Текст книги "Славяне и их соседи в конце I тысячелетия до н.э. - первой половине I тысячелетия н. э."

Автор книги: Евгений Максимов

Соавторы: Василий Бидзиля,Ольга Гей,Ростислав Терпиловский,Денис Козак,Ксения Каспарова,Андрей Обломский,Эраст Сымонович,Марк Щукин,И. Русанова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)

Глава вторая
Позднезарубинецкие памятники
(А.М. Обломский)

Историография.

Вслед за классическими памятниками зарубинецкой культуры в I в. н. э. на обширной территории от Южного Буга на западе до поречья Оскола на востоке происходит сложение нескольких локальных группировок археологических памятников, связанное с миграциями населения зарубинецкой культуры. Это группы в Южном Побужье, памятники типа Лютежа в Среднем Поднепровье, типа Почепа в Подесенье, памятники типа Картамышева 2 – Терновки 2 на востоке Днепровского левобережья и в бассейне Северского Донца, а также типа Гриней, известные в Поднепровье и на Днепровском левобережье. Территория, занимаемая позднезарубинецкими культурными группами, лишь частично (в северной части Среднего Поднепровья) совпадает с ареалом зарубинецкой культуры. На большей части этого ареала памятники, продолжающие зарубинецкие традиции, в раннеримское время неизвестны. Особенностью рассматриваемого периода, кроме того, является формирование новых культурных общностей, включающих в свой состав, помимо зарубинецких, традиции других культур: юхновской (памятники типа Почепа), штрихованной керамики (памятники типа Гриней) и пшеворской (отчасти поселения типа Картамышева 2 и, возможно, группа памятников верховьев Южного Буга). Лишь поселения типа Лютежа могут считаться прямым продолжением среднеднепровского варианта зарубинецкой культуры. Монолитного археологического единства все эти группы не составляют, и основанием для объединения их в некое целое является ощущаемая в той или иной степени связь по происхождению каждой из локальных групп с зарубинецкой культурой. Именно в этом аспекте следует понимать термин «позднезарубинецкие памятники», применяемый в настоящем разделе.

Первые поселения Почепского круга были исследованы в Подесенье в 50-е годы Ф.М. Заверняевым (1954) и А.К. Амброзом (1964а). В 60-е годы проводились раскопки позднезарубинецких памятников на Северском Донце (Митрофанова В.I., 1965, с. 190, 191), в Подесенье (Заверняев Ф.М., 1974), Среднем Поднепровье (Бидзиля В.И., Пачкова С.П., 1969; Максимов Е.В., 1969а), верховья Южного Буга (Хавлюк П.I., 1971). В 70-е годы появились первые материалы с востока днепровского левобережья (Горюнов Е.А., 1980), и в настоящее время раскопки здесь ведутся А.М. Обломским. Всего раскопками изучено около 40 позднезарубинецких поселений и один могильник (карта 10).

Карта 10. Распространение позднезарубинецких памятников. Составитель А.М. Обломский.

а – памятники типа Лютежа; б – побужская группа; в – памятники типа Почепа; г – памятники типа Картамышева II – Терновки II; д – памятники типа Гриней.

1 – Марьяновка; 2 – Носовцы; 3, 4 – Рахны (селище, могильник); 5 – Лютеж; 6 – Оболонь; 7 – Тетеревка; 8 – Таценки 1; 9 – Почеп; 10 – Синьково-Дмитрово; 11 – Синьково; 12 – Хотылево; 13 – Белокаменка; 14 – устье р. Гасома; 15 – Спартак; 16 – Партизанское; 17 – Парня 2; 18 – Железное; 19 – Колодезный Бугор; 20 – Чулатово; 21 – Киселевка 3; 22 – Приоскольское I; 23 – Колосково 4; 24 – Новодоновка 1; 25 – Шоссейное; 26 – Терновка II; 27 – Осиповка (Пляж, Лиман); 28 – Штырево; 29, 30 – Картамышево I, II; 31 – Богдановка; 32 – Бобрава; 33 – Жерновец; 34 – Комаровка; 35, 36 – Грини I, II; 37 – Решетки; 38 – Змеевка; 39 – Бовки; 40 – Мена 5; 41 – Абидня.

К сожалению, комплексное типологическое исследование памятников позднезарубинецкого периода пока еще не проводилось, имеется лишь несколько статей, посвященных отдельным локальным группам (Амброз А.К., 1964а; Хавлюк П.I., 1975; Пронин Г.Н., 1979). В той или иной степени позднезарубинецкие материалы использовались в более общих работах по этногенезу славян, при этом рассматривалась обычно проблема соотношения этого круга древностей с зарубинецкой культурой и его место в сложении культур позднеримского Времени (черняховской и киевской). Среди всех выдвинутых концепций можно условно выделить два основных направления. Первая группа исследователей считает, что зарубинецкая культура не исчезла бесследно, а положила основу формирования ряда археологических общностей лесостепи и юга лесной зоны позднеримского периода и раннего средневековья. В этом случае делается упор на типологическое сходство позднезарубинецких памятников с собственно зарубинецкими, а сами они рассматриваются как переходные от зарубинецкой культуры к киевской (Третьяков П.Н., 1982, с. 57–83; Даниленко В.М., 1976, с. 69; Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, с. 52–62) или даже в качестве локальных вариантов зарубинецкой культуры (Поболь Л.Д., 1973, с. 21–23; Максимов Е.В., 1982, с. 9, 10).

Противоположная точка зрения была высказана Ю.В. Кухаренко (1964, с. 6, 7). По его мнению, зарубинецкая культура не имеет преемников на территории Восточной Европы, а ее развитие внезапно обрывается. Хотя концепция Ю.В. Кухаренко и не нашла в дальнейшем прямых последователей, она оказала значительное влияние на становление теории волыно-полесского белого пятна, предложенной в статьях Д.А. Мачинского (1976, с. 92–95) и М.Б. Щукина (1976б, с. 77, 78). Суть ее сводится к следующему. Зарубинецкая культура прекращает свое существование в достаточно короткий период времени: не позже середины – конца I в. н. э. Большую часть ее территории, вплоть до появления памятников типа Корчак, занимает «белое пятно» или «зона археологической пустоты». Возможно, именно в этой зоне продолжается развитие зарубинецкой культуры (Щукин М.Б., 1976, с. 78), вероятно, именно здесь нужно искать археологические материалы, оставленные предками славян (Мачинский Д.А., 1976, с. 94, 95), однако пока она не заполнена древностями римского времени. Относительно позднезарубинецких памятников Д.А. Мачинский и М.Б. Щукин высказываются осторожно: они не отрицают их связь с зарубинецкой культурой, но в то же время указывают, что это новое археологическое явление (Мачинский Д.А., 1976, с. 94; Щукин М.Б., 1979б, с. 69). В 1979 г. М.Б. Щукин ввел в научный обиход понятие «взрывообразного» распада зарубинецкой культуры (Щукин М.Б., 1979б, с. 74). В связи с этим М.Б. Щукин называет рассматриваемые древности «постзарубинецкими» и предлагает ввести понятие «горизонт Рахны-Лютеж-Почеп» как специфическое археологическое явление, отражающее эпоху массовых миграций.

Кроме отсутствия обобщающих работ, причина столь явных противоречий во взглядах на позднезарубинецкие древности заключается в пока еще слабой их археологической изученности. Несмотря на сравнительно большое количество раскопанных памятников, материала на них найдено еще довольно мало. Почти совершенно не известен позднезарубинецкий погребальный обряд: раскопан только один могильник. Достаточно приблизительны по этой причине сведения о хронологии и территориальных границах культурных групп. В данном разделе ставится задача очертить территорию распространения позднезарубинецких памятников, показать механизм формирования каждой из локальных общностей, рассмотреть их хронологическое и типологическое соотношение с зарубинецкой культурой. Выводы по этим вопросам не окончательны: необходимо дальнейшее изучение позднезарубинецких поселений и прежде всего могильников, а также полные публикации уже имеющихся материалов.

Освещение многих вопросов, касающихся позднезарубинецких памятников, неразрывно связано с выяснением характера и времени процессов, происходивших на завершающем этапе развития зарубинецкой культуры. Кризис зарубинецкой культуры – событие (или цепь событий), существенно изменившее этнокультурную карту Восточной Европы, выражается в следующем: прекращение функционирования в течение узкого хронологического периода всех зарубинецких могильников и почти всех поселений, исчезновение городищ; массовые миграции зарубинецкого населения со своих исконных территорий в различных направлениях; изменение топографии памятников. Практически все зарубинецкие поселения Поднепровья расположены довольно высоко над уровнем водного источника и занимают участки коренных берегов рек. Позднезарубинецкие селища, за редким исключением, находятся значительно ниже: на первой надпойменной террасе, на разнообразных невысоких останцах в пойме, изредка даже на ныне заливаемых в половодье территориях. На позднезарубинецких памятниках меняется классический набор зарубинецкой керамики: вместо лощеных горшков распространяются грубые лепные, среди которых появляются новые формы, обнаруживающие сходство с керамикой более западных (возможно, пшеворских) и северных культурных групп; отмечаются новые особенности в деталях конструкции жилищ и в погребальном обряде.

Распад зарубинецкой культуры знаменует собой ломку старой археологической структуры и возникновение новой, поэтому он служит хронологическим рубежом, отделяющим «классические» зарубинецкие памятники от позднезарубинецких. Соответственно период времени, который охватывает этот процесс, может быть определен путем сопоставления наиболее поздних датирующих вещей из классических зарубинецких комплексов с наиболее ранними из числа происходящих с позднезарубинецких селищ.

Вопрос о времени финала зарубинецких памятников Припятского Полесья рассмотрен в специально посвященной этой проблеме работе К.В. Каспаровой (1976б). Проанализировав набор наиболее поздних фибул из классических могильников региона, К.В. Каспарова пришла к выводу, что он представлен типами («воинскими» одночленными фибулами с прогнутым корпусом и рамчатой ножкой и т. д.; табл. XII, 36, 37, 39, 40), которые по хронологической шкале Средней Европы (зарубинецкие фибулы непосредственно сопоставлялись с пшеворскими и оксывскими) не выходят за пределы рубежа третьей фазы позднего Латена и начала раннеримского периода, этапа 1В, что соответствует приблизительно середине I в. н. э., а также фибулами с треугольным щитком на ножке, поздние экземпляры которых по находкам в зарубинецких комплексах относятся к этому же времени (Каспарова К.В., 1976б, с. 135–139). Всего лишь одна фибула (типа А68) относится к несколько более позднему периоду (Каспарова К.В., 1976б, с. 139), но она происходит из культурного слоя могильника Отвержичи (Кухаренко Ю.В., 1961, с. 26, табл. 10, 16), а не из закрытого комплекса, поэтому ее связь с собственно зарубинецкими материалами остается под сомнением. Так или иначе, основная масса зарубинецких памятников Полесья прекращает свое существование не позже финала третьей фазы позднего Латена (около середины I в. н. э.).

Группа поздних датирующих вещей верхнеднепровского варианта зарубинецкой культуры представлена «воинскими одночленными» фибулами – варианты П/Р и О по модифицированной классификации Ю.В. Кухаренко (Обломский А.М., 1983б, с. 106, 107, рис. 3), фибулами с рамчатой ножкой варианта Н (табл. XII, 23–26), которые происходят преимущественно из погребений Чаплинского могильника (Кухаренко Ю.В., 1959б; Поболь Л.Д., 1973), а также с некоторых городищ – Милоград (Мельниковская О.Н., 1967, рис. 31, 15, 16), Чаплин (Поболь Л.Д., 1971, рис. 20; 23). В погребении 152 Чаплина найдена фибула варианта С по Ю.В. Кухаренко (табл. XII, 27), или «щипцовая» по А.К. Амброзу (1966, с. 28). Экземпляр из Чаплина уникален, точных аналогий ему неизвестно. По профилировке корпуса и форме приемника Ю.В. Кухаренко сопоставил эту фибулу с позднелатенскими варианта Н (табл. XII, 9, 23) и датировал ее I в. н. э. (Кухаренко Ю.В., 1964, с. 53). В Чаплинском могильнике обнаружены две подвязные фибулы варианта Ф (табл. XII, 22), одна из которых встречена с фибулой варианта П/Р (Кухаренко Ю.В., 1959б, табл. VI, 10, 11), следовательно, оба варианта фибул должны синхронизироваться. Дополнительным подтверждением их одновременности служат черты типологического сходства в профилировке верхнеднепровских подвязных и некоторых «воинских» одночленных фибул (Амброз А.К., 1966, с. 57). С фибулами вариантов Н, О и П/Р частично синхронизируются фибулы варианта М с рамчатой ножкой (табл. XII, 25) и варианта Д среднелатенской схемы, для которых на основе сопоставления их со среднеевропейскими прототипами допустим более ранний период возникновения, чем у «воинских» или рамчатых с прогнутым корпусом (Обломский А.М., 1983б, с. 118). Итак, основная масса поздних зарубинецких фибул Верхнего Поднепровья представлена или теми же типами, что и в Припятском Полесье («воинские» вариантов П/Р и О, рамчатые варианта Н), существовавшими только в пределах третьей фазы позднего Латена (Обломский А.М., 1983б, с. 118, 119), или серией полностью или частично синхронных им изделий. В целом, как и в Полесье, этот набор не переживает финала позднего Латена: находки раннеримских фибул на зарубинецких памятниках не отмечены. П.Н. Третьяков высказал мнение об относительно более поздней дате Чаплинского городища. По его представлению, некоторые объекты поселения доживают до периода возникновения черняховской культуры, т. е. минимум до III в. н. э. В качестве основного аргумента П.Н. Третьяков привел находку обломка серолощеного гончарного кувшина, который он интерпретировал как черняховский (Третьяков П.Н., 1959, с. 151; 1966, рис. 62). К сожалению, опубликованная им реконструкция формы сосуда схематична. Кроме черняховских кувшинов, подобный ребристый бочок и выступ на шейке имеют некоторые античные сероглиняные сосуды (Гудкова А.В., 1979, рис. 5, 4), а также близкие им по форме липицкие (Цигилик В.М., 1975, рис. 44, 6, 9), которые могут датироваться и более ранним временем, чем черняховские. Проведенный А.М. Обломским анализ зарубинецкой керамики Чаплинского городища показал почти полное сходство ее с сосудами второй-третьей фаз Чаплинского могильника (Обломский А.М., 1983а, с. 14, 15), поэтому нет достаточных оснований для датировки зарубинецкого слоя Чаплинского городища более поздним временем по сравнению с могильником.

Вопрос о верхней дате зарубинецкой культуры Среднего Поднепровья рассматривался в ряде работ М.Б. Щукина, который в результате анализа датирующих вещей пришел к выводу, что зарубинецкие памятники среднеднепровского варианта, как и других регионов этой культуры, не переживают рубеж позднего Латена и римского времени (Щукин М.Б., 1972а, с. 51, 52; 1979б, с. 68). Из погребений классических зарубинецких могильников, а также с поселений происходят фибулы вариантов П/Р – Пироговский могильник (Кубышев А.И., Максимов Е.В., 1969, рис. 4, 11; Кубишев А.I., 1976, рис. 3, 7), могильник Дедов Шпиль (Максимов Е.В., 1982, с. 104, табл. XIX, 16), городище Монастырек, а также фибулы вариантов Н (табл. XII, 9) – городище Сахновка (Довженок В.И., Линка Н.В., 1959, рис. 2, 4), М – Пироговский могильник (Кубишев А.I., 1976, с. 39, рис. 3, 6), третьего и четвертого вариантов с треугольным щитком на ножке (табл. XII, 7, 10) – Корчеватовский и Пироговский могильники (Самойловский И.М., 1959, табл. VIII, 111, 119; IX, 253, 254, 264; Кубышев А.И., Максимов Е.В., 1969, рис. 4, 2, 8, 11; Кубишев А.I., 1976, рис. 3, 3, 7), Д – городище Ходосовка и Г3 – Корчеватое (Самойловский И.М., 1959, табл. VIII, 113), Витачев (Куза А.В., Кубишев А.I., 1971, рис. 2, 6–8), городища Пилипенкова Гора (Максимов Е.В., 1972, табл. XX, 4), Бабина Гора. Все эти фибулы синхронизируются с предыдущими в рамках третьей фазы позднего Латена (Обломский А.М., 1983б, с. 118, 119). К началу I в. н. э. М.Б. Щукин относит и единственное узко датированное зарубинецкое классическое погребение 3 могильника Субботов (Щукин М.Б., 1972а, с. 50). В литературе существует мнение о более поздней, чем у остальных зарубинецких памятников, конечной дате могильника Девич-Гора у с. Триполье (Кравченко Н.М., Гороховский Е.Л., 1979, с. 55, 56; Циндровська Л.О., 1984, с. 88). Хотя стратиграфия памятника, к сожалению, нс до конца еще ясна, тот набор поздних датирующих вещей, который происходит из погребений и культурного слоя могильника, а также из «ритуального комплекса» (постройка и яма 5), вполне укладывается в рамки хронологии классического зарубинецкого периода: фибулы вариантов П/Р, Н, Ф, а также четвертого варианта с треугольным щитком на ножке (Циндровська Л.О., 1984, рис. 4, 6–8, 10–12). Стеклянная античная фиала из ямы 5 по многочисленным аналогиям датируется I в. н. э. причем преимущественно первой его половиной (Кунина Н.З., Сорокина Н.П., 1972, с. 154, рис. 5, 11; Сорокина Н.П., Гущина И.И., 1980, с. 97), т. е. также не подтверждает предположения о более поздней дате Девич-Горы. По-видимому, мнение М.Б. Щукина справедливо: финал среднеднепровского варианта зарубинецкой культуры наступает тогда же, когда прекращают свое существование зарубинецкие памятники Полесья и Верхнего Поднепровья, т. е. не позже конца латенского периода.

Абсолютную дату этого рубежа К.В. Каспарова (1976б) и М.Б. Щукин (1979б) относят по пшеворской хронологической шкале к 40-м годам нашей эры. Для Среднего Поднепровья возможна и более поздняя дата. А.М. Обломский по наблюдениям за распространением острореберных мисок с прямым венчиком, подражающих античным краснолаковым прототипам, определяет время финала среднеднепровского варианта зарубинецкой культуры в рамках третьей четверти I в. н. э. (Обломский А.М., 1987). Проблема абсолютной хронологии периода распада зарубинецкой культуры, тем не менее, еще далека от окончательного решения в силу ряда источниковедческих причин и в первую очередь слабой разработанности датирующего материала Северного Причерноморья, который позволил бы скорректировать даты среднеевропейских украшений для Восточной Европы.

Датирующие вещи с позднезарубинецких памятников имеют, как и зарубинецкие фибулы, преимущественно среднеевропейское происхождение. Они приведены в табл. XII. Здесь же помещены более или менее узко датируемые античные импортные украшения, а также некоторые местные изделия, продолжающие в какой-то степени развитие европейских традиций («почепские» фибулы). Подробно они будут рассматриваться в соответствующих разделах по каждой из локальных групп памятников отдельно. В целом на памятниках позднезарубинецкого этапа представлены изделия периодов В₁ и В₂ (вторая половина I – до третьей четверти II в. н. э.) и некоторые, возможно, более поздние (вещи с эмалью, сильнопрофилированная фибула из Вовков; табл. XII, 2). Почепские поселения Подесенья дают серию и более ранних фибул: вариантов П/Р и Ф (табл. XII, 32). Таким образом, позднезарубинецкие памятники, большинство из которых расположено за пределами зарубинецкой культуры, смыкаются с классическими зарубинецкими по хронологии: они возникают в конце позднего Латена или в самом начале раннеримского периода и существуют в течение всего раннеримского времени. Их появление совпадает с распадом зарубинецкой культуры, который происходит в конце позднего Латена – начале раннеримского периода. Приблизительно в это время совершаются миграции, приведшие к образованию позднезарубинецких культурных групп.

Причины, вызвавшие распад зарубинецкой культуры, не до конца ясны. Ю.В. Кухаренко (1961, с. 19) выдвинул предположение, что зарубинецкие племена уходят из Полесья под нажимом готов. Однако после уточнения хронологии готских могильников типа Дитиничи-Брест-Тришин, выяснилось, что между временем прекращения существования зарубинецких памятников и приходом готов наблюдается хронологический разрыв: наиболее ранние вельбарские могильники в Полесье относятся к концу II в. н. э. (Щукин М.Б., 1979б, с. 80; Козак Д.Н., 1985б, с. 71–73). По мнению М.Б. Щукина, отток зарубинецкого населения из Среднего Поднепровья происходит в результате нашествия сармат (Щукин М.Б., 1972а, с. 52). Впоследствии та же идея прозвучала в работах П.Н. Третьякова (1982, с. 57, 58) и Е.В. Максимова (1972, с. 77, 78). Однако эта концепция не объясняет двух явлений, которые сопутствуют кризису зарубинецкой культуры. Если сарматские набеги могли вызывать запустение Среднего Поднепровья, то прекращение существования зарубинецких памятников Полесья и Верхнего Поднепровья имеет какие-то иные причины: сарматское проникновение сюда не зафиксировано. Необъяснимо также, почему в период максимальной военной опасности зарубинецкое население, оставшееся в Среднем, Поднепровье, отказывается от возведения мощных крепостей на мысах коренного берега и переходит на открытые «пойменные» селища, легкодоступные при любом вторжении. Очевидно, в распаде зарубинецкой культуры какую-то роль играли и внутренние явления, видимо, экологического или климатического свойства: ведь изменение микротопографии поселений свидетельствует о поиске новых форм хозяйства, более продуктивных, чем употреблявшиеся ранее. В качестве одной из возможных причин кризиса М.Б. Щукин называет эпидемию (Щукин М.Б., 1979б, с. 74). Таким образом, современная наука не может дать единого исчерпывающего объяснения распада зарубинецкой культуры, а только фиксирует этот процесс.

Ниже рассматриваются конкретные культурные группы позднезарубинецких памятников. Набор форм сосудов и типы жилищ, служащие этнографическим критерием выделения, реконструированы по данным раскопок. Материалы разведок, за редким исключением, в расчет не принимаются, поскольку их, как правило, трудно соотнести с каким-то конкретным типом памятников из-за отрывочности информации.

Поселения типа Лютежа в среднем Поднепровье.

Эталоном для группы позднезарубинецких селищ Среднего Поднепровья может служить полностью раскопанное поселение Лютеж (Бидзиля В.И., Пачкова С.П., 1969). На этом памятнике нет комплексов классического зарубинецкого периода I в. до н. э., так же как и киевской культуры III в. н. э., наличие которых отмечает Е.В. Максимов (Максимов Е.В., 1982, с. 81–91). Керамика поселения Лютеж, за исключением отчетливо выраженного подгорцевского горизонта, монолитна и имеет аналогии на других позднезарубинецких памятниках Среднего Поднепровья. Помимо Лютежа, здесь стационарно исследовалось еще три селища (Оболонь, Тетеревка, Таценки). Все они расположены в северной части бывшего среднеднепровского варианта зарубинецкой культуры (карта 10). Памятники находятся на дюнах в пойме или на краях первых надпойменных террас рек. По разведкам в регионе известно еще 17 поселений с подобной топографией (Максимов Е.В., 1972, с. 19–52).

Датирующие вещи, происходящие с этих памятников, можно условно подразделить на две хронологические группы. К первой относятся фибулы варианта М с поселения Таценки I, варианта О из Оболони (табл. XII, 6) (Шовкопляс А.М., 1972, рис. 1, 4) и варианта П/Р из Волчков (Савчук А.П., 1969, рис. 1, 41). Эти украшения аналогичны фибулам, диагностирующим финал классической зарубинецкой культуры региона. К первой группе датирующих вещей примыкают и две характерные позднелатенские шпоры из Оболони. Во вторую группу включены фибулы, ни разу не встреченные на классических зарубинецких памятниках. Это глазчатая фибула типа IV серии В по Р. Ямке (табл. XII, 4) из Лютежа, относящаяся к периоду В₂ раннеримского периода (Godłowski K., 1982, s. 51), близкая по типу фибула из Таценок (Максимов Е.В., 1969а, с. 6, 12), «почепская» из Коржей (Савчук А.П., 1969, рис. 1, 22), датирующаяся также второй половиной I-II в. (Амброз А.К., 1966, с. 24), сильнопрофилированная фибула типа Альмгрен 84 из Рудяков и близкая к ней из Пасечной (табл. XII, 1) (Савчук А.П. 1969, рис. 1, 18; Максимов Е.В., 1972, табл. XI, 3). Последние фибулы относятся ко второй половине II – началу III в. (Гороховский Е.Л., 1982а, с. 133). В эту же группу вещей следует включать и обломок подковообразной фибулы с эмалью из Оболони. К сожалению, кроме Лютежа и Оболони, все перечисленные пункты с находками изделий второй хронологической группы известны по разведкам.

Таким образом, памятники типа Лютежа явно существуют в течение раннеримского времени, возможно, вплоть до его конца, однако вопрос об их начальной дате однозначно решить пока не удается. Находки на них фибул первой хронологической группы позволяют предположить два равновероятных варианта хронологического соотношения с местными классическими зарубинецкими древностями:

1) памятники типа Лютежа некоторое время сосуществуют с классическими зарубинецкими; 2) пойменные позднезарубинецкие поселения смыкаются по хронологии с классическими памятниками и возникают, когда последние прекращает свое существование. Окончательно ответить на этот вопрос можно лишь после создания дробной схемы периодизации зарубинецкой посуды, но некоторые выводы можно сделать и сейчас. Если пойменные позднезарубинецкие селища и зарубинецкие поселения на коренных берегах и были частично синхронными, то период этой «хронологической накладки» не был слишком длительным; на памятниках типа Лютежа практически неизвестны миски с эсовидным профилем и двумя-тремя гранями на венчике, которые считаются характерной особенностью среднеднепровского керамического комплекса классического зарубинецкого периода (Максимов Е.В., 1982, с. 18). Если бы пойменные поселения появились еще в I в. до н. э., как это предполагает Е.В. Максимов, то подобные миски были бы на них одним из ведущих типов посуды.

По способу обработки поверхности вся керамика селищ типа Лютежа делится на лощеную и груболепную. Лощеной посуды достаточно много, и она разнообразна по формам. В Лютеже она составляет 17,2 % общего количества позднезарубинецких фрагментов (Бидзиля В.И., Пачкова С.П., 1969, с. 64). Груболепная керамика представлена преимущественно горшками. По форме наибольшего расширения тулова они делятся на две группы: округлобокие и со сглаженным ребром. Сосуды первой группы однотипны, они имеют тулово, близкое к яйцевидному, отогнутый наружу венчик. Преобладают горшки с диаметром венчика меньшим, чем диаметр наибольшего расширения тулова сосуда (табл. XIII, 7, 8), но имеются сосуды и обратного пропорционального соотношения (табл. XIII, 9). Формы ребристых горшков более разнообразны. В Лютеже известны ребристые горшки (табл. XIII, 10) и близкие им по форме, но с вогнутой верхней частью (табл. XIII, 11). К более редкому типу относятся ребристые горшки с выпуклыми стенками нижней части тулова (табл. XIII, 13). Набор не лощеной керамики дополняется коническими крышками с полой ручкой и дисками без бортиков или со слабо намеченной закраиной (табл. XIII, 12, 14), которые, впрочем, известны и в лощеном варианте. Для груболепных сосудов характерна орнаментация зажимами и защипами по венчику, изредка встречаются налепные шишечки или валики на шейке сосуда, некоторые горшки украшены поясом пальцевых защипов. Известны и обломки сосудов с «хроповатой» или покрытой расчесами поверхностью, но они редки.

Лощеная посуда представлена преимущественно мисками, по форме бочка они делятся на четыре группы. Среди округлобоких мисок известны чашевидные без венчика (табл. XIV, 9), но преобладают эсовидные (табл. XIV, 10). Миски со сглаженным ребром иногда имеют одну грань на внутренней стороне веничка (табл. XIV, 11, 12). Наиболее многочисленны на памятниках типа Лютежа острореберные миски. Среди них преобладают миски с прямым венчиком, которые по особенностям профилировки верхней части делятся на разновидностей (табл. XIV, 14–18). Большой серией представлены миски с зигзагообразным профилем (табл. XIV, 19). Миски обычно лишены орнаментации. Обломки лощеных горшков в Лютеже очень редки. Некоторые из них орнаментированы налепными валиками и подковками. Встречаются миниатюрные сосуды. Авторы публикации материалов Лютежа В.И. Бидзиля и С.П. Пачкова упоминают находки фрагментов гончарной желтолощеной посуды, которую они атрибутируют как черняховскую. Из этой группы находок реконструируется форма лишь одной миски (Бидзиля В.И., Пачкова С.П., 1969, с. 73, рис. 9, 10). Миска совершенно не характерна для черняховской культуры. Подобную форму имеют некоторые античные сероглиняные сосуды (Гудкова А.В., 1979, с. 101–103, рис. 2, 6). Но миска из Лютежа не серо-, а желтолощеная. Скорее всего, это очень тщательно изготовленное подражание античному образцу.

Представление о позднезарубинецком домостроительстве дают материалы селища Оболонь, где вскрыты полностью 54 не нарушенные поздними перекопами постройки этого периода, но эти материалы, к сожалению, не опубликованы. Остатки трех жилищ зафиксированы на селище Лютеж (табл. XV, 10, 11). Все они представляют собой четырехугольные в плане полуземлянки, на 0,3–0,7 м углубленные в грунт. Наиболее часто встречаются постройки, длина стен которых 3–3,5 и 4–4,5 м. Ямы от опорных столбов вдоль края котлована и в углах построек зафиксированы в 20 случаях, в 35 жилищах столбовых ям не было. Вероятнее всего, жилища имели или срубные стены (иногда с опорой на столбы), или каркасные с закладом бревен между вертикально стоящими столбами. Лишь в одном жилище (постройка 11 Оболони) прослежены завалы обмазки вдоль стен котлована. В трех постройках зафиксированы центральные опорные столбы кровли. Жилища отапливались открытыми очагами, которые прослежены в виде остатков кострища круглой формы на полу или в неглубокой яме, заполненной золой. Встречаются очаги в виде сильно обожженного глиняного пода, сооруженного зачастую на вымостке из камней или черепков сосудов. Они слегка (не более 20 см) возвышались над полами построек.

Памятники верховьев южного Буга.

Эти памятники составляют обособленную локальную группу, расположенную в поречье р. Собь и, возможно, в долине Южного Буга, в районе впадения в него этой реки. Исследованием их занимался П.И. Хавлюк (1971; 1975). Им раскопаны селища Марьяновка, Носовцы, Рахны и могильник Рахны (карта 10). К этой же группе древностей П.И. Хавлюк и Е.В. Максимов относят и некоторые находки с Григоровского городища, раскопанного М.И. Артамоновым (Хавлюк П.I., 1975, с. 18; Максимов Е.В., 1982, с. 118), и селища Слободка (Хавлюк П.I., 1975, с. 8) К сожалению, материалы раскопок опубликованы П.И. Хавлюком не полностью, поэтому многие вопросы, возникающие применительно к побужской группе памятников, пока остаются открытыми.

Формы груболепной и лощеной посуды Побужья, насколько можно судить по публикациям, во многом близки керамике памятников типа Лютежа. Здесь представлены округлобокие горшки, орнаментированные насечками и защипами по краю, с туловом, близким к яйцевидному, с отогнутым наружу венчиком (табл. XIII, 1, 2), отмечены находки конических крышек с полой ручкой и дисков (табл. XIII, 6). Специфичны горшки с вертикальными венчиками (табл. XIII, 3, 4) и формы, близкие к баночной (табл. XIII, 5). Лощеные миски делятся на округлобокие и ребристые. Среди округлобоких встречены чашеобразные (табл. XIV, 1) и эсовидные (табл. XIV, 2), ребристые миски представлены эсовидными формами (табл. XIV, 4), а также сосудами с прямым венчиком (табл. XIV, 5–7) всех разновидностей его профилировки, которые зафиксированы и в Лютеже. Не находит параллелей в Лютеже миска с раструбообразным венчиком и округлым бочком, имеющая высокий поддон, из погребения 4 могильника Рахны (табл. XIV, 8). В целом набор лепной керамики памятников Побужья близок к зарубинецкому среднеднепровскому. Баночные формы, как считает Е.В. Максимов (1982, с. 131), имеют пшеворское происхождение.