Текст книги "Гром победы"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Желала, чтобы Лизета на глазах была!

А Шубин арестован был в ревельском гарнизоне. Приведён был к допросам, лишён всех прав и сослан в Камчатку.

Императрица даже ни разу, ни разочка не намекнула двоюродной любезной сестрице на то, что дело Шубина имеет к ней, к Лизете, ну хоть какое-то отношение. И Лизета молчала. Прежде не знала, не понимала, что возможно подобное гореванье. И, как назло, во дворце – бал за балом, приём за приёмом. И любезная императрица неизменно желает видеть любезную сестрицу Лизету – сие прекрасное украшение придворных собраний... И отказываться – нельзя! И каково оно – в груди нося замершее, оцепенелое от муки, истерзанное сердце, танцевать, поражая лёгкостью; и всем, каждому в свой черёд бросать любезные фразы и фразочки французские; и вести тонкие и доверительные беседы с леди Рондо: «...как рады мы вашему возвращению... Не правда ли, блистательность Петербурга – это нечто особенное? Нет, нет, Москве не равняться с городом Петра Великого!..»

Но никто, даже наблюдательная супруга английского посланника, никто, никто не мог бы сказать, что заметил страшное состояние Лизетиной души! Анна Иоанновна любила маскарады не менее, нежели покойный великий государь Пётр Алексеевич. Положим, её маскарадным празднествам недоставало этого чисто мужского размаха, этого ощущения плывущего в открытом бурном море корабля; но зато маскарады её были затейны, изящны, даже возможно было бы сказать, что многозатейны.

И Лизета открыла для себя маскарады. Оказалось, что, когда входишь в залу в маскарадном костюме, прикрыв лицо маскою, накинув домино... И уже будто и не ты!.. А кто? Неведомо!.. И тотчас желается риска и забвенного чего-то, и даже и страшного!.. Маскарады сделались её страстью. Это было хорошо: целый день примеривать костюм и думать лишь о том, когда ж наконец наступит вечер, вечер... Нет, она боялась лишь одного: антракта в этом шумном и беспорядочном спектакле. Как же страшен антракт, когда сквозняк задувает вдвойне – из опустевшего зала сильнее, нежели из-за кулис; и все вокруг оставляют назначенные им судьбою роли и разбредаются поспешно – каждый – в свой тёмный угол; и ты остаёшься наедине со своею тоской, без него, без него! И с этим чувством времени, которое уходит, уходит, уходит...

Её маскарад не был сходен с маскарадом её сестры Анны, девочки, подхваченной зимним вихрем. Нет, Лизетин маскарад был маскарадом зрелой женщины, с болью в груди жаждущей забвения...

Новый французский посланник маркиз де Шетарди подносил свою маску – овальную чёрную личину с прорезями для глаз, накреплённую на такую деревянную точёную палочку, – подносил к лицу и тотчас, улыбнувшись рассеянно, вновь отводил. Он ни от кого не намеревался прятаться. И без маски возможно рассмотреть подробнее присутствующих...

– Введённый императрицей порядок разносить при танцах прохладительные напитки весьма замечателен, – щебетала леди Рондо, беря с подноса, предложенного лакеем, бокал цитронада. – ...Посмотрите, как свободны и легки движения Её величества! И эта невыразимо приятная улыбка... И тёмно-голубые глаза при таком смуглом лице и чёрных волосах...

   – Великий Пётр также был очень смугл. Я видел его в Париже. Вероятно, эта смуглость и эти чёрные глаза – всё это родовые черты Романовых...

   – О нет, вовсе не всех Романовых! То есть я хотела сказать, что Вам ещё предстоит увидеть... – Маркиз посмотрел с интересом; он знал, о ком идёт речь. Он действительно ещё не видел кузину императрицы, дочь великого Петра. Впрочем, он много слышал о ней. По-русски это можно было бы определить как «наслушался».

Она его интересовала. Нет, не как женщина, но как возможный... возможная... Маркиз де Шетарди был скептик. Он был просто страшный скептик по сравнению со своими русскими собеседниками. Они ещё писали длинными, неловкими и витиеватыми, как деревья на версальских лужайках, подстриженные по указаниям господина Ленотра, главного садовника, фразами; и вот они, русские собеседники, такими витиеватыми, как эти подстриженные версальские деревья, фразами, такими длинными-длинными, писали свои торжественные оды и бескрайние сатиры в обветшалом римском стиле. И, не умея выдержать должный ритм, вставляли в строку неуместное «О!» или «Ах!». А он, маркиз де Шетарди, уже оценил забытого философа Монтеня и тонко улыбался, когда какая-нибудь остроумная герцогиня вдруг щеголяла в одной из версальских гостиных рискованным пассажем из нашумевших мемуаров Сен-Симона, которые, неизвестно было, явятся ли когда-либо в печатном виде... Правда, маркиз не понимал одного очень важного свойства своих русских собеседников и также и тех русских, которые не имели чести быть его собеседниками. Это свойство было: учиться быстро-быстро, и выучившись, уже ничего не бояться и просто-напросто переплёвывать своих учителей. Как выразилась одна очаровательная маленькая девочка, Настя Занадворова, при виде снегопада, летящего прямо на неё: «Обгоню его вперёд!» А что же ещё с ним делать? Бояться, что ли? Нет уж, он летит, и я лечу! И я обгоню его вперёд!.. И обгонит, не сомневайтесь!..

Но маркиз де Шетарди покамест ещё не думал о том, как примутся обгонять его «вперёд»; нет, его другое занимало. А именно вот что: он, скептик этакий, не верил в то, что Андрей Иванович, даже и женатый на Марфе Ивановне и родивший Ваню, Федю и Андрюшу, и всё равно маркиз де Шетарди не верил, что Андрей Иванович – такой уж стойкий защитник российских интересов. Нет, скептический маркиз полагал, что все эти российские Остерманы, Минихи и Левенвольде только и мечтают, как бы послужить родному Берлину, или родному Гамбургу, или столь же любимому Лейпцигу. А важна здесь, впрочем, Пруссия... Фридрих... Россия, дипломатическими устами своих немецких подданных отстаивающая прусские интересы? Но маркизу де Шетарди нужна своя Россия; быть может, и не великая, но по крайней мере уважающая интересы Франции. И вот именно в этом смысле его интересовала двоюродная сестра императрицы. В сущности, она имеет все права на престол... дочь такого отца!.. Великий государь... если бы не его нелепые симпатии к голландским мастеровым и швейцарским часовщикам...

– Она будет сегодня, – предупредила леди Рондо голосом, будто беззвучным...

Эта дама просто читает его мысли. Опасная женщина!.. Он разглядывал присутствующих. Легкомысленный, чуть рассеянный и конечно же любитель дамских прелестей! Таким он хотел, чтобы его видели, таким его и видели... Так, так, так... Братья Левенвольде, Эрнст Бирон – красив, да, но черты лица жёсткие... Волынский, Голицын... Как? Разве Долгоруковы не высланы в Сибирь? Или это другие? Такой разветвлённый род... Говорят, нареченная невеста маленького Петра II была красавица... и теперь она – где-то там, у чёрта на куличках... Жаль!..

   – Она! Смотрите! – беззвучным этим голосом говорила леди Рондо. – Я представлю Вас...

Он оглянулся. Она? Где же? Её не было. Но прямо на него – плывущая, ускользающая улыбка – смотрел молодой человек с лицом изумительной белизны... Голландское жабо, пудреный парик, отвороты малинового кафтана расшиты узором виноградных листьев... Ноги... Ни у кого, пожалуй, здесь нет столь изумительной, совершенной формы ног... Чёрт! Ведь это женщина!..

   – Она смотрит на Вас... в мужском костюме... Идёмте... Ваше высочество! Я желала бы представить Вам нашего нового друга, маркиза де Шетарди!..

Его поклон – самый версальский в мире... Её ускользающая улыбка... И её французская фраза в ответ на его комплимент... О, такая фраза, полная такого тонкого остроумия, семь герцогинь в королевской гостиной откусили бы себе языки от зависти, услышав эту фразу!..

Сначала, как и положено, разговор представлял собой одни лишь общие места, перемежаемые более или менее остроумными репликами... Великий Пётр... Ваш батюшка... Луи XV... носил на руках... О, менуэт! Менуэт для меня всегда – символ французского изящества...

Потом леди Рондо уже исчезла. Было по-прежнему шумно и жарко. Но он уже не был рассеянным, легкомысленным и немного скучающим. Рассеянным? О нет! Растерянным? О да!,.

   – А там, за окнами дворца, там ночь, – говорила она. – Маркиз, Вы знаете, что такое русская ночь? Ночь... зимой... в Петербурге... Нет, Вы не можете знать!.. Там, в конце галереи, мраморная лестница, крытая ковром... Спуститься... Внизу – передняя... Лакеи дремлют на шубах... Подъезд... Мои сани... меховая медвежья полсть...

Он уже хотел бросить ей решительное «Едемте!», но ничего не сказал, а внезапно сделался сдержанным и даже строгим. И руку подал ей жестом твёрдым и решительным...

* * *

Розовый фонарь под потолком её спальни... штофное одеяло... Маленький буфет – поставец – зеленоватое искристо-маслянистое густое вино...

   – Монастырское...

Впервые в жизни он ощутил лёгкое головокружение от выпитого...

   – Я столько слышал о Вас...

   – О, Серж! Воображаю себе!.. Развратница, да? Распутная девка, не так ли?.. Она спит с грязными мужиками и ни от кого не скрывает своих предпочтений... Всё так?.. – Тон сделался безупречно, о, таким безупречно светским...

   – Но я не верил...

   – Серж, кажется, я не спрашиваю, чему Вы верили! Но слышали Вы именно это?

   – Теперь я слышу Ваш голос... Я вижу Вас... – Чёрт! Оказывается, он ещё способен запинаться, как мальчишка... Вот это и называется: познай самого себя!..

   – Подайте мне ночной горшок, Серж! Мужчине возможно отдаться из любопытства, но это я, увы, пережила; возможно отдаться по любви, но это, вероятнее всего, не ждёт нас, меня, во всяком случае; возможно отдаться от скуки, но только не Вам, Серж! – О плывущая, ускользающая русская улыбка!.. – И наконец, возможно отдаться мужчине просто потому, что хочется отдаться!.. Что же Вы? Разве я Вам не приказала подать мне ночной горшок?..

   – В эту фарфоровую посудину я намереваюсь спрятать мою глупую голову, сунуть её в благоуханную Вашу... чтобы скрыть эту краску стыда на моих щеках!.. Вам! Вам я хотел преподать урок парижской испорченности!.. Нет, не смейте, не смейте употреблять эту посудину! – Он сорвал с себя сорочку, безжалостно разорвав тонкое полотно. – Вот! Послушайте эти прелестные итальянские стихи: «Любимая! Пописай мне на спину, твоя моча – это розовая вода моих мечтаний...»

* * *

Уже в третье их свидание Лизета поняла, что ради неё он готов почти на всё. На очень многое. Она и вправду отдалась ему просто потому, что ей захотелось отдаться ему. Но нет, она не говорила «отдаться». Это и не было «отдаться», это было: «Я взяла его себе в любовники».

С ним было хорошо, но связь с ним не утишала боль её сердца. Вдруг она резко отказывала ему, устраивала себе одинокие ночи, стонала в подушку, садилась в постели, причитала голоском, неожиданно тонким:

– Алёшенька! Родной ты мой! Желанный мой! Алёшенька!..

Это безумие тоски пугало её, как могли бы пугать её проявления серьёзной мучительной болезни. Но исхода из этой тоски она не видела, не чувствовала...

Но всё же она немного ожила. Да, эта связь, начавшаяся так легко и занятно, оживила её. В её руках оказался человек, могущий не так уж и мало. Он был послом блистательного и богатого французского двора. Анне Иоанновне шёл тридцать девятый год. Говорили, она страдает «каменной болезнью». Но что толку? Никто не знает дня своей... или чужой смерти!.. О, конечно, возможно и ускорить!.. Но... рискованно... слишком рискованно!.. Императрица – не девчонка, её нельзя так легко и просто... И госпожа Климентова... исчезла... Ах, ведь это же мать Алёши, Алёшеньки!.. Где же она? Исчезла, исчезла... Нет, новая императрица – орешек твёрдый. И даже после её смерти... Остаётся её сестра, герцогиня Мекленбургская, и у сестры дочь... Ну, ну, ну!.. Не думать, не думать! Не сметь разводить на бобах! Ни малейшего мыслеблудия, никогда и ни за что! Одни лишь действия. Не думать о том, сколько времени ещё предстоит ждать! Не думать о том, когда же вновь пробьёт час! Ни о чём не думать! Действовать, и только действовать!

Она легко разобралась, что сейчас нужно де Шетарди. Профранцузская партия при дворе. В противовес тому, что он именовал «пропрусской партией». Хорошо, она готова была устроить, нет, разумеется, не какую-то там еврофранцузскую партию», нет, но так... лёгкий кружок... как бы единомышленников... Но разве он не понимает, не поймёт?.. Или она преувеличила остроту его ума?.. Бирон, Миних, оба Левенвольде[31]31
  ...Миних, оба Левенвольде, – Братья Левенвольде – сыновья одного из сподвижников Петра I. Фельдмаршал Миних, один из петровских «птенцов», оставил короткое сочинение «О способе правления в России», Сын его, граф Эрнст Миних, – автор интересных записок о царствовании Анны Иоанновны и о регентстве Анны Леопольдовны.


[Закрыть], Шумахер, Остерман... Впрочем, ненависть к Андрею Ивановичу для неё так же привычна, как ощущение того, что у неё две руки, две ноги и один нос... Но ведь они вовсе никакой партии не составляют... У каждого – своё, каждый в свою сторону глядит. И Фридрих Прусский здесь ни при чём... Неужели де Шетарди ничего не понимает? Де Шетарди? Да нет, это она должна понимать! И где была её голова?! Вот уж такой глупой голове и впрямь в ночном горшке только и место! Волос долог, да ум короткий девичий, даром что не девка давно!.. А как просто всё!.. Эти... они все – немцы! Вот что у них общее! Все – немцы и все – приближённые императрицы! Вот из чего должна исходить Лизета, вот как она будет действовать! И он не может не понять, он должен, он понимает! Но она будет действовать осторожно, сторожко, Она не подставит себя, и верную Мавру не подставит, и даже Бутурлина... Всё пойдёт через влюблённого Сержа! Он не дитя, он знает, как сделать, чтобы это самое, именуемое: «Весь город, весь народ только и говорит о...» Ну, она знает о чём!..

* * *

Он понял всё. И это были замечательные часы (даже часы!), когда вдвоём, наедине, она и он, и она начинала, а он понимал с полуслова и подхватывал, и развивал... Но первенствовала она, и это было так приятно!.. А в это время Андрей Иванович что-то там со Швецией опять мудрил[32]32
  ...что-то там со Швецией опять мудрил... – В 1741 г. началась очередная русско-шведская война. По договору, заключённому в Або, Швеция уступила России юго-восточную часть Финляндии.


[Закрыть], сочинял уклончивые меморандумы и составлял цветистые депеши. И малой кровью, или и вовсе без крови, хотел оттяпать для России здоровый кусок этой самой финской земли. И было хорошо, что он так занят и потому более ни на что не обращает внимания. А сами действия его Лизета одобряла. Не будет Анны Иоанновны, не будет Андрея Ивановича, будет она, Лизета. А финская земля останется в составе империи, её империи! Дурак Андрей Иванович! Ему бы думать, как лучше для России, а он всё хлопочет, как бы ей побольше! Дурак! Это Лизете можно не думать, как лучше для России, а он должен, он просто обязан! И он у неё поплатится, этот забывший свои прямые обязанности Андрей Иванович!..

Но упоительные были часы! Конечно, они оба играли комедию, ясное дело! Но играли так хорошо, так вживались в свои роли, так почти что верили...

Она начинала:

– Вы, конечно, помните, о как они памятны, разумные указания моего великого отца... Вот кто не терпел тунеядцев! И что же ныне? Императрица ограничивает обязательную службу дворян всего лишь двадцатью пятью годами! Более того, она вводит запись дворян в полки до совершеннолетия! Какое предательство! – Но она вовсе не полагала, что эти все нововведения так уж дурны. По крайней мере русские дворяне получат чуть более свободного времени. Может быть, они станут писать книги, стихи, например, или письма. Язык разовьётся и сделается изящным... Но это её собственные мысли. А другие должны полагать, что все эти нововведения – предательство!..

Самое важное было: создать эту атмосферу говорения о... Лизета всё умнела, и мысли её всё прояснялись и прояснялись. Ведь совершенно не важно, не имеет никакого значения, в чём заключается истина, даже самая маленькая и легко устанавливаемая. Нет, нет, даже такая истина слишком трудна для восприятия. Истина многоцветна по самой своей природе. В истине не бывает только чёрного или только белого. Что же касается мнения о положении в государстве... О, вот это очень просто! Следует всячески внушать жителям, будто в государстве действуют враги, внутренние враги, и от них всё зло! И опознать их очень просто, у них у всех имеется нечто очень простое, всех их объединяющее. Например, они все... носят бордовые кафтаны! Или... они все – немцы! Вот в данном конкретном случае они все – немцы!..

   – Народ изнемогает, Серж! Канцелярия тайных розыскных дел хватает людей, пытает, ссылает, казнит! Подумайте! За одно только слово возмущения засильем иноземцев, жестокостью и произволом властей, и этим ужасным казнокрадством!..

Собственно, Канцелярия тайных розыскных дел всего лишь заменила соответственный Преображенский приказ, точно таким же образом надзиравший за выступлениями против властей. Приказы – это были уже довольно старые функциональные органы управления, так это называется. А не выступали против власти ни «словом», ни «делом» только при царе Горохе, потому что при этом царе не было ни жестокости, ни произвола, ни казнокрадства, ну и никакого насилия, и никаких казней и пыток... Но ведь не в этом была суть. Надо было внушать, и внушать, и внушать, что сейчас положение просто невыносимое, хуже, чем всегда. И по самой простой причине хуже...

Вот это было самое любимое: засилье иноземцев. Правда, против самой Анны Иоанновны ничего нельзя было сказать. Что с неё возьмёшь – дочь Ивана Алексеевича и Прасковьи Фёдоровны! Зато Бирон и остальные...

   – Сын герцогского конюха – «сиятельный граф»! Что Вы на это скажете, Серж?

Серж знал, что Бирон – не сын конюха, что отец Эрнста Бирона владел в Курляндии небольшим поместьем Димзе и служил управителем Каленца – имения курляндских герцогов. И сам Эрнст не являлся таким уж тупым злодеем, грубым и необразованным, он в молодости учился в Кёнигсбергском университете, из чего (впрочем или увы) не следует, что он мог очень хорошо управлять каким бы то ни было государством, Очень хорошо – нет, не мог, но и не был так уж страшен. Но надо было внушить, что уже невозможно терпеть!

   – Серж! Все эти Остерманы и Бироны! (Андрей Иванович вовсе не был дружен с Бироном, но очень уж хорошо звучало: «Все эти Остерманы и Бироны!») Это вызов, грубый вызов русскому чувству национальной чести! Народные бедствия, Серж!..

И он понимал и подхватывал:

   – Эти немцы расселись вокруг российского престола, точно голодные кошки вокруг горшка с кашей!..

И она видела себя и его как бы со стороны, и всё это было невероятно комично. И она начинала смеяться, смеяться...

   – Вы... Вы полагаете, шоп Серж, будто каша в горшке – наиболее привлекательная для голодных кошек пища? Не лучше ли будет вот так: «Расселись вокруг... сковороды с жареной рыбой...» Вот так!..

Но по его взгляду она понимала, что смех смехом, а совсем из роли выходить нельзя. Если уж ты – на сцене, играй!

   – Нет, – не соглашался он, – вот так не будет лучше. Каша в горшке более отвечает русскому чувству национальной чести!..

* * *

Но покамест всё было – одни слова. И когда она намекнула на возможные французские – от короля – ей – деньги, де Шетарди вдруг сделался сух и просто сказал, что ещё не время. Она поняла, что совершила ошибку, она ведь почти попросила. А не надобно просить! И на другой день она не приняла его. И на третий. И на четвёртый. На пятый – тоже не приняла, письмо вернула нераспечатанным. На шестой – письмо (новое) прочла. Он молил о встрече. Приняла. Он и вправду сильно привязался к ней. Полюбил? В глубине души она его презирала и не верила в его чувства к ней. Но теперь он совершил ошибку. С ходу стал просить у неё прощения. Она, конечно, сделала вид, будто не понимает, о чём это он. Что это он ей обещает? Разве она о чём-то просила его?..

Но всё же смягчилась самую малость и позволила ему оправдываться. Он заверял, что даст знать Его величеству, как только... как только придёт время...

   – Я не понимаю, о чём Вы! Я ни о чём не просила Вас. Что вы себе вообразили? И что это такое, это Ваше, да, Ваше, не спорьте, время, которое, видите ли, «придёт»?!

   – Я только имел в виду, что когда прояснится перспектива, тогда Его величество... тогда непременно будут деньги из Франции, много денег...

   – Меня всё это совершенно не интересует! Я просто не понимаю, о каких деньгах вы говорите... – Он хотел было начать объяснять, но она остановила его досадливо: – Но главное, главное, о какой перспективе?

   – О перспективе Вашего восшествия на престол. – Он поклонился.

   – По-русски это называется: «Сидеть у моря и ждать погоды». Знаете?!

   – Я знаю, что, возможно, нам не придётся обращаться за денежной помощью к Его величеству. Возможно, мы сумеем обойтись своими, русскими силами...

   – «Нам»? «Мы»?

   – Вы и я, Ваше высочество.

   – Я не расспрашиваю Вас далее...

Они поняли друг друга. Всё должно было происходить без её участия. Он также предполагал обходиться «русскими силами», но отнюдь не подвергая себя опасности.

* * *

Верховный тайный совет утерял прежнее значение, превратился в никчёмный довесок, в докучную кучку недовольных. У власти оставались те, что сумели к власти пробиться, и среди них прежние ближайшие сотрудники Петра Великого – Остерман (он занимался иностранными делами) и Миних, командовавший армией. Известный заговор, во главе которого встали князья Долгоруковы и Голицыны, провалился, однако. Вновь сорвалось возведение Елизаветы на престол. Людовик XV поскупился профинансировать французскими деньгами «русские силы». Кабинет-министр Волынский был казнён. Сама Елизавета и де Шетарди на первый взгляд не имели никакого касательства ни к заговору, ни к его краху. И, возможно, какие-то бедные провинциальные дворяне даже верили в легенду о цесаревне обиженной, которой честные люди пытаются помочь, даже рискуя для этого жизнью...

Елизавета встретилась с посланником шведским и осторожно намекнула на возможность некоторых уступок в будущем со стороны России, речь шла о спорных финских землях... Рассчитывать на деньги небогатого Шведского королевства не приходилось, но ведь бывают случаи, когда нейтралитет, неучастие в иных событиях даже и дороже помощи реальной...

Отношения Лизеты с кузиной-императрицей были совершенно учтиво-официальные. Побыв курляндской герцогиней, Анна Иоанновна, однако, мало отличалась в своём быту от первых романовских цариц. Дурки, шуты и шутихи, карлики и карлицы заполняли комнаты государыни, совершенно как при Евдокии Стрешневой или Марье Милославских. Елизавета не бывала у императрицы «запросто», что называется, блистая лишь на балах и приёмах, до которых Анна Иоанновна также была охотница.

Андрей Иванович не водил с Бироном близкой дружбы. Но существовала одна особа, бывшая с любимцем императрицы в отношениях весьма коротких. И кто же? Сама Елизавет Петровна!

Вскоре после провала известного заговора и последовавшей казни кабинет-министра Эрнст Бирон, уже не «сиятельный граф», но «светлейший князь Курляндский», посетил цесаревну в её доме. После незначащих и любезных фраз, составивших первые такты разговора, началось важное.

   – Государыня имеет на Вас определённые виды, Ваше высочество.

   – Речь идёт о заключении брака? – Лизета сделалась безупречна и строга.

   – Речь идёт о возможности Вашей высылки в места достаточно отдалённые.

   – В монастырь? Принцессу? Дочь великого Петра? На глазах у всей Европы?

   – Европа всегда будет на стороне победителей в России, каковы бы они ни были, поверьте моему опыту.

   – Народ не простит, подобные действия ускорят...

   – Падение государыни, Вы желали сказать?

   – Оставим околичности! Что нужно Вам сейчас? Зачем Вы здесь?

   – Я желал бы спасти Ваше высочество от ссылки...

   – Вот теперь мне совершенно ясно, что эта возможность ссылки существует исключительно в Вашем воображении!

   – Подобную фантазию не так трудно претворить в жизнь действительную. Вам неизвестно моё влияние на государыню?

   – О!

   – Так многозначительно?

   – Вы намереваетесь клеветать на меня императрице?

   – Клеветать? Нет, всего лишь дополнительно разъяснить происхождение некоторых слухов и толков о том, что именуется в иных кругах «засильем иноземцев». Кстати, что означает недавний слух о неких «немецких родственниках», которым государыня желает завещать престол?

   – Неужели именно в этом смысле толкуют о Вас и Вашем чудесном семействе, о Ваших милых детях[33]33
  ...о Ваших милых детях? – Бирон имел двоих сыновей и дочь Бенигну, впоследствии принявшую православие и ставшую женой князя А. Черкасского. После своего воцарения Елизавета покровительствовала Бирону и его детям.


[Закрыть]?

   – Будто Вы не знаете, что речь идёт о принцессе Анне, родной племяннице императрицы!

   – Да, я совсем позабыла: герцоги мекленбургские – старинный русский боярский род, не так ли?!

   – Да, я полагаю их происхождение более ясным, нежели происхождение некоей Марты Раабе!

Лизета не потеряла самообладания.

   – Странно как. – Она взяла самый непринуждённый тон. – Кажется, даже и сама матушка произносила фамилию своего первого супруга именно таким образом: «Раабе». Бедняжка предполагала подобное произношение более аристократичным. А между тем ведь это совсем простое слово, светлейший князь... А любопытно, Вы ведь второй светлейший князь в моей грустной жизни. Первым был Александр Данилович Меншиков. Знакомы ли Вы с его судьбой? Вы не так давно в России, в нашей России...

   – Вашей России? Вашей, маркиза де ла Шетарди и посланника шведского?

   – Так вот, светлейший князь, это на самом деле очень простое слово – Rabe – ворон! Ворон, способный выклевать глаза всякому, кто ему, ворону, не подобен!

   – «Ворон ворону глаз не выклюет!» Как видите, я не теряю времени в России. Я оставлю Вам Вашего де Шетарди, но при одном условии...

   – Я не касаюсь до призыва и высылки посланников иностранных держав...

   – При одном условии. Я получаю то же, что и он... и некоторые другие!

   – Не понимаю...

   – Повторяю: я получаю то же, что и он!

   – Взгляните на эту нищенскую обстановку! Посмотрите на салфетки, в трактирах постыдятся подать такие салфетки! Будучи герцогиней Курляндской, Анна Иоанновна писала моей матушке слёзные письма, умоляла выслать серебряные ложки и денег на увеличение жалованья пажам, она всегда любила жить широко... Но я не унижусь до того, чтобы клянчить денежную подачку на салфетки!

   – У Вас пятьдесят тысяч дохода, Вам отпускается порядочная сумма из казны.

   – Пятьдесят? Сорок!

   – Но уже есть приказ об увеличении дачи из казны. Поэтому – пятьдесят.

   – Вы ошиблись в подсчётах, светлейший! Восемьдесят.

   – У Вашей матушки, в бытность её уже императрицей, не было такого штата прислуги, каким располагаете Вы – цесаревна...

   – Восемьдесят.

   – Подумайте о народе, Ваше высочество! Деньги не падают с неба, деньги выколачиваются из русских мужицких спин!

   – Так пусть эти несчастные деньги выколачиваются для меня, а не для Вас!

   – Но я получаю...

   – Да, то самое, – бросила небрежно. – И – восемьдесят, светлейший!..

Бирон полагал цесаревну опасной, но не настолько. При дворе толковали о ней почти открыто как о несравненной любовнице, и ему очень желалось отведать её благосклонности. Кроме того, подобная благосклонность, оказанная ему, предоставляла ему возможность следить за Елизавет Петровной более пристально.

Однако ничего не замечалось. Андрей Иванович пытался заговорить шведам зубы. Людовик XV поддерживал Швецию. Де Шетарди несомненно видался с Лизетой, но французские деньги на оплату очередного российского заговора не поступали, нет.

* * *

В 1735 году при Петербургской Академии наук открылся первый в России государственный ботанический сад. Академию наук возглавлял Шумахер...

Но всё в конце концов приедается. Игра в эту «пощёчину русской национальной чести» также помаленьку приелась, и прежде всего – самой Лизете. Она была умна и привыкла сохранять разумность даже в крайностях и увлечениях. А цель, столь желанная, всё ещё оставалась далека. Бирон в постели был отвратительно скучен... «Конюх! – думала она в раздражении. – Настоящий конюх! Только монструозная Анна способна любить такого... такого!..» Но, увы, иной раз приходится отдаваться мужчинам из причин самых простых и прозаических, а именно: деньги и необходимость обезопасить себя. Она понимала и чувствовала, что теперь, сблизившись с ней, Бирон может видеть гораздо менее, нежели когда он следил за ней как бы издалека.

Здоровье императрицы ухудшалось. Надежды на возможность смуты и смятения тотчас по её смерти не было никакой. Наследница была объявлена загодя.

Наследница?.. Худенькая сумрачная девочка, тень в тесных и шумных покоях своей матери Екатерины Мекленбургской. Маленькая «внучка Аннушка», любимица бабушки Прасковьи. Дочь, не знавшая отца; Екатерина Ивановна, оставив мужа, привезла её, двухлетнюю, в Россию, в деревянный дворец Прасковьи Фёдоровны. Карл-Леопольд, герцог, вскоре скончался. Маленькая принцесса никогда не бывала нигде, кроме России, родным её языком был русский язык её бабушки и матери; кроме того, её обучили по уже привычной системе образования французскому и немецкому. Де Шетарди полагал, что слухи о «немке на престоле всероссийском» следует всячески распространять.

– Ободритесь, Ваше высочество, время, кажется, начинает впрямую работать на Вас!..

Время? В тридцать лет? Но Анна Иоанновна сделалась императрицей в тридцать семь, и всё ещё царствует... Царствует? Отёчная, жёлтая, почти прикованная к постели...

Но теперь главное внимание следовало обратить на принцессу Анну. Замкнутая, хмурая, угрюмый ребёнок, она никогда не нравилась тётке-императрице. Русская девочка по воспитанию и материнским корням, она звалась в бумагах то «Карловной», то «Леопольдовной», по имени отца, герцога Карла-Леопольда, которого не помнила ведь и вовсе. И всё это надобно было принимать к сведению. Тётка поспешила устроить её брак с Антоном-Ульрихом Брауншвейгским и ждала появления их ребёнка с нетерпением истинной матери или свекрови. И тут грянуло новое решение, первоначально сильно повредившее делу Елизавет Петровны. Едва появившись на свет, младенец Иван Антонович провозглашён был истинным наследником императрицы. Мать его, принцесса Анна Леопольдовна, объявлялась правительницей-регентшей до его совершеннолетия. Супруг её, Антон-Ульрих, оставался при всероссийском престоле всего лишь супругом правительницы, не более того. Лизета осознавала все несуразности, странности и – самое важное – всё упрямство устойчивых мнений и суждений. Согласно одному из подобных мнений, крохотный Иван Антонович был самым что ни на есть русским престолонаследником, он был рождён в России, родители его как бы терялись в тени своего царственного младенца. И это для Елизавет Петровны вовсе не было хорошо. Хорош был только его чрезмерно юный возраст. А если его родители всё же так и не скомпрометируют себя основательно до наступления его совершенных лет?..

Но всё было объявлено, решено; никакого смятения не предвиделось, Анна Иоанновна доживала последние дни свои...