Текст книги "Замуж за первого встречного или невеста с сюрпризом (СИ)"

Автор книги: Евгения Стасина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава сорок пятая

Стеша

– Я свою работу ни на что не променяю. Такого начальника еще поискать! – пухленькая брюнетка лет тридцати пяти с аппетитом поедает тарталетки, до того активно работая челюстью, что будь на ее месте я, мои щеки наверняка свело бы судорогой. – Это ж не мужик, это клад! Так что я вам, Стефания даже завидую. Только не подумайте чего дурного, у меня муж и двое детей.

Марина смеется, с опозданием поднося к розовым губам салфетку, и стоит недожеванному кусочку красной рыбы приземлиться на ножку моего бокала, хохочет еще заливистей. Господи, я здесь умру! Мало того, что никакого обещанного дыма и кромешной темноты, так еще и отсутствие всякой культуры питания у гостей!

– Прости, – хорошо хоть протирает сама, слегка покраснев за этот досадный конфуз! – Обычно я так себя не веду, но мы третьего ждем, – свободное платье руками на талии поглаживает, и переходит на шепот, – и я вечно голодная! Пятый месяц, а я уже десять килограмм набрала.

Счастливая. Ради такого дела не грех талией пожертвовать. Да и впросак попасть не так страшно… Беременным и не такое прощают.

– Мне Григорий Юрьевич разрешает три раза в день на перекус отлучаться. Вроде мужик, а понимающий! Не то что мой. Муж меня ещё в сентябре бомбовозом прозвал! Можно подумать я только для себя стараюсь, когда за двоих ем! Знаете, – удовлетворенно вздохнув, сотрудница Полонского на спинку стула откидывается, – я, пожалуй, попрошу вам бокал заменить.

– Зачем?

– Ну, как сказать… – да уж как-нибудь! А то от этой странной улыбочки мне не по себе.

– В общем, понимаю я вас. У меня мама один в один как вы, – она доверительно мне семейную тайну открывает, а я принимаюсь лицо ладошкой обмахивать. До того жарко от такого внезапного разоблачения! Как только догадалась? Может, заметила, как мы с Гришей тут кругаля наматывали? Или двери… Нет, он меня к дверным ручкам точно не подпускал.

– Да вы не стесняйтесь. Подумаешь, брезгливая! В местах общепита это даже нормально. А то кто их знает, как они эту посуду моют и моют ли, вообще! Может, еще и в тарелки плюют, дураков ведь на свете предостаточно!

Фух… Вот оно что. Наверное, видела, как я приборы салфеткой для верности протерла, а прежде чем к еде приступить, антибактериальный гель на ладошку бухнула.

– Сейчас сама схожу, а то в этой суматохе обслугу не дозовешься.

И ведь права. Гости как с цепи сорвались. Пару часов в тарелках поковырялись, интеллигенцию из себя корча, а теперь вон, в пляс пошли! И едят между делом, когда запас энергии к концу подходит, и пьют прямо в танце, то и дело музыку своим вскриком заглушая, стоит случайно спиртным выглаженные костюмы обдать. Счастливые. Я вот только под столом ногами постукиваю, никак не решаясь к весельчакам этим присоединиться. Хотя Гриша уже несколько раз меня звал, да и знакомая новая, может, и в интересном положении, а сидеть, словно статуя, не готова.

– Минутку, Стефания! Сейчас я все улажу.

– Да уж сидите, – за руку ее брать не рискну, а вот плеча коснуться, это пожалуйста. Платье у нее явно чистое. – Я все равно в уборную собиралась.

А то уже на рекорд пошла! А мне все эти достижения тяжело даются, пусть и не забываю раз в час из сумочки заветный тюбик доставать. С водой ведь все эти новомодные изобретения не сравнятся! Так что на обратном пути сама и поменяю, чтоб беременную не гонять. Пусть она и довольно активная, а все-таки отдохнуть для неё лишним не будет. Да и Полонскому о себе напомнить не помешает. Что-то они с Некрасовым больно часто рюмками ударяются! Хотя… Я же решала – я не мегера. Пьет и ладно, праздник как-никак!

Встаю из-за стола, жестом Грише, что с женихом болтает, на выход указываю и губами одними сообщаю, что скоро вернусь. Не ребенок же, чего со мной нянчиться? Тем более что сейчас мои похождения никому странными не покажутся: как еще до туалета добраться, если не в обход, когда столы пустуют, а люди, как сумасшедшие под попсовые песни в конвульсиях бьются? До того завелись, что даже в очереди стоять не приходится, все кабинки пустые! И раковины, боже… Так и манят меня своим блеском. Без раздумий бумажными полотенцами запасаюсь и ловко одним из них вентиль откручиваю. Блаженство…

– Как чувствовал, что рано или поздно, ты сорвешься.

И, к моему великому сожалению, длится оно недолго. Ведь получать удовольствие от осознания, что ароматная пена смывает с моих горемычных ладошек накопившуюся грязь, под насмешливым взором Зайцева мне никогда не удавалось!

– Прям дежавю, Стеш. Не находишь?

Пьяный, что ли? Какое к чертям дежавю?

– Ты, черное платье и дискотека… Как в тот день, когда я впервые тебя увидел.

Точно пьян. В стельку. Вон, к кафельной стене привалился и все никак не может в карман рукой попасть. Покачивается из стороны в сторону и глаз от моей груди не отводит. Даже прикрыться хочется, до того его сальный взгляд неприятен.

Ну вот, помыла руки называется!

– Это не дежавю, Боря. Это водка тебе по шарам дала, – злюсь, что ритуал из-за него свернуть придется, и воду нехотя закрываю. – И на старый ДК этот ресторан совсем непохож.

– А вот ты один в один та прежняя Стеша, в которую я влюбился без памяти. Да и при чем тут водка? Я вино пил. Мне и без водки, Стеш… – Зайцев кулак к груди своей подносит и, губы поджав, с каким-то болезненным вздохом несколько раз себя по ней бьет. Чего это он?

Господи, да даже знать не хочу! Сбрендил, и черт с ним! Мне собственного сумасшествия хватает, чтоб еще и чужим любоваться. Да и у него одна преданная зрительница уже есть, вот ей пусть и плачется!

– Красивая ты какая. Как будто и не было этих лет! – а он, похоже, и думать о невесте забыл. Нетвердой походкой ко мне направляется, а стоит мне назад отступить, тормозит, пальцы в замок смыкая на своей лысине. Не хочет же он...

– Скучаю я по тебе. Даже по этой чертовой белизне скучаю!

Что-то до боли знакомое в его взгляде улавливаю и на какой-то краткий миг даже пожалеть его хочется. Как раньше: к груди прижать, по спине погладить и какую-нибудь глупость сморозить. Только заканчивается мое помутнение рассудка раньше, чем я успеваю руку к нему протянуть. Ведь неправильно это – предателям сочувствовать!

– Как мило. Ты ведь не ждешь, что и я тебе нечто подобное скажу?

– А почему нет? Неужели, забыла меня?

Как язык только поворачивается такие вопросы задавать? Да и глядеть при этом так, будто это я его за порог выставила и тут же замену нашла! Да что там, чего себя и дальше обманывать – раньше он с Катькой связался. Намного раньше, чем со стаканчика в ванной моя зубная щетка пропала, а постель наша совместная перестала пахнуть морозной свежестью. Впрочем, может, его зазноба до сих пор этим кондиционером пользуется. Я ведь запасливая, по акции не меньше трех бутылок беру!

– Забыла, Боря. А если что и осталось, так это обида. За то, что на произвол судьбы бросил, сражаться за нас не стал.

– Не ври, я ведь долго с тобой мучался…

– В том то и дело, Зайцев. Ты мучался, а должен был бороться.

Как Гриша, которому вовсе не обязательно для этого в меня по уши втрескаться. Просто понравилась, а он уже масштабную спецоперацию развернул. И знаю, тяжело ему, только плакаться не в его духе. Рукава засучил, ладошку мою в своей спрятал, и к светлому будущему ведет.

– Кто ж знал-то… Я думал, это дурость твоя. Так хотела, чтоб тебя пожалели, что с каждым днем все больше и больше проблем себе придумывала. Все нервы мне вымотала… А потом Катьку встретил и сам не заметил, как закрутилось все.

– Ну, так и радуйся. Надеюсь, теперь ты своей жизнью доволен, – уж я своей точно. Пусть внутри еще что-то еле слышно от боли постанывает. Наверное, душа. Ранимая, бабская, которая уж слишком долго от ран оправляется.

– Доволен, – он кивает, а я свой разговор с психотерапевтом вспоминаю. Простить, говорит? Не готова еще. Смотрю на свою первую любовь, которая незаметно переросла в самое большое в моей жизни разочарование, и понимаю, что друзьями нам с Борей точно не быть. Даже приятелями и то вряд ли.

– Доволен, Стеш. Никто дверьми не стучит, никто не жужжит мне на ухо, что я опять руки не помыл, что футболку не мешало бы снять, что от ботинок моих опять песок по всей прихожей разлетелся. Никто не следит, куда и что я кладу, – признается, глаз от меня не отводя, и, замолкнув, нервно дрожащими пальцами верхнюю пуговицу на рубашке расстегивает. – Никто, Стеш… А так хочется! Иной раз смотрю на Катьку и злюсь, потому что она не ты.

Приплыли. Словно кирпичом меня по затылку огрел, аж уши закладывает.

– Я ведь ненавидел тебя. Лютой ненавистью ненавидел, за то, что ты изменилась. Смеяться перестала, мечтать о чем-то. Ненавидел, думал, разойдемся и думать забуду. А не тут-то было, Стеш. Как в загсе тебя с хлыщом этим встретил, такая ревность меня скрутила, что не продохнуть. Чего ты так быстро-то замуж выскочила?

– Могу тебя о том же спросить. Наверное, – горло прочищаю, и плечи расправив, принимаюсь обручальное кольцо на пальце крутить, – чтоб тебе доказать, что я без тебя не умру. Как видишь, наоборот, только жить начинаю. И тебе советую. Нечего по туалетам меня караулить. Тебя невеста наверняка заждалась. А меня муж.

Муж, за которого, в каком-то смысле я Борьке должна быть благодарна. Ведь не унизь он меня, никогда бы на такой отчаянный шаг не решилась.

– Прощай, Борь. И будь счастлив, – бросаю ему, а сама думаю, Снегиреву бы это понравилось. Плюю на то, что даю ему лишний повод надо мной посмеяться, и вновь предельно внимательно плитку под ногами разглядываю, бывшего мужа обходя. А то стыки дело коварное…

– Любишь его, да? – и Боря не лыком шит. Хватает меня за руку, и рывком к себе тянет. Так, что щекой о его парадно-выходной костюм трусь. Еще и держит крепко, как попугай, повторяя свое «ответь мне». – Любишь, да?

– А тебе-то что? Чужие мы, Боря! – пытаюсь его оттолкнуть, а ему хоть бы что. Вроде минуту назад еле на ногах стоял, а тут на тебе: глаза горят, руки, такие родные и в то же время холодные, на спине моей устроились, и если не отвернусь, встретятся наши губы, как раньше, когда я его фамилию носила.

– Просто скажи! Потому что я тебя люблю. Сегодня понял, когда увидел, как он тебя целует, Стеша! Люблю, и плевать мне на Катьку!

Черт возьми! И зачем я на эту свадьбу поперлась? Только рот открываю, чтоб любопытство бывшего мужа утолить, а за спиной его дверь о стену ударяется. Громко так, что я вздрагиваю. Впрочем, сердце мое, что сейчас в пятки ушло, куда громче на осколки разбивается.

Гриша

Любой мужик хоть раз в жизни задумывался, как поведет себя, если жену с любовником застанет. Я вот всегда считал – убью. И что уж греха таить, обоих. А сейчас дверь открываю и как пришибленный только и могу, что в проходе замереть. Замереть, да первой пришедшей на ум мысли усмехнуться: лучше бы я как Стеша, эту чертову ручку семь раз дернул. И уж поверьте, в моем случае, это действительно меня бы от шока спасло. Хоть отпрянуть друг от друга успели бы…

– Гриша! – а то вон, супруга моя, до того растерялась, что только сейчас сообразила Борьку своего оттолкнуть. Глазами испуганно хлопает и как рыба, которую на берег выбросило, ртом воздух хватает!

А я-то переживал! Думал, опять с трещинами у нее беда, или дамочек в туалете так много скопилось, что при них неудобно к двери подходить! Как оказалось, зря я переживал… Жива, здорова, даже пообниматься успела!

– Гриш, ты не подумай…

– А что тут думать – то? Плохо, видимо, я до тебя Борис в прошлый раз свою мысль донес, – резюмирую холодно, а соперник мой машинально к носу рукой тянется. К стене отходит и обеспокоенно помещение изучает, наверняка прикидывая, хватит ли ему места, чтоб за себя постоять. А то в прошлый раз было где разгуляться, не то что в этой коробке, два на два.

– Да не переживай. Я твою беременную жену пожалею. Зачем ее лишний раз волновать?

Да и смысл махать кулаками? Ведь сколько ни размышляй, истину только тогда поймешь, когда тебе нож в спину всадят. Не моя она. Вроде и спит со мной, и ужины мне готовит, и сейчас вон в руку мою вцепилась… А все равно не моя.

– Брось, Стеш, ладно. Не надо концерт устраивать, – она мне что-то объяснить пытается, а я ее пальцы разжимаю, чтоб из захвата освободиться. – Общайтесь. Закрывайте свои гештальты, открывайте, мне до лампочки.

Ведь за чужое глотку рвать, только дурак станет. Видимо, рано еще для романтики. Целовать ее слишком рано начал, и привыкать к ней явно не стоило. И если что и печалит, так это то, что мне до жути обманываться понравилось…

– Гриша! – она, кажется, плакать собралась, и ногой топает, словно это хоть что-то исправит, а лишь головой качаю, и на пятках развернувшись, прочь ухожу. Быстро, словно без рюмки водки потерю эту не перенесу.

Ведь как смотрела она на него…

– Гриш, все не так, как кажется! Не целовались мы! Он меня просто врасплох застал! Ерунду какую-то нес! – Стеша меня нагоняет и, никого не стесняясь, на руке виснет. – Не уходи, ладно? Это ведь бред!

Бред? Даже с шага сбиваюсь… Он ей о любви говорил! Тут и подслушивать не надо, у лысого на лице все было написано!

– А если б поцеловал, ответила? – в сторону, где люди на наш скандал полюбоваться не смогут, ее утягиваю и в голубые глаза смотрю. До того испуганные, что еще немного, и она непременно в обморок упадет. – Если бы поцеловал, смогла бы его оттолкнуть?

И так хочется мне сейчас, чтоб она ответила верно. Чтоб рассмеялась, что ли, пальцем у виска покрутила, и сквозь смех бросила что-то вроде:

– Ну ты совсем дурак?

Да, видать, не судьба. Молчит, в губу нижнюю зубами впилась и, что самое страшное, глаза опустила.

– Видишь, – во второй раз за последние две минуты ладошки ее с себя сбрасываю и рукой по волосам мазнув, свой путь продолжаю. Под аккомпанемент ее каблуков, что за мной следом по полу отстукивают. В банкетный зал прохожу, и мимо гостей протискиваюсь, не обращая внимания даже на друга, что в эту минуту свою молодую жену в танце кружит. Дай бог, чтоб ему повезло. А то мне теперь кажется, что брак – это самое дурацкое изобретение человечества.

 Плескаю в рюмку водки, и даже закусывать не спешу, жестом от протянутого Мариной огурца отказываясь. Так сойдет, один черт тошно, чего мне эта горечь?

– Так где Стефания? А то я уже заскучала тут, все только и знают, что шампанским надираться!

Где-где. Стоит. В другом конце зала. Сначала на меня смотрит, потом на плитку, что аккурат от носков ее туфель трещинами расползается. Порывается шаг сделать, ведь обойти в этот раз, когда люди плотным кольцом танцпол облепили, не получится, да так и сдается. Видите, сама судьба против меня.

Глава сорок шестая

Стеша

– И что вы почувствовали, когда Борис вас обнял?

Серьезно? Я тут слезы платочком утираю, наш с Гришей разрыв оплакивая, а он о Зайцеве печется!

– Да ничего! – бросаю в запале, а слегка поостыв, призадумываюсь. – Удовлетворение.

– Удовлетворение? – Снегирев, явно ожидавший чего-то другого, во все глаза на меня таращится. Ручку шариковую вместо закладки в блокнот кладет и, взяв себя в руки, уточняет:

– Какое такое удовлетворение?

– Ну, явно не сексуальное, – от него же вином таращило! И духи эти в нос так и били, наверняка Катька их выбирала. – Обрадовалась, что плохо ему. Так что нет, Рудольф Геннадьевич, ни о каком прощении и речи не идет. Я, видимо, безнадежная пациентка.

Ликовала я, ведь меня вроде как растоптали, другую мне предпочли, а в итоге вон, мается Боря.

И даже если, протрезвев, он о каждом своем слове пожалел, один черт, мне приятно.

 – А, вообще, я в его чувства не верю. Не бывает так! Кто от любимого человека отказывается?

Наоборот, за него борются. Все преграды на своем пути сметают, лишь бы рядом быть, единым целым. И уж точно не идут забываться в чужие объятья.

– Я думаю, над ним чувство собственности верх взяло. Он ведь привык меня какой видеть? Сломленной, зависимой от него, забитой. А тут на тебе: мне бы в подушку реветь, а я счастлива! И муж красивый, и я сама расцвела. Не зря же сказал, что я на ту глупую первокурсницу похожа, которая когда-то его покорить сумела.

– Тогда что ж вы его не оттолкнули?

Честно? Собиралась я. Только еще чуть-чуть хотела свое уязвленное самолюбие потешить. Ведь заслужила, разве нет? За насмешки его, за то, что с невестой своей по мне катком проехался. А потом назад сдал и еще раз, для верности, чтоб не оправилась больше.

– Оттолкнула бы. Три дня об этом думала и поняла – не быть нам с Борькой вместе. Остыла я.

– А с Григорием почему не объяснились? Ведь понимаете же, что не столько его ваш разговор с бывшем мужем задел, сколько ваше молчание на вполне себе закономерный вопрос.

– Понимаю, – склоняю низко голову и носом шмыгаю, совсем не стесняясь своего психотерапевта. Что я первая, что ли, кто в его кабине сопли на кулак мотает? Наверняка привык уже, даже салфетку новую мне в руку сует.

– Просто, не могла я так сразу… Рудольф Геннадьевич, я ведь с Борей с девятнадцати лет вместе. Он в каждом моем воспоминании: мой первый мужчина, мое первое в жизни свидание, первый поход в загс. Я с ним детей хотела! Планы совместные строила, и если б не выгнал, возможно, до глубокой старости с ним прожила. Вот с таким вот неправильным, в чем-то черствым…

– Боялись поторопиться и Гришу обмануть?

– Конечно. Он ведь что-то большее в виду имел, вовсе не о поцелуе речь шла. Он будто спрашивал, хотела бы я к Зайцеву вернуться? А я на тот момент ответа не знала. Такая каша была в голове.

И теперь не мешало бы высморкаться, ведь я еще чаще всхлипывать начинаю. Как вспомню какой обидой глаза супруга загорелись, на стенку лезть хочется. И желательно, на высокую, чтоб до самого верха добраться и руки отпустить, плашмя к ботинкам Полонского свалившись. А он пусть переступит и дальше идет, ведь он лучшего отношения заслуживает, как ни крути!

– В общем, я все испортила. Ни с Зайцевым вопрос так и не закрыла, ни с Гришей не сблизилась.

Неудачница. Причем еще и со сдвигом в крохотном мозгу.

– И теперь я места себе не нахожу.

– Новые ритуалы появились или старые одолевают?

– Уборка. Теперь еще больше микробов боюсь: вдруг подцеплю что-то страшное? Умру и не успею с мужем помириться?

Хотя, на смертном одре людям положено грехи отпускать. А Гриша все-таки человечный, недаром сотрудники хвалят, так что, дай бог, сжалится.

– Опять же мытье рук. Мне теперь кажется, что я о Борин пиджак их испачкала. Вывозилась в грязи по самые локти, – показываю врачу свою левую ладошку и тяжело вздыхаю. Ведь только вроде наладилось, а я за несколько дней их до того высушила, что даже в кулак пальцы сжимать больно. Кажется, еще чуть-чуть и кожа лопнет.

– А трещины… Я их еще пуще прежнего боюсь. Сегодня поэтому на сеанс и опоздала – крыльцо у больницы хорошенько почистили, а я как выбоину эту на проступи увидела, так и замерла. И, Рудольф Геннадьевич, я, кажется, еще один ритуал создала.

– Какой? – хмурится мой врач. И чем больше я душу ему изливаю, тем сильнее седые брови на переносице сводит.

– Я, – перехожу на шепот, будто нас кто-то подслушать может, – стала бояться, что Гриша уйдет. Ну, знаете, с утра на работу отправится и не вернется… И с чего-то решила, что если на полках в гостиной все правильно расставлю… Можно не сомневаться, что к ужину как штык будет. Вчера сорок минут рамки с фотографиями двигала, прежде чем успокоиться смогла. И еще…

– Что еще? – когда молчание мое уж слишком затягивается, доктор мою ладошку жмет. Мол, не волнуйся, я все пойму.

– Еще постоянно на него смотрю. Когда он ужинает, а я, например, посуду мою. Стала на том себя ловить, что мне до того страшно становится, что если не обернусь, не удостоверюсь, что он тут, дальше делами заниматься не смогу.

Ну все, я тряпка! Я готова уже ему в ноги упасть и без устали молить, чтоб Полонский оттаял. Перестал, как призрак, по квартире перемещаться. В полнейшем безмолвии… Ведь единственное, что я от него слышу, это сухое «привет» утром, и безжизненное «спокойной ночи, Стеша», когда за окном уже темнота непроглядная.

– Так что останавливает вас? Почему бы не поговорить?

– Как? – сажусь, ведь за сорок минут поясница моя уже затекла, и еще одну салфетку в мусорную корзину бросаю. – Я разочаровала его, Рудольф Геннадьевич. Все, что он для меня сделал, объятиями Борькиными обесценила.

Идиотка. Иначе не назовешь. Видимо, судьба у меня такая – все самое хорошее в своей жизни терять – детей, друзей, мужей… Какой прок от такой женщины, если она с главной миссией своей не справляется – хранительница очага из меня никудышная.

– Очень просто, Стефания. Всего-то и требуется, набраться смелости и спокойно объясниться. Мне что-то подсказывает, что муж вас поймет. И смятение ваше, и переживания вполне легко объяснимы – развод ни для одного человека легко не проходит. И спустя четыре месяца вполне допустимо сомневаться: а вдруг я ошибку совершаю? А вдруг с бывшем мужем еще что-то склеить смогу?

Как точно он мои мысли прочел! Я ведь после свадьбы Некрасовской до рассвета глаз не сомкнула, пытаясь произошедшее осмыслить.

– Главное, что вы ответ для себя нашли. А то, что не сделали этого сразу, не так уж и страшно, Стефания.

Дай бог. Потому что иначе выздоровления мне не видать. Без Гриши я точно не справлюсь.

Гриша

– Какой развод, Гриша?! Ты с ума сошел? – Некрасов своим привычкам верен. Влетает в кабинет без стука и чемодан сочного красного цвета ногой в угол пинает. – У меня вылет через час, а я тут с тобой нянчиться должен! Лерка чуть голову мне не открутила, когда я ее в аэропорт одну отправил! Ты что удумал, придурок?

Господи, чего орать-то? Вон, сотрудники даже дела побросали, как сурикаты на восходящее солнце шеи повытягивали и сквозь стекло на нас с другом пялятся!

– Обычный, Рома. И потише давай, мне лишние сплетни ни к чему.

Решил все. Вот как узнал от него, что Зайцев с невестой порвал, так и понял – пришло время Стешу отпустить. Нечего из-за проблем своих девушке жизнь портить…

– А наследство? Ты ведь половину уже потратил!

– Не половину. Четвертую часть, – и, к сожалению, даже она для меня не подъёмна. Поэтому к крайним мерам прибегнуть придется. – Я с Ивановым созвонился. Он готов фирму мою перекупить.

Давно мечтал. Мы ведь ему как кость в горле. Как на рынок вышли, его клиенты к нам перебежали, а кому подобный расклад понравится. Вот и бегает за мной уже год, предлагая очень даже хорошие деньги.

– Он слово дал сотрудников не увольнять.

– Отлично! – опешил Некрасов, едва мимо стула не сел. – Это же дело всей твоей жизни!

– Ну, скажешь тоже! Мне тридцать всего, успею еще не одну кампанию сколотить.

– Да что ты? Чего ж тогда принципам своим изменил и ради того, чтоб на плаву остаться, на поводу у покойной матери пошел? Продал бы сразу и никаких проблем!

Ромка трясущейся рукой из графина в стакан воды наливает и даже извиняться не думает, когда пара капель на документах оседает. Зол он. Как черт. Ведь вместе со мной у истоков стоял, ночами без сна над вывеской трудился, чертовы буклеты по почтовым ящикам распихивал.

– Чего молчишь? – кулаком по столу бьет, и довольно комично при этом выглядит. Куртка ярка желтая, шарф всех цветов радуги небрежно вокруг шеи намотан… не идет ему, в общем, брутала из себя корчить.

– Потому что не о чем уже говорить. И ты можешь радоваться, дождался: признаю, ты был абсолютно прав. Не стоило мне на первой встречной жениться.

А если и так, то влюбляться в нее было совершенно необязательно. А я, похоже, втюрился. По самое не хочу. В глаза ее голубые, в улыбку, от которой кровь по венам быстрее бежать начинает, в разговоры о ерунде, которая с ее уст, как нечто важное звучит…

– Решено. Так что лети в свой Таиланд, в твоей жизни ничего не изменится.

– А ты?

– А я к отцу пойду. Буду сосиски его раскручивать.

Уж он-то точно порадуется. Столько лет мечтал, чтоб я у руля встал. Глядишь, и отношения нормальные восстановим!

– Ну и трус ты, Полонский! Из-за какого-то неудачника готов от всего отказаться!

– При чем здесь трусость? – а вот теперь я завожусь. Над столом нависаю и в последний момент себя отдергиваю, чтоб эту морду наглую не придушить. – Не в Зайцеве дело, а в ней. Это для нас он неудачник, а она его столько лет любила!

И кем буду я, если сейчас надавлю, пригрожу ей брачным контрактом, и женского счастья лишу? Сможет она когда-то меня полюбить, зная, что ей самого главного не дал – шанса, свою семью спасти?

– Любила! Вот именно, Гриша, что, может, и забыла его уже. А ты бы вместо того, чтоб сплеча рубить, как мужик мог сначала и выяснить – есть ли там что спасать?

Смотрите-ка! Умный нашелся!

– А чего ты тут петушишься? Глотку рвешь? Тебе же она не нравилась никогда…

– А ты от моей Лерки тоже не в восторге. И что теперь, и мне на развод подавать? – друг вздыхает, молнию на куртке своей застегивает и со стула встает. Так же, ногой, с угла чемодан выкатывает и в дверях признается:

– Какая разница, как я к твоей Стеше отношусь? Главное, чтоб тебе нравилась. И, дай бог, чтоб настолько, что тебе за нее побороться хотелось. А то смысл тогда из-за нее свою жизнь коверкать?

Ручку дергает, ботинком баул свой пихает, на колесики ставя и так же оглушительно громко за собой дверь закрывает. Философ блин!