Текст книги "Пережитое"

Автор книги: Евгения Гутнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Он умер 27 ноября 1980 года в больнице в страшных мучениях. Похороны были официальные, торжественные, но пустые. Гражданская панихида состоялась в Министерстве просвещения РСФСР. Так как должен был приехать председатель Совета министров РСФСР Соломенцев, то всех присутствовавших до и во время «мероприятия» не подпускали к гробу, держали на почтительном расстоянии. Звучали пустые и равнодушные речи. Мне было очень грустно: ушел старый друг, рядом с которым становилось как-то легче в нашей тяжелой жизни. Сложный и противоречивый, но все же хороший и верный друг. Грустно было и оттого, что рано ушел из жизни человек способный, умный, добрый, но не сумевший реализовать все свои возможности из-за официозных рамок, в которые сам себя добровольно заключил. Во имя чего, не знаю – самоутверждения? Карьеры? Положения или престижа? Жизни в Москве? А в целом – человек, мне казалось, неудавшейся судьбы, испивший всю горечь одиночества и все дурные соблазны власти.

Теперь я часто вспоминаю его, думаю, а что делал бы он в наши дни, как принял бы то, что происходит в нашем обществе после начала перестройки. Боюсь, не принял и не понял бы этого, слишком по-иному был воспитан. А может быть, и принял бы. Ведь он был достаточно умен, чтобы от него не укрылся тот бред, в котором мы жили с конца шестидесятых годов, тот распад, который медленно, но верно происходил в обществе; был достаточно образован, чтобы понимать бесперспективность пути, по которому мы идем. Мне трудно ответить сегодня на эти вопросы.

Однако я снова надолго отвлеклась от моего рассказа. Мне хотелось обрисовать портреты двух моих друзей и коллег – Н.А.Сидоровой и А.И.Данилова – не потому, что они были крупными учеными, хотя каждый из них занял место в науке, но главным образом потому, что они были детьми своего горького времени и отразили в своей судьбе его боль, его милосердие и жестокость, его ценности и слабости.

В памяти многих А.И.Данилов остался суровым ортодоксом, блюстителем догматов и душителем свежей мысли. Тут есть доля истины, так как, будучи марксистом и членом партии, он считал себя обязанным стоять на страже тех идей, которые он воспринял в юности. Обязывало его к этому и положение. При всем том Александр Иванович не умел идти на компромиссы со своей научной совестью, четко, скажем, отграничивая нашу советскую науку от буржуазной, он вместе с тем отдавал должное последней. Сегодня все это кажется анахронизмом, данью тяжелому прошлому. Но, как бы то ни было, А.И.Данилов был одним из честнейших и благороднейших людей, которых я встретила на своем жизненном пути. Мне не просто осудить моих ушедших друзей за их жестокость и нетерпимость. Более того, я убеждена, что мой долг показать и трагичность их судьбы, ее изломы, чего могло бы и не быть, живи мы в другое время. Такие изломы больнее всего сказывались на людях более честных, прямых и несгибаемых, чем на тех, кто легко менял ориентиры в жизни и в науке.

Глава 49. Жизнь в науке (Продолжение)

Вернусь к своему рассказу. Наряду с занятиями историографией, учебником, преподаванием, в конце шестидесятых годов я много занималась вопросами типологии различных процессов применительно к истории средних веков. Новые веяния в нашей науке толкали ко все более сложному, комплексному изучению этой эпохи, что заставляло одним из опорных сделать сравнительно-исторический метод. Уже к середине шестидесятых годов им широко пользовались в изучении раннего средневековья мои коллеги, историки более старшего поколения – А.И.Неусыхин, А.Д.Люблинская, замечательный ученый и мой ровесник ленинградец А.Р.Корсунский, которого я в начале шестидесятых годов привлекла, не без серьезных трудностей, к работе на кафедре, и многие другие. Накопился значительный материал исследований, отчасти обобщенный в ходе специальной научной сессии 1966 года в Москве, мое участие в котором было весьма активным. Работа над учебником тоже толкала меня к наблюдениям сравнительно-исторического характера.

Тем временем приближался 1970 год, когда впервые предполагалось провести Международный конгресс исторических наук (XIII по счету) в Москве, и провести на хорошем уровне. Без всяких усилий с моей стороны мне предложили (тогда председателем Национального комитета историков СССР был Е.М.Жуков) в соавторстве с З.В.Удальцовой сделать на этом конгрессе доклад по проблемам генезиса феодализма в Западной Европе. Я немало удивилась как самому предложению, так и соавтору. Зина Удальцова (Зинаида Владимировна) училась на курс младше меня, была, как и я, ученицей Е.А.Косминского, но специализировалась по истории Византии и стала хорошо подготовленным в своей области историком. Мы с ней оставались на «ты» со студенческих лет, но каких-то близких отношений между нами не сложилось. Во-первых, во всем мы были очень разные люди. Очень красивая женщина, она любила блеск, славу, стремилась к карьере, которую и сделала в конечном итоге, получив мировое признание. Я оставалась скромной, добиваясь всего упорным трудом. Во-вторых, наши отношения осложнялись рядом обстоятельств. Зина сначала очень дружила с Н.А.Сидоровой, которая способствовала ее поступлению в Институт истории, и стала работать в ее секторе, но по истории Византии. Вскоре, однако, появился отдельный сектор истории Византии, возглавленный Е.А.Косминским. Зина перешла туда. К тому времени она рассорилась с Н.А.Сидоровой. Обе, властные и самолюбивые, обладали сильным характером, не могли ужиться в одном секторе и находились в очень натянутых отношениях. З.В.Удальцова и ее муж, тоже историк М.А.Алпатов, поддерживали Б.Ф.Поршнева в его часто весьма спорных утверждениях о «революции рабов» при переходе от античности к средневековью, о главенствующей роли классовой борьбы во всем развитии феодального общества. Последний, естественно, был, скажем прямо, не в самых хороших отношениях и с Н.А.Сидоровой, и с С.Д.Сказкиным. Я принадлежала к лагерю Н.А.Сидоровой и поэтому мои отношения с З.В.Удальцовой в ту пору можно охарактеризовать как весьма прохладные.

И вдруг, (мне потом это сделалось понятно) именно З.В.Удальцова предложила меня в соавторы. Почему? Точно не могу сказать и сегодня. Думаю, дело в том, что мои связи с умершей Н.А.Сидоровой стали тогда уже далеким прошлым, я была неамбициозна и покладиста, а вместе с тем зарекомендовала себя как серьезный ученый, в меру разумный и осторожный. Так или иначе выбор пал на меня. И с этого времени началось наше долгое и своеобразное сотрудничество, которое продолжалось, хотя и не всегда гладко, до трагической смерти З.В.Удальцовой в 1988 году. Это была не столько дружба, сколько именно сотрудничество, хотя в отдельные периоды мы дружили, но как-то не до конца.

Над докладом мы работали вместе. Потом многие недруги Зины распространяли слухи, что она лишь подписала текст, написанный мною. Но это неправда. Византийскую часть написала она, западноевропейскую – я, потом совместно редактировали сведенные воедино части доклада, сообща обдумывали введение и заключение. Шлифовали конечный вариант тоже вместе.

Доклад оказался удачным. В центре его была проблема типологии генезиса феодализма. Используя огромную западную и советскую литературу, мы построили схему такой типологии, которая затем широко использовалась в нашей историографии и историографии социалистических стран. На конгрессе наш доклад имел большой успех, по нему в прениях выступили около трехсот ученых. Возникли споры о сущности феодализма, но построенные нами типологические ряды были приняты большинством выступавших, даже из числа представителей западной историографии.

Выступление на конгрессе и его успех сделали мое имя более известным и у нас в стране, и за рубежом. Я как-то сразу стала котироваться выше, чем раньше, среди наших историков. На меня обратили внимание и в Институте всеобщей истории. Вообще, конгресс прошел очень интересно. Иностранным ученым было любопытно побывать в нашей стране, пообщаться с нашими исследователями. Общение иногда оказывалось полезным для обеих сторон, и наши медиевисты в целом показали себя на этом форуме достаточно квалифицированными специалистами и выглядели весьма достойно. Конгрессу в Москве предшествовал Международный конгресс по экономической истории в Ленинграде, который прошел тоже очень интересно и на котором мы, можно сказать, задавали тон.

К сожалению, радость, которую вызывали эти интересные для меня события, была отравлена горечью еще одной тяжелой для меня утраты. В самый канун конгресса скончался мой старый друг и близкий коллега Яков Александрович Левицкий, всегда остававшийся для меня просто Яшей. Наша дружба восходила к довоенному еще времени, к началу нашей аспирантуры на истфаке МГУ. И с тех пор до его смерти в 1970 году, т. е. целых тридцать лет, мы были верными и преданными друзьями. Эти отношения оставались прекрасными тем, что в них не содержалось ни малейшей примеси никакого неравенства в положении, никаких элементов влюбленности, ибо у меня был Эльбрус, с которым в эти годы мы жили очень дружно, у Яши – любимая жена Рина, которой он был бесконечно предан. С ним мы могли откровенно говорить обо всем, понимали друг друга с полуслова и очень слаженно и продуктивно работали вместе. Много часов провели, редактируя наш учебник, пробивая его в издательстве, обсуждая научные и не только научные вопросы. Яша был большим любителем литературы и поэзии, интересным собеседником, остроумным и милым человеком. Мы часто встречались с ним и во внеслужебной обстановке, нередко у Нины Александровны на импровизированных вечерах, иногда у меня, иногда у него, когда он, наконец-то, получил кооперативную квартиру. Очень хороший ученый-исследователь, очень тщательно, прекрасно знающий источники, хорошо подготовленный в политэкономии и марксистской исторической теории, Яша был специалистом по истории английского средневекового города, левеллерского движения в английской революции. Хотя он и написал немного работ, все они отличались очень высоким качеством. Правда, в них не чувствовалось широты исторических обобщений, новых идей, но как труды историка-экспериментатора они были исследованиями очень высокого класса, принесшими ему всеобщее уважение.

Осторожный, вдумчивый, удивительно корректный и в научных выводах, и в полемике, в общении с людьми, в частности и со своими сотрудниками, он оставался легким, приятным человеком, с которым всегда можно было отвести душу. Свойственными ему оптимизмом и бодростью в самых сложных обстоятельствах он заражал и меня, хотя этот оптимизм очень часто и переходил в уныние. Небольшого роста, с тонким, интеллигентным лицом, Яша обладал душевным благородством и рыцарственностью, готовностью встать на защиту друга, особенно женщины. Смерть его, неожиданная и ранняя (в шестьдесят три года), была для меня большим горем. Он умер по дороге в Ригу, куда спешил к своей Рине, чтобы отдохнуть немного перед конгрессом.

После конгресса все пошло своим чередом. К этому времени исторический факультет МГУ переехал из нашего уютного «овощехранилища» на улице Герцена в новое здание на Ленинских горах, построенное специально для гуманитарных факультетов. Мы въехали в него, когда вокруг лежала грязь и не все лестницы были готовы. Здание получилось неуютное, отдавало казармой или даже «смесью казармы с публичным домом», как оценил его один из виднейших наших профессоров Петр Андреевич Зайончковский. Весь дом состоял из коридоров, в которые выходили небольшие (по семнадцать метров) комнаты с низкими потолками и более крупные, сдвоенные (по тридцать пять метров). Нам досталась одна такая большая комната и две маленькие. Позднее мы постепенно их обжили, заставили книжными шкафами, разместили нашу огромную библиотеку, но сначала помещение казалось скучным, пустым и казенным, не хватало милого, старого актового зала, высоких комнат с лепными потолками. Но делать было нечего: приходилось привыкать к новой обстановке.

К этому времени на кафедре произошло много перемен. Вокруг меня возникла целая поросль молодых преподавателей. Некоторые из них были моими учениками, другие – нет, но всех их взяли или оставили на кафедре не без усилий с моей стороны, так как фактически подбор для нас новых кадров входил в сферу моих обязанностей. Много сил положили мы с С.Д.Сказкиным, чтобы оставить на кафедре нашего студента, затем аспиранта Вячеслава Викторовича Самаркина (для меня он навсегда остался Славой). Ученик Неусыхина, специализировавшийся по аграрной истории Италии, он написал очень хорошую диссертацию, проявлял способности к преподаванию. Его, иногороднего, не имевшего ни московской прописки, ни жилплощади, оставить на кафедре было очень трудно. Пришлось несколько раз ходить к ректору и просить его об этом. В последний раз И.Г.Петровский поинтересовался у нас с С.Д.Сказкиным: «Вы ручаетесь, что он будет хорошим и полезным работником для МГУ?» Мы ответили, что можем за это поручиться. Тогда Иван Георгиевич, который очень уважал Сказкина и хорошо относился ко мне, обещал нам сделать все возможное. И сделал. Правда не сразу. Бедному Славе пришлось почти два года жить без постоянной прописки, в общежитии. Но для кафедры он стал хорошим приобретением и быстро вписался в наш коллектив. Судьба его сложилась печально. Слава страдал тяжкой хронической болезнью крови и умер очень рано, в сорок четыре года, от тяжелого инфаркта в 1977 году, только успев получить новую двухкомнатную квартиру и завести семью. Кафедра понесла большую утрату.

Затем, еще в начале шестидесятых годов, я взяла на кафедру Н.А.Хачатурян, ученицу Н.А.Сидоровой, которая после окончания университета несколько лет прожила с мужем-физиком в Дубне, растила дочку. Когда у нас открылась вакансия, С.Д.Сказкин взял ее на должность ассистента. А после смерти Н.А.Сидоровой Нина фактически стала моей ученицей, через несколько лет хорошо защитила кандидатскую диссертацию, выросла в прекрасного преподавателя и сделалась моим большим другом и помощником во всех кафедральных делах. В 1988 году она защитила докторскую диссертацию и теперь занимает одно из ведущих мест на кафедре. Помимо личной дружбы нас связывают с ней и живые научные интересы: мы обе занимаемся историей сословной монархии. Я – английской, она – французской.

Еще до Славы и Нины на кафедре появились два новых преподавателя. В 1962 или 1963 году я пригласила к нам на работу Александра Рафаиловича Корсунского, уже тогда известного как серьезный исследователь по истории раннего средневековья, хотя все время после демобилизации из армии в конце войны он проработал в каком-то техническом вузе, где преподавал общественные дисциплины. Ученик Н.П.Грацианского, прошедший прекрасную школу, Александр Рафаилович был очень вдумчивым, хорошим ученым западного типа, человеком исключительной скромности, всегда державшимся как будто в некоторой рамочке, скупым на слова и строгим в оценках. До него кафедра не имела специалистов по раннему средневековью. Взять его, однако, оказалось очень трудно. Несмотря на то, что Александр Рафаилович прошел войну и был коммунистом, препятствием оказался пятый пункт (он был еврей). К тому же Сапрыкин возражал против его кандидатуры, то ли опасаясь еще одного конкурента, то ли по иным причинам. Не очень хотел брать его и декан факультета И.А.Федосов. Но я проявила большую настойчивость и все же добилась зачисления Корсунского на должность доцента. Очень быстро он завоевал уважение и на кафедре, и на факультете и как-то естественно вошел в коллектив. Работая на кафедре, он создал много ценных научных трудов по истории раннего средневековья, в том числе и раннефеодального государства, а в 1966 году защитил докторскую диссертацию по истории вестготской Испании. Позднее он написал книгу по истории Испании VII–XIII веков[49]49
  Корсунский А. Р. Готская Испания. М., 1969.


[Закрыть], подготовил много хороших специалистов по истории раннего средневековья и, вообще, прибавил немало известности нашей кафедре. К сожалению, умер он тоже сравнительно рано, в 1979 году, когда ему было шестьдесят пять лет, в разгар активной подготовки к XV Международному конгрессу историков в Бухаресте. Он ушел из жизни, не дописав свою часть книги, посвященной истории распада Римской империи, над которой работал в соавторстве с немецким историком Понтером[50]50
  Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств. М., МГУ. 1984.


[Закрыть].

Примерно в одно время с А.Р.Корсунским пришла на кафедру Лидия Михайловна Брагина, моя бывшая дипломница, а затем ученица С.Д.Сказкина, первой у нас обратившаяся к истории культуры итальянского Возрождения. Она провела несколько месяцев в командировке в Италии, откуда привезла много ценных микрофильмов неопубликованных памятников гуманистической мысли, и стала серьезно работать в этой области, через некоторое время перейдя на доцентскую ставку. Сейчас Лидия Михайловна – профессор, имеет много учеников и широко известна как ученый.

Последней, кого я взяла на кафедру, была Софья Леонидовна Плешкова. Несколько лет она работала у нас лаборантом, потом защитила кандидатскую диссертацию о французском дельце XV века Жаке Кере и стала преподавателем. Ко всему сказанному можно добавить, что Сапрыкин в середине шестидесятых годов защитил докторскую диссертацию по истории колонизации Ирландии и получил звание профессора.

Кафедра сложилась сильная, с хорошими традициями серьезных исследований и глубокого преподавания, которые все мы неизменно старалась поддерживать и соблюдать. С.Д.Сказкину к этому времени было уже около восьмидесяти лет, и, конечно, он не мог глубоко входить во все дела кафедры. Но само его присутствие консолидировало наш коллектив, не давало ему рассыпаться. В целом, мы работали дружно и слаженно.

В 1970 году мне исполнилось уже пятьдесят шесть лет. Но я чувствовала себя еще бодрой, активной, с надеждой смотрела вперед. Ведь с возрастом рос и опыт, авторитет, смелость в научных замыслах и их исполнении.

Правда, в конце шестидесятых годов созрело решение уйти с заместительства заведующего кафедрой. Сказывалась усталость от административной суеты, бесконечных собраний и заседаний, на которых я должна была представлять кафедру, от забот с нагрузками и штатами. Да и не хотелось оставаться «вечным заместителем». Надежды же на то, что я когда-нибудь смогу стать заведующей кафедрой, как уже писала, было мало. Освобождение от организационной работы позволяло углубиться в научные исследования. Отказавшись от своего «замства», я предложила на свое место Славу Самаркина, а в 1971 году перешла из университета в Институт всеобщей истории АН СССР.

Глава 50. Уход из университета

Как я могла оставить свой дорогой факультет, где прошла моя юность и где я сложилась как ученый, где все без исключения знали меня и уважали? Причин можно назвать несколько, но все они не искупают моей «измены» старому, милому дому, лишь в какой-то мере объясняя произошедшее. Дело было так. После смерти Яши в Институте всеобщей истории, который тогда возглавлял академик Е.М.Жуков, образовалась вакансия старшего научного сотрудника в секторе истории средних веков и весной 1971 года С.Д.Сказкин предложил мне перейти туда.

Этому предшествовал тяжелый (уже второй по счету) приступ стенокардии, продержавший меня в постели почти два месяца. И вот, когда я была еще больна, С.Д.Сказкин позвонил мне и от имени Е.М.Жукова сделал предложение перейти в Институт всеобщей истории. Я понимала, что это для меня последний шанс попасть туда. Мне казалось, что там у меня будет меньше забот, что я смогу там спокойно писать книги и полностью отдаться научной работе. Во многом, как я очень скоро поняла, это были иллюзии. Я не учла того, как трудно мне будет в пятьдесят семь лет входить в новый коллектив, по-новому строить свою жизнь, не знала многих подводных камней, которые ждут меня там. Ослепленная боязнью расстаться с С.Д.Сказкиным, и, конечно, учитывая состояние своего здоровья после болезни, я после долгих колебаний решилась на смену работы.

Эльбрус, более мудрый и практичный, осторожно отговаривал меня от этого шага. Он твердил мне, что Московский университет есть нечто вечное, твердое и самоценное. Но я не послушала его и настояла на своем. Последствия оказались драматичными. Когда после болезни я подала заявление об уходе новому декану, Ю.С.Кукушкин был поражен и обижен, так как воспринял этот мой шаг как протест против его назначения, состоявшегося накануне, а я и не думала, что это может быть так воспринято, потому что и не собиралась обижаться или протестовать против Юрия Степановича либо самого факта его избрания. И потом, как мне кажется, он никогда не мог мне этого простить. А тогда сказал, что сам этот вопрос не может решить и передаст его на решение ректора И.Г.Петровского.

Я довольно долго ждала решения, но его все не было. Пришлось позвонить секретарю ректора, с которой я была знакома, и она попросила меня зайти к Петровскому по его просьбе. Иван Георгиевич встретил меня очень хорошо и долго, терпеливо убеждал не уходить, говорил, что он всегда рассчитывал на меня как на замену С.Д.Сказкину и что еще не поздно забрать заявление. Мне теперь как-то стыдно вспоминать этот разговор и то, как такой уважаемый мною ученый и человек просил меня не покидать университета. В свое оправдание я сказала ему о своей болезни, о своих накопившихся обидах на факультет, хотя уже тогда понимала, что «обижаться» на университет довольно глупо. В конце этого мучительного для меня разговора И.Г.Петровский сказал: «Я не могу вам запретить перейти в академию, хотя я знаю, что атмосфера для работы там плохая, много склок и сплетен. Так что я прошу вас не бросать университет, остаться хотя бы на почасовой оплате». На это я, конечно, дала согласие. Он подписал мое заявление и вернул его на подпись Кукушкину.

Конкурс в институт прошел для меня не очень хорошо. Я получила много черных шаров – реакция на «чужака», может быть кем-то подогреваемая. Ведь там тоже строились свои планы и расчеты. И там было ясно, что С.Д.Сказкин уйдет с заведования сектором, и там были свои претенденты на это место, видевшие во мне опасного конкурента. И не напрасно. Как я потом узнала, Е.М.Жуков брал меня с таким прицелом, хотя потом ему и не удалось этот план реализовать.

Новый 1971/72 учебный год в университете я начала как почасовик. Наступила новая, институтская полоса моей жизни. Не все сначала шло гладко. Я хорошо знала всех членов нашего сектора, многие из которых были моими учениками, и многих других ученых-медиевистов института, но долго чувствовала себя чужаком, и не вполне желательным.

Бывая в университете, я как бы снова попадала в родной дом. Не только на кафедре, но и на факультете в целом многие жалели о моем уходе. Ко мне то и дело подходили профессора с других кафедр и выражали свое сожаление по поводу принятого мною решения. Это было и приятно, и грустно. И я долго не могла отделаться от чувства, что оторвала от себя что-то очень дорогое и ценное.

Медленно и трудно входила я в новую для меня среду, со своими сложившимися традициями, в которой мне нужно было заново завоевывать авторитет. Не раз жалела я о старом, уютном факультете, где все так знакомо, где все меня знали и уважали.

В этой трудной для меня ситуации немало помогала мне и сглаживала возникающие шероховатости З.В.Удальцова. Она отчасти относилась ко мне как к старой однокашнице, ученице нашего общего учителя. Отчасти видела во мне способного сотрудника, на помощь и знания которого можно опереться в совместной научной работе и в собственном своем продвижении. В отличие от меня Зина стремилась к большой карьере, строила далеко идущие честолюбивые планы, в значительной мере затем осуществившиеся. В этих ее планах в то время играл большую роль не только возглавляемый ею сектор истории Византии, но и Научный совет при Отделении истории, председателем которого был Е.М.Жуков, а она стояла во главе секции этого совета по вопросам генезиса и развития феодализма. На базе секции и совета можно было проводить разного рода научные сессии и конференции всесоюзного масштаба, весьма способствовавшие ее карьере. Я давно, еще не будучи сотрудником института, уже работала в этом совете. Теперь Зина сделала меня своим заместителем и поручала мне многие дела. После успеха нашего совместного доклада на конгрессе она оценила мои научные возможности и постоянно во всех вопросах советовалась со мной. С моим приходом в институт мы работали с ней в тесном контакте и, хотя раньше никогда не дружили, постепенно все более сближались. Работали мы вместе и над учебником, и над «Историей крестьянства». Дальше я еще вернусь к нашим своеобразным отношениям, а сейчас несколько слов скажу о моих дальнейших связях с университетом.

В 1973 году умер С.Д.Сказкин. Как я уже писала, его место на кафедре занял А.И.Данилов. Вскоре после этого он как-то сказал мне, что я работаю на почасовой оплате, получаю мало и что, по его мнению, будет справедливее, если я перейду на полставки по совместительству. Подумав, я согласилась и таким образом снова вернулась на истфак в качестве полноправного члена кафедры. Дело было не только в деньгах, но и в том, что я оставалась профессором Московского университета, а главное, вела там все время аспирантов.