Текст книги "Леди в красном"
Автор книги: Эйлин Гудж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
1
Наши дни
На пристани паром встречал пес, черный, с белыми лапами и белой «манишкой» на груди. Он напомнил Колину английского дворецкого, приветствующего гостей, которые прибыли в поместье лорда на уикенд поохотиться на куропаток. Бордерколли. Судя по всему, собака была именно этой породы, которая встречается чаще на фермах по разведению овец, нежели на тихоокеанском северо-западе. И тем не менее пес, освещаемый лучами закатного солнца, которые касались выжженного солнцем асфальта, прекрасно вписывался в обстановку.
– Пес старого МакГинти, – словно в ответ на мысли Колина, произнес чей-то голос.
Колин повернулся. Рядом с ним стоял уже далеко не молодой мужчина со слезящимися глазами и развевающимися на ветру редкими седыми волосами.
– Художника МакГинти? – уточнил Колин.
Мужчина, заметно помрачнев, кивнул.
– Печально, что его не стало. Об этом объявляли в новостях. Все здесь знали его как старину МакГинти. Знали его и пса. Они были неразлучны. – Он покачал головой, взглядом указывая на колли. – Бедняга… Каждый день, в дождь и в жару, он встречает рейс 16.40 из Анакорта.
Видимо, Колин выглядел немного озадаченным, поэтому мужчина пояснил:
– Старик ездил на большую землю раз в месяц или около того. И всегда возвращался одним и тем же паромом. А в тот раз не вернулся. И тогда мы поняли, что что-то случилось. Только смерть могла разлучить его с псом.
«Бедный Дики…» Колин едва не произнес это вслух, но спохватился, что пес не может быть собакой из его детства. К тому же это только подогрело бы любопытство попутчика, в котором Колин сразу же распознал местного сплетника. Он пока не был готов к тому, чтобы всему острову стало известно о цели его приезда. Если кто-то его здесь и вспомнит, то только как мальчишку, который каждое лето приезжал навестить дедушку. Они никогда не признают в высоком, темноволосом, с ранней сединой серьезного вида мужчине того непоседливого быстроногого мальчишку. Вот разве что печальные складки, что залегли в уголках глаз и рта, делали его похожим на деда – человека, известного всем как «старина МакГинти».
– И кто теперь приглядывает за псом?
– Соседи, живущие выше по улице, забрали его к себе. – При этом у мужчины было такое гордое выражение лица, словно он хотел сказать: «Мы своих не бросаем». – Но кормить животное и быть его владельцем – разные вещи. У этого пса может быть только один хозяин.
И он указал пальцем на колли, который как раз приподнялся. Собака навострила уши и повела носом в предвкушении приезда хозяина.
Мужчина попрощался и смешался с потоком пассажиров, двигающихся к трапу, но Колин, занятый своими мыслями, ограничился лишь кивком. Он остался на верхней палубе, не торопясь высаживаться на берег, а поток тем временем превратился в струйку из отставших от толпы пассажиров. В воздухе уже веяло осенней прохладой, но в голове его роились летние воспоминания из далекого детства. Он стоял, прислонившись к перилам и вглядываясь в берег. Пронизывающий ветер со стороны залива норовил залезть ему за поднятый воротник.
Прошло больше десяти лет с тех пор, как он в последний раз приезжал сюда, но за это время здесь мало что изменилось. Бэл Харбор остался таким же, каким Колин его помнил, – с живописной, словно с открытки, бухтой и причудливыми старомодными зданиями прошлого века, выстроившимися вдоль береговой линии. В основном это были лавки и закусочные, такие как «Ржавый якорь» с ржавым же якорем на фасаде, куда дедушка водил его по воскресеньям есть рыбу с жареной картошкой, и сувенирная лавка со всякой всячиной, способной увлечь мальчишку. Выше по склону холма за деловыми постройками шли частные дома и фермы. На следующем ярусе – вечнозеленые лесополосы, которые устремлялись к самой высокой точке острова, горе Независимости. Сейчас, в середине октября, ее вершина была покрыта снегом, словно присыпкой из сахара. Эта картина навеяла на Колина воспоминания о том, как однажды он гостил здесь на Рождество и дедушка возил его на своем «виллисе» на самый верх. Как поразили его, городского жителя, привыкшего к снегоочистителям и грязному месиву под ногами, эти белоснежные нетронутые просторы!
– Раньше я возил сюда твоего отца, – сказал Уильям. – Он тебе когда-нибудь об этом рассказывал?
– Он нечасто об этом говорит.
Колин остро чувствовал всю неловкость момента. В то время ему было четырнадцать, голос ломался, да и во всем теле происходили постоянные перемены.
– Другого я от него и не ожидал.
Уильям смотрел вдаль с видом печального смирения. Слышался только скрип снега под ногами и хлопанье крыльев кардинала, слетевшего с ветвей ближайшего тсуга [3]3
Американское хвойное дерево.
[Закрыть].
Дедушка часто так замолкал. Это молчание было его неотъемлемой частью, как копна седых волос на голове или застарелая травма ноги, из-за которой он стал хромать. И все же оно редко бывало напряженным, даже когда Колин ощущал скрытую под ним тоску. Это молчание было сродни шуму ветра, заблудившегося в кронах деревьев здесь, на холодной горной вершине, – такое же одинокое и одновременно умиротворяющее.
Шли годы, однако воспоминания о тех летних днях были отчетливее, чем события недавнего времени. Память рисовала в его воображении деда, склонившегося к мольберту, Дики, свернувшегося калачиком у его ног, и мальчишку с биноклем, который, едва завидев кита, скользил по скале к пещере. Любой другой на его месте тосковал бы по дому или по обществу сверстников, но для Колина лето было долгожданной передышкой. Только здесь он испытывал ни на что не похожее чувство свободы, не известное ему прежде и уже не пережитое впоследствии. Бывало, дед надолго запирался в студии, и тогда Колин мог делать все, что заблагорассудится. Для мальчишки, вырвавшегося за пределы городского дома в Квинсе, где внешний мир состоял из клочка чахлой травы на заднем дворе, лучшего не надо было и желать. Грэйс Айленд со всеми его бухточками и расщелинами ложился волшебным ковром у его ног. Этими долгими летними днями дома он почти не появлялся.
Но это было раньше. До того как мир, в буквальном смысле этого слова, встал с ног на голову.
Сознание Колина сжалось от одной лишь мысли об этом. Холод, казалось, пробирал до костей. Сама мысль о том, что здесь можно будет укрыться от прошлого, внезапно показалась ему абсурдной. Ничто не уносит так далеко, как бутылка под рукой, на дне которой можно утопить все печали.
Последний сигнал по громкоговорителю вернул его в настоящее, и он наконец зашел внутрь и спустился по лестнице. Он высаживался на берег в числе последних. Когда он вышел на пешеходную дорожку вдоль погрузочного трапа, по которому вереница машин выезжала на улицу, его внимание привлекла женщина, идущая впереди. Худая, темноволосая, примерно его возраста – около сорока. Она с таким сосредоточенным лицом катила чемодан на колесиках, что, казалось, не замечала ничего вокруг. Ее лицо показалось Колину смутно знакомым, но он не мог вспомнить, где ее видел. Приходилось ли им встречаться на острове? Или она просто напомнила ему кого-то? В последнее время каждая женщина, хоть отдаленно похожая на Надин, вызывала мучительный спазм узнавания, навевала тоску.
Мысль, которая ранее пыталась выбиться наружу – фрагмент прошлого, который он хотел поскорее забыть, – всплыла в сознании с такой пугающей внезапностью, что Колину пришлось приостановиться и перевести дух. Он пошатнулся, и дело было не только в покачивающемся из стороны в сторону трапе. А вдруг он обнаружит, что проделал весь этот путь лишь для того, чтобы убедиться: от своих демонов не сбежать?
Когда он наконец догнал женщину, она, судя по всему, тоже боролась с какой-то невидимой силой. Она стояла подбоченившись и пристально изучала зону ожидания прибывающих. У нее был крайне встревоженный, взвинченный вид человека, не до конца решившего, как лучше себя вести. Шерстяное пальто до пят, по всей вероятности приобретенное на распродаже, и дешевый чемодан из «кожзама» не соответствовали ее изысканной, хотя и немного потертой внешности. Наметанный взгляд адвоката, приученного различать такие важные детали, тут же определил бы, что незнакомка принадлежит к высшему обществу, но сейчас для нее настали не лучшие времена.
Колин остановился рядом и вежливо поинтересовался:
– Вы здесь впервые?
Вообще-то он не привык завязывать разговор с незнакомыми людьми, но в ней было что-то такое, что его привлекло. Несмотря на то что ее светло-русые волосы были стянуты в хвост, а на лице не было и грамма косметики, кроме разве что помады, он сумел разглядеть, что некогда она была настоящей красавицей. Да и сейчас она отличалась какой-то особой суровой красотой, закаленной в жизненных невзгодах, как гранитная вершина под действием стихий. В ее далеко посаженных глазах неопределенного серо-зеленого цвета застыла глубокая печаль, а тонкие черты не соответствовали выражению суровой решимости, написанному на лице. Оно говорило не о чрезмерном тщеславии, а скорее о том, что женщина ищет в себе силы сделать следующий шаг.
Она взглянула на него удивленно, почти испуганно, но затем ее взгляд смягчился.
– Нет. Просто я уже давно здесь не была. И до сих пор не могу поверить, что тут почти ничего не изменилось, – ответила она, глядя по сторонам. Она сказала это тоном человека, чья жизнь кардинально изменилась и потому казалось невозможным, что здесь, на острове, все могло остаться по-прежнему.
Ему и самому было хорошо знакомо это чувство. Ее лицо могло быть среди множества других лиц, увиденных им на бесчисленных собраниях общества анонимных алкоголиков. Людей, для которых отчаяние стало образом жизни и которым даже просто приходить сюда стоило невероятных усилий. И все же они как-то умудрялись двигаться вперед. Как и он. Постепенно, маленькими шажками…
– Я приезжал сюда еще в детстве, – заметил он. – Поэтому тоже довольно долго здесь не был.
Она взглянула на небо, где начали сгущаться серые тучи, грозя пролиться дождем.
– Да уж, для туристов сейчас не сезон.
Словно в ответ на ее слова, неподалеку захлопал от сильного порыва ветра плохо закрепленный кусок брезента. Она, вздрогнув от холода, подняла воротник.
– Вообще-то я здесь по делам, – сообщил Колин. – Дела семейные, знаете ли.
– Вы не один такой.
Ее губы тронула улыбка, но глаз она не коснулась. Очевидно, в последнее время женщине нечасто приходилось улыбаться.
– Колин МакГинти.
Он протянул ее руку. Она помедлила, прежде чем ее пожать.
– Эллис, – представилась она, не называя фамилию. Ее узкая рука с длинными тонкими пальцами выглядела очень аристократично и могла бы принадлежать пианистке или балерине, если бы не огрубевшая кожа, говорившая о тяжелом труде.
– Вас кто-нибудь встречает?
Он подумал, что если у нее на острове семья, то этого следовало бы ожидать.
– Нет, – ответила она просто, без каких-либо пояснений.
– Я бы с удовольствием предложил вас подвезти, но пока никого не вижу, – сказал Колин, разглядывая машины, стоящие у обочины, в поисках белого «Шеви субурбан». На нем должен был приехать Кларк Финдлэй, адвокат дедушки.
– Спасибо, но мне недалеко. – Буквально сразу, казалось, успев полностью забыть о его существовании, она расправила плечи и поставила чемодан на колесики. – Думаю, мне пора. Рада была познакомиться. Приятного пребывания здесь.
Глядя вслед удаляющейся фигуре, он продолжал думать о ней. Может, она в чем-то оступилась? Увлеклась плохим парнем? Или просто чрезмерно увлеклась, как это произошло с ним? Но прежде чем Колин смог развить эту мысль, женщина повернула за угол и скрылась из виду.
Он закинул рюкзак на плечо. И в тот же момент наткнулся взглядом на колли. Пес стоял в шести футах от него, и во взгляде его умных карих глаз, устремленных на Колина, сквозило любопытство, смешанное с осторожностью.
Колин присел на корточки и протянул руку.
– Вот, дружище. Все в порядке. Я не кусаюсь.
Пес, а это был именно кобель, подошел ближе. Несмотря на внешнюю ухоженность, он был довольно пугливым, как и все домашние любимцы, предоставленные самим себе. Прошла целая минута или около того, прежде чем он приблизился достаточно, чтобы осторожно обнюхать человека.
– Хороший пес! – сказал Колин ободряюще. – Вот видишь, совсем не страшно.
И он потрепал Дики по голове. Мысленно он уже окрестил его Дики. Голова пса была черной, за исключением разве что слегка загнутых кончиков ушей и белых пятен вокруг глаз и по обеим сторонам носа. Пес позволил ему это сделать, но было очевидно, что он терпел такое обращение только из вежливости. Либо он решил, что Колин может знать что-то о местонахождении его хозяина. Но когда стало ясно, что от Колина толку мало, пес попятился и сел, взирая на него почти с укором.
Колин поднялся.
– Я бы взял тебя с собой, но, по-моему, ты и так знаешь дорогу.
Пес поднял голову и уставился на Колина, словно понимал, о чем тот говорит. Сколько еще он будет ждать умершего хозяина? От этой мысли у Колина болезненно сжалось сердце. Но лучше уж так, чем утратив надежду. Всякий раз, когда он видел во сне Надин, чья улыбка была такой же широкой и лучезарной, как мир, в котором она жила, – мир, где в каждом человеке было что-то хорошее, а плохие вещи носили серый оттенок, – он неизменно просыпался со щемящим чувством утраты, зная, что воспоминания – это единственное, что от нее осталось.
Он подождал еще пару минут, но внедорожник Финдлэя все не появлялся. Колин порылся в кармане и достал клочок бумаги, на котором был записан телефон адвоката, однако оказалось, что его сотовый здесь «не берет». Тогда он отправился на поиски таксофона, но так и не смог его обнаружить. Отсутствие на Грэйс Айленде благ цивилизации казалось тайным сговором, мягким намеком на то, что пора бы сбавить обороты и никуда не спешить. Здесь каждый живет в своем ритме, и с теми, к кому вы так и не смогли дозвониться, вы рано или поздно столкнетесь.
Адвокат его деда не стал исключением. Спустя несколько секунд к обочине подъехал некогда белый, а сейчас заляпанный грязью «Субурбан». Сидящий за рулем мужчина весьма не адвокатской наружности, в рыбацкой шляпе, высунул голову в окно.
– Вы, наверное, Колин? – спросил он с улыбкой. – Запрыгивайте.
Колин забрался на пассажирское сиденье.
– Спасибо, что встретили.
Он протянул руку. Рукопожатие вышло крепким, сухим. Кларку Финдлэю на вид можно было дать около сорока.
– Без проблем. Извините за опоздание. – Адвокат сказал это без смущения, словно опоздание было мелочью. – Я застрял в офисе. Это все миссис Брунелли. Пару месяцев назад ее муж Фрэнк скончался. Она так одинока и любит общение. Было бы жестоко не дать ей выговориться. Как поездка?
– Долгая, – ответил Колин, устало улыбаясь. Рейс в аэропорту задержали, и ему пришлось провести ночь в Сиэтле, после чего была четырехчасовая переправа на пароме на Грэйс Айленд.
– Это и все, что у вас с собой? – Финдлэй указал на рюкзак, который Колин забросил на заднее сиденье.
– Я путешествую налегке, – сказал он.
– Умный человек, сразу видно. В любом случае, много здесь не понадобится. Смена одежды, теплая куртка, сапоги… Пожалуй, это и все.
Как будто Колину необходимо было напоминать об островном дресс-коде, а точнее – о его отсутствии!
– Конечно, это зависит от того, сколько вы планируете здесь проторчать.
Финдлэй окинул его пытливым взглядом и присоединился к потоку транспорта.
Колин не ответил. Он знал о своих планах не больше Финдлэя.
Они выехали из Харбор и стали взбираться на Крествью. На вершине находилась усадьба в стиле королевы Анны, которая некогда была домом судостроительного магната Генри Уайта, а сейчас превратилась в гостиницу, предоставляющую номера с завтраком. И хотя за долгие годы здание успело поменять множество владельцев, в городе оно было известно как дом Уайтов. Оно так же прочно закрепилось на местном небосклоне, как и слухи, ходившие о его первых владельцах, в частности о сыне Генри, Лоуэлле. Глядя на свет в окнах и фасад в сказочных огнях, которые гостеприимно светились в сгущающихся сумерках, Колин подумал, не лучше ли было остановиться там, а не в холодном доме с закрытыми ставнями, где будет явственно ощущаться присутствие деда.
На вершине холма Финдлэй повернул налево и направился в сторону Шипс Бэй.
– Я попросил Эдну хорошенько прибрать в доме, – сказал он, имея в виду жену смотрителя Орина Рэйберна. – Он в отменном состоянии. Если не считать повреждений от последней грозы: слетевшая с крыши черепица и пара-тройка поваленных деревьев… Но Орин уже успел обо всем позаботиться. Похоже, Рэйберну не терпится узнать, планируете ли вы оставить место за ним, после того как все утрясется. – Финдлэй имел в виду то, что срок утверждения завещания уже подходил к концу. – Вы так и не сообщили, собираетесь ли продавать дом.
– Я пока не решил, – ответил Колин.
– На всякий случай хочу вам сказать, что за последние несколько лет цены на имущество значительно подскочили. Участок береговой линии площадью пятнадцать акров может поставить человека на ноги, обеспечить ему безбедную жизнь, – заметил адвокат.
– Либо эту жизнь спасти, – сказал Колин еле слышно.
Эта мысль зрела у него в голове с тех пор, как он узнал о наследстве. Большая часть имущества отошла его отцу, хотя Дэниел даже не присутствовал на похоронах. (Справедливости ради следует отметить, что Колина там тоже не было, но это уже совсем другая история). Дом и земля, на которой он был построен, отходили Колину, и лишь малая часть причиталась его брату Патрику. Колин волен был распоряжаться своей долей как ему заблагорассудится. Но он подозревал, что главной причиной, почему старик решил оставить все ему, было то, что он единственный из их семьи мог извлечь из этого максимальную пользу. Причем речь шла не о деньгах.
И хотя Колин последние несколько лет не поддерживал связь не только с Уильямом, но и со всем окружающим миром – он затерялся в лабиринтах отчаяния, да так, что стал чужим самому себе, – казалось, дед всегда знал о его потребностях. Впрочем, так было и много лет назад, когда Колин, целиком поглощенный колледжем, девушками и эгоистичными заботами, присущими молодому человеку, перестал регулярно к нему наведываться. Тогда Уильям отнесся к этому с пониманием. Он ни разу не заставил Колина почувствовать себя виноватым. Вместо этого дед всячески поощрял его «выход в свет», хотел, чтобы он нашел себя. Когда Колин окончил Гаверфорд, Уильям в качестве подарка прислал ему билеты в Грецию, туда и обратно. Прилагающаяся записка гласила: «Молодость одна. Наслаждайся ею, пока можешь». Он словно нутром чуял, чтовскоре должно произойти…
– Я как-то не задумывался о деньгах, – ответил Колин. Однако, если честно, они бы сейчас не помешали. Вот уже пять лет у него не было постоянной работы. Когда-то он был восходящей звездой офиса окружного прокурора Манхэттена, метил на место на самой «верхушке», которое освободится с выходом босса на пенсию, а теперь на его личном счете лежало ровно триста долларов. «Точнее, двести пятьдесят», – поправился он, вычитая сумму, которую снял с текущего счета, чтобы заплатить за паром и ночь в гостинице.
Сейчас он был способен лишь плыть по течению, поэтому обсуждать планы на будущее не имело смысла. Колин смотрел из окна на проносящийся мимо пейзаж в закатных сумерках. Дома, коровники и пастбища отступили перед глубокой, бездонной зеленью елей и тсуг, в гуще которых призрачно белели белоствольные ольхи да то и дело проносились светлым вихрем олени. Затем машина повернула за угол, и они выехали на усыпанную гравием дорогу, которая вилась вдоль залива. Последние огненные лучи закатного солнца пробивались сквозь тучи, оставляя на воде сверкающую дорожку. Колин подумал, что, увидев такое в кино, счел бы это дешевой театральностью, но сейчас на глаза наворачивались слезы. Он успел забыть, как здесь красиво.
Спустя несколько минут они уже сворачивали на грунтовую дорогу, которая поднималась вверх по крутому, заросшему лесом склону, а затем ныряла вниз к лесной просеке. Там стоял дом деда с окнами, выходящими на раскинувшуюся внизу бухточку. Колин выбрался из внедорожника и долго стоял как вкопанный, заново привыкая к этому месту. Крытый дом с увитыми глицинией квадратными колоннами на веранде и дубовой дверью почти не изменился, разве что непогода его потрепала. С тыльной стороны находилась мастерская, в которой дед провел за мольбертом столько часов. На месте грядок с овощами теперь были разбиты клумбы, обнесенные забором, чтобы олень не забрел. Колин вспомнил, что дед, когда не рисовал, с удовольствием занимался садоводством. Он улыбнулся, вспоминая слова Уильяма о том, что посадить семя в землю – самый простой способ добиться результата, и это доказательство того, что все хорошее в жизни чаще всего не требует значительных усилий.
Тропинка бежала вниз по склону, через примятую ветром траву и низкорослый кустарник, к бухте, которую с обеих сторон ограждали отвесные утесы, поэтому к ней нельзя было подобраться иначе как на лодке. Единственными существами, населявшими этот дикий, усыпанный прибитыми к берегу бревнами пляж, были чайки, которые сейчас добывали себе ужин.
Колин указал на блестящую полоску дна, обнажившуюся во время отлива.
– Когда я был маленьким, мужчина, живший выше по дороге, выращивал там устриц. Дед сдавал ему землю в аренду, и за это получал долю с каждого урожая.
Одно воспоминание повлекло за собой другое, да такое отчетливое, что он почти увидел, как мистер Дитс, сидя на песке, чистит для него устрицу, с которой все еще капает морская вода. Тогда он решился съесть ее просто для того, чтобы, вернувшись домой, похвастаться перед Патриком. Но, проглотив, был приятно удивлен. Он никогда прежде не пробовал ничего подобного. Это был вкус самого моря…
– Должно быть, это был Фрэнк Дитс, – заметил Финдлэй. – Он скончался пару лет назад. Рак легких. – Он хлопнул себя по груди. – Я передал участок его племяннице.
– Очень жаль, что его не стало, – сказал Колин. За те несколько раз, что они говорили по телефону в последние годы, дед и словом не обмолвился об этом, и теперь Колин испытал чувство утраты. Мистер Дитс был довольно вздорным стариком, но Колин его любил.
Он стоял и задумчиво смотрел вдаль, наблюдая, как все растворяется в темноте. Наконец Финдлэй нарушил тишину:
– Может, заглянете внутрь?
Можно подумать, Колин нуждался в его советах.
Больше всего ему хотелось остаться одному, но, чтобы не показаться грубым, он, пожав плечами, стал подниматься вместе с Финдлэем по тропинке к дому.
Внутри было довольно чисто и прибрано, но царил дух запустения. Блуждающий по пустым комнатам Колин был сражен стоявшей там тишиной. Гулко скрипели половицы. Из камина, в котором прохладными летними вечерами будет пылать огонь, была выметена вся зола. Сверху лежала кипа пожелтевших от времени газет и стояло ведерко с хворостом для растопки. На кухне тоже было пусто, за исключением разве что кое-каких продуктов, которыми запаслись в ожидании его приезда.
По всему дому на стенах виднелись выгоревшие прямоугольники, следы от висевших там картин. Единственной работой МакГинти, которую не продали вместе с остальными, был портрет над камином. «Женщина в красном» – самая известная вещь деда, которую многие хотели бы заполучить. И хотя Уильям время от времени выставлял ее в музеях, но продавать отказывался категорически и все предложения отклонял.
Колин понимал, почему деду не хотелось с ней расставаться. Это был портрет безымянной женщины в красном ситцевом платье с босыми ногами, которые она поджала под себя. Красота картины поражала его воображение, еще когда он был мальчишкой, и будоражила до сих пор. Было что-то одновременно невинное и соблазнительное в этих босых ступнях, в платье, целомудренно прикрывающем колени. Блестящие каштановые кудри были сколоты на затылке, выбившиеся завитки волос легли на шею. Свет из окна падал на нее сзади, отчего кожа словно сияла, а золотисто-зеленые глаза цвета осенней листвы казались прозрачными и выглядели таинственно-маняще. И даже задумчивое выражение лица с притаившейся в уголках глаз улыбкой наводило на мысль о скрытой глубине.
Однажды Колин спросил о ней деда. Тогда взгляд старика стал каким-то отстраненным, и после затянувшегося молчания он невразумительно ответил:
– Давай отложим это до другого раза, сынок. Почему бы не вернуться к этому разговору, когда ты станешь уже достаточно взрослым, чтобы я смог поведать тебе все за бутылочкой отменного коньяка, который твоя родня присылает мне к каждому Рождеству?
К сожалению, «другой раз» так и не наступил.
Он пытался было расспросить отца, но судя по тому, как портилось настроение Дэниела, едва речь заходила о старике, Колин понял, что лучше эту тему не затрагивать. Он никогда не мог понять, чем вызвано такое отношение отца к Уильяму. Предполагал только, что это как-то связано с разводом дедушки с бабушкой. Колин впервые встретился с дедом, когда ему было девять, а до того он знал его исключительно по поздравительным открыткам, которые Уильям присылал им с Патриком на день рождения и Рождество, всякий раз вкладывая внутрь чек на двадцать долларов. Их мать, будучи итальянкой, считала, что семья – превыше всего, что бы там ни случилось. Она сумела уговорить Дэниела позволить Колину и Патрику съездить на неделю в гости к деду. В конце концов полетел один только Колин, а брат, которому на тот момент уже исполнилось тринадцать и который был звездой сборной малой лиги, отказался. С тех пор так и повелось: Колин каждое лето уезжал к деду и проводил там все больше времени, а Патрик оставался дома, посвящая себя излюбленным занятиям – спорту, девушкам, а позже и автомобилям.
Сейчас, разглядывая портрет, Колин думал об истории, которую Уильям так и не собрался ему поведать… и о той, которую Колин не рассказал деду. Истории о том, как он потерял все и пустился во все тяжкие.
Он перевел взгляд на зеркало на стене, справа от камина, откуда на него глядело унылое лицо – лицо, которое, на первый взгляд, почти не изменилось по сравнению с фотографией в рамке с выпускного в колледже, стоящей на каминной доске. Те же чернильно-синие глаза и римский нос, который он унаследовал от дедушки по маминой линии. И только приглядевшись можно различить линии, которых прежде не было. Улыбка, некогда исполненная радостных надежд и ожиданий, теперь несла печать грусти и сожаления. Он знал, чего ждать: не многообещающего будущего со множеством перспектив, а жизни, в которой единственной вещью, стоящей на его пути к пресловутой пропасти, будет складной стул в комнате отдыха какой-нибудь из церквей или в зале министерства по делам ветеранов, переполненном людьми с такими же проблемами.
Он обернулся и увидел, с каким жадным интересом наблюдает за ним Финдлэй. Жители этого тесного мирка наверняка уже вовсю судачили о возвращении внука старины МакГинти. Но Колина это совершенно не трогало. После порочащих репутацию слухов, которые ходили в офисе окружного прокурора во время его очередного запоя, он был даже рад сплетням такого рода.
– Я все время гадал, кто это такая, – сказал он, снова переводя взгляд на портрет. – Вы случайно не знаете, она местная?
Финдлэй кивнул.
– Ее звали Элеанор Стайлз.
Колин бросил на него быстрый взгляд.
– Вы были с ней знакомы?
– Ну, это громко сказано. Конечно, мне доводилось встречать ее здесь, но она редко куда-нибудь выходила, что неудивительно при больном-то муже, за которым необходим уход. А после она и сама заболела. – Адвокат с сожалением покачал головой. С таким же выражением лица он говорил о смерти Дитса. – Но мой отец помнит времена, когда от нее было не отвести глаз. Самая красивая девушка на острове…
– Она былапрекрасна, – согласился Колин.
– Если верить отцу, в нее была влюблена половина мужчин округа Сан-Хуан. Никто не поверил, когда стало известно, что она вышла замуж за Джо Стайлза. Не то чтобы он был недостаточно хорош, просто не ее поля ягода, если вы понимаете, о чем я. А потом началась война… – Его голос постепенно угасал. – Джо вернулся домой, но так и не стал прежним. Какая-то травма головы. Я уверен, ей тоже пришлось несладко, но она не отходила от мужа до самой его кончины.
– Откуда они с дедушкой знали друг друга?
– Она зарабатывала на жизнь тем, что разводила собак. Колли. Ваш дедушка купил у нее щенка. Думаю, после этого они и сдружились.
Бледные морщинистые щеки адвоката вдруг залил румянец.
– Я не имею в виду, что между ними что-то было, – поспешно добавил он. – Просто… сами понимаете… война. В те дни люди держались настороже.
Финдлэй говорил так, словно эти события далеких лет произошли буквально вчера. Колину на миг показалось, что сейчас в комнату войдет молодой и энергичный Уильям с копной черных как смоль волос на голове, а за ним по пятам будет следовать верный Дики. Шли годы, собаки сменяли одна другую, и все они были породы колли. Каждая из них доживала до глубокой старости, а потом ее хоронили за сараем для дров.
Колин повернулся к Финдлэю:
– Я бы предложил вам выпить, но не знаю, есть ли здесь что-нибудь.
Он осмотрел выступающую часть шкафа, где Уильям, человек непьющий, держал небольшой запас ликера для гостей.
Как Колин и рассчитывал, адвокат понял намек и поспешил откланяться.
– Спасибо, но мне уже пора. Жена вот-вот должна накрыть на стол, и если все успеет остыть, то мне несдобровать. Сами знаете, они такие…
Финдлэй подмигнул: мол, это между нами, мужьями. А потом спохватился, и лицо его из заговорщического стало смущенным.
Колин почувствовал, как рушатся защитные укрепления и его печальную историю снова вытягивают на свет, на всеобщее обозрение. Конечно же, все знают. События одиннадцатого сентября потрясли всех. Люди обсуждали тогда, кого из круга друзей и знакомых коснулась эта трагедия: знакомого одного знакомого, брата соседа по комнате в колледже, дядю бывшего служащего… А на Грэйс Айленде и подавно эта новость разнеслась мгновенно: «Знаете старину МакГинти? Это ужас, что с его внуком приключилось. Он жену потерял. Говорят, она была в первой башне, когда произошло столкновение. Даже пикнуть не успела».
Застарелая боль ржавым гвоздем впилась ему в сердце, но он натянул на лицо улыбку, провожая Финдлэя к двери:
– Еще раз спасибо, что встретили. Я очень признателен вам за помощь.
– Пожалуйста.
Уже у двери Финдлэй протянул Колину ключи от старенького «вольво», принадлежавшего еще Уильяму.
– Последние несколько лет он простоял в гараже. Беда со зрением, сами понимаете. Но мотор до сих пор работает, и я поручил Орину его заправить. Если вам еще что-нибудь понадобится, только скажите. Я подготовлю все необходимые документы на случай, если на этой неделе вы решите заглянуть ко мне в офис.
