Текст книги "Гром победы"

Автор книги: Фаина Гримберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

   – Да, это так, – обронил коротко и пасмурно. И внезапно посмотрел на неё пристально и даже с испугом, – Но, Аннушка! Ты так говоришь... Это... уже? Ты почувствовала?

   – Нет, Фридрих. – И – очень мягко, очень женски: – Пока ещё нет. Но ведь это случится! Я знаю, у нас будет сын! Я чувствую... У меня чутьё...

Странное это чутьё, о котором говорил отец и которое является там, где его и не ждут, и не такое, каковым его ждут...

Анна шла в спальню, в их общую спальню. Мадам д’Онуа тёмною тенью отделилась от стены, бросилась, горбясь, протянула руки...

   – Вы просили?! – почти требовательно. Женщина!

   – Он напишет, попросит, напомнит. Но я не верю в освобождение. Это иллюзии...

   – Но просьба, Ваша просьба будет исполнена?

   – Да, да. Я и сама прошу...

Исхудалая старуха ушла, растворилась в полутьме...

* * *

Мавра Шепелева отсылала и отсылала цесаревне Елизавет Петровне подробные письма. Писала бойко и скоро. Описывала местную знать (были и милые люди, были), рассказывала о местных развлечениях, о гостях... Маврушка была, что называется, «шустрая», да и привязана была к Елизавет Петровне. И старалась в письмах острить, шутить, веселить цесаревну, которой не так уж сладко приходилось. Вести доходили. Жених, епископ Любекский, скончался простудною горячкой. Герцогиня отписала младшей сестре утешительное письмо. Чьей-то теперь невестой будет объявлена Елизавет? Как всё это трагикомично и унизительно!.. А впрочем... Утешая сестру, Анна писала о славной Елизавете английской: после смерти отца, славного и жестокого Генриха VIII, Елизавете пришлось влачить жалкое существование, бороться за корону, и она перебывала невестой многих принцев и королей, но в конце концов сделалась правительницей великой державы английской...

Анна откинулась на стуле, сощурилась на исписанный плотный бумажный лист. «И что это я пишу? Елизавета I английская!.. Прославленная королева... Конечно, чудесный утешительный пример для моей Лизеты!.. Будто я желаю ей царствовать! Будто я хочу видеть её, её, на троне всероссийском! Но неужели и это мне предстоит? Соперничество с младшей, родною сестрой! Мне? Моим детям? Нет, нет, всё устроится к лучшему. Не дай Бог дожить!..» И вдруг Анна почувствовала – о, чутьё! – и почувствовала странное как бы прикосновение – словно бы рука судьбы оттиснула свою печать: «Исполнено...» Похолодели виски...

* * *

Дворцовый сад в Киле, разумеется, не мог равняться с петербургским Летним, с «царским огородом». Анна последнее время чувствовала небывалую потребность в каком-то движении вперёд, хотелось мчаться в карете, вперёд, вперёд, вперёд!.. Куда?.. Приказывала приготовить выезд и ехала в порт, где отплывали и прибывали корабли. Ах, как прав был отец! Море – это чудо, истинное окно, растворенное в мир, в этот неведомый, большой, кипящий действием мир... Или никакого такого мира и нет? Или повсюду одно и то же? И даже самые великие события слагаются из мелочного интриганства и мелких подлостей? Вот и брат Алексей стремился вперёд, в большой мир, чего-то ждал от Венеции, Неаполя... Дождался!..

Приказала возвращаться во дворец.

Её выезд – вороной крупный цуг – был подарком ей от герцога. Когда он повёл её во двор и показал карету, золочёную, обитую внутри красным рытым бархатом, и этот вороной цуг лошадей, в шорах, с перьями... Всё, как ей хотелось!.. Но всё же она спросила настороженно:

   – Снова долги, Фридрих?

   – Не думай о моих делах. Что говорил твой отец? Мена должна бояться мужа! И потому радуйся и не думай. Просто радуйся. Я желаю порадовать тебя хоть чем-то!

И она позволила себе радоваться, выезжая с тремя ливрейными лакеями на запятках и двумя скороходами, бежавшими впереди. На выезд молодой герцогини любовался весь город. Но в те времена заботились более о внешней красоте, нежели об удобствах. И прекрасная эта карета была без рессор, на каких-то ремнях и подпорках. И трясло в ней немилосердно, даже на городских улицах, вымощенных булыжником и почти что ровных...

Она пошла переодеться к обеду. Но оказалось, Фридрих уже искал её. Он был встревожен.

   – Что случилось? – Она не могла себе представить, что же...

Приказала служанкам выйти. Он обнял её и прошептал на ухо:

   – Получено известие. Из Петербурга, для тебя. Сундук. Платья твоей матери, твоя доля...

Посмотрела недоумённо...

   – Это хорошо. Память о матушке. Где он, этот сундук?

   – Вот-вот привезут из порта.

   – А я не заметила корабль...

   – Тебе, милая, не свойственно различать все эти частности, у тебя широкий взгляд...

   – Но к чему такая таинственность?

   – Ты спрашиваешь? Вспомни свои слова... – И – в самое ушко: – О завещании!..

   – Но, Фридрих! Не в сундуке же с платьями!

   – А как бы ты желала? Торжественно, официально, с курьером!

   – Нет, не могу поверить. Но хорошо, разберём всё, когда сундук будет здесь. Идём обедать. Я не шутя хочу есть!..

* * *

В конце обеда, когда подали пирожное, Маврушка явилась, уведомила о доставке сундука.

Поставлен был в уборной комнате. Дубовый, неновый. Анна приказала Мавре Шепелевой остаться. Герцог знал, что Мавре многое известно. Молодая герцогиня отперла замок тёмным, тускло поблескивавшим ключиком. Мавра поспешила откинуть крышку.

Две собольи шубы, штуки материй... Драгоценностей, конечно, не было... И никаких бумаг! Анна пожала плечиками.

   – Как я и предполагала! Ничего!

   – Нет, не может не быть! – раздумчиво произнесла Мавра. – Дайте ещё погляжу.

   – Но здесь более нет ничего... Разве что... – Анна пристально посмотрела на откинутую крышку и разворошённые на полу вещи. – Тайник в сундуке?

   – Ой нет! – Мавра потрогала бортик. – Тут не сундук важен.

   – Ножницы! – быстро приказала Анна...

Распороть можно было только две шубы. Однако обошлись одною. Завещание оказалось зашито в правую полу, за подкладкой двойною. Это оно и было, завещание императрицы всероссийской, Екатерины I, в пользу потомков её старшей дочери Анны Петровны, герцогини Голштинской. Но покамест это было завещание в пользу неведомых, ещё не существующих принцев и принцесс.

Судьба этого радостного завещания складывалась достаточно странно. Сейчас о нём никто не должен был знать, кроме тех, что уже о нём знали. Герцог собственноручно запер секретный документ в ящик одного из шкафов в своём кабинете.

И было странно, что лишь спустя несколько дней Анна подумала о странном поведении своей младшей сестры. «А ведь Лизете известно содержание этого документа. Известно, что престол завещан моим потомкам, а не её детям и внукам. И всё же она содействовала, не воспрепятствовала; завещание теперь у меня... Что это с её стороны? Доброта? Великодушие? Нет, не такое это дело, чтобы щеголять великодушием и добротой. Простота? Лизета вовсе не глупа. Она не склонна ломать себе голову и переливать из пустого в порожнее, как я, но она вовсе не глупа...»

Анна чувствовала, что здесь что-то простое, очень простое, но понять, догадаться – не могла. Может быть, именно потому, что было слишком простое. И одно было ясно: кто бы ни взошёл на всероссийский престол, потомки несчастного царевича Алексея или потомки царя Ивана и царицы Прасковьи, кто бы ни взошёл, ненависть Елизавет Петровны ему обеспечена, Она никого не потерпит, кроме... Кроме сына своей старшей сестры?.. Кроме... самой себя?..

* * *

Были гости – сёстры покойного епископа Любекского – Амалия и Элизабета с супругом, принцем Ангальт-Цербстского дома, губернатором Прусской Померании. Анна шепнула Маврушке, что сёстры очень похожи на брата.

– Не забудь написать цесаревне!

Говорили о Фридрихе II Прусском[19]19
  Говорили о Фридрихе II Прусском... – Фридрих II Прусский (1712 – 1786) – король Пруссии о 1740 г., выдающийся военный и политический деятель; провёл ряд либеральных реформ, способствовавших развитию торговли и промышленности; полководец-реформатор. Анна Петровна и её собеседники, пожалуй, рановато начали о нем говорить; но позднее Фридрих II сыграет роковую роль в жизни (и смерти) сына Анны Петровны, императора Петра III.


[Закрыть] – «король-философ», «оригинал!», «великий государь».

После обеда как-то легко учинились танцы. Составились пары попросту, без церемоний. Музыканты герцога играли.

Сначала весело танцевали в большой зале. Анна вспомнила изобретённую отцом весёлую цепочку танцующих. Тотчас такую цепочку составила, и, держась за руки, пробежали со смехом по коридорам, влетели почему-то на поварню – в огромное помещение с кирпичным полом и сводчатым потолком – и танцевали там. Все были молоды, все чего-то ждали от жизни дальнейшей. Герцог был счастлив видеть супругу оживлённой.

За ужином дамы обсуждали серьёзно, какие мушки предпочтительнее – тафтяные или бархатные. Принцесса Элизабета говорила о новейших парижских – в виде крохотных золотистых звёздочек и алых сердечек. Разговор естественным образом перешёл на туалеты. Анна предложила гостьям посмотреть материи и шубы из России – «память о матушке».

Вновь раскрыли известный сундук. Элизабета дивилась добротности затканных золотом и серебром материй...

   – Турский бархат... кизильбашский бархат... травчатый аксамит... – кидала Анна русские названия тканей – нарочито небрежно. Её руки также наслаждались этим сочетанием добротным жёсткости и мягкости, выпуклости и блистания...

Принцесса Элизабета осторожно, обеими руками, взяла соболью шубу, ту самую, где было зашито завещание, но сейчас-то никто бы уже и не догадался, что оно в шубе зашито было...

Анна кликнула служанку. Шубу изящно накинули поверх шёлкового платья гостьи.

   – Русский мех! – произнесла Элизабета, чувствуя нежное, жаркое и душистое, приятно тяжёлое...

Анна снова склонилась над сундуком, но вдруг слабо вскрикнула и оперлась ладонью о стену.

   – Голова закружилась! Пройдёт... Прошло!..

Принцесса Элизабета внимательно посмотрела на молодую герцогиню...

Вечер прошёл за картами, засиделись допоздна. Анна сама удивлялась, как пристрастилась последнее время к подобному времяпрепровождению. Более всего увлекала самая простая и знаменитая игра – фараон, уже прославленный Парижем Это простое метание карт, где всё решало не какое-то там искусство, умение, а всего лишь таинственная судьба; это – простое и бездумное – вдруг сделалось необыкновенно увлекательно для Анны. Уж неделю не раскрывала едва начатого Фенелонова «Телемака»[20]20
  ...Фенелонова «Телемака»... – В своём романе «Приключения Телемака» французский писатель и религиозный деятель Франсуа Фенелон (1651 – 1715) описывает различные государственные устройства, отдавая предпочтение «просвещённой монархии».


[Закрыть]. Ежевечерне давала себе слово хотя бы час провести за чтением и ежевечерне же сидела за картами. А в России ведь и вовсе не игрывала, и покойный государь карты недолюбливал, шахматы и шашки предпочитал...

* * *

...Если бы, тогда ещё, кто-нибудь сумел предположить, что принцесса София-Августа, дочь принца Ангальт-Цербстского, сделается женою сына герцога Шлезвиг-Гольштайн-Готторпского, если бы кто-нибудь, тогда ещё, сумел бы подобное предположить, это не было бы такое уж удивительное предположение. Но предположить, чтобы эта самая принцесса София-Августа превратилась, чтобы она сделалась... Нет, невероятно!..

* * *

Доктор и повивальная бабка заключили о беременности молодой герцогини. Анна уже столько успела передумать об этом, когда этого ещё не было, что теперь, когда это наконец произошло, чувствовала даже и не удовлетворение, а лишь усталость и странное равнодушие.

Но постепенно ребёнок занимал всё более места в её теле и в её сознании. Все её прежние надежды, намерения, планы – всё было умственное, головное, требовало многих усилий для претворения в жизнь действительную; а этот растущий в ней младенец, он уже начал свою реальную жизнь; быть может, он и не обещал впереди ничего особо удивительного, зато уже сейчас он был живым, уже шевелящимся существом, а не прекраснодушною выдумкой или обречённым на неисполнение прожектом...

В Киле ждали его появления на свет. В России о нём с радостию думала его юная тётка Елизавет Петровна. Других его российских родственников отнюдь не радовало его рождение, как, впрочем, не радовались и в Стокгольме, и в Копенгагене – лишний наследник, лишние хлопоты...

Двадцать шестого октября 1727 года Мавра Шепелева отписывала в Санкт-Петербург:

«Всемилостивейшая государыня цесаревна Элизабет Петровна!

Данашу я Вашему высочеству, что Их высочество, слава Богу, в добром здоровье. Ещё ш уведомились мы, что Ваша высочество веселитися, и желаем мы, чтоб Вашему высочеству боле веселья иметь, а печал николи бы боле не иметь. Ещё ш данашу, что Ваша сестрица всо готовит, а именно: чепчики и пелонки, и уж по всякой день варошитца у ней в брухе Ваш будущей племянник, или племянница, и комнаты уж готовы. Инова Вашему высочеству писать за скоростию не имею, точию остаюсь Вашева высочества верная раба.

Мавра Шепелева».

* * *

Наконец, вскоре после полудня...

«...ein Kräftiger knаbе...»

– Этот крепкий парень, этот молодец ещё отомстит за нас! – восклицал герцог...

Наконец-то миновали мучительные часы родов, когда он в полнейшем ужасе мчался по лестнице – в башню – и тотчас – вниз – во двор, на конюшню. И готов был застрелиться или заколоться, если что-то случится с ней!..

Но вот всё позади, Он – отец! Это маленькое, кричащее, краснолицее существо – его сын! До чего мал! Но уверяют, что это здоровый, крепкий младенец...

– Вот кто отвоюет нам Шлезвиг!..

Едва придя в себя, привыкая к этому неожиданному теперь состоянию – без боли, без этой страшной боли, – Анна дивилась: она уже так сильно любила этого едва увиденного ею крохотного человечка... Неужели бывает подобная любовь? Как жила она прежде без такой любви?!

* * *

Бассевиц, как полагалось, направил в Санкт-Петербург срочно депешу о рождении принца:

«Он родился между двенадцатью и часом пополудни 21 февраля 1728 года. Это здоровый, крепкий младенец. Решено дать ему имя – Карл-Петер».

Это было решение молодой матери. Она с улыбкой слушала возгласы герцога о Шлезвиге. Не досадовала, не раздражалась. Всё равно сделается всё так, как захочет, пожелает она! Что ж, пусть её мечтам о правлении государством Российским не суждено было сбыться. Но её сын! И, мгновенно забывая о сыне погибшего Алексея, она уже именовала своего мальчика «наследником великого деда». Наследник великого Петра и его достойного противника, шведского Карла XII! Наследник двух корон, шведской и всероссийской. Быть может, будущий объединитель скандинавов и славян!..

Мечтания уже уносили её...

Два последующих месяца она не отходила от колыбели. Это не было принято. Обычно отдавали новорождённого кормилице и нянькам. Даже самые чадолюбивые матери знатных семейств Руси и Европы не так-то часто переступали порог детской комнаты. Но она (совсем как её отец!) готова была нарушить все принятые обычаи во имя удовлетворения собственных желаний. А сейчас ей хотелось неотрывно смотреть на своего сына. Все его, немногие покамест, движения, то, как он спал, как сосал грудь кормилицы, – всё казалось Анне удивительным, необычным...

В её мечтах о нём легко одолевались все преграды на пути к славе. Преграды эти были в её мечтах всегда благородными, а слава – заслуженная слава великого правителя, великого радетеля о благе народов... Она теперь вовсе не думала о том, как трудна, терниста, а порою и страшна дорога к всероссийскому трону. А на шведскую корону в реальности было ещё менее надежд, маленький Карл-Петер приходился Карлу XII шведскому всего лишь двоюродным внуком по отцовской линии… Но о подобной реальности молодая мать не думала. Для неё существовала одна лишь реальность: её прекрасный младенец и её мечты о будущем, о счастливом будущем её сына...

* * *

В дворцовом саду зазеленели деревья и клумбы. После холодного ветровитого марта апрель казался даже тёплым.

Только теперь, два месяца спустя после рождения сына, она вновь стала проводить вечера с Фридрихом в его кабинете.

Он только что выслушал её рассказ о том, как провёл очередной день своей жизни маленький Карл-Петер, теперь она рассеянно слушала его речи о делах правления герцогством...

Шлезвиг, датчане и их упрямство, денег из России всё не шлют, вопросы о графе Санти оставляют без ответа, снова Шлезвиг, Фридрих Прусский, возможная поездка в Берлин...

   – Когда же мы поедем? – Она оживилась.

   – Дорогая, я предпочёл бы ехать один. Я боюсь за тебя... так скоро после родов...

   – Скоро? Да миновало уже два месяца! Я чувствую себя прекрасно! Знаешь ли, моя мать рожала в пути, едва ли не в карете, и уже неделю спустя пускалась догонять отца!..

   – Послушай, ты преувеличиваешь. – Он заулыбался. Так хорошо было видеть её снова, вновь лёгкую в движениях, похорошевшую...

   – Я хочу поехать! Пойми, я с детства привыкла не задерживаться подолгу на одном месте. Мы всегда переезжали...

   – Но ребёнок...

   – Мы берём его с собой!

   – Нет!

   – Ну хорошо, видишь, я уступаю тебе. Петруша остаётся.

   – Ты готова расстаться с ним?! Я не думал...

   – Но ведь это ненадолго. Мне просто необходимо движение! Мне нужны ветер, пространство, дорога!..

Она мгновенно соскочила с канапе, бросилась к запертому окну, рванула застеклённую раму...

   – Я хочу дышать! Мне душно...

Она высунулась по пояс в окно второго этажа, в лёгком ночном платье, и стала дышать, дышать полной грудью, вдыхать ночной воздух. Глаза её чёрные сверкали задором, она будто доказывала – всем на свете! – что она создана для широкой и рисковой жизни – дочь отца своего, урождённая цесаревна всероссийская!..

   – Анна, прошу тебя! Не надо! Ты застудишься... Ночью так холодно, ветер холодный... Подумай о ребёнке...

* * *

...Простуда оказалась пустяшная, и через неделю молодая герцогиня уже была на ногах. Снова заговорили о поездке в Берлин. Решили ехать летом, в самую теплынь; и маленькому Петруше будет уже почти полгода, возможно будет оставить его ненадолго без материнского надзора...

Однако ещё через несколько дней Анна почувствовала нарастающую слабость и принуждена была снова лечь в постель. Сделалась перемежающаяся лихорадка, приступы жара сменялись ознобом. На окнах в спальне задёрнуты были тяжёлые занавеси. Доктора применяли самое в те времена радикальное средство – «отворили» – пустили – кровь. Но больная всё слабела. Страдала от вынужденной разлуки с маленьким сыном, то и дело впадала в состояние тревоги и смятения.

В сущности, она чувствовала, что это её последняя болезнь, что ей не суждено подняться...

Герцог не отходил от постели жены. Он выглядел растерянным, подавленным...

Ещё через две недели, когда за окнами уже шелестел травами и цветами весёлый май, открылось кровохарканье. Этот признак несомненно показывал, что дни больной сочтены. Излечить болезнь лёгких не взялся бы ни один доктор...

* * *

Над головой давяще и тяжело стояли складки балдахина. Она лежала на большой постели в полутёмной спальне. Куталась в одеяло, стёганое, атласное. Тело всё было лёгкое, облегчённое, без младенца внутри, и оттого всё тряслось легко, всё тряслось...

«Но не может быть, не может быть, чтобы это был – конец! Не может быть, чтобы вот так, вдруг, почти внезапно, почти в самом начале её жизни – конец! Это невозможно, это невозможно... Это – нет!.. И неужели – всё?.. А ребёнок, сын?..»

* * *

Бассевиц рассылал депеши о кончине молодой супруги герцога, урождённой цесаревны всероссийской. В «Записках» своих[21]21
  В «Записках» своих... – Геннинг-Фридрих Бассевиц (1680 – 1749) – приближённый герцога Голштинского, голштинский посол в России, написал «Записки о России при Петре Великом».


[Закрыть] (и он был из пишущих!) записал: «Щедрая и очень образованная, герцогиня говорила, как на своём родном языке, по-французски, по-немецки, по-итальянски и по-шведски. С детства показывала она неустрашимость героини, а в отношении присутствия духа она напоминала своего великого отца».

* * *

Комнаты были убраны в чёрное. Герцог, заложив руки за спину, ходил взад и вперёд через анфиладу. Он молча смотрел прямо перед собой. Неотменяемая реальность окружила чернотой и не пускала сквозь себя, не допускала туда, где, вероятно, теперь была она, она!

Тихо приблизились: Штампе, Лотар Влох и Андреас Эйзенбергер, давние приятели, верные подданные, приближённые...

Герцог остановился и посмотрел на них.

   – Прекрасная душа была, – тихо сказал Эйзенбергер, – так походила на своего великого отца...

Герцог зарыдал, не прикрывая лица.

Трое терпеливо ждали. Он перестал плакать, опустил низко голову.

   – Депеша из Петербурга, – негромко объявил Штамке, – за останками герцогини выслан корабль...

Герцог посмотрел на него.

   – Моя жена будет погребена здесь, в Киле, – произнёс отчётливо. И снова заходил по комнатам.

Часы пробили...

Гром победы... раздавайся...

* * *

И Штамке, и Бассевиц, и Берхгольц, и все прочие в Киле знали, что невозможно отказать России. В конце концов, это ведь от имени юного императора всероссийского Петра II высказывалось желание похоронить родную тётку рядом с останками её великого отца, основателя империи. Россия слишком усилилась, и следовало уступать ей во многом. И среди этого «многого» погребение герцогини, откровенно говоря, являлось просто мелочью, да, едва значимой мелочью.

Но не для герцога. Он всё ещё не пришёл в себя окончательно, всё спрашивал о погребении, готовят ли погребение; когда прибудет этот петербургский корабль, герцогиня уже будет похоронена...

Но никто вокруг него даже и не намеревался прислушиваться к подобным его речам. Приближённые отлично понимали, что, когда он окончательно придёт в себя, он тотчас поймёт, как нелепо и глупо – ссориться с империей Российской...

Он пришёл в себя ещё до прибытия корабля. Разумеется, ссориться было невозможно. И потому, что Россия была сильна, и потому, что он теперь связан был с Россией теснее, чем прежде; связан сыном. Его сын, Аннушкин Петрушенька, был возможный всероссийский император, это надо было понимать...

За останками Анны Петровны прибыла эскадра во главе с кораблём «Рафаил». Командовал эскадрой контр-адмирал Бредаль. Тело посланы были сопровождать: президент ревизион-комиссии Иван Бибиков, архимандрит и двое российских священников.

В Кронштадте эскадру встретили траурным пушечным салютом. С подобающею честью останки дочери великого Петра погребены были в Петропавловском соборе.

Карл-Фридрих пережил свою супругу на одиннадцать лет, никогда более не женясь.