Текст книги "Время в тумане"

Автор книги: Евгений Жук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Так ты женат? К жене поедешь? – Что Жора женат, Крашев не ожидал.

– Была жена, да уплыла. Я из-за нее на «химию» и попал. Да я же говорю: другая история. Сегодня не тот день, чтобы об этой дуре вспоминать…

– Тогда вот что. Иди к нам в отряд. Ты же сам говоришь, что тут можно все. Но ведь можно и заработать. А у нас во – ребята! Ну, Жора… Давай мастером. Нужен ты Одессе без денег…

– Одессе я нужен, – немного обидчиво сказал Жора. – И без денег. Одесса – не жена, а мать. Соскучился… – добавил он, погрустнев. – Пять лет в этом дерьме. Но, похоже, мысль ценная. Правда, много вас – тридцать человек, но мысль ценная. Бывший «химик» – член ССО – перековка, а? – Жора чисто и задорно рассмеялся.

Глава 3

– Идет, – сказал на следующее утро Жора. – Одесса подождет. Согласен. А твое начальство меня возьмет?

– Возьмет, – добавил Крашев. – У нас мастера нет. Давали третьекурсника, да я отказался, а сейчас вижу: не под силу мне.

Они вошли в вагончик мастеров и уселись на те же места, что и вчера вечером.

– Только у меня куча условий и требований, – сказал Жора. – Первое… Делим обязанности. Я отвечаю за работу, которой еще нет. – Он улыбнулся. – Ты – за снабжение материалами, еще не знаю какими, техникой, еще не знаю какой. И за тобой общие вопросы: поддержание дисциплины, сухого закона и так далее.

– Идет, – сказал Крашев. – Но это и так ясно.

– Подожди, это только начало. – Жора поднялся из-за стола, подошел к открытой двери и, как и вчера, посмотрел на заводской корпус, но во взгляде его было что-то иное. – Деньги, конечно, навоз, но если мы уже решили в них поковыряться, то делать многое надо не так, как обычно делают. За три года моей «химии» каких только отрядов, групп, бригад здесь не было. И чего только не было… Но к делу, – Жора опять сел за стол. – В мои дела ты лезешь только на рекомендательных началах. Я в твои – тоже. Но для полноценной работы требую: двенадцатичасовой рабочий день; отдых, баня и так далее – раз в две недели; введение ежедневных коэффициентов качества труда каждого бойца отряда и предоставление мне права проставления этих коэффициентов.

– Стоп, – сказал Крашев. – В основном принято, но в отношении коэффициента, – он замялся. – А если ты будешь необъективен?

– Можешь создать апелляционную комиссию: ты, бригадиры, комиссар, ну и я, конечно. – Жора улыбнулся. – Недоволен – подавай жалобу. Сачок много не находит.

– Идет. – От четкости, ясности и деловитости Жориных предложений Крашева охватило волнение, и было чувство, как на стартовой черте, а впереди – трудный забег и радость от этого предстоящего забега. – Давай дальше.

– У тебя еще будут заботы по кухне: продукты, дрова. Но можешь освободить от работы расторопного бойца – сделать завхозом. Многие так делают. Кстати, как повара?

– Вроде неплохие. – Крашев помялся. Поварихи – студентка и жена одного из бойцов – у них были, но кухни не было, и бойцы перебивались в местной столовке.

– Еда – один из основных вопросов. На местную забегаловку надеяться нечего – только время в очередях потеряем да желудки порасстроим. Нужна своя кухня. Свои повара. На кухню выделять одного дежурного. Кого послабее или нешибко больного, или несильно травмированного.

– Типун тебе, – сказал Крашев.

– Хоть два, а хошь-не хошь: на тридцать человек один дурак да найдется – травмируется. Кстати, общая техника безопасности за тобой, на рабочем месте – за мной. А по кухне – в два дня решить надо. Бери аванс – денег на еду, не жмоться – корми на убой. И качество, качество. Поварам – тоже коэффициенты, если хотят заработать. Кто они?

– Одна – наша студентка. Из деревни. Откуда-то из-под Перми. На два года старше нас, – добавил он, увидев, как скривился Жора. – Окончила училище. А вторая совсем взрослая, мать двоих детей. У нас студент после армии – его жена.

– Ладно, – сказал Жора. – Давай кухню. И готовить так, чтобы все окрестные собаки на запах сбегались и выли от горя… Пойдем дальше… Работа. Это за мной. И есть хар-р-рошая работа – жаль, много вас.

– Ты уже несколько раз повторяешь, что много. Больше сделаем – больше заработаем.

– Объясняю, – Жора посмотрел на Крашева. – Система оплаты – аккордно-премиальная. Премия – до сорока процентов. Это если работа хорошо сделана. От сметы на зарплату, ну и премию идет… – Жора помедлил. – Ну, для ровного счета пусть двадцать процентов. Это очень много, но допустим. Сколько ты хочешь заработать?

– Не знаю, – Крашев неопределенно пожал плечами. – Старшекурсники и по тысяче привозили. Так они говорят.

– Бывает, – сказал Жора. – Возьмем тысячу. То есть тебе надо тридцать тысяч зарплаты для отряда – ну и значит, брать работу со сметой сто пятьдесят тысяч. Ошибешься, возьмешь больше, в срок не сделаешь – премию не заплатят. Возьмешь меньше, протянешь, размажешь – тоже ни шиша не будет. Вот я и говорю – много вас, а есть хар-р-рошая работа, и материалы есть, и делать ее некому – ваши старшекурсники отмахнулись, сложна больно – им кирпичные коробки подавай, а лучше всего землю копать, ее не учтешь. Вот так вот. Но смета всего тысяч восемьдесят, не больше… Ну, что, берем?

– Берем, – махнул рукой Крашев. – Там поглядим.

– Берем, – решил и Жора. – И мусор больше ни под каким предлогом не убирать – мы свое отубирали, пусть «химики» убирают – им срок идет. А работа такая: устройство полов из мраморной крошки на втором этаже корпуса.

– Чего же тут сложного? – сказал Крашев. – Мешай да стели. Потом шлифуй аккуратно.

– Что сложного? – Жора достал из стола отсиненные чертежи. – Разбираешься? – Крашев кивнул. – Вот смотри в разрезе. Вначале делаем гидроизоляцию в пять слоев. Потом бетон стелем, и не аккуратненько, а сверхаккуратненько – вода сбегать должна. Потом шлифуем… Работа тонкая – недаром от нее старшекурсники отпрыгнули, а им предлагали, я знаю.

– Берем, – уже решительно сказал Крашев. – Не мусор же убирать.

– Хорошо, – Жора сложил чертежи. – С предложением к главному инженеру выйдешь ты, я – «химик», хотя и бывший… И последнее… – Жора внимательно посмотрел на Крашева. – Мы можем все сделать на «отлично», умереть на работе, но получить копейки. Хорошо и в срок сделанная работа – это полдела, а остальное – наряды. – Жора покачал головой. – Наряды, наряды и наряды… Ну, нарисую я их сам. Причем, нарисую без липы – работа дорогая, много ручной… Но есть нормировщица, есть начальник участка и вот тут… – Жора сделал упор. – Тут нужны неформальные отношения. Нужно, чтобы и начальник участка и нормировщица в тот момент, когда мы будем подписывать наряды, нас любили. Тебя вообще-то любят?

– Как сказать? – Крашев улыбнулся. – Мать любит, друг есть – хорошо относится, ну там соседка… – Крашеву неудобно было говорить про Анну. – Словом, соседка письма шлет… Мне кажется, любят.

– Это хорошо, – Жора был серьезен. – Вот и надо, чтобы и начальник участка и нормировщица тебя любили. Хотя бы в тот момент, когда ты им наряды на подпись понесешь. Любили бы тебя, как меньшого брата, как сына, не знаю еще как и за что, но любили. Но для этого, прямо с сегодняшнего дня, мы должны помнить об этом и что-то делать. Не знаю… Носить цветы нормировщице. Она, старая дура, это любит. Спрашивать о здоровье детей у начальника – он у нас вербованный, из Ленинграда – жена и дети там остались. Интеллигент, кстати… Так что думай, думай…

Глава 4

В то же утро Крашев встретился с главным инженером управления, строящего завод. Немного посомневавшись, с его предложением главный согласился: людей не было и деваться ему было некуда.

После обеда на маленьком собрании Крашев познакомил ребят с Жорой, а Жора – всех с предстоящей работой.

Оставшуюся часть дня потратили на переделку старой школьной печи, на которой давно никто не варил, но которая, по оценке Жоры, кое на что еще годилась.

Уже под вечер Жора достал где-то машину, и, поносившись часа два по поселку и близлежащим деревенькам, они закупили продукты. А на следующий день закипела работа…

За пять институтских лет Крашев руководил стройотрядами пять раз. Работали на Чукотке, в двухстах метрах от океана; в Якутии, рядом с драгами, день и ночь моющими золото; на Урале, в глухой башкирской деревушке. После четвертого курса были «лагеря» – полевая учеба военной кафедры в одной из подмосковных воинских частей. Он стрелял, бросал гранаты, бегал по полосе препятствий, но думал о том, где бы подзаработать и в этот раз.

Возвращаясь из недальнего похода, их взвод отдыхал на окраине небольшой деревни – отделения местного совхоза. Он разговорился с управляющим – тот жаловался на отсутствие рабочих рук. Крашев предложил помощь, и уже на следующий день, после того как они сняли форму, с маленькой бригадкой он был опять в совхозе.

За эти пять сезонов он зарабатывал по-разному. И очень много, как в глухой, но совсем не бедной башкирской деревушке, и мало, как в золотоносной Якутии, но в его память навсегда, навечно, до мельчайших подробностей врезалась именно его первая «целина» – в Коми…

Почему? Может, именно там он стал меняться и забывать мать, Анну, доброго Водолаза, могилу, своего отца? И именно там его удивляло и обратное – то, что было в Жоре Гробовском – подкидыше, не помнящем своего родства и цепляющемся всеми своими чувствами за то, чего не было у него…

А вначале они подружились. Жора «съехал» из бараков, где жили «химики», и в школе, в маленькой комнатке, их кровати стояли рядом.

Крашева трудно было чем удивить, и он всегда внутренне сопротивлялся обнаружившемуся в себе удивлению, но в общении с Жорой скрыть этого он частенько не умел.

А удивляться и в самом деле было чему. У Жоры была куча прав и удостоверений: водителя, крановщика, экскаваторщика, электрика, сварщика. Как оказалось, он и владел этими профессиями прекрасно. На долгих техникумовских практиках он работал каменщиком и монтажником.

Однажды вечером Жора прочитал статью в журнале. Летчик-ветеран рассказывал, как, находясь в плену у немцев и работая на аэродроме, он угнал фашистский самолет.

– И я бы смог, – загорелся Жора. – Я чувствую. Вот сел бы в кабину и – газу… Штурвал на себя и… – он сидел на кровати и махал руками. – Я бы улетел…

– Как ты все это сумел? – показывал Крашев на его многочисленные права и удостоверения.

– Знаешь, когда из детдома и вообще… Хочется что-то доказать. Чувствуешь себя недоделанным. Ну и доказывал. Да и жизнь заставляла. Вот на «химии» экскаваторщиком работал, а уж потом мастером.

Он брал красненькую книжицу и смеялся:

– А вот эту купил. За пятерик на Дерибасовской.

Говорил Жора обычно просто, без одесских словечек и шуток, но иногда увлекался.

– Подваливают два кента. «Пацан… – я еще в техникуме учился – пацан купи ксиву – червонец просим». Посмотрел – чин чинарем: печать, подписи, а специальность не указана. «Че надо, – говорят кенты, – то и впишем». Прикинул – прав на тракториста нет. Но вот беда – в кармане только пять рублей. «Ладно, – говорят кенты. – Давай свой казначейский билет – будешь трактористом…» Да умею я и на тракторе… – Жора опять смеялся.

– Почему ты Гробовский и почему Жора? – спрашивал Крашев.

– А почему? – спрашивал и Жора.

Он подходил к небольшому зеркалу на стене и вглядывался в свое отражение.

– Кто я вообще? По документам – русский. Да какой я русский? Поляк? И поляк такой же…

– Ты – еврей, – смеялся Крашев.

– Может, и еврей, – Жора был серьезен. – Хотя нет, не еврей. Говорю слишком просто, да и уши… Нет, скорее всего, я грузин.

– Какой ты грузин? Грузины высокие. Ты – цыган. У тебя все повадки цыганские. – Крашев уже от души смеялся.

– Может, и цыган. Хотя цыганят не бросают. Да и лошадей боюсь. На самой тихой кобыле не поеду… Или армян, или грек, а, может, и русский, – заключал он, приглаживая свои жесткие черные волосы.

Он садился на кровать и печально усмехался:

– Ну, а Жора, да еще и Гробовский… Безымянных, безродных детей в приюты мало попадает. Мать в роддоме оставит или потом принесет, умрут родители, прав отца с матерью лишат или что там еще, но дети уже и с фамилией и с нацией. А такие, как я, – раз в год, а то и меньше. Бабка, что меня нашла, – злыдня, мне ее потом показали – часов десять марьяжила, еле живого в приют отдала. А в комиссии по таким делам чудак был. Большой ученый по именам и фамилиям. И вот, чтобы сглазу не было, чтобы раньше времени в гробу не оказался, и придумал такую фамилию. А Жорами всех безымянных называли – из Одессы потому что. Ну, и русский, само собой…

…Работу Жора организовал великолепно. Он мгновенно, поговорив с бойцом, определял, чего тот стоит, и ставил именно на нужное место в довольно сложной технологической цепочке.

А знать и уметь надо было многое. Пилить и колоть дрова для разогрева битума в большом котле. Греть круглые сутки этот битум. Разливать почти кипящую жидкую массу в обрезанные фляги и тощеньким, дребезжащим «пионером», установленным на плоской заводской кровле, подавать эти фляги на выдвинутый помост второго этажа и тащить их к месту. Экономно разливать и клеить, клеить, клеить бесконечный, многослойный тоненький пирог.

Случались ЧП. Развели под котлом большой огонь, и пламя, страшно и зло заурчав, перекинулось на закипевшую черную массу. Истопник сдуру стал лить воду на битум и ошпарился этой отскакивающей от булькающего битума водой. Прибежал Жора. Огонь под котлом залили. Котел накрыли толстым мокрым брезентом. Жора где-то достал баночку гусиного жира. Ошпаренные руки смазали, забинтовали и бойца отправили на легкий труд, к поварам. С рюкзаком на спине, с Зойкой – беленькой, смешливой поварихой из-под Перми, он ходил по магазинам, носил продукты.

…Площадь второго этажа, громадную, уже уставленную импортным оборудованием, они заклеили за десять дней. Но к этому времени их стало на пять человек меньше.

Однажды вечером – Крашев и Жора уже готовились лечь спать – в их комнатушку вошли пять студентов, и один из них, плотный, интеллигентного кроя парень, неловко и извиняюще разводя руками, начал что-то рассказывать Жоре о низких расценках, о дешевой работе и еще о чем-то. Поначалу Крашев ничего не понял.

– Хотите уехать? – спросил Жора, продолжая разбирать постель.

Еще больше смутившись и еще более невнятно, парень что-то говорил, а Крашева охватывала злость. Предатели! Только-только наладили работу, кухню, а они – сбегать. Да никогда! Резким жестом он остановил довольно жалкие доводы совсем сникшего студента и тут вдруг увидел подмигивающего из-за спины ребят Жору.

– Да хрен с ними, – почти радостным тоном сказал Жора, когда Крашев резко и зло попросил ребят подождать решение в коридоре. – Это же сачки. Сачки все до единого. И сачки не оттого, что не хотят, а оттого, что не могут. Папа с мамой не научили. Отпусти ты их. Толку от них все равно не будет. Знаю я таких. Заработаем – права начнут качать, чтобы заплатили, как остальным, а не заработаем – нас же и осудят. Вот смотри, – Жора взял журнал коэффициентов. – Всем по 0,5 ставлю и каждый божий день.

– Езжайте, – сказал Крашев, когда Жора радушным жестом пригласил смирно ждавшую пятерку. – Только так. Через час электричка до Сыктывкара. Уезжайте тихо и аккуратно. Чтобы никто не видел и не слышал. Будете прощаться да слезы лить или потом какие претензии появятся – сообщу в деканат и в бюро комсомола. Вот деньги на билет и на дорогу. Расписывайтесь и двигайте.

Радостные, счастливые, тихие и довольные, парни ушли.

– Не беда, – сказал Жора тяжело севшему на кровать Крашеву. – Цены на акции растут. Меньше народу – больше кислороду. Правда, слишком все быстро получилось. Думай, что завтра народу скажешь…

– А что думать? Скажу, что сбежали, ведь так оно и есть.

…После того, как довольно быстро поклеили свободное, ничем не заполненное место будущего склада и широкие проходы, долго и муторно клеили пол под оборудованием, где под каждую ногу, станину, стойку надо было резать рубероид, прикладывать и прикидывать, клеить, опять резать, подгонять и опять клеить. Но и эта муторнейшая работа была окончена, и пригласили представителя заказчика принимать ее.

Это был старый, седой, скрученный тягчайшим ревматизмом и оттого всегда смотревший только в землю инженер из дирекции. Упорно глядя вниз, Нил Петрович (так звали инженера) прошелся по широкой части, отчего-то потопал ногой, а потом, так же упорно не отрывая глаз от черного, в некоторых местах тускло блестевшего ковра, полез под оборудование.

Крашева охватило волнение. Ведь где-то они не проклеили, где-то не дотянули. И вдруг Крашев вспомнил, что последние дня три в дальнем углу, а именно там сейчас и стоял, задумчиво уткнув глаза в ковер, Нил Петрович, бригада клейщиков клеила только три слоя. Как же он не обратил внимания? Этот, как бы специально созданный для приема таких работ угрюмый скрученный Нил Петрович все увидит.

А Жоре все равно! С громадным сапожным ножом он бегает перед Нил Петровичем, тычет остро отточенным концом в ковер и призывно восклицает:

– Ну, где резануть, Петрович?! Где?! Здесь, а может, здесь?

Угрюмый Нил Петрович тычет пальцем, и Крашев холодеет – в этой части три слоя, а по проекту должно быть пять.

Но веселый и как будто даже довольный Жора режет маленький треугольный слоеный пирожок и подает заказчику. Тот, едва взглянув, кивает и идет дальше…

Уже после того, как был составлен акт и им разрешили делать полы из мраморной крошки, Крашев подошел, взял в руки аккуратный треугольник: слоев было пять.

Вечером они долго не ложились, радовались первой победе, додумывали технологию по полам. Крашев сказал:

– А я подумал, в углу три слоя. Боялся, что доделывать заставят.

– А три и было, – ответил Жора. – Имелись у меня там контрольные места. Танцевать я по всему ковру смог бы, а вот резать – ну, нет, только в таких местах.

– Значит, все-таки три? – Крашев был ошеломлен. – А вдруг узнают? Вдруг потом протекать начнет? Ну, Жора, с тобой и сесть недолго.

– Не посадят. – Жора взял справочник. – Смотри: в этом месте можно три слоя. Перестраховались проектанты. Обычное дело: лучше больше – хуже не будет. А нам с тобой премию надо – сколько рубероида наэкономили.

Глава 5

Устраивать бетонные полы из мраморной крошки (так это называлось в ЕНИРе) было не так муторно, зато много тяжелей.

Бетономешалку, громадную, неуклюже повертывающуюся грушу, через выставленный оконный проем, по швеллерам, затащили на второй этаж. Рядом сколотили ящик для цемента. Но всю мраморную, искрящуюся кварцевыми вкраплениями крошку-щебенку на второй этаж подать было невозможно, и ее решили завозить как можно ближе к оконному проему и подавать наверх краном.

Хилый, чахлый «пионер» для таких целей уже не годился. Между заводской стеной и забором тюрьмы (вернее, промышленной зоной этой тюрьмы), той самой, из которой привозили «узких специалистов», наверное, еще в начале стройки были проложены подкрановые рельсы, сделан деревянный короб, а в дальнем углу стоял и сам трубный кран, теперь, когда уже отстроили коробку завода, брошенный и ненужный. После того, как они быстро и совсем неплохо сделали гидроизоляцию, их заметили, еще не совсем, чтобы серьезно воспринимать, но достаточно, чтобы иногда помогать.

С краном помогли быстро. Из района приехали молодые, шустрые ребята, одетые в зеленые, с яркими нарукавными эмблемами спецовки. Заменили подгоревший двигатель, слазили наверх, а потом один из них прямо снизу, нажимая щепкой на реле, завертел стрелой и сделал майна-вира крюком. Ездить по рельсам он не рискнул – деревянный желоб, по которому за краном тащился кабель, был разбит. Вдвоем с Жорой (студенты носили цемент), вспомнив школьные каникулы и работу с матерью, Крашев лихо ремонтировал короб.

А к концу дня пришел начальник участка, привел крановщика. Крановщик был высоким, тощим и имел такое испитое, просто замученное лицо, что сердце у Крашева заныло.

Нехотя, как бы делая громадное одолжение, крановщик походил вокруг крана, поеживаясь, не делая попыток ни к знакомству, ни к разговорам. Так же нехотя, еле передвигая ноги, он влез на основание крана, открыл дверцу трубы, просунул в нее свое тощее тело и надолго пропал.

Минут через пять, когда им надоело стоять, задрав головы, они уселись на борт короба, и Жора спросил у Крашева:

– Командир, а я пользуюсь правами члена отряда?

– Ну, конечно, – сказал Крашев, пытаясь разглядеть пропавшего крановщика.

– И я имею право получить аванс, ну, эдак, рублей двадцать пять?

– О чем речь?.. – чуть досадливо поморщился Крашев и подошел к нижнему срезу трубы. – А, может, он застрял?

– Не горюй, – Жора улыбнулся. – Беру его на себя. Завтра в трубе бегать будет. Только ты аванс не забудь.

– Не забуду – вечером получишь. И сто рублей не жалко. Только каким макаром ты этого алкаша бегать заставишь? Поманишь деньгами? Он уже скоро ползать не сможет.

– Секрет, – Жора как всегда задорно улыбался. – Но больше двадцати пяти рублей мне не надо. Может, даже много.

В это время кран дрогнул и мягко покатился по рельсам, таща за собой толстый, покрытый пылью кабель. Потом крановщик повернул стрелой, опустил и поднял крюк. Делал он это, наверное, с такой же скоростью, как и парень из наладочной бригады, но Крашеву показалось, что и это делается медленно и лениво. Не дождавшись, когда крановщик спустится вниз, они пошли к школе…

На следующий день, часов до двенадцати, Крашев носился по хоздвору стройуправления, выбивал машину для подвозки мраморной крошки, организовывал ее погрузку.

– У нас все готово, – сказал Жора, когда Крашев подъехал к месту разгрузки. – Бетономешалка крутится, ребята расставлены по местам. Даже с профессиями определились: месильщики, тащильщики, гладильщики, а внизу у крана – насыпальщики.

– А подавальщик? – в тон ему спросил Крашев. – Он хоть на работу вышел?

– Вышел. Сейчас из столовой придет – увидишь, как он по трубе полезет.

Минут через десять, широко, старательно вышагивая длинными худыми ногами, подошел крановщик. Не останавливаясь, невразумительно-извиняюще пробормотав что-то Жоре насчет длинной столовской очереди, он так же старательно просунул свое тело в трубу; и, подняв раз-другой голову, за большим кабинным стеклом Крашев увидел это тело уже наполовину сложенное и готовое исполнять команды.

– За что же ты его зацепил? – спросил Крашев, когда они с Жорой прошли в вагончик. – Прямо переродился человек.

– К сожалению, ничего оригинального, – Жора, казалось, был расстроен. – Но деваться некуда. – Он подошел к двухтумбовому столу, открыл дверцу и достал маленькую аккуратную бутылочку – двухсотпятидесятиграммовый «шкалик» столичной водки. – Это его ожидает в конце каждой, хорошо отработанной смены.

– Да-а-а… – покрутил головой Крашев. – Мето́ды у тебя! Спаивание рабочего класса. И, думаешь, надолго его хватит?

– Думаю, что нет. Дней на десять – до его аванса. Но я уже кое-что придумал. Поработаем день-другой, а потом в две смены.

– Как в две смены? – Крашев уже стал привыкать к Жориным чудесам, но работать в две смены… Смогут ли они? А кто на кране?

– Основной запас мраморной крошки будет делать подавальщик, – Жора махнул рукой на двигавшийся за окнами кран. – Ну, а если не хватит, то для второй смены буду подавать я. Я же крановщик, в конце концов…

Через два дня, а к этому времени один из студентов (демобилизованный из армии бригадир-женатик) сделал нужное освещение, отряд стал работать в две смены. Крашев добился, чтобы за ними закрепили еще одну машину, и мраморную крошку подвозили теперь беспрерывно. Отряд поделили пополам, а поварихам на кухне перестали выделять даже одного дежурного. Кололи дрова, закупали продукты между сменами. И многое, очень многое делалось уже без его и даже без Жориного участия. Прошло всего три недели после их приезда, но отряд уже перестал быть тем, чем был вначале, – группой молодых, наивных ребят, в общем-то не знающих, зачем они приехали на эту стройку. Уже зажили первые, да и вторые кровавые мозоли, затянулись ссадины, прошли синяки. Все стали ловчее, появилась сноровка. Каждый уже понял, чего он сто́ит как боец, как трудяга, и знал, чего же сто́ит его сосед. Все определились с местами и «специализацией». В напряженной, тяжелейшей работе не было, да и не могло быть сачков – они бы тут же выплыли наверх, и их бы смыло. Это уже была не группа людей, это был четкий и слаженный механизм, и они – частицы этого механизма – уже гордились собой и тем, что делали, и гордились своими товарищами.

И поэтому многое, очень многое делалось самими бойцами. Так, он, Крашев, снял дежурного по кухне – одной из смен не хватало рабочего у бетономешалки, – но тут же появились добровольцы, помогавшие поварихам. Перестановки в технологической цепочке уже происходили без ведома Жоры – кому-то нравилось работать под краном, кто-то «готовил» бетон нужной консистенции лучше всех, у кого-то получалось ровно и аккуратно «тянуть» полы из этого бетона. Но все перестановки, все смены были нечасты, быстры, толковы и не во вред основной работе.

…Жора оказался прав. На следующий день, после того, как рабочим стройки выдали аванс, крановщик пропал. Все было и так ясно, но Жора позвонил в управление и, узнав адрес, на одном из самосвалов сгонял к крановщику домой.

– Безнадежен, – сказал он, спрыгнув с подножки машины в зашелестевшую кучу мраморной крошки. – Со вчерашнего дня не просыхает. Меня с родной женой путает… Что же, – он чуть помедлил, посмотрел на Крашева. – Осталось немного. Придется тебе поработать «подавальщиком». Я буду в первой, а ты – во второй смене. С начальником участка как-нибудь договоримся, ну а инженер по технике безопасности в первую-то редко бывает, а уж во вторую… Полезли, потренируешься пару часов.

Почти не удивившись такому решению, уже уверенный если не в заработке, так в том, что эту нелегкую работу они сделают, и сделают хорошо, уже счастливый от ощущения покоренности этой работы и машин, которыми они владели, и от острого желания завладеть и покорить еще одну, Крашев сделал два быстрых, широких шага и запрыгнул на разлапистую станину крана…

Глава 6

А между тем вокруг была, двигалась, существовала иная жизнь. И поначалу занятый заботами о кухне, рубероиде, мраморной крошке, самосвалах и бог весть еще о чем, он не особенно замечал эту иную «нестроительную» жизнь. Но жизнь эта все больше проникала в его сознание, отвлекала его, пытающегося вначале отмахнуться от нее, не понимающего, что отмахнуться от этой жизни невозможно, ведь кажущаяся тебе большой и значительной твоя деловая, «строительная» жизнь – малая, очень малая доля той иной, по сути, основной жизни.

И первое, что неудержимо проникало в него, отвлекало, была природа… Однажды под вечер – они еще клеили рубероидом пол – Крашев поднялся на плоскую заводскую крышу: остановился хилый «пионер». Он помог распутать трос на барабане и пошел к выходу. Выход на крышу был в противоположной стороне от «пионера», от забытого, брошенного тогда трубного крана, от высокого забора промзоны и от ровного, обезлесенного пространства вокруг этой промзоны. А здесь, с этой стороны, было другое, и у него захватило дух и от высоты, на которой он стоял, и от того, что было дальше – реки, быстро и мощно катившей свои, еще не устоявшиеся после дождливого июня, мутные воды, и раскинувшегося вширь и бесконечно вдаль зелено-коричневого хвойного леса. Привыкший к дубам, букам, белолиственницам небольших южных рощ и увидевший первый раз живую ель в Сокольниках, он понял, что этот беспредельный лес состоит из чего-то другого. Но чего? Он не смог бы отличить лиственницу от сосны. Может, это кедры? Хотя кедры в Сибири… И где кончается этот плотный, дерево к дереву, беспредельный зелено-коричневый, схваченный зыбкой синью у горизонта лес? А может, это не лес? Неужели тайга? Настоящая тайга?..

С того самого дня, как он пытался нарисовать озеро в их маленьких горах, речушку, кладку и идущую по ней Анну, он не брал в руки кисть. И сейчас ему неудержимо захотелось здесь, на крыше, установить этюдник и нарисовать и бурную мутную реку, и мощные расчлененные косыми солнечными лучами деревья за рекой, и густой, неразделимый их пласт вдали, и, особенно, эту зыбкую синь у горизонта. В тот момент он забыл обо всем и уже думал, что река не должна быть бурной и большой – это отвлекало бы от того, что сейчас волновало его и заставляло думать о картине. Да, реку надо делать чистой и небольшой. Он вспомнил грустные буки, отражавшиеся в озере. Но здесь – не грусть. Эту зеленую мощь не разрушить никакой воде. Река здесь не играет никакой роли. Хотя… В ней могут отразиться громадные сосны (пусть сосны!) – это будет первый план, потом мощный зеленый пласт – общий план и, наконец, зыбкий синий беспредельный и бесконечный простор у горизонта – завершение всего.

Он непроизвольно пошел по крыше, как бы проверяя то, что нашел, и ища, может быть, лучшую позицию. Его охватывала дрожь от того, что нет красок, картона, этюдника. Сейчас Крашев не имел даже карандаша и кусочка бумаги. Он вернулся к выходу – здесь было лучше всего – и оцепенел. Близился вечер… Косые лучи солнца уже не членили ближайшие деревья. От далекого горизонта набегала тончайшая, стушевывавшая картину дымка. Ему стало невыносимо грустно. Миг – бесконечную ценность которого он почувствовал сердцем – уходил…

Снизу вынырнул Жора.

– Ну, как? – кивнул он в сторону «пионера». И Крашев, всегда радующийся общению с Жорой, довольный его сноровкой, в тот раз лишь хмуро буркнул: «В порядке» и быстро полез вниз…

Да, иная, нестроительная жизнь кипела вокруг. И он, как в еще не очень далеком детстве и почти с таким же детским восприятием, вбирал ее в себя, все ее оттенки и нюансы.

И когда-то это случилось… Когда? Когда он стал другим? Когда случился тот нравственный поворот? Когда тончайшее, невидимое лезвие отделило его от матери, Анны, отца, школьного учителя? И что тому причиной? Желание подзаработать и выбраться из нищей жизни, какою он жил в Москве? Или что-то другое? Охватившее вдруг желание не просто выбраться, а и утвердиться? И когда они пришли – это властолюбие и эта корысть? Ведь в школе, в детских играх, он никогда не был заводилой. Всегда, всем руководил Васька Ширяев. И никогда он, Крашев, особенно не любил денег, не тянулся к ним, и у него их не было. А может быть, и поэтому тоже? В силу обстоятельств, став маленьким, полуофициальным руководителем и почувствовав, что такое власть, он стал властолюбивым. Появилась возможность – он заработал большие для него деньги, и пришло желание всегда иметь такие деньги – и понемногу подкралась корысть.

А нравственное тончайшее лезвие крошит, кроит дальше. У тебя вроде те же руки и ноги, тот же цвет глаз и волосы так же густы и черны, а невидимое лезвие уже прошло сквозь всю твою душу… И ты уже другой. Ты будешь со временем опытней, умней, у тебя, в твоих руках будет много власти, но ты уже другой. И ты уже не с матерью, отцом, добрым Водолазом, его дочерью. Ты – уже с другими. Ты по другую сторону тончайшего лезвия и назад не перепрыгнешь…