Текст книги "Телефонная книжка"

Автор книги: Евгений Шварц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 43 страниц)

После этого имени стоит [имя и] отчество «Валентина Абрамовна» [131]131
  Валентина Абрамовна Иоффе – физик, сотрудница физико-технического института, дочь академика А. Ф. Иоффе, наездница.


[Закрыть].Я еще вчера испытал некоторое смущение. Я пишу о живых людях, которых рассматриваю по мере сил подробно и точно, словно явление природы. Мне страшно с недавних пор, что люди сложнейшего времени, под его давлением принимавшие или не принимавшие сложнейшие формы, менявшиеся незаметно для себя или упорно не замечавшие перемен вокруг – исчезнут. Нет, проще. Мне страшно, что все, что сейчас шумит и живет вокруг – умрет, и никто их и словом не помянет – живущих. И это не вполне точно. Мне кажется, что любое живое лицо – это историческое лицо – и так далее и так далее. Вот я и пишу, называя имена и фамилии исторических лиц. Валентина Абрамовна Иоффе – и знакома – и не слишком. Слышу о ней часто – она друг многих моих друзей, вижу редко. Впервые услышал о ней очень давно, задолго до войны. Мы пришли с Катюшей в цирк и прочли в программе, что выступает сегодня наездница Иоффе. И кто‑то рассказал нам, что это дочка академика [132]132
  Иоффе Абрам Федорович (1880–1969) – физик, академик АН СССР.


[Закрыть], сама физик тоже, но при этом так великолепно ездит верхом, что ее пригласили в цирк. Замужем она за певцом Мигаем [133]133
  Мигай Сергей Иванович (1888–1959) – певец (баритон). В 1911–1924 гг. – артист Большого театра, в дальнейшем (до 1941 г.) попеременно – Ленинградского театра оперы и балета им. С. М. Кирова и Оперного театра им. К. С. Станиславского.


[Закрыть]. Все эти сведения меня заинтересовали не слишком. Я представил себе ясно самовлюбленную профессорскую дочку, взбалмошную и высовывающуюся вперед. Выступление в цирке не состоялось, так я и не видел ее. Каково же было мое удивление, когда познакомился я с высокой блондинкой с длинным лицом. Выражение – умное, степенное. Никакой взбалмошности. Воспитанный человек в высоком смысле этого слова. Держится скромно, говорит интересно. Во время войны прославилась смелостью, с которой разряжала немецкие мины неизвестных образцов. С Мигаем, наглым и шумным болваном, гулким, как погремушка, разошлась. Конь ее в блокаду погиб. Завела она мотоциклет и ездила на работу и друзей катала. Ездила отчаянно. А работала в научном институте строго, степенно.

26 марта

Следующая запись – вахта Союза писателей.Когда входишь в наш дом, видишь доски, нет, фанерные щиты с объявлениями: секции, общие собрания, кинофильмы, концерты – это по обе стороны лестницы, ведущей в бельэтаж. Затем – стеклянная, всегда открытая дверь. За нею направо – темный коридор бельэтажа, где редакция «Звезды» и бухгалтерия, и кабинет директора Дома писателей. Прямо за стеклянной дверью еще лестница во второй и третий этажи. В библиотеку и союз. А если ты идешь в Дом писателей как таковой, то не надо тебе подниматься мимо фанерных щитов в бельэтаж, а надо спуститься направо, в полуподвал. Там гардероб. И через полуподвальный коридор попадаешь ты к настоящему парадному входу с зеркалами, мраморной, кокетливо заворачивающей лестницей в бельэтаж. Вахта помещается на скрещении всех путей. Как войдешь и отвернешься от бросающихся в глаза объявлений на фанерных щитах и глянешь налево, так видишь стеклянную будку. Ключи висят на крючках с табличками. Телефон стоит на столике. И никого нет в будке.

27 марта

Сколько раз проходил я в союз мимо вахты, всегда чуть напряженно, как всегда, ожидая новостей. Слишком уж много пережито с 34 года, когда я впервые вошел в этот дом. После блокады Дом писателей подтянулся и подкрасился. Но тот землистый или опаленный цвет, что вдруг выступает из‑под косметического ремонта, напоминает пережитое. Или умершее. Все тот же темный и как бы опаленный Ленинград, который я вдруг увидел, вернувшись в конце декабря со съезда [134]134
  28 декабря 1954 г. Шварц вернулся в Ленинград после Второго Всесоюзного съезда советских писателей.


[Закрыть].

Последняя фамилия на букву «В» – Венгеров [135]135
  Венгеров Владимир Яковлевич (р. 1920) – кинорежиссер.


[Закрыть].Это очень тихий человек, небольшой, с лицом не по фигуре правильным, но тоже нескладным. Не вполне живым. Напоминающим валета. Ему сильно за тридцать. Молодой режиссер. Когда я занимался мучительнейшим делом, на которое потратил два года с ничтожнейшим результатом – переделывал роман Ликстанова в сценарий и пьесу [136]136
  С октября 1951 по август 1953 г. Шварц работал над сценарием и пьесой «Первое имя» по одноименной повести писателя Иосифа Исааковича Ликстанова (1900–1955)


[Закрыть]– появился у нас на даче Венгеров. Среди киношников не видал я человека, столь беззащитного и тихого. И на студии ощущали в нем существо другой породы. И все рычали на него, оскалив зубы, и если не кусали, то потому лишь, что он не отлаивался. Скромный, тихий, не вполне заполняя коричневый свой костюм, широкий, коротконогий и тощий – появлялся он и кротко выслушивал, знакомился с результатами моих мучений. И помалкивал. Не возражал. Он только что снял благополучно какую‑то пьесу [137]137
  В 1952 г. Венгеров поставил «Живой труп» по Л. Н. Толстому, в 1953 г. – «Лес» по А. Н. Островскому (совместно с С. А. Тимошенко).


[Закрыть], но ему не засчитывали это. Только начальство, а не общественное мнение. В общем он, несмотря на кротость свою и хорошее ко мне отношение, сбежал, улизнул от моего сценария. И поставил фильм «Кортик» [138]138
  Фильм «Кортик» по повести А. Н. Рыбакова был поставлен Венгеровым совместно с М. А. Швейцером в 1954 г


[Закрыть]и опять имел успех. Во время съезда встретил я его вдруг в ресторане «Москва». Он сидел нескладный, тощий, с плечами одного сорта, плоской грудью – другого, ужасно некомплектный, с лицом валета, – но я обрадовался, увидев его. Вся нескладность его носила отпечаток порядочности. И я, поговорив с ним, утешился.

28 марта

Глинка [139]139
  Глинка Владислав Михайлович (1903–1983) – писатель, историк, искусствовед. В 1944–1964 гг. – главный хранитель отдела истории русской культуры Эрмитажа.


[Закрыть]записан первым на эту букву. О нем писал я отдельно и повторяться не хочу. Ходит он к нам теперь, почему‑то, урывками, всегда без звонка – или днем забежит мимоходом, или вечером. Его карие глаза из– под заметных надбровных дуг глядят чуть по – обезьяньи печально. Волосы всё седеют. Он входит. Ставит в угол свою трость с костяным набалдашником. Снимает коротенькое пальто? полупальто – не знаю, как называется этот гибрид шубы и тужурки с барашковым воротником. Кубанку того же цвета. Одет всегда заботливо. Ботинки с гетрами. И худ до аскетичности, до прозрачности. Все так же богат литературными оборотами и при том немузыкален. Все так же не понимает шуток. На днях говорили с Катей о злопамятности. И она сказала, что дело не в мстительности – есть память на обеды, если они уж слишком сильны. «Вот как бы я хорошо ни относилась к вам, не могла бы я забыть, если бы вы мне плюнули в лицо». Глинка даже побледнел: «Катерина Ивановна, что вы говорите! Как могли вы подумать, что я способен на подобный поступок». И весь вечер не мог забыть этих слов. «Ну как могли вы подумать, что я способен на подобный поступок!» – восклицал он, и передергивало его от ужаса. И в этой буквальности и серьезности есть своя прелесть.

Вторая фамилия – Герман [140]140
  Герман Юрий Павлович (1910–1967) – писатель


[Закрыть].О нем не могу писать по другим причинам. Это явление настолько сложное, а клубок представлений и чувств, вызываемых им, так запутан, что распутывать больно. Я все отхожу от него. В первые годы после войны были мы ближе. Сейчас мне с ним все более неловко. Одарен он необыкновенно, определился и вошел в силу рано. Сейчас постарел и отяжелел, тоже преждевременно. Но силу не потерял. Писать мог бы сильнее, чем начал. Но ему много надо. Он страстно любит жить. И теряет голову от этой страсти. И все же, ссорясь с ним, никогда я не мог осудить его до конца. Он очень уж талантлив. И литературу тоже любит.

29 марта

Гернет Нина Владимировна [141]141
  Гернет Нина Владимировна (1899–1982) – писательница, сотрудничала в детских журналах «Еж» и «Чиж


[Закрыть]возникла в суете редакций «Чижа» и «Ежа» – не могу вспомнить когда. Вероятно, в конце двадцатых, а то и в начале 30–х годов, а то и ближе к середине. Нет, раньше. Я помню, что маленькая, четырехлетняя, Наташа заставляла меня бесконечное количество раз перечитывать повесть Гернет о лагере октябрят [142]142
  Повесть Гернет «Три палатки» была издана впервые в 1933 г.


[Закрыть]. Книжка вышла давно, сильно потрепалась – значит, уже вышла в свет в начале 30–х. Приняли мы Гернет, как всех в то время, как самих себя, – весело, но не придавая значения. И скоро стала она составной частью той пестрой и шумной толпы художников и писателей, что собиралась каждый день вокруг детских журналов. Мы и знали и не знали друг друга. Каждый был до того занят решением своей судьбы, достаточно сложной, что остальных воспринимал как фон. Поглядывая на них между делом. Постольку – поскольку. К работе товарищей в те годы относились мы недоверчиво и строго. Требования Маршака – с одной стороны, и Житкова – с другой еще были в полной силе. Поэтому на книжки Гернет, как, впрочем, и на свои, поглядывал я без уважения. Разглядел я, на ходу, что человек она в общежитии не трудный. Что в свои способности верит. Что соединяются в ней избалованность прошлых лет и воспитанность особая, заставляющая ее высоко держать голову и все острить, – воспитанность, заработанная горем и неудачами. Скоро узнали мы, что есть у нее ребенок [143]143
  Гернет Эрик Михайлович (р. 1927) – впоследствии инженер


[Закрыть], мальчик. А мужа нет. С годами выяснилось, что работник она полезный, особенно в журнале. Так мы и жили, а толпа вокруг журналов все редела. Незадолго до войны вышла Гернет замуж за Салье [144]144
  Салье Михаил Александрович (1899–1961) – арабист, второй муж Гернет.


[Закрыть], [одно слово нрзб], хромающего на обе ноги. Он был великим знатоком арабского языка. Оставил для Гернет жену. Но с войной распался их брак. Сын Гернет вырос. Женился. Она хворает, лечится, но, повинуясь воспитанности своей, все держит голову высоко.

30 марта

Продолжаю рассказывать о своей телефонной книжке. Много лет назад, в тот день, когда встретился я у Тыняновых с Катюшей, познакомился я там же с крепкой, ладной и наивной женщиной по имени Розочка. Точнее – по прозвищу. Наивен был взгляд ее светлых глаз, наивна была уверенность очень здоровой женщины в своем праве на существование. Она была миловидна. Еврейская кровь не сказалась ни в мягких чертах лицах ни в спокойных ее повадках. Только в наивнейшей, непреодолимой уверенности в своей правоте. Вскоре познакомился я с мужем ее. Он оказался высоким, очень сосредоточенным, а все время как бы внутренне сомневающимся человеком. Он состоял директором школы и преподавал там математику. Озабоченность его педагогическая, как мне казалось, усиливалась еще размышлениями личного свойства. Странно сейчас представить себе тогдашнее всеобщее отношение к браку. Мужу не положено было относиться к семье собственнически. И Розочка по здоровой и наивной уверенности в своем праве, весело и открыто, хотел сказать влюблялась, – нет. Выбирала себе возлюбленного. В трезвом и ясном существе ее таилось нечто, исключающее это чувство, темное и путаное. А муж строгий, вдумчивый, идейный все задумывался. Русское его, чуть землистое, неправильное лицо, будничное, озабоченное – иной раз принимало выражение печальное. Время требовало отказа от мещанства, а душа‑то, видимо, не слушалась. После длительного промежутка времени поселились мы на одной даче. Розочка уже не светилась тем веселым дневным светом, что так понравился мне в 28 году. Дело шло к вечеру. И вся сила ее существа была теперь направлена в одно – в любовь к сыну. Вот когда овладели ею и страхи и тревога. К старшей дочке, похожей на отца, была она благожелательно равнодушна, а этого все берегла, берегла от неведомых опасностей. А мальчик плотный, и крепкий, и красивый, несмотря на это, или в силу этого – все прихварывал. Был он молчалив и замкнут. Все думал. С матерью ласков. Война застала его в призывном возрасте. И этот избалованный мальчик в первые же месяцы войны попал на фронт, был тяжело ранен в живот, тащился до перевязочного пункта за несколько километров, и в госпитале выходили его. И снова ушел он на фронт. В конце войны я встретил Розочку, поседевшую и совсем уже утратившую былой свет. Она была полна одним желанием – дождаться с войны сына. Бог спас ее от гибели – мальчик вернулся. И теперь мы встречаемся изредка. Она работает. Дочка – замужем. Живет с внуком и мужем вместе с матерью. Отец умер. Мальчик защитил диссертацию. Женился. Родился у него сын. Развелся он с женой. И я, сам не знаю почему, с глубочайшим интересом слушаю все эти новости.

Г

31 марта

И этот интерес – законен. Едва сосредоточишь ты внимание на жизни человека или целой семьи, как начинаешь угадывать влияние сил, задевавших и тебя, и удивляться разнообразию последствий этих влияний.

Следующая фамилия в телефонной книжке – Гитович [145]145
  Гитович Александр Ильич (1909–1966) – поэт, переводчик. С 1937 г. руководил объединением молодых поэтов при Ленинградском объединении Союза советских писателей, в


[Закрыть].И опять опускаются у меня руки. Не хватает необходимого количества знания и ясности отношения. И не в том дело, что их мало. Нет. Слишком уж мкюго. Особенно за последнее время. Веселый, хоть и умеющий ссориться, но легкий человек, с которым познакомился я в 34 году, превратился в обрюзгшего, страдающего одышкой, всех и вся поносящего, вечно пьяного и проповедующего субъекта. Я ссориться не умею. И с ним поссорился неумело так, что стыдно вспомнить. Во время съезда пришел он ко мне в номер, и мы помирились. Трагическая судьба Гитовича, все изменения, вызванные в его существе временем, требуют полной ясности взгляда, если возьмешься их описать. А я этой ясности лишен. Как не мог в нужный миг рассердиться, так не могу простить сейчас. Не столько его, сколько себя. И поэтому перехожу к следующей фамилии.

И опять этого человека нет на свете. Гаккель Евгений Густавович [146]146
  Гаккель Евгений Густавович (1892–1953) – артист, режиссер.


[Закрыть].Увидел я его в первый раз на сцене, в ТЮЗе, году в 23. Маленькая легкая фигурка, большая голова, большие руки. Он играл в какой‑то сказке не то дворецкого, не то церемониймейстера, вел шествие придворных с жезлом, торжественно, под музыку, и чем‑то меня очаровал [147]147
  Очевидно, Шварц видел Гаккеля в спектакле «Золушка» по Ш. Перро, поставленном А. А. Брянцевым в петроградском ТЮЗе. Композитор – Н. М. Стрельников. Премьера – 31 января 1923 г.


[Закрыть]. Кажется, чуть меланхолической серьезностью и музыкальностью, совпадением всех движений с торжественным маршем, что гремел за сценой. В 27 году я решил влюбиться в Зандберг [148]148
  Зандберг (по мужу Макарьева) Вера Алексеевна (1897–1975) – артистка, педагог. С 1921 по 1959 г. – в труппе ЛенТЮЗа.


[Закрыть]. И это привело меня в ТЮЗовскую среду. Мир, окружающий меня, состоял тогда из людей под тридцать лет и моложе. Любовь в том мире занимала соответствующее место. Чирков Борис [149]149
  См. «Альтус Ефим Григорьевич», комм. 4.


[Закрыть]был влюблен в Лизу Уварову [150]150
  См. «Уварова Елизавета Александровна», с. 617.


[Закрыть], которая в те дни была женою Гаккеля, а он – в Верочку.

1 апреля

Ленечка Любашевский [151]151
  См. «Любашевский Леонид Соломонович», с. 599.


[Закрыть]влюблялся во многих, а многие в него. Но романы у него были какие‑то укладистые, бесшумные, только жена – живая, маленькая, быстрая, мать многих, уже взрослых детей – ревновала. Считалось, что живет он с семьей, но он упорно не выписывался из комнаты своей в Гусевом переулке. В те годы ходил он в красной косоворотке, поздно, чуть не самым летом, расставался с валенками, курил махорку. (Забыл сказать, что жена его была матерью многих детей – от первого своего мужа). Лиля Шик, она же Елена Владимировна Елагина [152]152
  Елагина (наст. фам. Шик) Елена Владимировна (Лиля) (1895–1931) – артистка, ученица Е. Б. Вахтангова, педагог, преподавала в студиях ЛенТЮЗа и Театра драмы.


[Закрыть], преподававшая в ТЮЗе тех дней систему, говорила о Любашевском, цитируя кого‑то, что для успеха у женщин нужно иметь хоть какую‑нибудь резко выраженную черту. И он покоряет женщин валенками, рубашкой и махоркой. Впрочем, тут же добавляла она, что обаяние его так велико, что черты, отличающие этого тихого, мягкого, худенького еврея, только помогают успеху у женщин, а не обуславливают его. Любашевский стоял на одном полюсе любовных историй тех лет. У него все шло счастливо. А Ольга Артамонова [153]153
  Артамонова Ольга Михайловна (1898–1928) – артистка театра кукол и ЛенТЮЗа


[Закрыть]– на другом. Эту женщину любовь травила и терзала с первого ее настоящего романа. Известный режиссер, стоявший в 20–х годах во главе одной из московских студий, был героем этой истории, продолжавшейся одну всего ночь. Утром на репетиции он не поздоровался с ней. Когда встретились мы, она все поеживалась, все куталась в платок и курила. Муж рослый, декоративный, с острой бородкой, интеллигент работал в ТЮЗе администратором и запивал. И каялся. И снова запивал. Она тянула семью. Воспитывала дочку, крупную, как отец, и замкнутую, как мать, девочку лет пяти. Жить ей оставалось недолго, она уже хворала туберкулезом, но ни она, ни мы этого еще не знали. Вот ее любовь охватила так, как многие и не испытают никогда и не поверят, что так бывает. Однажды, услышав мою болтовню с Зандберг, она сказала: «Ах, что вы понимаете в любви». И я смутился, словно попался во лжи. Гаккель, которого вспоминаю, вокруг которого пишу среду, – тоже был влюбчив.

2 апреля

Но он занимал положение среднее между двумя полюсами. Он не был столь осторожен, как Любаш, но и не схватывала его страсть схваткой непреодолимой, наподобие родовой. Маленький, большеголовый, с волосами преждевременно редеющими, темными, легкий, длиннорукий, похаживал он по большой комнате, с большим роялем, где жили они с Уваровой. Обстановка была простая и вместе красивая по – художнически. Собирались у них люди интересные. Все больше художники: Ец [154]154
  Ец Иосиф Михайлович (1907–1941) – художник-гра-фик.


[Закрыть], Двораковский [155]155
  Двораковский Валериан Дмитриевич (р. 1904) – художник-график.


[Закрыть], Верочка Зенькович [156]156
  См. «Зенькович Вера Владимировна», с. 587.


[Закрыть]. Гаккель умел играть на рояле, владел языками, много читал. Имел склонность к литературе. Я с удивлением и почтением узйал, что в Одессе показывал он свои рассказы Бунину, и тот был с ним ласков. По его описанию, Бунин был человеком высокого роста – и я все не мог сообразить, соответствовало это действительности или сказывался малый рост самого Гаккеля. Человек такого вида не мог долго оставаться только актером. И, похаживая по большой своей комнате, держа большие свои ручищи перед собою, на весу, делая ими загребающие или захватывающие движения, строил он планы постановок. Мне понравился очень его спектакль «Разбойники Шиллера» [157]157
  Спектакль «Разбойники Шиллера» Гаккеля по произведениям Ф. Шиллера был поставлен Гаккелем в ЛенТЮЗе в 1927 г. (премьера – 18 октября).


[Закрыть]. Тут он написал интермедии, и мы увидели не только пьесу, но и самого автора. Не только «Разбойников», но и Шиллера. Тогда это произвело впечатление. Потом написал он пьесу по «Тилю Уленшпигелю» и поставил ее [158]158
  Спектакль «Тиль Уленшпигель» по Ш. Де Костеру был поставлен Гаккелем в ЛенТЮЗе раньше, чем «Разбойники Шиллера». Премьера состоялась 22 мая 1926 г


[Закрыть]. Отношения с Брянцевым у него все осложнялись, и перешел он во взрослый театр. Не помню, что за имя носил тогда нынешний Театр Ленинского комсомола [159]159
  Красный театр был создан в Ленинграде в 1924 г., в 1926 г. слился с театром «Красный молот» и в 1927 г., когда Гаккель пришел туда режиссером, назывался передвижным коллективом при Леноблпрофсовете, после ряда реорганизаций в 1936 г. получил наименование Ленинградский театр им. Ленинского комсомола.


[Закрыть]. Как и человеческий организм, театр обновляется так, что ни одной клетки не остается прежней. Кажется, сохранял он еще имя Красный театр. Дела у Гаккеля шли, по слухам, хорошо. Он мало был связан с театральной средой, в которой он теперь оказался. Актеры любили его, потому что угадывали его любовь к делу.

3 апреля

Но у него была верность к первым театральным впечатлениям, как будто являлись они его убеждениями. Зон [160]160
  См. «Зон Борис Вульфович», с. 585


[Закрыть], считавшийся режиссером более слабым, – сделал вдруг резкий шаг в сторону системы Станиславского. Ездил к самому Константину Сергеевичу, был им признан. Он решительно порвал с прежней своей манерой, с той, скажем, с которой ставил «Дон Кихота» [161]161
  Спектакль «Дон Кихот» А. Я. Бруштейн и Б. В. Зона (по М. Сервантесу) был поставлен в ЛенТЮЗе в 1926 г. (премьера


[Закрыть]. Да это ему и не трудно было. А Гаккель задержался с перестройкой. Году в 30–м пошли мы на какую‑то постановку его. Премьера была почему‑то в Выборгском Доме культуры [162]162
  Премьера спектакля «Фронт» по пьесе Д. Дэля (Л. С. Любашевского) в постановке Гаккеля состоялась в Выборгском Доме культуры 3 февраля 1930 г


[Закрыть]. Шла какая‑то пьеса Любашевского, тоже еще в манере 20–х годов. С цитатами из «Невского проспекта» Гоголя и остросовременными сценами, тут же, возле. Впрочем, может быть, и не эту пьесу он ставил. Но помню точно, была она примерно этого вида. Действие металось от картины к картине, с заседания завкома на Невский проспект прошлого столетия, а оттуда в колхозы, а оттуда на границу. И все это освещалось большей частью фиолетовым светом. Так и вижу: освещенный этим лучом пограничник на огромном овальном камне читает, взяв наизготовку ружье, отрывок из «Невского проспекта». Впрочем, может быть, и не совсем так, но камень и свет – были. И в этой робкой верности двадцатым годам – что‑то залу не понравилось. Вскоре услышал я с удивлением, что Гаккель оставил театр и поступил в тот институт в Москве, что готовит кинорежиссеров. Забыл его название. Насколько я мог заметить, кинорежиссерами делались те, кто решился на это. Из работников киностудий или кинофабрик, как назывались они в те дни. А режиссеров с высшим режиссерским образованием – не наблюдалось. Гаккель, кончив ГИК (вспомнил название), – кинорежиссером не сделался. Тем, что пошел он учиться, показал он нерешительность. А чтобы стать кинорежиссером, повторяю, надо было решиться. Но он вернулся в театр и дела его пошли хорошо. Встречались мы редко. С Лизой Уваровой он разошелся, сохранив с ней дружеские отношения. Влюблялся. Был худруком, кажется, в Казани.

4 апреля

А жизнь все шла и шла. Гаккель, когда встречал я его на улице, радовал меня, и сам он улыбался с искренней радостью. Если распутать клубок ощущений и мыслей, думаю, что обоих нас веселило воспоминание о начале знакомства, об очень светлых днях в Мисхоре, куда заходил я с Петром Ивановичем [163]163
  Соколов Петр Иванович (1892 – около 1941) – художник, ученик К. С. Петрова-Водкина. Незаконно репрессирован.


[Закрыть]пешком. (Светлых по освещению – не в переносном смысле). О влюбленности тех лет. О первых спектаклях. Гаккель женился, обожал ребенка своей жены, вернулся в Ленинград, поселился в нашей надстройке, стал работать в так называемом блокадном театре [164]164
  Так называемый Блокадный театр в Ленинграде – ныне Драматический театр им. В. Ф. Комиссаржевской – был открыт во время блокады Ленинграда 18 октября 1942 г. в помещении Театра комедии.


[Закрыть]. А время все шло. Все реже ходили слухи о новых романах в нашей среде. А появились слухи о болезнях. И кто‑то сообщил, что у Гаккеля в Казани был инфаркт. Мы еще так мало чувствовали возраст и так мало верили в смерть, что приняли эту новость не с горечью, а с любопытством, не лишенным некоторой остроты. Словно рассказы об однокласснике, познавшем женщину. Да и сам Гаккель, встретив меня на лестнице, рассказал о болезни своей скорее с удивлением. Но она свое дело знала. Скоро пятый этаж стал ему страшно труден. Но он, все ходил. Все ставил пьесы. За несколько месяцев до его смерти театр имел жестокость послать его в гастрольную поездку, чтобы мог он продолжать репетиции и следить за порядком, а когда после этого стало Гаккелю совсем худо, сообщил театр, что освобождает его от работы. Труппа возмутилась. Но было уже поздно. И Евгений Густавович с достоинством, мужественно умер в больнице. За несколько часов до смерти читал Лизе Уваровой какое‑то стихотворение Блока. Верный человек!

Следующая фамилия в книжке: Гуковский Г. А [165]165
  Гуковский Григорий Александрович (1902–1950) – литературовед.


[Закрыть]. Иэтого человека нет на свете.

Далее идет Гарин Эраст Павлович [166]166
  Гарин Эраст Павлович (1902–1980) – артист, режиссер. С 1922 по 1936 г. – в труппе Театра им. Вс. Мейерхольда, с 1936 г.


[Закрыть].Тут надо мне будет собраться с силами. Тут я не знаю, справлюсь ли. Это фигура! Легкий, тощий, непородистый, с кирпичным румянцем, изумленными глазами.

5 апреля

С изумленными глазами, с одной и той же интонацией всегда и на сцене, и в жизни, с одной и той же повадкой и в двадцатых годах, и сегодня. Никто не скажет, что он старик или пожилой человек – всё как было. И кажется, что признаки возраста у него – не считаются. И всегда он в состоянии изумленном. Над землей. Всегда опьянен, не может без этого жить. И если не опьяняется душа сама собой, то принимает он с утра свои полтораста и еще, и еще, и еще. У него есть подлинные признаки гениальности: неизменяемость. Он не поддается влияниям. Он есть то, что он есть. Самое однообразие его не признак ограниченности, а того, что он однолюб. Каким кристаллизовался, таким и остался. Он русский человек до самого донышка, недаром он из Рязани. Он не какой‑нибудь там жрец искусства. Разговоры насчет heilige Ernst [167]167
  святой серьезности (нем.).


[Закрыть]просто нелепы в его присутствии. Он – юродивый, сектант, старовер, изувер в своей церкви. Он проповедует всей своей жизнью. И святость веры и позор лицемерия утверждает непородистая, приказчицкая его фигура с острым и вместе с вздернутым носом и изумленными глазами. Чем выше его вдохновение, тем ближе к земле его язык, а на вершинах изумления – кроет он матом без всякого удержу. Как многие сектанты его вида, строг к людям. И восторжен. Когда ставил он пьесу Юры Германа «Сын народа», отрицал он резко меня. Теперь я у него в мастерах. Эти страстные поиски людей не для себя, для церкви, привлекательны, когда числит он тебя в мастерах. А когда он тебя отрицает, замечаешь особую его деспотичность. Родовую. Про него нельзя, собственно говоря, рассказывать, не сказав ничего о Хесе [168]168
  Локшина Хеся Александровна (1902–1982) – режиссер, жена Гарина, начала свою творческую деятельность в Театре Вс. Мейерхольда


[Закрыть]с тощей, словно великомученица. С подозрительностью и мнительностью, порожденной первым ее театром. С великодушием и добротой. Она дрожит над Эрастом, мучается.

6 апреля

Далее следует фамилия, наводящая чувства тоскливые, как бывает это в страшном сне. Я говорю о Голубевой [169]169
  Голубева Антонина Георгиевна (1899–1989) – детская писательница. Автор книг о детстве и юности С. М. Кирова: «Мальчик из Уржума» (1936), «Сергей Костриков» (1939), «Рассказы о Сереже Кострикове» (1941), «Заря взойдет» (1957).


[Закрыть].Волосы, как пакля, выцветшие не то от перекиси не то от внутренних ядов. Под этой куафюрой, в которой есть что‑то от Медузы Горгоны, мятое личико и глаза мопса. Недовольные и озабоченные. Говорит быстробыстро, сыплет, сыплет слова. На двух – трех нотах не больше. Энергия и проникаемость, как у вируса. Словно вирус паратифа или гриппа злокачественного. Ее, Голубеву, не поймаешь и не выжжешь. А что она захочет в недовольстве и озабоченности своей выесть, то и выедает. Пантелеев и Маршак оправились после нее, заразы. Организм осилил. Но думаю, умер от нее не один десяток людей. Были времена, когда питательная среда оказывалась для нее особо благоприятной и обильной. Когда же обстановка делалась здоровой, то она уходила в недра, в кости, в резерв. Однажды едва ее не схватили. Всех, пишущих о Сергее Мироновиче Кирове или Сереже Кострикове, считает она людьми, подлежащими уничтожению. И когда писатель Холопов [170]170
  Холопов Георгий Константинович (1914–1990) – писатель. С 1957 г. – главный редактор журнала «Звезда».


[Закрыть]затеял роман об астраханском периоде жизни Кирова и приехал туда, в Астрахань, в обкоме лежало уже страстное и красноречивое заявление Голубевой, доказывающее, что Холопов проходимец. И он потратил порядочно времени, прежде чем доказал обратное. Когда выбирали наше партийное бюро, Голубева предварительно сбегала в райком и там из всех своих желез выделяла секреты, убийственные для Холопова. Но на собрании ее пристукнули. Собирались исключить из партии за клевету. Однако дело ограничилось выговором. Некоторое время личико под куафюрой казалось еще более мятым, собачьи, боксерской породы, глаза – еще озабоченнее. Но месяц за месяцем – и наш фильтрующийся вирус пробрался через фильтр. И на съезде она уже злобствовала и с могучей проходимостью проникала в нужные места, выделяла, что надо. И делишки ее идут по – прежнему.

7 апреля

Следующая запись – Григорьева Наташа(в Москве) [171]171
  Григорьева (рожд. Соловьева) Наталия Васильевна (1894–1975) – друг детства Шварца.


[Закрыть]. Это Наташа Соловьева, с которой познакомился я в 1902 году. Пятьдесят три года прошло с того дня, летнего дня (это я помню отчетливо, что летнего), когда увидел я соловьевский дом и сад, которые вошли в мою душу навеки. Три девочки – Наташа, Леля [172]172
  Соловьева Елена Васильевна (1896–1919) – друг детства Шварца, сестра милосердия, погибла во время гражданской войны.


[Закрыть]и Варя [173]173
  Соловьева Варвара Васильевна (р. 1898) – друг детства Шварца, впоследствии врач-терапевт в Майкопе.


[Закрыть]. Наташа была на два года старше меня, Леля – на неделю, а Варя – на два года моложе. В первые годы шло знакомство наше неровно. С Наташей я даже дрался. А потом стали мы все друзьями. Сейчас Наташа все работает, отдаваясь делу своему по – женски, всем существом. Она стенографистка Президиума Академии наук и живет интересами своего президиума, словно интересами семьи. Такие работники и предают учреждениям, так сказать, абстрактным многие свойства живого организма. Плохих академиков встречают холодно, а хороших тепло. Бывают по – женски несправедливы и по– женски чутки. И отдают делу все силы. Ничего взамен не ожидая. Особая Наташина самоотверженная доброта приводит к тому, что у нее вечно кто‑нибудь живет или с кем‑то возится она, отдавая остатки сил и ничего не требуя. Требовательна, мнительна, обидчива она со своими, по особым, недоступным сознанию законам душ подобного рода. Мужа любила она больше, чем детей. Длинного, детски благородного Глеба [174]174
  Григорьев Глеб Николаевич (р. 1928) – капитан дальнего плавания. Сын Н. В. Григорьевой.


[Закрыть]– любит, но не во всю силу. А он вызывает и у чужих заботу и беспокойство. О Леле [175]175
  Григорьева Елена Николаевна (р. 1923) – дочь Н. В. Григорьевой.


[Закрыть], более твердо стоящей на земле, и не говорю. Она, Наташа, при каждой встрече года три-четыре назад страстно и убежденно жаловалась на нее, на Лелю. Сейчас все установилось. Думаю, что после ухода и смерти мужа она, Наташа, так и не приходила в себя. Мужа нет, дети далеко, молодость ушла – одна работа не ушла, не изменила. Там, на работе, она всем нужна. Вот она и любит ее всем своим существом. Каждый приезд я встречаю ее с удивлением. Живет существо доледникового периода!

8 апреля

Следующее имя – тоже Наташа, Наташа Грекова [176]176
  Грекова Наталия Ивановна (1908–1982) – дочь И. И. Грекова.


[Закрыть]– существо сложное, нежное и отравленное, словно принцесса какая‑нибудь. Дом, где она живет с детства, – на углу улицы Достоевского и Кузнечного переулка. Нет, второй или третий от угла. В самом рыночном, суетливом, с лотками, пьяными инвалидами – месте. А входишь в подъезд – попадаешь в мир, которого нет. И это тревожит, как будто вошел в комнату, где лежит покойник. Слишком широкие сени. Выложенная кафелем надпись «Добро пожаловать» по – латыни или французски: все рассчитано было на жильцов, которые уже не живут на свете. Единственная квартира уцелела тут с доисторических времен и при этом мало изменилась и сохранила прежних обитателей – квартира в бельэтаже, где проживал много – много лет Иван Иванович Греков [177]177
  Греков Иван Иванович (1867–1934) – врач-хирург. С 1895 г. до конца жизни работал в Обуховской больнице в Петербурге, на базе которой в 1932 г. организовал Медицинский институт, с 1915 г. – профессор Психоневрологического института (ныне 2-й Ленинградский медицинский институт)


[Закрыть]. Был он широко известный профессор, хирург. Славился в литературных кругах как человек своеобразный, резко выраженного характера. Дружил с его семейством и с ним особенно – Федин [178]178
  Федин Константин Александрович (1892–1977) – писатель, общественный деятель


[Закрыть], но после романа «Братья» – разошлись. Показалось Грековым, что семья их изображена в романе и при этом не так, как следует. С Наташей мы познакомились в Коктебеле. Тоненькая, с лицом в самую меру длинным, как полагается девушкам этой породы, черные волосы, светлые глаза, едва заметный пушок на верхней губе, крошечный рот. Угадываешь сразу, что она из хорошей семьи. Но тут же чувствуешь ее обреченность. Или отравленность, как я уже говорил. Каким ядом? А тем, что одинаково губит детей академиков, генералов, королей. Невидимые оранжерейные яды. Итак, познакомились мы с Наташей в Коктебеле и осенью 32 года вошли в дом на улице Достоевского. Двери открыл нам Иван Иванович. Как всегда бывает в огромных семействах, на звонок долго никто не шел, каждый надеялся на другого, пока, рассердившись, сам профессор не отпер нам двери.

9 апреля

Мы увидели большую темную переднюю с зеркалом, столиком, картиной в овальной рамке, такой же темной, как стены, стулья с высокими спинками, пол с ковром. Иван Иванович показался мне старым, старше, чем ждал я по рассказам. Стариковская посадка белой головы, сутулость, седые усы вперед, прямо на тебя, словно бы для того, чтобы отстранить, бородка. Глаза небольшие, строгие, по – стариковски беловатые. Но все же, не глядя на возраст, на белизну сильно поредевших волос – он существовал, уж он‑то был весь в настоящем, не в пример дому и передней, где, как я узнал со временем, полагалось ждать пациентам. Иван Иванович считался одним из первых в стране хирургов. И завоевана была эта слава не случайно. Сразу угадывал ты человека недюжинного, нашедшего себя. И по – русски не раздувающего этого обстоятельства. Он, например, терпеть не мог, когда называли его профессором. Хотя имел это звание. Он знал себе цену. Но знал и цену славе. Не хотел ей верить. Он был серьезный человек, вот в чем дело. И он существовал. А у вещей и у стен вокруг вид был неуверенный, словно ждали они с минуты на минуту, что попросят их присоединиться к их племени, ушедшему на тот свет много лет назад. По длинному коридору прошли мы в огромную и тоже неуверенную в праве своем на существование Наташину комнату. Принцесса тоже была неуверена в себе, неуверена в нас и все поглядывала на отца – как мы приняты. А тот все отодвигал, отстранял меня усищами, чтобы отодвинуть подальше и разглядеть. Но вскоре отношения стали много проще. Он обожал Наташу и поэтому скоро признал нас. Им я восхищался, а Наташу обижал. Ее нежность, уязвимость, особое, вечное беспокойство по поводу того, как относятся к ней друзья, рассеянность, слабость были мне очень уж знакомы по мне самому. И я вечно придирался к ней, был попросту жесток. Но у Грековых любил бывать. Признаки времени, двух времен выступали там.

10 апреля

И меня трогала приязнь человека в этом направлении не слишком щедрого, во всяком случае разборчивого. По мере того, как открывалась нам комната за комнатой – все отчетливее выступала призрачность обстановки. Она умерла, но не сдавалась. В столовой и комнате хозяйки висели картины, все небольшие, в золотых рамках. На рамках – таблички с фамилиями художников. Когда‑то были они, вероятно, ценимы, эти художники, почему‑то все больше французы – но умерли и вымерли и ценители, и они сами. А главное, умерла и школа. И страшновато было, когда ты вдруг понимал, что всех этих покойников принимают за живых. А они умерли настолько недавно, что запах тления еще носился вокруг них. Самая большая комната – кабинет Ивана Ивановича был темноват по тонам. И носил подчеркнуто полемическо – русский характер: кресло, письменный прибор. И это очень, очень русскому Ивану Ивановичу – не слишком шло. Как не нужно ему было звание профессора. Национальность угадывалась по признакам более драгоценным, как и его мастерство. Семья Ивана Ивановича была велика. И самой страшной, трагической фигурой был первенец его, тоже Иван Иванович. Тоже врач. Лет за семь до нашего знакомства он сошел с ума внезапно. Припадок буйного сумасшествия. Диагноз – шизофрения. И в течение семи лет жил он в семье, в огромной этой квартире. Не хватало духа отвезти его в сумасшедший дом. Санитар ходил за ним – припадки буйства случались у него часто и без всякого внешнего повода. И вдруг Ваня – так звали его дома – поправился так же внезапно, как заболел. Семь лет болезни выпали из его сознания. Молчаливый блондин, среднего роста, с лицом странным, бессмысленным, появлялся за столом. И все помалкивал. Он не то, что был задумчив, а как бы ни о чем не думал. И все мне казалось, что он вот – вот заболеет снова. Однако он здоров до сих пор. И работает.