверьте, на меня просто клевещут, желая сделать меня совершенно несчастною. Я присягнула на верность крошке-императору. Я слишком религиозна, чтобы сделаться клятвопреступницей!..

* * *

В ночь на 25 ноября дом Андрея Ивановича окружили караулом гренадеры. Дальше передней он дойти не смог, там его остановили и на все недоумённые, тревожные и даже гнезные его вопросы отвечали равнодушно, что нет, не велено и не приказано пускать его. А кем и когда – об этом толковать не их дело. Их дело – исполнять приказ. А ежели он будет кобениться, то и они могут рассердиться на него. Марфа Ивановна вцепилась в его рукав намертво и приказала прислуге поднести солдатам по рюмке водки с закускою. Они выпили, благодарствовали хозяйке и продолжили охранять Андрея Ивановича. Собственно, она вовсе не собиралась подпаивать их, она просто хотела, чтобы они не сердились. Андрей Иванович снял халат, велел подавать одеваться, оделся и запёрся в кабинете.

Карета громыхала. Елизавет Петровна ехала в Зимний дворец. Преображенцы охраняли её, другие полки – сопровождали. Во дворец вошли беспрепятственно. Всё было спокойно. Елизавет Петровна прошла в одну из комнат знакомого ей дворца. Избранные гренадеры отправились на половину принца и принцессы. Их самих, ближнюю прислугу и крохотных детей в сопровождении кормилицы и нянек убрали из дворца настолько быстро, что Лизета даже не успела поскучать и поволноваться.

Она вышла на балкон. Штыки сверкали, барабаны грохотали, солдаты трёх полков стояли на площади перед дворцом и приветствовали её криками «ура!». Она стояла в накинутом на плечи плаще и не чувствовала холода. Мечтания сбылись. Но она была по-своему простая душа; её вовсе не разочаровывало и не повергало в задумчивость философическую то странное обстоятельство, что мечтания её всё-таки сбылись. Она стояла на дворцовом балконе, наслаждалась барабанами, штыками и солдатскими криками; и дышала полной грудью.

* * *

Уж после напридумывали Бог весть что! Будто она самолично вошла в спальню правительницы и выпалила из ружья, и на голове её была надета гвардейская треуголка, и она схватила на руки младенца-императора и восклицала с материнскою жалостью: «Ах, бедняжка, ты ни в чём не повинен!..»

Экие байки несусветные!..

* * *

...Часы пробили...

Гром победы... раздавайся...

Мальчик лет двенадцати, раскинувший острые локти на жёсткой столешнице, поднял голову и снова уткнулся в книгу. На сегодня уроки окончены, и стало быть, и коленками на горох не поставят. А впереди был ещё целый час до ужина, и можно было успеть дочитать страшно занимательный роман о разбойнике Робере[36]36
  ...роман о разбойнике Робере... – Впервые изложенный в XIII в. Этьеном де Бурбоном, сюжет о Робере Дьяволе был очень популярен. О пристрастии Петра III к чтению «романов» вспоминает в своих «Записках» Екатерина II; она, разумеется, оценивает это пристрастие негативно.


[Закрыть], отцом которого был сам дьявол!

Со стены грустно улыбались портреты покойных родителей – худенького мальчика сероглазого и тёмненькой девочки. Застеклённый шкаф снова был заперт, и видны были за стеклом на полке две вещицы – память о матери, а вернее, о неведомых российских дедушке и бабушке: маленькая обкуренная голландская трубочка – «носогрейка» и веер – «махальце»... Два года тому назад в эту тихую комнату герцогского дворца в Киле ворвался некий Бестужев-Рюмин, российский посланник в Дании (проездом в Копенгаген), и на глазах у всех отпер шкаф и унёс одну очень ценную бумагу, завещание русской бабушки. Все так испугались тогда! Но теперь ему сказали, что в России уже царствует его родная тётя, его tante Лизета. И она вызовет его в красивый Санкт-Петербург и сделает своим наследником. Она ведь его очень любит, игрушки присылала ему...

* * *

Елизавет Петровна разбирала дела первостатейной важности.

Приказать везти в Санкт-Петербург инкогнито Петрушу, Карла-Петера, Аннушкиного сынка. Проклятой Анне Иоанновне, этому чудовищу, бедный мальчик был как бельмо в глазу. Нет-нет да и повторит в сердцах: «Всё жив, всё жив чёртушка!» Да посмела бы она, мерзавка!..

И, стало быть, живым манером привезти Петрушу!..

Принца Вольфенбюттельского срочно отправить на родину. Тоже небось хотел на ней жениться! Хватит с неё! Покончено с женихами!

Брауншвейгское семейство, Анну Леопольдовну с мужем и детками, из России ни под каким видом не выпускать! А выслать под строгий надзор куда подалее, на Север, хоть в Холмогоры... Европа ничего, стерпит. А ежели кто посмеет не стерпеть, то Елизавет Петровне оно недолго – покажет зад, и тотчас вся Европа: «Шарман, шарман, ах, что за прелесть!» И стихнут, нишкнут!..

Бедную Катьку Долгорукову, незадачливую невесту парнишки-императора, из ссылки воротить. Пожаловать фрейлиной...

А это кто же таков? Сантий, граф, Франц Матвеевич... Господи! Тот самый! Который за Аннушку стоял!.. Воротить, немедля воротить из ссылки, состояние и чины – вернуть... Живуч, однако...

А в Камчатку уже мчались посланные с приказом важным, самым важным – сыскать ссыльного Шубина[37]37
  ...сыскать ссыльного Шубина. – Шубин был возвращён из ссылки, осыпан чинами и наградами, однако место фаворита императрицы ему пришлось уступить молодым соперникам; Шубин удалился в одно из своих новопожалованных поместий, где и жил.


[Закрыть]. Вернуть, вернуть, вернуть!.. Елизавет Петровна тоже умела помнить и быть благодарной...

Прочие дела правления беспокоили её не столь. Она знала твёрдо: корабль, оснащённый её отцом, будет плыть!..

* * *

Историки, утверждавшие, что Петра Великого не любили за его европейские пристрастия, заявляли, что Елизавет Петровна любима была именно как дочь Петра.

Неисповедимы пути...

* * *

Большое наслаждение местью готовила себе Лизета – расправу с Андреем Ивановичем. Его посадили в тюрьму и предъявили ему такие страшные обвинения, что сам Серый Волк из сказочки господина Перро, из книжки Аннушкиной мадамы, и тот облысел бы со страху. Но Андрей Иванович уже был и без того лысый, и ему было всё равно. Потом он в тюрьме сильно заболел; так сжимало виски, так ныли и горели ноги, что было ещё всё равнее. И только Марфу Ивановну смутно видел, как она простирает к нему руки, будто фигура Милосердия с гравюры настенной в домике его отца.

И видел своих сыновей, Федю, Ваню и Андрюшу; они стояли плечом к плечу, держались друг за дружку и, слава Богу, не были отданы под суд и были живы, Ох, как же оценил Андрей Иванович смягчение нравов! Прежде-то было: как царевна Софья Алексеевна казнила Хованских[38]38
  ...Софья Алексеевна казнила Хованских... – Гедиминовичи, Хованские находились в оппозиции к Романовым уже при Михаиле Фёдоровиче. Царевна Софья пообещала князю Ивану Хованскому выдать замуж одну из своих младших сестёр за его сына Андрея, но обещания своего не исполнила; и, воспользовавшись помощью Хованских для укрепления собственной власти, затем казнила их.


[Закрыть], и отца, и сына, разом казнила, чтобы под корень!..

Привезли Андрея Ивановича и на носилках подняли на плаху, он ходить не мог. Положили голову на плаху, пригнули, прижали; барабаны бьют... Ветер, холодно. Он закрыл глаза. Елизавета, которая не любила вспоминать, вдруг вспомнила невольно или даже, нет, не вспомнила, почувствовала себя маленькой девочкой, вместе с Аннушкой... И будто отец жив...

Замахала платком, торопилась, никогда в своей жизни так не торопилась! Всадник поскакал через площадь. Отменила казнь.

Марфа Ивановна бежит через площадь, взобралась по ступенькам скоро, Андрею Ивановичу на его голову голую колпак натягивает, чтобы под ветром он не застудился. Елизавета посмотрела с детским любопытством; она сама никого не любила вот так, чтобы вот так! Нет, не любила... Она – по-другому...

Заменили казнь ссылкой в Берёзов, где Меншиков уже умер. Марфа Ивановна поехала со своим Андреем Ивановичем. Им с собою позволили шесть человек прислуги взять – повара, трёх лакеев и двух горничных девушек – Марфе Ивановне. Прислуга крепостная – не спрашивали, хочешь ехать в Берёзов или не хочешь. Императрица приказала отправить в Берёзов пастора для Андрея Ивановича, жалованье положила пастору. Андрей Иванович в шашки с ним игрывал и учил русскому языку. И вдруг уставится прямо перед собой и тихо произнесёт:

– Добрая душа...

О ком?..

В Берёзове оказался для болезни Андрея Ивановича хороший климат. Андрей Иванович снова стал ходить, сначала на костылях, после – с палкой. Приносили письма от сыновей, от Вани, Феди и Андрюши. Письма приносились уже вскрытыми, распечатанными. Сыновья знали, что письма прочитают, прежде чем отдадут отцу и матери. Андрей Иванович надевал большие очки, и глаза у него делались очень большие. Пальцы, державшие письмо, дрожали. Марфа Ивановна сидела напротив и смотрела на него со слезами на глазах. Глаза у неё были голубые. Русские фразы цеплялись неловко одна за другую, письма были – будто бумаги официальные. Но иначе писать сыновья не могли. Прежде они служили капитанами в Преображенском полку и имели александровские ленты. Теперь ленты у них отобрали и записали теми же чинами в армию...

– Добрая душа, – повторял Андрей Иванович без иронии. – Добрая душа!..

Это он говорил об императрице; она ведь и казнить могла его сыновей. А если имеет право казнить и не казнит, значит, и вправду – совсем не злая, добрая душа...

Сыновья у Андрея Ивановича были крепкие ребята. Граф Фёдор Андреевич после дослужился до сенатора, действительного тайного советника, и сделался московским генерал-губернатором. Граф Иван Андреевич сделался государственным канцлером и президентом Коллегии иностранных дел.

На пятом году ссылки Андрей Иванович заболел, и скоро страдания его прекратились[39]39
  ...страдания его прекратились. – Остерман умер в ссылке в 1747 г.


[Закрыть]. Марфа Ивановна поставила над его могилой часовню с иконой Богоматери и воротилась к сыновьям.

* * *

Лизета царствовала двадцать лет. Она скончалась в 1761 году, пятидесяти двух лет от роду; кажется, от судорожных припадков, которые, возможно, унаследовала от своего великого отца, а у него-то сделались припадки, когда ещё маленький был и стрельцы бегали по дворцу – искали его...

Престол Елизавета Петровна оставила племяннику, тому самому Аннушкиному Петрушеньке. Он же пробыл императором всего 186 дней (на 86 дней дольше, чем Наполеон после бегства с острова Эльба). Племянник Елизаветы Петровны был убит по приказанию своей жены. Жена его, урождённая принцесса Ангальт-Цербстская София-Августа, в русском крещении Екатерина, не имела ни малейших прав на всероссийский престол, не имела в себе ни капли русской крови, но она правила Российской империей тридцать четыре года и называлась Екатериной Великой.

Но зато уж после неё правили Россией только законные потомки худенького сероглазого мальчика (не забыли?) и чёрненькой девочки Аннушки. Павел I, Александр I, Николай I, Александр II, Александр III, Николай II. Голштин-Готторпская династия. И трое из них даже умерли своей смертью...

Гром победы, раздавайся...

Куколки протанцевали свой маскарадный ганец на часах над циферблатом...

«On lui demandait en cet еtat quel plaisir elle prenait; elle rеpondait, d’une voix qui, de faiblesse, avait peine а se faire entendre, qu’ell avait bien du plaisir. Aussi finit-elle bientot...»

«У неё спрашивали, что за удовольствие она от всего этого получает, она отвечала едва слышным от слабости голосом, что весьма большое. Так что её ненадолго хватило...»

Сен-Симон

* * *

 
Как во городе, во Санктпитере,
Что на матушке на Неве-реке,
На Васильевском славном острове,
Как на пристани корабельной
Молодой матрос корабли снастил
О двенадцати тонких парусах,
Тонких, белых, полотняных,
Не своей волей корабли снастил:
По указу ли государеву,
По приказу ли адмиральскому...
 

ОБ АВТОРЕ

ФАИНА ИОНТЕЛЕВНА ГРИМБЕРГ – поэт, прозаик, филолог-славист. Автор монографий «Болгары и мир», «Династия Романовых – загадки, версии, проблемы», книги стихов «Зелёная ткачиха», романа «Флейтистка на часовом холме». Опубликованы также романы, написанные от лица вымышленных авторов: Жанна Бернар «Платье цвета луны», Якоб Ланг «Тайна магического знания», «Наложница фараона», София Григорова-Алиева «Я целую тебя в губы», Клари Ботонд «Любовники старой девы», Сабахатдин-Бора Этергюн «Призрак музыканта», Катарина Фукс «Падение и величие прекрасной Эмбер», Ирина Горская «Недолгий век» и другие. Роман «Гром победы» – один из романов Ф. Гримберг, посвящённых проблемным и загадочным обстоятельствам русской истории; все персонажи романа «Гром победы» – реально существовавшие лица, все эпизоды и подробности основаны на свидетельствах современников описываемых событий...