Текст книги "Воспоминания о Евгении Шварце"

Автор книги: Евгений Биневич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Наконец пришли Германы и Шварцы. Когда сели за стол, Ольга погасила электричество и зажгла свечи.

– Посмотри, Танюша, что наша Олечка устроила, – медовым голосом воскликнул Герман. – Как тебе это нравится? – Он указал на то блюдо, которым Ольга собиралась его поразить. – Фантастика!

Ольга сияла. Видно было, что она счастлива принять нас в своем доме, где так празднично горят свечи, накрыт такой новогодний стол, где так парадно, чисто, уютно, светло. То и дело она вскакивала и бежала на кухню, чтобы принести еще одно впопыхах забытое блюдо. Ее лицо светилось счастьем хозяйки, принимающей своих друзей, как ей хочется и как они, по ее мнению, того заслуживают.

Хозяйственная Ольга! Это было так непохоже на «девочку с вершины Мамиссона»…

Само собой получилось так, что руководил нашим немноголюдным застольем, конечно, Шварц. Каждому из нас он посвящал короткие юмористические спичи. <…> Для каждого он находил смешные и веселые слова. Только про Германа говорил весело, но осторожно: они любили друг друга, испытывали постоянную взаимную потребность в общении, но нередко ссорились – почти всегда из-за пустяков. То Шварцу казалось, что Герман что-то не так сказал, то наоборот. Причем Шварц относился к этим ссорам, в общем, юмористически, а Герман порой обижался не на шутку. Видеть же его обиженным было нестерпимо: он мрачнел, умолкал, замыкался в себя, и вид у него становился такой несчастный, что невольный обидчик уж и не знал, как загладить свою вину.

Когда, кажется, все тосты были произнесены и очередь дошла до меня, Шварц сказал:

– Помните ли вы, друзья мои, как я некогда говорил: слушай, Левка, не взять ли тебе ди винтовка?.. Это было задолго до войны. И что же вы думаете?..

В разгар застолья я заметил, что Ольга и Макогоненко о чем-то переговариваются. Оказывается, речь шла о том, чтобы пойти за Анной Андреевной Ахматовой. Это было условлено заранее и известно всем, кроме меня.

Ахматова жила неподалеку, в так называемом Фонтанном доме. Макогоненко скучно было идти одному, и он предложил мне прогуляться с ним до Фонтанного дома.

– Но удобно ли это? – возразил я. – Мы с Анной Андреевной незнакомы.

– Чудак! – ответил Макогоненко. – Вот тебе прекрасный случай познакомиться.

Короче говоря, мы отправились на Фонтанку.

Подойдя к дому, где жила Ахматова, Макогоненко оставил меня на улице, а сам вошел в дом. Через некоторое время он вернулся, ведя под руку Анну Андреевну.

Ахматова посмотрела на меня, как мне показалось, с некоторой опаской. Но Макогоненко тут же представил меня как друга Берггольц, Германа, Шварца. Анна Андреевна сразу успокоилась. Хотя Ахматовой еще не было шестидесяти, шла она нелегко, не могла справиться с дыханием. Мы с Макогоненко то и дело замедляли шаг.

Ольга встретила Анну Андреевну, что называется, с королевскими почестями.

Когда Ахматова вошла в комнату, все стояли с бокалами в руках. Анна Андреевна опустилась на подготовленное для нее место (не села, а именно опустилась). Шварц сказал тост в ее честь – на этот раз серьезно, без тени юмора.

Новогодняя встреча продолжалась.

Но течение ее неуловимым образом изменилось.

Все мы были те же самые, что час назад, и в то же время как будто совсем другие. Все было по-прежнему и в то же время совсем иначе.

Я подумал, что это ощущение возникло, быть может, у меня одного: я впервые видел Ахматову вблизи и не мог не чувствовать себя при ней несколько скованно. Но и остальные вели себя сейчас не совсем так, как раньше. В чем состояла разница, я не взялся бы определить, но что она была – мог поручиться.

Только в поведении Ольги не ощущалось никакой перемены. Она вела себя с полной естественностью и свободой. Хлопотала вокруг Ахматовой, то накладывая ей салат, то наливая коньяк или водку. По всему видно было, что общение с Анной Андреевной давно стало для нее бытом и сегодняшняя встреча за новогодним столом – лишь одна из многих других.

Потом я понял, что поведение Ольги определялось не только тем, что он привыкла к встречам с Ахматовой. Она вела себя непринужденно главным образом потому, что чувствовала себя с ней на равной ноге.

За нашим столом сидели Шварц и Герман – писатели, чей талант Ольга, как мы знаем, ценила достаточно высоко. Но под стать Ахматовой все-таки была здесь она одна. Являлось это осознанным убеждением или подсознательным чувством – не все ли равно? Важно, что Ольге так казалось. Право на равенство с Ахматовой Ольга завоевала тем, что было пережито ею за последнее десятилетие, и тем, что было создано на почве пережитого. Ахматова всегда была одной из достопримечательностей Петербурга – Петрограда – Ленинграда. Теперь такой же достопримечательностью стала Берггольц.

Если бы кто-нибудь в эту минуту сказал Ольге, что она ощущает себя наравне с Ахматовой, Ольга – не сомневаюсь! – стала бы яростно возражать. Но независимо от сознания и воли это ощущение до самого конца неистребно гнездилось в душе, «в ее немых глубинах», как – по совсем другому поводу – удивительно точно сказала Берггольц.

Между тем тосты следовали один за другим. Все они так или иначе были теперь за Ахматову. Шварц продолжал шутить, мы по-прежнему отвечали ему улыбками и смехом, но и это выглядело сейчас не так, как совсем недавно.

Было уже очень поздно – или очень рано? Наставала пора расходиться. Казалось, все тосты за здоровье Ахматовой сказаны. Вдруг Герман потребовал, чтобы мы вновь наполнили бокалы.

– Дорогая Анна Андреевна, – сказал он, вставая и вслед за собой поднимая всех нас. – Мы вас очень любим и хотим, чтобы вы услышали это еще и еще раз. Вы для нас всегда были и навсегда останетесь великим русским поэтом. В русской поэзии были Пушкин, Лермонтов, а теперь есть вы. Вы – законная наследница их славы.

С повлажневшими глазами Герман подошел к Ахматовой и с нежной почтительностью поцеловал ей руку. Анна Андреевна поистине царским жестом полуобняла его и поцеловала в лоб.

Новогодняя ночь кончалась. За окном занималось первое утро 1947 года. (5)

Владимир Немоляев

Сорок лет спустя

Когда начинаешь вспоминать свою жизнь в кинематографе, которому отдано шестьдесят лет, прежде всего, приходят на ум какие-то детали из истории создания картин. И разве можно это забыть – радостный и тяжкий труд, творческие терзания, ошибки и удачи, встречи со зрителями…

Снято порядочно фильмов, среди них и «Машина 22–12», первая стереоскопическая комедия, и «Старый двор» с участием Карандаша, и «Морской охотник», фильм из времен войны; но самым дорогим для меня был и остается «Доктор Айболит», кинокомедия для детей, снятая по сценарию Евгения Львовича Шварца в 1935 году (1).

Киносказка по жанру да еще гротесковая, эта картина для меня оказалась и самой сложной и самой любимой.

Вторая половина 30-х годов. Шла реорганизация киностудии «Межрабпомфильм» в «Союздетфильм». Отныне снимать предстояло только фильмы для детей. Перед самой реорганизацией, проходившей трудно и мучительно, поскольку дело было новое, опыта ни режиссуры, ни сценарный отдел, ни другие работники студии не имели никакого, я снял кинокомедию для ребят «По следам героя» (2) – и был сразу зачислен в «детские» режиссеры.

В дирекции мне вручили сценарий «Доктор Айболит», написанный Е. Шварцем по мотивам широко известной сказки Корнея Чуковского. На размышления дали три дня.

Сценарий мне очень понравился мягким и добрым юмором, великолепными диалогами, четко очерченными характерами персонажей. Вместе с тем сценарий был настолько необычным, что нечего было и думать снимать его в старых традициях: с одной стороны, гротесковые образы разбойников, с другой, абсолютно реалистический образ доктора Айболита. Как их совместить; как должны выглядеть персонажи; как их нужно играть; каким показать корабль моряка Робинзона или пиратский корабль «Гром и молния»? Ничего подобного на экране ранее не было!

Я промучился три дня и решил: откажусь от сценария. На следующее утро был трудный разговор с директором.

– Придется снимать этот фильм – вы же только что сделали смешную детскую комедию…

– Я не знаю, как снимать «Айболита»!

– Я тоже не знаю, но вы режиссер! Вы ведь любите студию? Очень хорошую студию, у которой очень тяжелые времена перестройки? Это очень сейчас важно – запустить в производство детскую картину. И есть такое слово – надо! Надо, Володя!

Первый раз он назвал меня по имени… В глазах его была надежда и просьба. И я согласился. Прошло пятьдесят лет, но и сегодня я ему благодарен за тот разговор…

Когда я вернулся домой, совершенно не в себе, меня встретила озабоченная жена с крошечной дочуркой на руках. Светлана посмотрела на меня своими голубыми глазками, радостно улыбаясь беззубым ртом… Если бы она могла понять, в какое сложное положение попал ее отец!

– Что случилось? – сокрушенно спросила жена. – Неужели согласился снимать?

Я кивнул. <…>

Но ничего не поделаешь, нужно было приниматься за работу. Я немедленно отправился в Ленинград, к драматургу Е. Шварцу. Это теперь он широко известен, до сих пор идут фильмы по его сценариям, ставятся в театрах его пьесы, а тогда я о нем ничего не знал…

Вот и станция под Ленинградом – «Лисий Нос». Что ж, название подходящее для сказочника… Меня встретил пожилой плотный человек с добродушным выражением лица и мягкой улыбкой (3).

Мы начали разговор, усевшись в креслах на террасе; долго приглядывались друг к другу, но потом я в упор спросил у Евгения Львовича:

– Как, по-вашему, выглядит доктор Айболит? Наверное, добродушный, толстенький, все время улыбается? У нас на студии, между прочим, есть тип, который все время улыбается и одновременно делает людям гадости…

В глазах Шварца заплясали веселые искорки.

– Мне нравится, что вы такой агрессивный. Значит, не равнодушный… А насчет улыбок – зачем же ему все время улыбаться, доброму доктору? Он же все время озабочен, у него много больных! Он – озабоченный!

Боже мой, я готов был броситься на шею Евгению Львовичу и расцеловать его: я мучаюсь уже несколько дней, не в силах найти черточку характера у доктора Айболита, за которую можно было бы зацепиться. Озабоченный… Но ведь это и походка, и жесты, и выражение лица!..

С этого момента пошел беспорядочный творческий разговор, когда придумывались детали, уточнялись эпизоды, – мы кричали так, что около дачи останавливались прохожие… Это были незабываемые дни!

Какое счастье – настоящий талант. Какое бесценное это народное достояние и как талант этот нужно беречь! К величайшему сожалению, Евгений Львович не так много прожил, но вместе с тем как много успел сделать! И сегодня идут его пьесы, создаются фильмы, отмеченные печатью его большого таланта…

А разговор на террасе продолжался. Мы уже подошли к разбойникам – тут было где разгуляться фантазии. Мы оба просто влюбились в наших «разбойников» – «дорогих моих головорезов», как их называл главный разбойник Беналис. Но какими они должны быть?

Во время беседы я вспомнил детские годы, когда к нам домой приходил в гости дядя Вася, похожий на настоящего разбойника: у него были большущие усы и почему-то всегда всклокоченные волосы. Мы очень любили его: он, играя, пугал нас – неимоверно вращая глазами и делал страшные рожи, и усы у него вставали торчком. Мы, конечно, хохотали, пугались в шутку и всерьез, на всякий случай бежали, прятались за мамину юбку и оттуда с любопытством выглядывали, что еще такое сотворит дядя Вася?.. Обо всем этом я рассказал Евгению Львовичу, и тогда настала его очередь благодарить меня.

Мы резвились и хохотали, как дети. Жена Евгения Львовича обеспокоенно следила за нами, но не могла удержаться от улыбки.

На ходу изобретались подробности: вот разбойники стреляют из старинной пушки по кораблю Робинзона. Здоровенное дуло, на дуле шпенек, разбойник ударяет кувалдой по шпеньку, взрыв страшный, пушка вся окутывается дымом, но… ядро не вылетело: оно застряло в дуле.

– Ты опять не смазал пушку! – кричит возмущенный маленький разбойник.

– Нет, это ты не смазал! – отвечает толстый и неповоротливый разбойник, все время ковыряющий в носу (мы решили дать разбойникам детские небольшие пороки).

Маленький опять орет:

– Масло высохло! <…>

Так мы целыми днями спорили о деталях, придумывали новые ситуации, пока жена Евгения Львовича не сказала:

– А не забыли ли вы, что картина у вас про доктора Айболита, а не про разбойников? (4).

Именно тогда у меня возник серьезнейший вопрос: о чем же и для кого я буду снимать картину? По этому сценарию можно сделать смешную комедию для взрослых, где история с чудаковатым доктором Айболитом будет, скорее, поводом для забавного разговора, – например, на темы дня. Акценты легко сместить: для взрослого зрителя ведь сразу очевидно, что все это кончится благополучно, что Айболиту, похищенному «такими разбойничками», ничего не грозит. Подробности, перипетии сюжета существенны только для ребят – самых доверчивых и искренних зрителей. И впоследствии это подтвердилось на многочисленных просмотрах: ребята так переживали за доктора, и так боялись разбойничков, и в то же время так хохотали над ними, что на одном из просмотров в Доме ученых уборщицы под стульями обнаружили лужицы… <…>

Итак, мы сошлись на том, что главное в фильме – все же образ доброго доктора… Как же показать доброту в действии?..

Стоп, стоп! Доктор должен быть таким добрым, чтобы в любой ситуации, в которой, казалось бы, человек обязательно должен разозлиться, поступать по-хорошему, по-доброму. Например, он не может повысить голос на человека…

Стоп… стоп! А что, если в сцене, когда он выгоняет злую сестрицу Варвару, обидевшую зверушек, он будет не кричать на нее, а говорить просительно, как бы извиняясь…

– Вы меня вы-го-ня-ете? – орет Варвара.

– Выгоняю! – жалостным голосом говорит Айболит.

Да, так может вести себя только действительно очень добрый, хороший человек. Впервые я облегченно вздохнул: в душе я был уверен, что найден верный ключ к образу…

Поезд мчал меня из Ленинграда, а в мыслях я перебирал фамилии знакомых художников, композиторов и, главное, актеров. Оператор у меня уже был – Ляля Петров, с которым мы уже сняли три картины. Неизвестно почему его звали Лялей, когда он был Александр, – наверное, за добрый нрав и юмор.

Очень важно было найти хорошего художника. Я подумал: художники, работавшие в кино, уже слишком набили руку на реалистических картинах; может, поискать среди театральных? Вспомнил было замечательную «Синюю птицу» во МХАТ, но тут же отбросил эту мысль. Да разве пойдет к нам В. Е. Егоров – знаменит, завален работой, не пойдет…

И все же на другой день мы с ассистентом режиссера Толей Ульянцевым были у художника В. Егорова.

– Ну, рассказывайте, зачем пожаловали? Только я ведь очень занят!

– А мы знаем, – сказал я, взглянув на Толю. – Но мы влюблены в вашу «Синюю птицу» и, как влюбленные, надеемся на милость.

Дальше я рассказал о сценарии, о всем надуманном со Шварцем и увидел, что в глазах Владимира Евгеньевича Егорова появилась заинтересованность. Рассказал о разбойниках, о том, какие шикарные и смешные костюмы им можно сделать, об их таинственной пещере, запирающейся огромнейшим замком «во весь павильон»…

Владимир Евгеньевич слушал и что-то чертил карандашом.

– Ну, разбойнички – это не сложно, а вот Айболит – какой он? Наверное, должен быть совсем простым; пелерина, зонтик, большая черная шляпа и, главное, грим.

Он протянул нам рисунок – и мы с Толей увидели настоящего Айболита…

– Урра! – заорал я, за мной – Толя, мы поскакали по комнате, напевая; – Добрый доктор Айболит, Айболит, Айболит!

Владимир Евгеньевич хохотал.

С этого дня мы не только получили первоклассного художника, но и подружились на всю жизнь и сняли не одну картину.

Мы вышли от Владимира Евгеньевича окрыленные. Теперь было понятно, какого актера искать. А то перебрали уже невесть сколько, по существу не зная, чего хотим. Кого только не пробовали, какие только усы и бороды не приклеивали! Вся гримерная хохотала, а директор группы обозлился.

– Сами в детей не превращайтесь! – порекомендовал он.

Стали думать об актере. Поджимали сроки, торопила дирекция, я не спал ночей… И вот как-то бессонную ночь я вдруг вспомнил спектакль по пьесе Натана Зархи «Улица Радости» в Театре Революции. Максим Штраух необыкновенно по-доброму играл там старика… Я подпрыгнул на постели, вскочил звонить по телефону Толе Ульянцеву…

– Ты знаешь, сколько сейчас времени… – разозлился он. – Три часа. Ты в своем уме? Да и потом, ни за что он не согласится! У каких режиссеров снимается, в театре играет!..

Максим Максимович Штраух жил рядом с кинотеатром «Колизей». Я знал, что человек он нелегкий, своеобразный. Я мучительно готовился к разговору, искал, чем бы его заинтересовать. Перед дверью в его квартиру вдруг мелькнула мысль: а что, если доктор у нас после нелегкого боя с разбойником Беналисом будет сидеть в кресле среди своих зверюшек и вязать, как заправская бабушка… Не успев додумать, я вошел.

Штраух встретил меня очень вежливо и очень сдержанно. Надо было как-то начать разговор.

– Вы, наверное, уверены, что я знаю, какой он, доктор Айболит, как он выглядит… Пока не знаю, но думаю узнать с вашей помощью. Хорошо помню вашего старика из «Улицы Радости» – он меня тронул до слез. Поэтому и решил обратиться к вам.

– А какое отношение друг к другу имеют эти роли?

– Наверное, не имеют, но артист, сыгравший так старика, думаю, прекрасно сыграет и Айболита!

Я рассказал Штрауху обо всем, что мы напридумывали со Шварцем для доктора Айболита, – о том, как он разговаривает, как обращается с животными, как ведет себя дома…

Проговорили мы очень долго. Провожая меня, Максим Максимович усмехнулся.

– А ваш доктор Айболит мне нравится. <…>

Работа со Штраухом началась с места в карьер. Искали манеру поведения, грим, костюм. Многое предварительно было продумано, и дело пошло быстро. <…>

И вот наступает один прекрасный день или, наоборот, ужасный день – день первого просмотра. Для меня этот просмотр прошел как в кошмаре. Мне все казалось плохим, неудавшимся, казалось, что все нужно было делать совсем не так, и я совершенно искренне удивился, когда в зале раздавался смех. Мне смешно не было.

Наконец просмотр закончился, все повернулись в сторону директора: он сидел с непроницаемым лицом, и для тех, кто обычно ориентировался на директорское мнение, не было ориентира.

– Ну, что ж, пойдем поговорим! – сказал директор поднимаясь, а мне послышалось в его словах: «Пойдемте-ка, голубчик, мы тебя раздолбаем!»

Я поплелся в директорский кабинет, как осужденный преступник, не глядя никому в глаза. «Проклятая профессия! – думал я. – Почему я не инженер, не строю мосты или дома?.. Построил – и никаких волнений; ходите, живите, люди добрые…»

Обсуждение начал один из режиссеров, мастер долго говорить и ничего не сказать. Поскольку все это уже знали, то его никто внимательно не слушал. Потом заговорил художник, который очень невнятно говорил что-то о поисках, о чем-то новом, но так невнятно, что никто не понял, хвалит ли он или ругает фильм.

Да, так бывает. Съемочная группа честно и беззаветно в течение года отдавала все свои силы и способности, чтобы сделать веселую, остроумную сказку для ребят, и вот награда! Казалось, что о нашей каторжной работе судят поверхностно. Кое-кто занят был лишь тем, как бы «выступить» пооригинальнее, словом, показать свое «я». Другие говорили о картине просто равнодушно. Два-три человека похвалили картину, но это уже не могла меня успокоить. <…>

Какие тяжелые дни я пережил до первого общественного просмотра! Сколько слышал я обидного! И все думалось, какими жестокими бывают иногда даже как будто близкие друзья, во всяком случае, люди, хорошо относящиеся к тебе…

Несколько меня утешил Максим Максимович Штраух. На просмотре он сел в первые ряды, далеко от меня, и, когда кончилась картина, повернулся, улыбнулся своей всегда немного загадочной улыбкой и сказал: «Впечатление наиблагоприятнейшее!» – а потом добавил: «А вы молодец, я, признаться, не заметил, где вы, а где я! Могли бы и сами сыграть…»

Мы оба рассмеялись. Я был счастлив…

Так вот меня и кидало то в жар, то в холод.

И вот просмотр в Доме ученых (5).

У меня где-то далеко внутри была уверенность, что картина получилась, что ее будет принимать зритель. Но тут, на утреннике, зал заполнила детская аудитория, для которой и делался фильм. Вообще ребята – замечательные зрители, и для меня так отрадно было слышать, как они реагировали на «бой» с разбойниками, на то, как доброго доктора Айболита Беналис тянул на веревке в страшную пропасть, как мчалась Авва на спасение доктора, а за ней – все звери, Пента и отец Пенты…

Нет на свете слаще музыки, чем та, которую я услышал на просмотре. Веселый ребячий смех, выкрики, аплодисменты, хохот все это сливалось для меня в волшебную мелодию. Я понял, что правильно в свое время решил делать этот фильм для ребят, и на секунду похолодел, когда подумал, что ведь мог и не решиться этого сделать…

После просмотра мы сидели в комнате у директора Дома ученых, и я спросил: «Ну, как, по-вашему?» «Вы же сами все видели, – ответила она, – а главное, слышали…»

То же остается написать?

Очень на многих просмотрах «Айболита» я побывал, и всегда его прекрасно принимала детская аудитория. И пресса была обширная, доброжелательная. И даже те товарищи, которые критиковали картину, тоже поздравляли меня и с ясными глазами хвалили… <…>

Вот так складывалась судьба одной из самых трудных и радостных работ в моей жизни…