Текст книги "Леди в красном"

Автор книги: Эйлин Гудж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Она уже спускалась по лестнице, когда оглянулась и увидела, что босс спешит за ней. Они были одни, поэтому, догнав девушку, он схватил ее за плечи, прижал к стене и принялся целовать. Но не нежно и целомудренно, как в прошлый раз, а жадно, страстно, проникая языком ей в рот.

– Господи, я думал потеряю рассудок за весь день! – выдохнул он. – Это была настоящая пытка.

Элеанор задрожала. Она хотела, чтобы он продолжал ее целовать, но в то же время была обеспокоена тем, что слишком глубоко во всем этом увязла. Как-никак он был ее боссом. А если все, что о нем рассказывают, правда?

– Я… Я думала, что чем-то вас рассердила, – сказала она неуверенно.

– Рассердила? – Он низко, хрипло рассмеялся, словно сама эта мысль показалась ему нелепой. – Боже мой, я не мог ни на чем сосредоточиться. Одним своим видом ты сводишь меня с ума. Даже твои духи… – Он взял прядь ее волос и с глухим стоном зарылся в них лицом. – Я еле сдерживался, чтобы не подойти и не поцеловать тебя на глазах у всех.

Она поежилась. Мысль об этом одновременно взволновала и возмутила ее.

Они стали чаще встречаться после работы. Она лгала родителям, что работает допоздна или идет в кино с друзьями, а сама тем временем каталась с Лоуэллом на машине или на яхте. Поначалу это было захватывающе, но со временем ее нетерпение росло. Почему они прячутся ото всех? Им нечего скрывать. Если проблема в том, что она на него работает, то она готова перейти на другую работу.

Но когда она завела об этом разговор, босс заявил, что все эти меры предосторожности ради ее же блага.

– Да, я могу в мгновение ока устроить тебя на другую работу, – сказал он, щелкнув пальцами. – Но это не решит проблемы.

– А в чем проблема? – спросила она, боясь услышать ответ.

– В твоих родителях. Только подумай, как это все будет выглядеть в глазах твоего отца-священника. Его невинная юная дочь в плену чар какого-то злодея средних лет. Поверь мне, не стоит торопить события.

– Возможно, если он немного тебя узнает, мне будет проще все ему рассказать, – робко предположила она.

– Как ты это себе представляешь? – поинтересовался Лоуэлл, иронически приподнимая бровь.

– Не знаю. – Она принялась судорожно обдумывать план. – Ты мог бы начать ходить на воскресную службу. Если они будут знать, что ты верующий и посещаешь церковь…

Лоуэлл расхохотался, не дав ей договорить:

– Крошка, не забывай, что я не очень-то смахиваю на богобоязненного человека.

Элеанор решила держать рот на замке, теша себя надеждой, что в итоге он поступит правильно.

Ночь, когда она лишилась девственности, они провели на яхте, стоящей на якоре у одного из необитаемых островов, которыми был усеян пролив. И только луна была немым свидетелем происходящего. Он был очень осторожен и не торопился, постепенно преодолевая стоявшие на пути преграды, пока все они не пали под его натиском. Он раздвинул ей ноги так нежно, словно это были лепестки роз, и проник внутрь, заставляя ее дрожать от наслаждения. Когда он вошел в нее, она почти не почувствовала боли. Но даже после этого он действовал не спеша, заботясь о том, чтобы сначала довести до оргазма ее, а уж потом получить удовольствие самому, – именно о таком возлюбленном она мечтала. И когда Элеанор без сил упала на подушки, запрокинув голову к небу, такому близкому, что рассыпанные на нем звезды, казалось, можно достать руками, то наконец поняла, что означает желать и быть желанной. А тот факт, что она не дождалась свадьбы, казался ей столь незначительным. Скоро он придет к родителям и будет просить ее руки, так что ее репутация останется незапятнанной.

Беспокоиться она начала только после того, как прошло уже несколько месяцев, а он все не предпринимал никаких шагов в этом направлении. К тому же она начала замечать, как отстраненно он стал держаться, рассеянно глядя в сторону, когда она что-то рассказывала. Потом начались звонки, на которые он отвечал, закрыв двери кабинета. Она искоса поглядывала на Лоуэлла сквозь стекло и с тревогой следила за его лицом: на нем было такое же выражение, как в начале их романа. Она твердила себе, что сама себя накручивает, ведь он любит ее, но развеять страхи с каждым разом становилось все сложнее. И чем больше она старалась убедить себя в том, что переживания напрасны, тем больше снедала ее тревога. Пока Элеанор не стало казаться, что она сходит с ума.

Даже собственное тело она ощущала иначе – чужим и инородным. Ей нужно было прикладывать усилия просто для того, чтобы доползти до ванной и обратно, а в последнее время делать это приходилось часто, потому что желудок ее взбунтовался. Тот факт, что у нее случилась задержка, не особо встревожил Элеанор – цикл у нее сбивался часто. Но когда прошел еще месяц, а месячные так и не начались, она не могла больше отрицать то, что и так осознавала глубоко внутри. Она была беременна. Через неделю врач в Анакорте это подтвердил.

Это должно было бы вызвать панику, но вместо этого Элеанор испытала чувство умиротворения. Теперь свадьба неизбежна. Конечно, родители огорчатся, когда она им все расскажет, но, увидев, как она счастлива, успокоятся и изменят свое отношение. Лоуэлл, как только справится с шоком, тоже будет рад ребенку. Да и может ли быть иначе? Разве не он сотни раз твердил, что любит ее?

Они остались после работы в офисе, и Элеанор все рассказала. Поначалу ей показалось, что все идет так, как и должно быть. Лоуэлл обнял ее и принялся успокаивать:

– Бедная крошка! Не волнуйся. – И добавил: – Я знаю доктора, который обо всем позаботится и не будет задавать лишних вопросов.

Она в ужасе вырвалась из его рук.

– Ты хочешь убитьнашего ребенка? Как ты вообще можешь мне такое предлагать?

Он улыбнулся – ее наивность и до этого часто вызывала у него улыбку, – но на тот раз это не было улыбкой умиления.

– По-моему, ты слишком все драматизируешь, тебе не кажется? Что ты, Элли, такое случается сплошь и рядом. Если бы каждая женщина думала, как ты, в мире было бы гораздо больше нежеланных детей.

– Но… я… я хочу ребенка.

Она не осознавала этого до конца, пока не произнесла вслух, и теперь в ее взгляде читался вызов.

– К сожалению, это касается нас обоих, а я пока не готов стать отцом, – сказал он, закуривая сигарету и глядя сквозь облачко дыма, которое лениво окутало его лицо.

Она заплакала и, по-прежнему считая, что он просто потрясен и не осознает, что говорит, сказала:

– Ты не можешь так думать. Просто эта новость застала тебя врасплох. Разве ты не видишь? Возможно, это часть божественного замысла. И твое поведение вовсе не значит, что мы не должны пожениться.

– Так ты думала, что я собираюсь на тебе жениться? – Присев на краешек стола, он презрительно рассмеялся и погасил сигарету. – Мне очень жаль, если я дал тебе повод так думать, но на самом деле у меня этого и в мыслях не было. И если ты решишь оставить этого ребенка, я не признаю его своим.

– Но ведь все и так знают…

Она осеклась, понимая, что на самом деле о них не знал никто. Это было частью его игры. Вот зачем он скрывал их отношения от всех – на случай непредвиденных событий вроде этого. Но если кто-то и был не в курсе дела, так это она.

Лоуэлл нацарапал на клочке бумаги номер телефона и протянул его ей:

– Когда в тебе проснется здравый смысл, позвони по этому номеру. Насчет денег не волнуйся, все расходы я возьму на себя.

Но ей не нужно было тратить на раздумья ни секунды – она и так уже все решила. Элеанор яростно разорвала листок и швырнула клочки на пол.

Лоуэлл раздраженно покачал головой.

– Тогда ты просто дура. Хочешь по-плохому? Вперед, но уже без меня. Между нами все кончено, Элеанор. А теперь возьми свои вещи с рабочего места и можешь быть свободна.

Эти слова хлестали ее по лицу, как льдинки.

Элеанор не могла поверить, что мужчина, который стоит перед ней и смотрит так холодно, тот же человек, которого она любила и ребенка которого носит сейчас под сердцем. Она беззвучно зарыдала, закрыв лицо руками, словно одно только его присутствие причиняло ей боль. Когда он наконец ушел, она медленно опустилась на колени, словно в немой мольбе. Она не знала, как долго так стояла: минуты, часы?

Наконец она заставила себя подняться, чувствуя в онемевшем теле боль, словно после побоев. Как в беспамятстве она собрала со стола личные вещи и в последний раз направилась к двери. Она чувствовала себя не только глупой, но и смешанной с грязью: теперь ееимя будут шепотом передавать по офису. Последний трофей Лоуэлла. Наигравшись, он бросил ее, как и всех тех, что были до нее.

Родители, когда она все им рассказала, были скорее подавлены, чем разгневаны. Отец в одночасье превратился в старика, сгорбленного и седого, а мать бродила по дому как привидение, смертельно бледная, с покрасневшими глазами и избегала Элеанор. Она восприняла позор дочери как собственный и никому ничего не говорила, страшась людской молвы.

Однажды отец отвел Элеанор в сторону.

– Я долго и усердно замаливал твой грех, Элли, и, кажется, Бог меня услышал. – Он говорил так, словно ее беременность была и его крестом тоже. – Помнишь Джо Стайлза?

Она кивнула, смутно припоминая его по воскресным службам. Это был плотно сбитый мужчина с обветренным лицом, который пел гимны глубоким баритоном, перекрывающим голоса остальных.

– В общем, я говорил с ним о тебе, – продолжал отец с непреклонным упорством, словно ему во что бы то ни стало нужно было высказаться, пока он не дал слабину и не передумал. – Я рассказал ему о твоих… гм, обстоятельствах, и он думает, что может тебе помочь. Это хороший человек, Элеанор. Все могло обернуться гораздо хуже для тебя.

И тут до нее дошло, куда клонит отец: он хочет, чтобы она вышла замуж за этого Джо Стайлза, человека, с которым при встрече здоровалась, только и всего. Элеанор почувствовала бы себя оскорбленной, если бы не находилась в состоянии глубокого оцепенения. Поэтому она просто молча сидела и слушала, как отец расписывает достоинства Джо: что он не пьет и не курит, что у него есть рыбацкая лодка и дом в придачу. Она даже согласилась встретиться с этим человеком. Быстрая и безболезненная смерть в тот момент была для нее не менее удобным вариантом, но самоубийство – это не выход. Ей следовало подумать о ребенке.

Встреча произошла на следующий день у них в гостиной, а родители тем временем места себе не находили, ходили взад-вперед за дверью. Если бы Джо Стайлз сказал хоть что-то не так, дальше этой встречи дело бы не пошло. Если бы он, например, сказал, что намерен закрыть глаза на тот факт, что она ждет ребенка от другого мужчины и по сути является испорченным товаром. Вместо этого Джо лишь сказал, что сочтет за честь взять ее в жены и что его дом может стать ее домом, если она того пожелает.

– Он не такой уж просторный, зато крепкий. И там есть комната, которую можно будет оборудовать под детскую. – Это все, что он сказал о доме, который его отец построил собственными руками. – А что касается ребенка… Я хочу, чтобы вы знали, что я буду относиться к нему, как к своему собственному.

Глядя на Джо, примостившегося на мамином ганзингеровском стуле, в окружении фарфоровых статуэток, которые собирала Верна, она вспомнила старое выражение: слон в посудной лавке. Джо не был настолько крупным, чтобы считаться воплощением грубой силы, но у него были непропорционально большие руки, а шея, передавленная воротником рубашки, – толстой, со вздувшимися жилами. Даже костюм на нем был несуразный, весь в пятнах, а пиджак выглядел тесным и топорщился, словно был приобретен за много лет до того, как от ежедневного физического труда его руки и грудь обросли мышцами.

У Элеанор из памяти не шли слова отца о том, что все могло обернуться гораздо хуже. Да, Джо был простоват, необразован и далеко не красавец, зато у него доброе сердце, а чего еще ей оставалось желать? Она была не в том положении, чтобы выбирать. И даже тот факт, что она его не любила и не могла представить, что сможет когда-нибудь испытывать к нему те же чувства, что к Лоуэллу, ее особо не волновал. Этот выбор был продиктован необходимостью, а не ее желанием.

– Предположим, я соглашусь, но что будете вы от этого иметь? – спросила она прямо.

Он покраснел, уловив скрытый подтекст в ее словах, и на миг потерял дар речи, не в силах отвести взгляд от сложенных на коленях мозолистых рук. Этот человек явно не привык обговаривать столь интимные подробности.

– Я возьму лишь то, что вы сами захотите мне дать, – сказал он наконец, поднимая голову и встречаясь с ней взглядом. – Если вы не пожелаете разделить со мной постель, я с уважением отнесусь к вашему решению.

Заглянув ему в глаза, она поняла, что он говорит совершенно искренне.

– Я не могу вам ничего обещать. Почему бы нам просто не попробовать?

– Значит ли это?..

Что-то промелькнуло в его взгляде, и это натолкнуло ее на мысль, что он уже давно положил на нее глаз и только ждал подходящей возможности, которая сейчас подвернулась сама собой.

– Да, я выйду за вас замуж.

С этими словами она поднялась и протянула руку, показывая, что разговор завершен и они только что заключили деловую сделку. Гордость не позволяла ей выразить свою благодарность. Ей было невыносимо от мысли, что он мог подумать, будто делает ей одолжение.

– Следующее за этим воскресенье вас устроит?

С годами она научилась по-своему любить Джо. Он был хорошим мужем, даже лучшим, чем она заслуживала, и предупредительным, хотя и не очень страстным, любовником. Более того, он души не чаял в Люси и дорожил ею, словно она была его плоть и кровь. А что касается Люси, то папа был для нее всем – если бы не он, солнце не садилось бы и не вставало. После того как он уплыл, Люси целыми днями была в подавленном состоянии. Она регулярно писала ему – по крайней мере, одно письмо в неделю – и часто вкладывала в конверт какие-нибудь маленькие напоминания о доме: засушенный цветок, птичье перо или красивую картинку, вырезанную из журнала. В то время как Элеанор сообщала о прохудившемся дымоходе, о побитом дождем саде, о новом пасторе, заменившем ее отца, когда тот вышел на пенсию, и прочих бытовых мелочах, Люси рассказывала, как тосковала из-за отъезда лучшей подруги и о мальчике из школы, в которого тайно влюблена. В конце каждого письма она писала, что считает дни до его возвращения и каждую ночь молится Богу и мистеру Рузвельту, чтобы те оберегали его на войне.

В то утро, когда у них побывал Уильям МакГинти, Элеанор разбудила дочь после его ухода, напевая: «Проснись и пой, соня, завтрак стынет на столе».

Люси села на кровати и принялась протирать глаза.

– Пахнет беконом, – сказала она, вытягивая шею и принюхиваясь. Обычно они ели бекон только по воскресеньям. – У нас что, гости?

У Элеанор потеплело в душе при мысли об Уильяме и неожиданном повороте событий, вызванном несвоевременным появлением Йоши.

– С чего это ты взяла? – ответила она.

– Мне показалось, я слышала голоса.

Люси зевнула и потянулась. Она выглядела такой маленькой и беззащитной в своей ночной рубашке в цветочек, а босые ноги были все в царапинах от постоянной беготни босиком. Элеанор заметила, что шелковистые волосы девочки спутались.

Она попыталась их распутать, не обращая внимания на попытки Люси выскользнуть из ее рук.

– Заходил мужчина, спрашивал про щенков, – сказала Элеанор.

Люси замерла.

– Он собирается купить одного из них? – спросила она с надеждой в голосе. В свои девять лет она уже прекрасно понимала, что с деньгами у них туго. Она повернулась к Элеанор лицом – оно было в виде сердечка, а еще ей достались зеленые глаза Элеанор и темные волосы Лоуэлла.

– Посмотрим. Я сказала ему, чтобы пришел, когда Бель ощенится, – сказала Элеанор. – А теперь давай, одевайся. Нам сегодня еще многое нужно успеть сделать.

Она подняла дочь с постели, но не успела Люси сделать и пары шагов, как тут же, повинуясь мимолетному порыву, Элеанор притянула ее к себе и крепко обняла.

– Это за то, что ты у меня такая умница. И что хранишь нашу тайну. – Она слегка отстранилась и серьезно посмотрела девочке в глаза. – Ты ведь знаешь, что может случиться, если ты кому-нибудь расскажешь?

Люси торжественно кивнула.

– Йоши заберут в нехорошее место, где людей держат взаперти.

– Правильно, – сказала Элеанор.

– Но почему? Ведь он не сделал ничего плохого.

Люси ломала голову над этим вопросом с тех самых пор, как Элеанор рассказала ей о концлагерях, куда сразу после событий в Перл Харбор загнали всех американских японцев, таких как Йоши. Для Люси поверить в то, что президент, которого она боготворила, оказался способным на такую несправедливость, было настолько же сложно, как и в то, что Санта-Клауса не существует.

– Это из-за войны, – мягко объяснила Элеанор, гладя дочь по голове. – Люди боятся всех, кто похож на врага. Они думают, что если посадить всех японцев, то мы будем в безопасности. Но они ошибаются. Вот почему мужчины, в том числе и твой папа, участвуют в этой войне – они хотят избавить мир от подобных предрассудков.

Люси медленно кивнула, ее глаза наполнились слезами.

– Я так хочу, чтобы папа вернулся.

– Я знаю, малыш. Я тоже хочу, – сказала Элеанор.

Но в тот момент она думала не о Джо, а о высоком незнакомце, рано утром переступившем порог ее дома. Уильям МакГинти… Она подозревала, что участие, которое он проявил, имеет гораздо более глубокие корни, чем простое рыцарство. Наверное, он испытывал необходимость как-то самоутвердиться. Но как бы то ни было, судьба свела их вместе. После бесконечных попыток держаться, испытывая материальные затруднения, без мужа в доме, к которым добавилось еще постоянное беспокойство о том, что ее тайна выплывет наружу, было огромным облегчением узнать, что появился человек, который разделит с ней эту ношу.

Уильяму Гинти и самому довелось хлебнуть фунт лиха. Во время Великой депрессии его родители потеряли почти все, что имели. Некогда процветающий текстильный бизнес отца провалился, и банк конфисковал их двухэтажный кирпичный дом в Омахе. Из вещей у них осталась только одежда, в которую они были одеты, да и еще кое-какие мелочи. Семье не оставалось ничего другого, как переехать к сестре матери, которая жила с мужем в МакКреди Спрингс, штат Орегон. Население городка исчислялось сотнями, и основным источником дохода местных жителей был кукурузный самогон. Его тетя Лилиан работала медсестрой врачебного кабинета, а дядя Рипли, или просто дядюшка Рип, наладил небольшое дело по поставке сантехдеталей, – это были хорошие, работящие люди, но с деньгами у них обстояло ненамного лучше. Бизнес дядюшки Рипа едва держался на плаву, а вся зарплата тети Лилиан уходила на аренду двухкомнатного дома. Родители Уильяма и три его сестры занимали одну из комнат, а Уильям с братом спали на диване в гостиной.

Братьев всегда связывали тесные отношения, а учитывая стесненные условия проживания плюс тот факт, что родители с головой окунулись в поиски работы и совсем не уделяли им внимания, мальчики и вовсе стали не разлей вода. Уильям, которому уже исполнилось четырнадцать, взял на себя обучение одиннадцатилетнего братишки Стю всем премудростям таких истинно мужских занятий, как кервбол и стрельба по консервным банкам из «воздушного» пистолета.

Вскоре Уильям «дорос» до старой малокалиберной винтовки дядюшки Рипа. Когда дядя взял его с собой на охоту, то оказалось, что Уильям стреляет по мелким зверькам не хуже, чем по консервным банкам. С той лишь разницей, что он не получал удовольствия от убийства животных, а только лишь добывал пропитание. Но с таким количеством голодных ртов, которые нужно было прокормить, он не мог позволить себе быть «слабаком», как говорил дядя, обычно сопровождая свои слова смачным плевком.

Однажды, когда Уильям красовался перед братом, стреляя из винтовки по банкам из-под колы, выстроенным в ряд вдоль забора, пуля срикошетила и попала Стю в плечо. Стю рухнул на землю, из раны сочилась кровь, которая насквозь пропитала рукав рубашки. На одно кошмарное мгновение Уильяму показалось, что он мертв.

В панике он упал на колени рядом с братом, сорвал с себя рубашку и прижал ее к ране.

– О боже, Стю… Пожалуйста, скажи же что-нибудь! Скажи, что ты в порядке!

Стю открыл глаза и вымученно улыбнулся.

– Отличный выстрел, – с трудом произнес он.

К тому времени как Уильям отчасти дотащил, отчасти донес на руках Стю до дома, брат снова потерял сознание. Вызвали доктора, у которого работала тетя Лилиан. Обследование показало, что пострадали только мягкие ткани, а жизненно важные органы не задеты, и пулю вытащили. Все вздохнули с облегчением, когда доктор объявил, что мальчик выживет и будет как новенький.

Через два дня у него началось заражение. В те времена достать пенициллин было не так-то просто, особенно в таких отдаленных местах, как это. Все, что они могли, – это делать припарки и надеяться на лучшее. Но Стю становилось только хуже, у него началась горячка, а рука распухла, как пасхальный окорок. На протяжении этого сурового испытания Уильям, винивший себя во всем, практически не отходил от постели брата, моля Бога забрать его вместо Стю, если до этого дойдет.

Но Господь либо не услышал его молитвы, либо у него были другие планы относительно Уильяма. Утром четвертого дня, как Стю находился в забытьи, Уильям прикорнул в кресле у постели брата, а когда проснулся, тот был уже мертв. Его родители и сестры, дядя с тетей – все столпились вокруг. Мать, не помня себя от горя, безутешно рыдала, а сестры жались к ней, пряча лица в подоле ее юбки.

Но Уильям отказывался в это верить:

– Нет!

Он вскочил и принялся трясти безжизненное тело брата, как делал это по утрам, когда Стю притворялся, что спит.

– Стю! – рыдал он, теряя разум от горя. – Что же ты, давай, это уже не смешно! Ты так всех напугал! Прекрати сейчас же. Я серьезно, Стю. Если ты сейчас же не поднимешься с кровати, то я… то я…

– Довольно, сынок.

Тяжелая рука опустилась на его плечо. Подняв голову, Уильям увидел устремленный на себя взгляд и мрачное, неумолимое лицо отца. Оно запомнилось Уильяму и по сей день, намертво засело в его памяти. Отец ни словом не упрекнул его ни тогда, ни потом, однако ни у кого не оставалось сомнений, что это он виноват во всем. И даже если родители смогут его простить, Уильям знал, что сам он не простит себя никогда.

В тот миг он поклялся никогда больше не брать в руки оружие, и все эти годы держал клятву. До недавних пор это не требовало от него никаких особых жертв, однако началась война, и его стали обуревать двойственные чувства. Память о Стю смешивалась с чувством вины за то, что он не может воевать за свою страну.

Но дело было не только в нем. Марта в Перл Харбор потеряла своего любимого младшего брата, и теперь ее патриотическое рвение достигло небывалых высот. Ей было больно смотреть, как мужчины переодеваются в форму, в то время как ее муж прохлаждается в тылу. Он знал, что она пытается побороть в себе это чувство, понимая, что его вины здесь нет, но в глубине души жена стыдилась его. В результате ему стало сложно находиться рядом с ней, и он каждый день искал малейший повод сбежать из дома. Так было и в то утро, когда он вызвался отвезти Дэнни в палаточный городок скаутов, где тот должен был провести выходные.

Теперь Уильям вел «паккард» по разбитой грунтовой дороге по направлению к бухте. Он представил, как бы Марта отнеслась к тому, что он помогает скрываться японскому мальчишке, который, по ее мнению, вполне мог оказаться вражеским шпионом. Он ни капли не сожалел о том, что вызвался помочь. Да и как он мог жалеть, ведь это был действительно стоящий поступок. Но он не мог не думать о том, что тем самым подставляет не только себя.

Она имеет право знать.Но при этом он не представлял, как расскажет Марте об Элеанор Стайлз и о странном происшествии в ее доме. Марта просто не поймет, почему он сразу не сообщил обо всем властям. А если он не мог довериться собственной жене, то что уж тогда говорить об их браке?

Марту нельзя было назвать плохой женой. Она была энергичной, смышленой и редко отказывала ему в постели. Но в последнее время он стал замечать, что сердцем она не с ним. Она была целиком поглощена военными событиями, рассылала облигации и организовывала митинги, и это занимало все ее мысли, не оставляя места ни для чего другого, разве что для Дэнни. Словно своей чересчур активной демонстрацией патриотического рвения она старалась искупить то, что ее муж не на войне. В мире цвета хаки единственной формой Уильяма были его покрытые пятнами краски рубашки, а все его участие в деле войны ограничивалось рисованием для госдепартамента США плакатов, призывающих покупать облигации военного займа.

Заехав во двор и заглушив двигатель, он несколько минут сидел в машине, любуясь открывающимся внизу видом на залив. Прилив сошел, обнажив блестящую серую поверхность берега, усеянную стойками, на которых Дитс закреплял свои садки для устриц. Они вот уже несколько месяцев лежали нетронутыми, напоминая о том, что их владелец, как и многие другие, воевал сейчас за океаном. А в таком тихом и мирном месте, как это, война могла казаться лишь далеким отголоском.

В открытом море моряки забрасывали сети, а над их головами реяли чайки, при виде рыбы камнем падающие вниз. «Если погода продержится, – подумал он, – можно будет поставить мольберт на улице». Зимой, когда солнце стояло низко над землей, на их дом практически все время падала тень от ближайших холмов. Но в это время года яркие лучи утреннего солнца разлились по окрестностям, позволяя уловить все богатство и насыщенность оттенков.

Он выбрался из машины и направился к дому. В окно он увидел Марту, занятую полировкой шкафа, где стоял их лучший фарфоровый сервиз. Ее соломенного цвета волосы были заколоты сзади, но пара прядей все же выбилась на лоб и подпрыгивала при каждом энергичном взмахе тряпкой. Она сосредоточенно хмурилась, как, впрочем, и при выполнении любой другой работы, словно сколько ни натирай, а желаемого результата все равно не получишь.

Подойдя ближе, он понял, что на этот раз ее мысли заняты чем-то другим.

– Извини, я задержался, – сказал он.

От нее пахло лимонным маслом и духами – какой-то цветочный запах, который напоминал ему пакетики саше, разложенные по ящикам.

– Я заезжал в одно место узнать насчет щенков.

Казалось, она слишком занята, чтобы как-то отреагировать на его слова, хотя совсем недавно они бурно спорили по поводу того, достаточно ли Дэнни взрослый, чтобы взять на себя ответственность за собаку.

– Ты видел газету? – спросила она, выпрямившись и тыльной стороной ладони убирая прядь со лба.

– Нет, а что? – спросил он.

Она схватила утренний выпуск Бэлл Харбор «Сэнтинел», который доставили, вероятно, пока его не было, и принялась размахивать им у Уильяма перед носом.

– Генерал Уэйнрайт капитулировал! [12]12
  Уэйнрайт, Джонатан Мэйхью, генерал. Вместе с Д. Макартуром руководил обороной Филиппин во время Второй мировой войны. В марте 1942 после перевода Макартура в Австралию возглавил оборону блокированного архипелага, в практически безвыходной ситуации проявил мужество перед лицом превосходящих сил противника. 6 мая 1942 после падения Батаана на Филиппинах попал в плен к японцам и до августа 1945 содержался в лагере военнопленных, где подвергался пыткам. По возвращении в США был встречен как герой: получил звание четырехзвездного генерала и был награжден Почетной медалью Конгресса.


[Закрыть]

– Господи, спаси нас…

Он мрачно уставился на заголовки, объявляющие о поражении на острове Коррегидор [13]13
  Коррегидор служил одной из важных защит гавани Манилы и был последним местом, которое попало в руки японцев во время Второй мировой войны.


[Закрыть].

– Ты понимаешь, чтоэто означает?

– То, что еще тысяча наших ребят теперь стала военнопленными, – пробегая глазами газетные строчки, сказал Уильям упавшим голосом.

– Это само собой, – сказала она, нетерпеливо махнув рукой. – Но это также означает, что японцы могут победить. Теперь их уже ничего не остановит. Мы едва держимся за Мидуэй. Честное слово, все подумают, что Макартур просто бездействует!

– Уверен, он делает все возможное.

Она уставилась на него так, словно они с Макартуром сговорились, но потом со вздохом уступила:

– Думаю, ты прав. Просто порой я чувствую себя такой беспомощной.

А по виду и не скажешь. В девять утра она уже была тщательно накрашена, а платье выгодно подчеркивало все достоинства ее изящной фигурки. Такого понятия, как халат или тапочки, для Марты МакГинти попросту не существовало. Даже будучи в доме одна, она всегда выглядела идеально, словно с минуты на минуту ожидала прихода гостей. Он должен был бы восхищаться ею, но вместо этого поймал себя на мысли об Элеанор Стайлз, о том, с каким мягким шорохом скользят ее ноги в тапочках по вытертому линолеуму кухни, и о лучике солнца, который заблудился в ее растрепанных после сна волосах цвета осенней листвы.

– Ты делаешь все, что можешь, – напомнил он жене.

– Какая польза от того, что я распространяю военные облигации или организовываю движение по сбору металлолома, если весь мир охвачен пламенем? – воскликнула она, и ее миловидное личико вспыхнуло от негодования. – Клянусь, будь я мужчиной… – Она оборвала себя на полуслове. – А впрочем, неважно. Ты, наверное, голоден… Тебя не было несколько часов.Давай я приготовлю завтрак.

– Спасибо, я позавтракал.

– Я думала, ты собирался только завезти Дэнни, – сказала она, недоуменно прищурившись.

Уильям еще раз вступил в схватку с собственной совестью, размышляя, стоит ли доверить жене тайну Элеанор. А ведь когда-то у них не было друг от друга секретов.

– Я говорил тебе, что зашел спросить по поводу собаки. Знаешь дом внизу по улице, недалеко от дома старого Уэйнрайта? На нем еще висит объявление. Хозяйка пригласила меня на чашечку кофе, а потом и накормила. И еще она кое-что дала мне с собой. – Он протянул ей пакет с яйцами. – В общем, она сказала, что сообщит через пару недель.

– Сообщит о чем? – переспросила Марта рассеянно, снова возвращаясь к своему занятию.

– О щенке, – сказал он с ноткой раздражения в голосе. – Я сказал ей, что мы хотели бы получить его ко дню рождения Дэнни.

Марта поджала губы и покачала головой.

– Уил, вы что, смерти моей хотите? Как будто мне больше заняться нечем, кроме как за щенком убирать! Нет, и не надо на меня так смотреть. Ты сам прекрасно знаешь, на чьи плечи все это ляжет.

– Это будет входить в обязанности Дэнни, я прослежу, – сказал Уильям.

– Хорошо, я подумаю, – сказала она, но по тону было ясно, что свое решение она менять не собирается.

– Он у нас славный мальчик. И просит не так уж и много. – Уильям решил настоять на своем. Обычно он уступал ей, не желая ввязываться в скандал, но в этот раз не собирался сдаваться.

Она со вздохом сказала:

– Похоже, мне не остается выбора, да? Двое против одного.

– Вот в чем прелесть демократии, – улыбнулся он и игриво потянул за завязки на ее переднике.

Ее взгляд потеплел, и он на миг снова увидел в ней женщину, на которой женился, за которой так рьяно ухаживал в Париже. Он тогда учился в Сорбонне, а она была гувернанткой в весьма состоятельной семье.

Он уже направлялся в мастерскую, когда она сказала:

– Я скоро поеду в город, надо забрать брошюры для движения по сдаче крови. Тебе что-нибудь нужно?

Он на секунду задумался, потом отрицательно покачал головой.