Текст книги "Телефонная книжка"

Автор книги: Евгений Шварц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)

Д

13 сентября

Есть люди, чаще всего женщины, отдавшие себя целиком данному виду искусства и по – женски понимающие и прощающие его житейскую, для иных – отталкивающую сторону. Они знают – такова жизнь. Сейчас ребенок улыбается, а через миг безобразничает. В искусстве подобные женщины редко играют активную роль. Они вроде нянек, или повивальных бабок, или педагогов, или даже матерей. Не отдельных произведений, а людей. И так как не боги обжигают горшки, ставят спектакли, пишут пьесы, то роль подобных женщин гораздо значительнее, чем может показаться с первого взгляда. Софья Тихоновна Дунина [0][0]
  Дунина Софья Тихоновна (1900–1976) – критик, редактор, театровед.


[Закрыть]принадлежит именно к этой благороднейшей человеческой породе. Премьера театра, судьба актера, пьесы или автора для нее явление личной ее жизни. Она умна, жива. Всегда заведена, не распущена. Храбра. Владеет языком: говорит, что думает. Одних активно любит и помогает им любовно. Других активно не любит и храбро с ними сражается. Одно у нее не по – женски сильно: чувство справедливости. Все‑таки она целиком отдала себя данному виду искусства – и тут она нелицеприятна. 1944 год. Театр комедии вернулся из Сталинабада в Москву. И показал «Подсвечник» Мюссе [1][1]
  Премьера спектакля состоялась в 1943 г. в Сталинабаде.
  Давидович Людмила Наумовна (1900–1986) – поэтесса, переводчица.


[Закрыть]. В эвакуации, как выяснилось, меньше требуешь не только от бытовых условий: живешь, где придется, ешь, что дают, – но и от качества работы. Нам казалось в Сталинабаде, что спектакль очень хорош. А в Москве он выглядел убого. Я не сразу это заметил. Спрашиваю у Дуниной в антракте: «Ну, как?» И она отвечает с горечью, но решительно: «Очень плохо! Очень». Она любила и театр, и Акимова, но не было силы, которая могла бы принудить ее покривить душой. Она при необходимости храбро шла на защиту театра, но что плохо, то плохо. Это умение любить людей, понимать, как делается дело, а вместе с тем не забывать самое дело – редкая, не женская черта. Поэтому ее и уважали. Маленькая, темноглазая, решительная. Я мало знал ее личную жизнь. Но как явление – понимал и уважал со всей почтительностью и удивлением.

14 сентября

Милочка Давидович– женщина добрая, веселая. Судьба ее бьет. Первый муж умер – осложнение мозговое после гриппа. Второй – умер во время войны от рака. Но она все улыбается, все шутит. Ее работа – шутить, быть остроумной – она пишет для эстрады смешные номера. И говорит, все время стараясь подоб

– рать слова поострее. Когда сойдется, когда и не сойдется, будто подбирает из кубиков картинку. Глаза глядят пристально, проверяют. Почему‑то женщины, работающие для эстрады, менее иссушены остроумием, чем мужчины.

Е

15 сентября

Если продолжать работу над «Телефонной книжкой», то надо изобразить Ермоловский театр.Ну, что я о нем скажу? Что скажу о театрах вообще. У меня такое чувство, что раскормили мы тугоподвижных, прожорливых, допотопных, никому не нужных чудовищ и никак не можем с ними разделаться. В теперешнем театре чего – чего только нет! И чешуя. И когти. И желудок. И глазки, которые видят добычу. И огромное тело, с огромным хвостом. И подобие головного мозга, меньшее по весу, чем мозг спинной. И это чудище поглотило театр в прежнем его легком и праздничном состоянии. И каким‑то чудом, вечерами, когда допотопное чудовище спит, мы видим сквозь его ребра подобие проглоченного существа. И чем яснее оно проступает, тем чудовище больше пугается, очнувшись. И принимает меры.

Ж

Дальше записан Жданов Николай Гаврилович, [0][0]
  Жданов Николай Гаврилович (1909–1980) – писатель.


[Закрыть]он же Коля Жданов, который создан человеком легким. Себя не утруждает и других не мучает. Работает не без таланта, но в крайнем случае. Жена, как часто у людей легких, уклончивых и уступчивых, склонных успокоиться и примириться на том, что судьба пошлет – строга, пряма, молчалива, неудовлетворена. Чего‑то ждет требовательно и нетерпеливо.

Крон Александр Александрович. [0][0]
  Крон (наст. фам. Крейн) Александр Александрович (1909–1983) – писатель.


[Закрыть]Черноволос, черноглаз, отвечает на толчки внешнего мира как бы замедленно. Или осмотрительно. Он из материала благородного, но биографию имеет сложную. Кто поймет, как сложились благородные материалы, пока шагал Крон по бакинским [1][1]
  Пьеса Крона «Глубокая разведка» посвящена жизни бакинских нефтяников.


[Закрыть]и столичным малым и большим дорогам. Он хороший человек, конечно, хороший, но не вывихнуто ли у него зрение, не затуманено ли сознание? Я несколько раз удивлялся тому, как, стараясь сохранять ясность и последовательность, он тратил душу на то, чтобы объяснить и оправдать необъяснимое.

Говорит он не спеша, обдумывая каждое слово. И всегда в конце концов в том, что он скажет, обнаруживаешь ты нечто живое, имеющее смысл. Недаром он создан из благородного материала. Но то, что пытался он объяснить и оправдать, увы, оставалось мертвым и не имеющим смысла. У него не было (или выветрилось, или вышибло из него) той неподкупной трезвости, что определяет художника большого масштаба. Он мог отвести самому себе глаза и оплести сам себя во имя той силы, которой с юных лет научился служить. В его «Кандидате партии» есть нечто более мучительное, чем в пьесах, откровенно лакирующих и упрощающих мир. Там, в откровенно плохих пьесах, действуют фигуры из дерева, картона, жести. А у Крона идет живой человек с фанерным туловищем или фанерная женщина с живыми глазами. Но он талантлив. И человек доброй воли. Поэтому в «Глубокой разведке» есть целые сцены с живыми людьми. И в последней пьесе. Сейчас он пишет роман. Если перешагнет через себя, то напишет [2][2]
  Говорится о пьесах Крона «Кандидат партии» (1953), «Глубокая разведка» (1941), «Второе дыхание» в редакции 1956 г. и романе «Дом и корабль», законченном в 1964 г.


[Закрыть]. Если научится смотреть не через очки, которые напялило время на его здоровые глаза. Я с ним в условно хороших отношениях. Мне, как со знакомыми последних десяти – пятнадцати лет, неловко с ним. Очевидно, что‑то изменилось и отвердело во мне. Новые друзья не приживаются, не принимаются. С Малюгиным [3][3]
  См. «Малюгин Леонид Антонович», с. 627.


[Закрыть]мне ловко и удобно. В 41 году, да еще после блокады, – я мог еще ближе сходиться с людьми. А с Кроном я разговаривать не умею. Разве в последний год стало попроще.

К

Кавериныидут следующими. О них говорить невозможно. Эти – уж слишком хорошие знакомые. И я, кажется, пробовал говорить о них.

Карпенко Галина Владимировна, [0][0]
  Карпенко Галина Владимировна (1908–1977) – детская писательница, редактор Детгиза.


[Закрыть]редактор Детгиза. Московская знакомая, которая входит в тот фон беспокойной командировочной жизни, которую ведешь в столице. Словно призрачные люди. Полная женщина, черноглазая, доброжелательная. Дело свое любит. Готова за него жизнь отдать, да только не знает, как. Потому что понимает его приблизительно.

Корчмарев Климентий Аркадьевич [0][0]
  Корчмарев Климентий Аркадьевич (1899–1958) – композитор, написал музыку к спектаклю МТЮЗа по пьесе Шварца «Два клена».


[Закрыть]– маленький, горбатый, болезненный. Профиль заострившийся. Сидит, как все горбатые, откинув голову назад, словно в гробу лежит, когда глянешь на него сбоку. Он композитор, сталинский лауреат по какой‑то кинокартине [1][1]
  Государственную премию СССР Корчмарев получил в 1951 г. за кантату «Свободный Китай» (1950).


[Закрыть].

Несмотря на свой неземной профиль, полон интереса к земной жизни, как настоящий киношник. По поводу «Двух кленов», для которых писал музыку, выразился так: «Я понимаю. Эти места рассчитаны у вас на детей, а такие‑то и такие‑то – на взрослых». И не понял искренне, когда я сказал, что писал, не рассчитывая, а старательно вел рассказ, подчиняясь его законам. Был я с Корчмаревым знаком две недели. Пока шли репетиции и спектакль. Премьера [2][2]
  С 15 по 23 марта 1954 г. Шварц был в Москве, присутствовал на репетициях «Двух кленов» в МТЮЗе, 9 апреля состоялась премьера спектакля, на которую Шварц снова приехал из Ленинграда.


[Закрыть]. Собирались в ресторан, но ему стало нехорошо. Он спускался по лестнице, дыша через какой‑то стеклянный приборчик, наполненный желто – зеленым порошком. Голова его еще более закинулась назад. Лицо казалось прозрачным. Жена вела его под руку. Он кивнул мне, сказав: «Приходится отказаться». И исчез, как призрак.

16 сентября

Карягин Анатолий Анатольевич, [0][0]
  Карягин Анатолий Анатольевич (р. 1923) – политредактор Главного управления по контролю за зрелищами и репертуаром (ГУРК), затем зав. литчастью Театра им. М. Н. Ермоловой.


[Закрыть]человек молодой, тоненький, изящный в движениях, культурный в выражениях, растение, взращенное на клумбе возле правительственных зданий. Когда я его встретил впервые, был он одним из цензоров Реперткома. И я, ожидая приема, убедился, что это народ особенный. Они говорили о какой‑то премьере – до ужаса похоже на актеров, на драматургов, ведущих подобные обсуждения. С полным знанием самой кухни дела, с легким цинизмом, вытекающим их этого знания. И с полной уверенностью, что они принимают участие в работе театра. Нужны. И даже с любовью к делу. С пониманием, кто чего стоит. И с полным расхождением между сущностью своей и деятельностью. Не то солдаты. Не то провода, по которым идет такой‑то или такой‑то ток. Для освещения или для электрического стула. Передадут, не деформируясь. Понимание – пониманием, а строй строем. И при этом полная уверенность в своей правоте, хоть и пришлось бы им поступать наперекор… вкусам, что ли. На месте убеждений у них сидит шут с рогами. Карягин, явившись с некоторым опозданием, рассказал анекдот французский, который слышал накануне вечером. Восхищаясь его изяществом и жалуясь на то, что в переводе он теряет. Затем вежливо, но непреодолимо высказал требования свои по поводу моей пьесы.

17 сентября

А затем Репертком упразднили [1][1]
  Главный репертуарный комитет существовал с 1923 по 1928 г., затем вошел в состав Главискусства, в 1933 г. выделен в самостоятельное управление – ГУРК. В этом учреждении и работал Карягин. При создании Министерства культуры СССР в 1953 г. ГУРК был упразднен.


[Закрыть], и моя детская пьеса под названием «Василиса – работница» [2][2]
  Работу над пьесой «Василиса – работница» Шварц начал в 1949 г. В письме к дочери от 21 октября 1949 г. он писал: «…пишется она не с той быстротой, к которой я привык. Страшно портить». (Цит. по журн. Вопросы литературы, 1967, № 9, с. 172). Шварц дважды менял название пьесы. Первоначально она называлась «Каменные братья», затем «Василиса – работница» и в конце концов – «Два клена». На протоколе ГУРК по «Василисе – работнице» от 23 августа 1951 г. стоит виза: «В настоящем виде не разрешать. Предложить автору переделать пьесу» (РГАЛИ, ф. 656, оп. 5, ед. хр. 8926, л. 81). В 1953 г. Шварц продолжал работу над пьесой. 18 октября 1953 г. закончил ее. 10 ноября 1953 г. сдал пьесу в ГУРК.


[Закрыть]обнаружена была в архиве с визой: «Запрещено». То ли потому, что я не успел представить поправки, предложенные мне, то ли потому, что запрещать вообще спокойнее. За разрешение может попасть, что шут с рогами, заменяющий убеждения моих новых знакомых – никогда бы им не простил; когда увиделись мы с Анатолием Анатольевичем вторично, он уже был, по должности, таким же человеком, как и мы. Обязанности завлита, – совершенно призрачные, нисколько не мешали ему высказывать человеческие свойства. Я сидел у него в кабинете, в Ермоловском театре, и мы разговаривали на одном языке. Разве только он выражался слишком уж отработанно. Когда я спросил его, почему он запретил год назад мою пьесу. И собеседник мой самым неподдельным образом изумился и воскликнул: «Я? Что вы! Не может этого быть!»

Кальма Анна Иосифовна, [0][0]
  Кальма Н. (наст, имя и фам. Анна Иосифовна Кальманок) (1908–1988) – писательница, автор книг для детей.


[Закрыть]воистину дочь земли! Живет с удовольствием, жадно. Однако без той жадности, что заставляет коситься на соседку и рычать. При такой жадности удовольствия от жизни не дождешься. Точнее будет сказать, что живет она с великолепным аппетитом. Она слишком здорова для того, чтобы рычать и коситься. И спасает ее вера. Вера в себя. Она разошлась с мужем, которого я не знал. Вышла замуж за инженера, с которым я познакомился в свое время, приехав к ней в гости с Акимовым. Кирпичный, нештукатуренный красный новый дом на Зубовском бульваре, один из целой семьи подобных, ставших рядом. Перед домами – палисадники. Перед палисадниками асфальтовое пространство, неоправданно просторное, заменившее бывший бульвар, растянувшееся по всему Садовому кольцу. Не то улица, не то площадь. Квартира небольшая, на московский лад. Невысокая. Отделанная с удовольствием. Убранная с удовольствием, хотел я сказать. Хороший портрет женщины, маслом. Старая хорошая мебель. Когда были мы с Акимовым, подавали кокиль. Формы, раковины для этого кушанья, давно используются не по назначению. Поэтому не оставляла меня мысль, что ем я рыбу, запеченную в пепельни – це! Через некоторое время приехала Кальма в Дом творчества, в Комарово. Ходила на лыжах, с наслаждением.

18 сентября

У нее, у Кальмы, была такая судьба – чуть – чуть не те формы выбирала она для существования. Все будто кормит она из пепельницы, хоть в сущности она поступала по традициям, от которых мы отвыкли. По бедности. По превратностям судьбы. И детские книжки писала она традиционные. Действие последней ее книжки происходит в Америке, где обижают негров [1][1]
  Роман «Дети Горчичного рая», М. – Л., 1950.


[Закрыть]. На первой же странице она сообщает приблизительно следующее: «Несмотря на ненастную погоду, все педагоги собрались в школу». И не замечает полной пустоты и даже бессмыслицы своего утверждения. Когда дурная погода влияла на педагогов? Будто это дети, которых выводят или не выводят в садик в зависимости от погоды? Но никто ничего не замечал. Традиционная форма помогала соблюсти приличие. И у детей книжка «Горчичный рай» пользовалась успехом. Кальма выступала года два назад на открытии Недели детской книги в Ленинграде. Говорила традиционно. («Иду по саду и вижу: девочка с двумя толстыми косами читает мою книгу. Я спрашиваю: «Интересная книга?» – «Угу!» – «Это я написала». Тогда она взглядывает на меня своими огромными серыми глазами и отвечает: «Большая, а говорит неправду».)

Все это рассказывалось так гладко, уверенно и традиционно, что зал в меру смеялся, в меру аплодировал и не испытывал явной неловкости. В последний свой приезд рассказала она, что сейчас проводится у них конкурс на лучший пирог. Жены одних известных художников, некиих известных научных работников и она, Кальма, по очереди, собираясь друг у друга, соревнуются в изготовлении вышеупомянутого блюда. Что тут худого? Но я вдруг, без всяких на то прав, испытал плебейскую ярость. И чувство «пепельница с запеченной рыбой» овладело мной. А в общем вернее всего она добрая баба, несоглашающаяся стареть, идущая из‑за этого на некоторые жертвы – лыжи, романы, – избалованная обеспеченной столичной жизнью, не приносящая зла. Говорю – вероятно, потому что мало знаю ее. А может быть, все это скрывает нечто трагическое, немыслимое, но реально существующее. На подобие романов Сю. Ведь таинственно задавила ее машина. Почти смертельно. И кто‑то Принес ее домой. Разбери их там, в Москве. Впрочем, все мы больны манией преследования.

Л

19 сентября

Лобанов Андрей Михайлович [0][0]
  Лобанов Андрей Михайлович (1900–1959) – режиссер. В 1930–е гг. руководил Московским театром для детей, в 1945–1956 гг. – главный режиссер Московского театра им. М. Н. Ермоловой.


[Закрыть]– фигура трагическая. Сегодня процветающая, завтра избиваемая, послезавтра процветающая и опять избиваемая – есть отчего впасть в то состояние, в коем пребывает он сегодня. Он страдает сильнейшими спазмами мозговых сосудов, лежит неподвижно в постели – иначе вызовет головокружение. Едва пошевелится. Я в предыдущей тетрадке пытался определить его театр. Это чудовище завелось от сырости и грязи и проглотило театр в прежнем значении этого слова. Головной мозг у чудовища почти отсутствует, спинной же, угадывающий законы сегодняшнего дня – могуч. И предполагалось, что Лобанов руководит этим фактиозавром. А театр тот просто шагал в стаде подобных послепотопных, повинуясь инстинктам самосохранения. В первый раз я увидел Лобанова еще до войны в квартире у Хмелева [1][1]
  Хмелев Николай Павлович (1901–1945) – артист МХАТ. Возглавлял Театр им. М. Н. Ермоловой. После смерти Хмелева главным режиссером стал Лобанов.


[Закрыть]. Меня несколько испугала оранжерейная атмосфера, охватившая меня. Чувствовалось, что в этом теплом и сыром дворце могут произрастать не одни цветы. Хмелев ростом, стройностью, значительностью выражения, тяжелым взглядом черных глаз внушал уважение. Но и в нем чувствовалась отравленность. Он жаловался озабоченно на неопределенные боли в руке, собирался в Цхалтубо. Лобанов, не то рассеянный, не то ушедший в себя, не то равнодушный, раздражал меня жаргоном, заменявшим живой язык, тоже родившимся в этой тепличной атмосфере. После длительных предисловий «в каком‑то смысле, говоря очень – очень приблизительно, я знаю, что это неточно» – изрекал Лобанов нечто вполне элементарное. Никак не стоющее подобных предупреждений. А театр в те дни был еще живым существом. Студией имени Ермоловой. И верил своим руководителям. Впрочем, говорят, на работе Лобанов оживал. В дальнейшем встречались мы от случая к случаю. И он все полнел, что раздражало меня особенно, так как я полнел тоже. А театр становился одним из самых заметных в Москве. Получил Сталинскую премию за пьесу Малюгина [2][2]
  В 1946 г. театр получил Государственную премию СССР за спектакль «Старые друзья» по пьесе Л. А. Малюгина, режиссер Лобанов.


[Закрыть]. Прославился «Пушкиным» [3][3]
  Имеется в виду спектакль «Пушкин» А. П. Глобы с В. С. Якутом в главной роли, поставленный в 1949 г. В. Г. Комиссаржевским.


[Закрыть].

20 сентября

И уже и не пахло в нем студией. Разыгрался даже в один прекрасный день скандал – какая‑то актриса обвинила Лобанова, что он ее обижает, между тем, как она ждет от него ребенка. И все театры обсуждали этот случай с жаром, будто новую премьеру, с тою, впрочем, разницей, что не осуждали никого из участников ее. Да, театр становился взрослым и обрастал послепотопной чешуей. У него было лицо некогда. И оно преображалось ото дня ко дню в морду. Неважно, в конце концов, как обращался Лобанов с женщинами. Но это было признаком времени и радостно успокаивало другие театры. «Ах, и у них, значит, скандалы. Ну вот, и славненько». А то можно было подумать, что они воплощенной укоризною стоят перед отчизною, перед старым МХАТом, выражаясь проще. Несмотря на то, что чудище, проглотившее Ермоловский театр и напялившее на себя его вывеску, ничем не отличалось от других, ему влетало больше. Звания и чина не имело оно. Слишком недавно походило на театр. Лобанов считался талантливым – каково это было другим? И его, наконец, стукнули с грохотом за пьесу, которую они только репетировали, но не успели поставить [4][4]
  Говорится о последней режиссерской работе Лобанова в Театре им. М. Н. Ермоловой – «Дядя Ваня» А. П. Чехова, так и не увидевшей света рампы. В 1952 г. начались репетиции. Трактовка пьесы Лобановым вызывала протесты, что тяжело отразилось на здоровье режиссера. В 1956 г. он был освобожден от обязанностей главного режиссера театра.


[Закрыть]. И Завадский, ученик Вахтангова, выросший в той же атмосфере, что и Лобанов, бойко болтающий на том же самом мхатовском арго («в каком‑то смысле… говоря очень приблизительно… не верю… ищите сквозное действие»), – лихо дал брату своему подножку. Он написал в «Правде» статью на чужом ему, чисто газетном жаргоне [5][5]
  В «Правде» от 8 августа 1954 г. была напечатана статья Ю. А. Завадского «За идейность и мастерство советского театра». Приводим отрывок ее, направленный фактически против Лобанова: «Возьмем к примеру Московский театр имени М. Н. Е;. моловой. Этот театр имеет талантливых актеров, опытную режиссуру. А между тем за последнее время театр не показал содержательных спектаклей на современную тему. А сколько репертуарных ошибок совершил ермоловский театр?! Что это, как не ослабление художественной требовательности, как не ослабление творческой воли к вторжению в жизнь?»


[Закрыть]. Жаловался на отсутствие смелой критики. Один абзац у него кончался тем, что, мол, в частности, мало критикуем мы свой театр, Театр Моссовета. В следующем абзаце все, естественно, ждали этой самой критики. Однако со всей естественностью чудовища, подчиняющегося инстинкту самосохранения, Театр Моссовета из этого абзаца выпал. Начинался он примерно так: «Роковой ошибкой

режиссера Лобанова явилось…» И так далее. И о болезни Лобанова услыхал я от Завадского во время съезда писателей. Описав с глубоким сочувствием печальное состояние, в котором Лобанов находится, Завадский добавил: «Да, не умеют у нас беречь людей».

17 сентября

Левин Лев Ильич, [0][0]
  Левин Лев Ильич (р. 1911) – литературный критик. Автор воспоминаний о Шварце.


[Закрыть]старый знакомый, некогда – молодой, подающий надежды. И в те, старые, времена казавшийся несколько чужим, как всякий критик. Внушало уважение то, что он держится, как взрослый, независимо и как будто любит литературу. Самолюбив был до крайности. И мнителен. Все ему казалось, что он болен. «Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат» [1][1]
  Строка из первой песни поэмы А. С. Пушкина «Полтава».


[Закрыть]. Но с душами не столь хрупкими и могучими производит он изменения не столь легко определимые. Сейчас Левин Лев Ильич уже совсем не похож на мальчика. Седые виски. Чуть пополнел, почему‑то только лицом. И за седыми висками и отяжелевшим лицом ничего тебе не прочесть. Что он любит теперь, что думает о литературе – пойди пойми. Ничего не видно. И писать не пишет, а только редактирует. Одинок. И романов ни с кем не заводит. Друзей нет. Приятели имеются. Мнителен он больше прежнего. Года два – три назад приехал он сюда. Я сказал ему: «Что с тобой, почему ты так плохо выглядишь?» Он растревожился и, бросив дела, уехал обратно в Москву, с повышенной температурой. Мне хочется иной раз отвинтить винты, снять заградительные и маскировочные щиты и заглянуть, во что превратил тяжкий млат эту замкнутую и осторожную душу. Что он думает, что он делает, когда остается наедине с собой?

М

Следующим в моей московской книжке записан Малюгин Леонид Антонович. [0][0]
  Малюгин Леонид Антонович (1909–1968) – писатель, литературовед, зав. литчастью БДТ в годы войны, друг Шварца, автор воспоминаний о нем.


[Закрыть]Это человек совсем другого склада. Он открыт, даже грубоват, прям. Его стукнуло куда сильнее, чем Леве Левину только угрожало, но он сохранился [1][1]
  Резкой несправедливой критике подверглось творчество Малюгина на XII пленуме Правления ССП, проходившем в Москве с 15 по 20 декабря 1948 г.


[Закрыть]. Я знал Малюгина в Ленинграде до войны. Мельком встречались мы то на премьерах, то на собраниях. Но вот в конце 41 года приехали мы в Киров. Еще по дороге, в вагоне, придумал я для успокоения душевного пьесу о Ленинграде [2][2]
  См. «Войно – Ясенецкие Михаил Валентинович и Мария Кузьминична», комм. 2.


[Закрыть]. О блокаде. В самых общих чертах. Атмосферу, в которой будет развиваться действие. И начал писать ее под новый год в своей ком – нате, в театральном доме – длинном, двухэтажном, сером от тоски, угрюмом. И вся работа над пьесой связана для меня с Малюгиным. Жил он в самом театре, неестественно великолепном среди деревянных домов. Его, Малюгина, маленькая комната. Топчан. Письменный столик. Обеденный столик.

18 сентября

Он все школил себя: спал на твердом, сидел на твердом. Работал положенное время. Я ходил к нему читать «Одну ночь» сцену за сценой. И понемножку начинал разбираться в нем. Он был живой человек, не боящийся боли и вступающий в драку естественно, как другие чай пьют. А среди равнодушных ко всему на свете, кроме личных дел, актеров БДТ иначе невозможно было бы существовать. Они ворчали на него, но – хотел написать уважали – нет – нет, на это не были они способны. Они не связывались с ним, зная, что ни к чему хорошему это не приведет. Даже такой влюбленный до страсти, до самозабвения, до отупения в свои актерские] и прочие достоинства Полицеймако, уродливый, лишенный шеи, широкомордый, боксер да и только, хитрый, недоброжелательный – и тот выслушивал без открытого протеста замечания, которые Малюгин ему делал за искажение текста роли. Малюгин, как прирожденный человек переднего края, обладал чувством дела. Я зашел к нему как‑то в вечер очередной, второстепенной премьеры. В то время театры ошалели от непривычной обстановки и гнали премьеру за премьерой. «Трактирщицу» Вейсбрем поставил чуть ли не [в] две недели [3][3]
  См. «Казико Ольга Георгиевна», комм. 3.


[Закрыть]. В такой же, примерно, срок Суслович [4][4]
  Суслович Рафаил Рафаилович (1907–1975) – режиссер.


[Закрыть]поставил какую‑то пьесу О. Литовского, не то из французской, не то из голландской жизни [5][5]
  Р. Р. Суслович поставил в БДТ спектакль «Расплата» по пьесе О. С. Литовского. Премьера 30 декабря 1941 г.


[Закрыть]. Действие происходило в 41 году. Никто не считал эти премьеры настоящими, а как бы призрачными, эвакуационными, или эрзацами. Все в театре были спокойны, кроме Малюгина, который переодевался, чтобы идти в зрительный зал. Он был красен, тороплив в движениях. Когда я заикнулся о том, что кончил какую‑то сцену «Одной ночи», он взглянул на меня с яростью и пробормотал, что сегодня, мол, не до этого. До сих пор Малюгин обращался со мной подчеркнуто уважительно, и я онемел от удивления. Потом я

почувствовал – он единственный во всем коллективе понимает, что премьера есть премьера, важнейший день в жизни театра. Он, завлит и только, считал себя ответственным за всех. И я не рассердился на него за резкость. Драгоценно было его отношение к моей пьесе. Он всегда говорил, если ему не нравится. И радовался, когда сцена ему нравилась. Он понимал, что если пьеса получится, то это хорошо.

19 сентября

Вспоминаю множество разговоров, то у него, то на освещенных солнцем крутых кировских улицах. Хорошая погода там была редкостью, и мы, если небо было ясно, выходили побродить. Война. Время трудное, но чистое. И разговоры о том, что после войны все станет еще чище. Пьеса моя «Одна ночь» не пошла. Я написал вторую – «Далекий край» [6][6]
  Пьесу «Далекий край» об эвакуированных ленинградских детях Шварц закончил в сентябре 1942 г. Она была поставлена во многих ТЮЗах страны.


[Закрыть]и еще переболел скарлатиной [7][7]
  С 7 по 31 мая 1942 г. в Кирове Шварц болел скарлатиной.


[Закрыть], побывал дважды в Москве [8][8]
  С 25 июня по 2 июля и с 15 сентября по 4 октября 1942 г. Шварц был в Москве во Всесоюзном комитете по делам искусств по поводу разрешения к постановке своих пьес «Одна ночь» и «Далекий край».


[Закрыть]. Катя вспоминает Киров с ужасом – вся бытовая часть лежала на ней, а у меня все скрашивается воспоминанием наполненности душевной. И воспоминанием о том, что я много работал. Малюгин уехал на фронт с актерами. И прислал нам оттуда пачку табаку – драгоценность в те дни. Он был другом деятельным. Хлопотал и ссорился из‑за моей пьесы в комитете. Посылал посылки при каждом случае. То, смотришь, он запаковывает кому‑то книжку – нашел в магазине. То – когда БДТ перебрался в Ленинград – пришлет плитку шоколада – неестественной величины. После войны написал он пьесу «Старые друзья». И Ермоловский театр ее принял. И Малюгин получил Сталинскую премию [9][9]
  См. «Лобанов Андрей Михайлович», комм. 2.


[Закрыть]. Многие старые друзья заговорили после этого, что Малюгин стал грубоват, излишне категоричен, решителен. На самом же деле он нисколько не изменился. Только друзья принялись перетолковывать его поведение на другой лад. Еще до своего награждения работал он в каком‑то доме отдыха недалеко от Тбилиси. Рассказываю это, чтоб дать пример его обращения. Директор оказался недюжинным наглецом. Жалобная книга на него никак не действовала. Тогда в одно прекрасное утро Малюгин послал за ним уборщицу. Потребовал, чтоб директор немедленно явился к нему в комнату. Тот пришел, несколько удивленный. И Малюгин спросил его решительно и строго, но вполне спокойно.

20 сентября

«Вы хотите, чтобы я вас уволил?» Директор ничего не ответил, только хлопал глазами. «Не хотите, так потрудитесь…» – и Малюгин перечислил все жалобы отдыхающих и приказал немедленно изменить порядки в доме. И к величайшему восторгу отдыхающих – все изменилось, словно по волшебству. Уже обед подали вполне допустимый. И пошло, и пошло. Вот какой характер был у Малюгина, до награждения. Таким он и остался, но тут друзья уже стали обижаться. Так шло до рокового пленума по драматургии [10][10]
  Cм. комм. 1. к настоящей записи.


[Закрыть]. Малюгин был избит с обычной масштабностью, словно он один – целая организация заговорщиков или вражеская армия. Так же с жадностью и восторгом лупили всех, кого находили нужным. Это было началом такого мрака, мракобесия, что как раз в разгаре избиений свет погас во всей Москве, и даже метро остановилось часа на два. Но заседание пленума не прервалось. Принесли аккумулятор чьей‑то машины, зажгли аварийную лампочку, и ораторы, кто от страха, кто в азарте выигрыша, озлобленные деляги и неудачники, почувствовавши, что пришло их время, несли нечто вполне соответствующее тьме, навалившейся на Москву. Я был у Малюгина на другой день после разгрома. Не застал его. И когда мы встретились и он узнал, что я ничего не рассказал о вчерашнем безумии его матери, то обрадовался. Он был преданный сын, глава семьи. Сестра, племянница, мать жили с ним, и он заботился о них. Другая сестра была военным врачом – и с ней он был внимателен и заботлив. Во время войны мать, сестра и племянница жили где‑то в Средней Азии, на станции Чу, и Малюгин все беспокоился и несколько раз пускался в нелегкий путь из Кирова до Чу – навестить своих. Когда разразилась гроза, он осторожно сам предупредил своих. Но и в трудные времена остался Малюгин прежним – все говорил прямо, держался грубовато, только окружающие перестали приписывать это тому, что он сталинский лауреат. Сейчас он снова на подъеме. Не женат. Романы у него почему‑то всегда с женщинами, которые старше его. Встречаемся мы дружески – он привился. Я был еще молод в Кирове. Теперь не прививаются ко мне люди.

25 сентября

Марголина Алиса Акимовна. [0][0]
  Марголина Алиса Акимовна (1908–1971) – писательница, критик, театровед.


[Закрыть]Театровед. Познакомился с ней, когда она работала в Новом ТЮЗе. Была замужем за Колей Ждановым. Потом за Адрианом Пиотровским. Говорит чуть замедленно, глядя в сторону, как будто забывая, что собиралась сказать, или у нее выпадают из памяти отдельные слова. Характер тяжелый. В этом убедился, когда навещал ее и Пиотровского в Тбилиси, где лежали они в больнице после автомобильной катастрофы. Пострадали они одинаково. Муж даже больше, но она тянула жилы из всех вполне беззастенчиво в силу многолетней привычки. И капризничала в поезде, когда мы их провожали, распространяя вокруг тяжелый дух уныния. Мне стыдно ругать ее. Со мной держалась она всегда доброжелательно. Отчего и записан у меня ее московский телефон. Но я не был у нее ни разу. Не знаю, что за девочка, теперь уж взрослая, родилась у нее от Коли Жданова. Она теперь присоединена судьбой к армии одиноких женщин. С кем она теперь капризничает? Она мучает дочку, или дочка ее, или живут они мирно? Несколько лет назад, году в пятьдесят втором, написала Алиса Акимовна повесть [1]

[Закрыть]. Вполне гладкую, на редкость. Все как следует. Этим доказала она, что человек ничуть не менее способный, чем многие, завоевавшие весьма почетное положение литераторы. Это встревожило многих литераторов и критиков обоего пола. Очень быстро повесть затоптали – Марголина человек незащищенный. И все успокоились.