Текст книги "По ту сторону ночи"

Автор книги: Евгений Устиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Пешком по лаве. Глава 19

В воскресение 2 августа собираемся в последний переход к вулкану. За прошедший месяц самолет мы сменили на моторку, моторку на плоскодонку, а сейчас, оставив плоскодонку, продолжим наше путешествие самым первобытным способом – пешком!

Таюрский и Бонапарт заканчивают укладку оставляемых вещей. У лагеря нет удобной группы деревьев, и потому лабаз имеет здесь очень оригинальный вид. Это большой, тщательно перетянутый веревками зеленый брезентовый тюк. Выбрав прочную горизонтальную ветку у растущей за базальтовым потоком старой лиственницы, мы подтягиваем к ней этот тюк на стальном тросе. Теперь он слегка покачивается между небом и землей, как какой-то диковинный плод. К нему не подобраться ни о ветки, ни со ствола лиственницы. Единственный способ обворовать нас – это развязать очень хитроумный узел, которым прикреплен трос к дереву. Мы полагаем, что косолапый вор до этого не додумается (ведь он не служил во флоте!); не сможет он и перегрызть стальную веревку.

Уже вытащена на берег и опрокинута вверх дном лодка, проверены и окончательно завязаны рюкзаки и мешки. Можно выходить. Мы окидываем последним взглядом уютную излучину, к которой привыкли за эти дни, и садимся закурить. Наш груз для такого длинного и тяжелого путешествия весит непозволительно много. Легче всех, конечно, мой рюкзак; однако я и то с трудом поднимаю его с земли, а вскинуть на плечи могу только с посторонней помощью. Что же касается Петиного мешка, то я его даже не могу оторвать от земли: в нем три с лишним пуда!

Наконец в одиннадцать часов тридцать минут дня мы встаем, помогаем друг другу нагрузиться и медленно взбираемся на лавовый поток. Через несколько минут позади остается пятидесятиметровая зона глыбовых лав; мы переходим шумящие родники, которыми начинается река Монни, и оказываемся на уходящих за горизонт просторах лавового потока.

Моя ноша сразу показалась мне невыносимо тяжелой. Для того чтобы лямки рюкзака не так сильно врезались в плечи, подкладываю под одну из них свернутое полотенце, а под вторую – запасную портянку. Увы, тяжесть мешка нисколько не уменьшилась. Я иду, сильно наклонившись вперед, и смотрю только себе под ноги, чтобы не свалиться. С такой тяжестью и на гладком месте упасть нехорошо, а среди зыбкого каменного хаоса – опасно!

Впереди, натужась, равномерно шагает Таюрский, за ним Куклин. Бонапарт неясной, растворяющейся в жарком мареве запятой плетется где-то сзади. Когда я отрываю глаза от земли и смотрю на них, у меня невольно всплывает воспоминание о носильщиках тяжестей (муша) в старом Тбилиси. Этим ремеслом занимались обычно курды. Идет, бывало, такой муша, а на спине у него пианино; громадный полированный ящик в такт колеблющейся походке тихо позванивает струнами. Смотришь и думаешь: вот-вот сейчас свалится человек под этой непомерной тяжестью. Нет, не падает, идет и идет себе, бедный муша!

Наш путь пролегает то по ровным, как биллиардный стол, участкам гладкой разлившейся лавы, то пересекает гребенчатую поверхность канатных лав, то вдруг упирается в торосистые поля глыбовых базальтов, больше всего напоминающие взломанную ледоходом реку. Мы переваливаем через океанские волны валов коробления и огибаем огромные купола лавовых пузырей.

Труднее всего приходится, когда дорогу преграждает обширный провал. Обойти его невозможно: слишком большой крюк – нужно пересекать! Сбрасываем с натруженных плеч громадные мешки и осторожно поодиночке спускаемся с ними на всклокоченное лавами дно, до которого по крайней мере четыре, а то и восемь метров. Провалы всегда вытянуты вдоль лавового потока; их длина достигает нескольких километров, а ширина сотен метров. Ходьба по хаотическим нагромождениям базальтовых глыб на дне таких провалов – сплошная мука. Каждый из нас превращается в эквилибриста, балансирующего то на лезвии, то на кончике ножа! В довершение бед острые глыбы базальта часто неустойчивы и подворачиваются под ногой в самый неподходящий момент. Приходится точно рассчитывать каждое движение. Прицеливаешься, прыгаешь, опять прицеливаешься, опять прыгаешь – и так до тех пор, пока опасное место не остается позади.

Через час такой ходьбы я уже ни о чем не думал, кроме отдыха. Нестерпимо горели подошвы ног, острой судорогой сводило плечи, а в глазах расплывались, уходя из фокуса, пятнистые от лишайника базальты.

Мы садимся на гладком склоне лавового вала с, чудесными сплетающимися жгутами структуры течения. Но мне сейчас не до вулканологии – отдыхать, отдыхать!

Сняв рубашку, смотрю на свои пострадавшие плечи. На загорелой коже отчетливо видны красные пятна. Через некоторое время на этих местах несомненно появятся синяки. Такая же картина и у Саши с Бонапартом. У Пети на плече не пятна, а ссадины и синяки, и он жалуется на резкую боль в плечах и коленях. Еще бы, попрыгай по глыбовым лавам с трехпудовым мешком на спине!

– Так дело не пойдет, – говорю я, – мы плохо рассчитали свои силы. Давайте выберем какое-нибудь заметное место у края потока и оставим там еще часть груза. В крайнем случае за продуктами можно будет вернуться сюда двоим, пока двое будут работать на вулкане.

– Нет, давайте дотерпим до вечера, – возражает Петя. – Нельзя же устраивать лабаз в часе ходьбы от лагеря. Нет никакого смысла!

– Дело не в смысле, а в силах, Петя!

– Ничего, осилим, не беспокойтесь!

Двадцатиминутный отдых кажется слишком коротким.

С сожалением отбросив давно докуренные папиросы, натягиваем несколько охладившуюся на ветерке обувь, взгромождаем мешки и трогаемся дальше.

Вскоре наши мучения увеличиваются жарой и вызванной ею жаждой. Черные базальты жадно поглощают солнечное тепло; к двум-трем часам дня на поверхности лавового потока становится жарко, как в африканской пустыне. Сходство подчеркивается абсолютной безжизненностью этой зловещей каменной долины. Ни деревца, ни кустика, ни травки; только черные, источающие сухой жар лавы, на которых пестреют лишайники. Я ловлю себя на мысли, что из-за очередной глыбы вот-вот появятся заросли колючих кактусов!

Как-то мне пришлось вести геологические работы в пустыне на границе с Ираном, но и там сжигающее солнце не было столь яростным и беспощадным, как тут, в Заполярье. Удивительный парадокс природы, в который трудно поверить, не испытав его на собственном опыте!

К сожалению, мы не предвидели такой жары и не захватили с собой ни глотка воды. Вместе с усталостью в нас нарастает вызванная жаждой слабость; мы все чаще останавливаемся для отдыха и курения. Во рту у меня давно уже горько и сухо. Я с трудом раз за разом проглатываю отравленную никотином слюну и считаю пройденный путь не километрами, а шагами. Сто шагов, двести, триста, четыреста, четыреста пятьдесят, четыреста девяносто девять, пятьсот. Стой! Отдых!

В этот мучительный день впервые в жизни я испытал галлюцинацию. Мне мерещился то шум падающих с высоты прохладных водяных струй, то вкус нежных и сочных абрикосов, то запах утопающих в свежей зелени фиалок. Однажды мне померещилась такая несуразица, что я расхохотался и напряжением воли согнал с себя это вызванное переутомлением и жарой наваждение. За небольшой угольно-черной глыбой базальта, грани которой отражали солнечный жар, мелькнуло что-то бурое, мелькнуло и… прыгнуло ко мне на спину. Я ощутил упавшую на мешок дополнительную тяжесть. Черт! Встряхиваю плечами – тяжесть исчезла. Мой смех остановил шагающего рядом Куклина; он вопросительно смотрит в мою сторону. Но разве объяснишь такое!

К четырем часам дня мы дошли до небольшой котловины, на дне которой сверкала прохладой и свежестью вода. Берега озера заросли жесткой щетинистой травой; чуть в стороне растет жиденькая купа почти не дающих тени лиственниц. Трудно передать словами облегчение, с которым мы сбрасываем поклажу, а заодно с ней и почти всю одежду. Через несколько минут, еле отдышавшись и остыв на ветерке, устремляемся к озеру. Оно оказалось неглубоким и потому относительно теплым. Купание не только освежило – оно буквально оживило нас. Через несколько минут мы разлеглись под одной из лиственниц, где тени как раз хватало для того, чтобы спрятать четыре головы. Теперь, если не шевелиться, кажется, что только боль в плечах, на которые страшно взглянуть, да горящие подошвы ног напоминают о пройденном пути. Но стоит двинуть ногой или рукой, как глухая боль тянет то один, то другой одеревеневший от усталости мускул.

Мы выходим с этого привала только в шесть часов вечера. Горячий крепкий чай, обильный обед из холодной тушеной оленины и короткий сон восстанавливают нашу способность к дальнейшему движению. Наученные горьким опытом, мы подкладываем мягкое не только под Лямки мешков, но и в обувь. Для того чтобы острые, как ножи и пики, ребра камней не натирали ног, мы вкладываем в обувь толстые стельки из травы. Теперь идти значительно легче; трава спасает ступни не только от механических травм, но и от прогревающего действия базальтов. К счастью, у всех нас Достаточно свободная обувь на рифленой резиновой подошве; она позволяет пользоваться и толстыми шерстяными носками, и портянками, а сверх того, даже и травяными стельками!

– Хотел бы я посмотреть здесь на пижона в сапожках! – смеется Петя.

Действительно, всякая обувь городского типа не выдержала бы в этих условиях и одного дня. Даже моя пара экспедиционной обуви, которую я впервые надел лишь сегодня, и та стала вечером расползаться. Мое счастье, что беда оказалась поправимой – просто подошвы были пришиты гнилыми нитками. При помощи дратвы, шила и иголки Таюрский ликвидировал надвигающуюся катастрофу.

Вторая половина дня оказалась несколько менее мучительной. Медленно склонявшееся к горизонту солнце уже не так сильно раскаляло базальты. Кроме того, мы, очевидно, втянулись в равномерный ритм ходьбы. Разумеется, мешки по-прежнему нестерпимо давили на плечи и мы по-прежнему балансировали на качающихся глыбах, но постепенно рождалась уверенность в себе.

Теперь я смотрел уже не только под ноги, но и по сторонам. Нужно сказать, что лавовый поток щедро раскрывал перед нами все новые и новые картины развития вулканических процессов в долине Монни.

Прежде всего в этот и последующие дни мы имели возможность хорошо изучить все формы и типы лавовых валов коробления. Их высота колеблется от шести до десяти метров, ширина – от сорока до пятидесяти метров. В верхней части каждого вала вдоль его осевой линии идет продольный разлом с более или менее глубоко провалившимся сводом. Осевшие глыбы базальтов имеют клиновидную форму и напоминают каменные клинья в замках оконных сводов. Большинство валов коробления, несомненно, образовалось после того, как корка на движущемся лавовом потоке уже затвердела.

Это доказывается многочисленными трещинами, бороздящими склоны вала на всем его протяжении. Из некоторых таких трещин на дневную поверхность выдавилось небольшое количество огненно-жидкого расплава. Так как лава была к этому времени очень вязкой, она не растекалась по склону, а застывала в виде своеобразных длинных наростов, форма и разрез которых очень напоминают железнодорожный рельс.

Некоторые валы коробления, однако, явно образовались в виде высокой волны на еще жидком потоке. Их склоны морщатся многочисленными рядами лавовых «канатов» различной толщины. Это следы стенания расплава с поверхности вала. Сводовая их часть обычно сохраняется неразрушенной.

Еще более интересную картину представляли собой окаменевшие лавовые озера. Еще до экспедиции, анализируя аэрофотоснимки, мы обратили внимание на группу из нескольких округлых впадин размером около ста метров и глубиной до десяти метров. Происхождение этих впадин, носивших у нас условное название лунных кратеров, было совершенно загадочно. Чтобы посетить их, я решил сделать небольшой крюк, уклонившись к южному краю потока.

И вот мы стоим у границы самого большого из «лунных кратеров». Перед нами совершенно своеобразное зрелище. Это цилиндрический провал в поверхности потока глубиной около пятнадцати метров и диаметром до ста пятидесяти метров. Он окружен широким кольцевым валом высотой до пяти метров. Самая любопытная особенность вала – канатные лавы с ясными признаками течения как к провалу, так и в сторону от него. Это доказывает, что кольцевые валы сформировались, когда лавовый поток был еще жидким и вместе с тем когда в этой жидкой лаве уже существовало кратерообразное углубление.

Как же объяснить появление удивительного цилиндрического канала в незастывшей лаве?

Мы спускаемся на дно провала. Оно очень неровно и больше всего напоминает котел с бурно кипящей смолой и самые причудливые по форме бугры чередуются с такими же углублениями; повсюду видны направленные в разные стороны канатные структуры; Они сплетены и перевиты, как змеи на голове Медузы-Горгоны.

Сомнений нет, это быстро застывшее лавовое озеро, в котором бурлила и кипела огненно-жидкая магма. Но одно дело выяснить природу явления, а другое – проникнуть в тайну его происхождения. Впрочем, кажется, обстоятельства нам благоприятствуют. Приблизительно в центре озера я натыкаюсь на довольно обширный участок дна, который как будто дает ключ к разгадке.

Почти ровная поверхность базальтов пронизана здесь множеством округлых отверстий, благодаря которым она удивительно напоминает пчелиные соты. Диаметр отверстий равен восьми – десяти миллиметрам; там, где в базальтах проходят зияющие трещины, видно, что отверстия имеют трубчатую форму и отвесно уходят на большую глубину, вероятно к основанию потока.

– Что за удивительный дырчатый базальт! Как это он мог получиться? – спрашивает подошедший Саша.

Я тоже еще нигде не встречал такой своеобразной структуры. Много лет назад она была описана южноафриканским геологом дю Тойтом. Появление таких дырок, обычно прорезающих нижнюю часть лавового потока, приписывают газам. Если раскаленные лавы заливают влажное дно долины, образуется огромное количество водяного пара; не находя себе иного пути, он пробивает Толщу жидкой лавы и может выйти в виде мощных струй на поверхность.

Впрочем, во всех известных мне случаях перегретый водяной пар не успевал достичь поверхности: мешала слишком быстро возраставшая при охлаждении вязкость лав. В данном случае мы имеем уникальный пример проникновения трубчатых отверстий вплоть до поверхности кипящего лавового озера.

Итак, либо огромная мощность газовых струй, либо исключительно малая вязкость лав, либо то и другое вместе способствовали возникновению этих трубок.

Раздумывая, я нахожу только одно возможное объяснение: быстрое образование громадных масс пара под раскаленными лавами и последующий сильный взрыв. Причиной могло явиться расплавление большой ледяной линзы, которые всегда имеются в речном аллювии заполярных рек.

Вырвавшаяся на поверхность масса водяных паров образовала гигантскую воронку и оттеснила в виде кольцевого вала еще жидкую лаву. Последняя стадия этого вулканического эпизода – выделение сильных струй пара через быстро застывший расплав.

– Представляю, какой тут стоял оглушительный свист: ведь каждая из трубок, вероятно, свистела, как паровоз! – говорит Саша, разглядывая образец трубчатой лавы.

За этот день нам удалось пройти всего восемь километров. Увеличить скорость движения с таким громадным грузом за плечами совершенно невозможно. Мы измучены до последней степени, особенно Петя, у которого плечи растерты до страшных на вид кровоподтеков. Он жалуется на резкую боль в коленях: по-видимому, это растревоженный чрезмерной нагрузкой на ноги ревматизм.

Около половины десятого вечера мы добираемся до южного края потока к одному из небольших запрудных озер. Прежде всего нужно утолить жажду; только после получасового отдыха у прохладной водной поверхности я смог взяться за костер и чайник. Ребята кое-как растянули на базальтах палатку и разложили постели.

Анюйский вулкан. Глава 20

В четверг 6 августа, после пятидневного перехода по лавам, мы увидели перед собой Анюйский вулкан. Впереди поднимаются светлые гранитные вершины, замыкающие долину Монни. Вулкан вырос на склоне самой высокой горы, верхушка которой венчается снеговой шапкой, а основание укутано чехлом черных лав. Удивительно правильный конус состоит из ярко-красных шлаковых лав, которые резко выделяются на светло-сером фоне гранитов. Формой и цветом все это напоминает груду алеющей на фаянсовом блюде спелой малины.

До вулкана еще далеко, мешки нестерпимо давят плечи; но мы останавливаемся, захваченные и величием грандиозной картины, и ощущением значительности этого момента. Подходит к концу исполненное трудов и лишений путешествие. Мы начали его сорок три дня назад, не ведая о ждущих опасностях и предполагая их вовсе не там, где они подстерегали нас. Теперь мы улыбаемся, вспоминая некоторые наивности экспедиционной «диспозиции»; жизнь и природа оказались сложнее, чем мы предполагали; и все-таки… мы многое предусмотрели и многое преодолели. Пусть на плечах кровоточащие ссадины, а подошвы вспухли, как подушки для булавок, мы подходим к нашей цели – перед нами вулкан!

Вот он, весь как на ладони! Над кратером сгустились облака; они висят над ним, как дым при извержении. Прямо на нас стремительными каскадами ниспадает черная лавовая река. Здесь она вовсе не похожа на величественную Неву – это порожистый горный поток, хотя и вскипал он в свое время пламенем, а не пеной.

Около девяти часов вечера мы разбиваем палатку на маленькой травянистой площадке, с которой открывается замечательный вид на вулкан. Правда, до его подножия еще не меньше четырех километров, но подниматься с лагерем вплоть до самого вулкана не имеет смысла – там явно нет кольев для палатки, а возможно, нет и воды. Итак, это последний наш лагерь, дальше идти некуда! Блаженная минута!

Через полчаса перед палаткой весело горит небольшой костер, у которого расставлены чайник, кружки и большая миска с грудой вареной оленины. Хлеб совсем уже на исходе. Петя кладет перед нами по кусочку лепешки весом не более пятидесяти граммов. Эта порция имеет настолько символический характер, что не сразу решаешься к ней прикоснуться.

Вспоминая последние дни, я прихожу к выводу, что эта часть путешествия была самой тяжелой. Ни на бешеных перекатах Анюя, ни на безводных волоках Ангарки, ни в дождливой долине Уямкунды никто из нас не испытывал такого физического напряжения. Если бы мы не облегчили наших мешков, оставив еще часть груза в лабазе у лагеря на базальтах, нам бы, пожалуй, не дойти.

Наутро после первого нашего перехода я почувствовал, что прошедшая ночь не принесла мне никакого облегчения. Плечи, руки, ноги, поясница – все ныло и болело как после тяжелых ушибов. То же самое испытывали мои товарищи. Со стонами вылезали они из тесной палаточки на базальтовую поверхность. Даже чарующая прелесть ясного утра и свежая, омытая росой зелень у озерка не радовали глаз. Казалось невероятным, что через какой-нибудь час-пол тора мы сможем взвалить на себя чудовищную поклажу я вновь начать тяжкий марш но этой каменной пустыне.

– Нет, товарищи, с такой ношей мы до вулкана не доберемся. Выкладывайте-ка все из мешков, посмотрим, без чего мы сможем обойтись.

– Выложить нетрудно, а вот как мы оставим все это, – говорит Саша. – Лопаты, чтобы вырыть яму, у нас нет, нет и подходящего дерева подвесить мешок, а уж о постройке настоящего лабаза и говорить нечего!

– Я уже думал об этом. Здесь есть очень глубокие трещины в базальте. Если опустить в такую трещину сверток, его никакой зверь не достанет. К тому же там, на дне, вероятно, настоящий холодильник.

Мы выбираем самую глубокую трещину, рассекающую лавовый поток. Ее ширина не превышает тридцати – тридцати пяти сантиметров, глубина – около трех метров. Со дна, как из ледяного погреба, тянет зимним духом. Очень возможно, что в каких-нибудь закоулках этого природного склада еще сохранился нерастаявший снег. Ни человек, ни зверь спуститься в эту яму с отвесными стенами не могут; следовательно, лучшего лабаза и не придумаешь!

После завтрака мы при помощи веревки спускаем на самое дно трещины лепешки, с полпуда мяса, банку вытопленного оленьего жира и две пачки рафинада. Кроме того, освобождаемся от патронов, чайника, байкового одеяла и собранных за вчерашний день образцов.

Следующие дни пути по лавам оказались несколько менее мучительными, чем первый этап; но все-таки это были очень тяжелые переходы, требовавшие крайнего напряжения физических и духовных сил. Нам никак не удавалось пройти за день больше десяти-одиннадцати километров; и это после того, как мы с тяжело груженной лодкой без особого труда проходили по двадцать – двадцать пять километров за день!

Усиленная работа требует усиленного питания. Я с тревогой следил за быстро убывающим провиантом. Катастрофически таяли запасы хлеба, делался все более легким большой клеенчатый мешок с вареным и тушеным мясом. Перед сном я долго ворочался на жесткой базальтовой постели; невдалеке маячил тощий призрак голода. Неужели это непредвиденное обстоятельство помешает работам на вулкане?

Но счастливая звезда экспедиции помогла и в этот раз. На четвертый день путешествия по лавам Куклин заметил какое-то движущееся пятнышко на зеленом склоне долины. Это был пасущийся на траве олененок. Сбросив на камни мешок, Таюрский отвязал свой карабин и бросился в погоню. Через два часа он вынырнул из-за глыбовых нагромождений базальта – совсем не с той стороны, откуда мы его высматривали. За плечами он тащил убитого и уже выпотрошенного олененка. Я совершенно успокоился. Мяса с избытком хватит до возвращения к лагерю у плоскодонки!

Наутро мы с Сашей отправляемся на вулкан. Таюрский и Бонапарт остаются в лагере, чтобы заготовить впрок добытую вчера оленину, иначе под этим жарким солнцем она может быстро испортиться.

Я забираю с собой мою тяжелую фохтлендеровскую камеру. Саша берет маленький аппарат и барометр-высотомер.

Склон маленького бокового ущельица, в верховьях которого поднимается конус вулкана, с каждой сотней метров становится все круче. Все труднее подниматься по извивающемуся узкой черной лентой лавовому потоку.

В километре от оставшейся внизу палатки нам приходится преодолеть почти отвесный сорокаметровый лавопад, ниспадающий с одного из высоких порогов этого истока Монни. Струи застывшего базальта так причудливы, что вряд ли был столь же живописным водопад, несомненно существовавший здесь до извержения. Перед нами вырастает множество фантастических фигур из смоляно-черной шлаковидной лавы. Они напоминают то башни готических соборов, то гигантский гребень из органных труб, то каких-то невиданных животных, то, наконец, средневековых католических монахов в черных, спущенных на глаза капюшонах.

Одолев лавопад, мы попадаем в невероятно трудную для передвижения зону вспененных лав. Вулканологи называют их занозистыми, кружевными, игольчатыми и т. д. Каждое из этих образных названий как нельзя более точно передает основную особенность такой разновидности мгновенно затвердевшего каменного расплава хрупкость, изящество и колючесть.

Ноги проваливаются в этих со звоном рассыпающихся каменных зарослях. Каждый шаг поднимает легкое Облачко щекочущей горло и искрящейся на солнце пыли; а впереди вырастают все новые и. новые нагромождения легчайшей лавовой пены. Молоток догружается в такой эфемерный камень, как в покрытый тонкой ледяной корочкой весенний снег. Мы осторожно заворачиваем в бумагу и кладем в рюкзак образец лавы величиной с хорошую буханку хлеба; он весит не больше, чем весила бы таких же размеров губка! Через несколько дней, когда мы вернулись к нашей лодке, мы опустили этот образец в воду – он плавал в ней, как пробка! Позднее был измерен удельный вес пенистой лавы – он колебался между цифрами 0,8 и 0,7!

Еще одно усилие – и мы у подножия вулкана. Как ни странно, ни Саша, ни я не испытываем в этот решающий момент никакого священного трепета. Нами целиком владеют деловые интересы, не оставляющие почти, никакого места для отвлеченных восторгов. Сейчас важнее всего ничего не пропустить, все увидеть и возможно больше понять! Впрочем, необычность момента все-таки сказывается в приподнятости настроения, легкости походки и в особой взаимной предупредительности.

Лавовый поток, по которому мы шли все эти дни, излился из широкой зияющей трещины, которая рассекла северо-западную часть кратера. Ширина прорыва достигает сорока метров, глубина – шестидесяти. Лапы, перелившись через громадную брешь, каскадами спускаются прямо на север, к долине Монни.

Трудно передать словами впечатление, которое производит эта игра могучих сил. Прежде чем подняться на вершину вулкана, я внимательно изучаю его со стороны. Поднимающийся до полутора тысяч метров гранитный массив прорван, как кусок теста или лист бумаги. Ярко– красный конус вулкана лежит прямо на светло-серых гранитах. Он имеет геометрически правильную форму, высоту около ста двадцати метров и диаметр основания до полукилометра. Подножие вулкана состоит из бурых и красных полусцементированных шлаковых лав. Выше по склону чередуются, образуя концентрические полосы, черные лавы и красные шлаки. Общий наклон внешней поверхности конуса близок к сорока пяти градусам; подниматься к кратеру, по-видимому, нелегко.

Цепляясь за ползущие и осыпающиеся глыбы рыхлых вулканических шлаков, мы влезаем на вершину конуса.

Перед нами открывается бездна кратера глубиной девяносто метров и диаметром триста метров. Его склоны оказались несколько более пологими, чем наружная поверхность конуса, хотя местами и здесь зияли совершенно отвесные обрывы высотой по несколько десятков метров. На дне кратера хорошо видно жерло вулкана. Это уходящий в глубину довольно узкий канал, закупоренный пробкой из застывших темных базальтов.

Хорошо различимое отсюда строение вулкана позволяет без особого труда восстановить его историю. Совершенно очевидно, что извержение началось со страшного взрыва, прорвавшего гранитную гору и выбросившего на поверхность огромное количество тонко раздробленного вулканического материала. Спекшиеся от высоком температуры рыхлые нагромождения этого материала и образовали шлаковую, нижнюю часть конуса. После того как первоначальная энергия извержения была исчерпана взрывом, который пробил свободный вулканический канал, последовало относительно спокойное излияние лавы. Однако из-за малого диаметра вулканического канала быстро застывающие лавы неоднократно забивали жерло, что влекло за собой новый взрыв, освобождавший отверстие. Чередующиеся слои лав и рыхлых красных шлаков на склонах кратера свидетельствуют о том, что число этих повторных пароксизмов измерялось десятками. Последняя стадия извержения отличалась особенной силой. В это время громадная расселина расколола северо-западную часть вулканического конуса, и вниз, в долину Монни, хлынули колоссальные массы очень жидкой раскаленной лавы.

Прежде чем начать спуск на дно кратера, мы сели с Сашей на большую глыбу пестрой красно-черной шлаковой лавы.

Стоял чудесный солнечный полдень. Свежий ветер обдувал наши разгоряченные подъемом лица. Под свешенными в бездну ногами с легким шелестом осыпался хрупкий перекаленный шлак; над головой громоздили свои легкие постройки кучевые облака.

– Как вы думаете, Евгений Константинович, – обращается ко мне, заглядывая в жерло, Саша, – за сколько времени вырос вулкан? Долго ли продолжалось это извержение?

– О, вряд ли я смогу ответить на этот вопрос определенно. Скорее всего оно продолжалось недолго – несколько месяцев или в крайнем случае лет. Вулканические явления такого типа отличаются большой силой, напряженностью и обычно довольно кратковременны.

– А есть хорошо изученные современные примеры таких извержений?

– Конечно, именно эти примеры и позволяют мне судить о возможном сроке жизни Анюйского вулкана. Вот, например, совсем недавно появился и через несколько лет угас вулкан Парикутин в Мексике.

– Я помню, вы говорили об этом вулкане на лекции, но, по правде сказать, я был чем-то расстроен в тот день и все пропустил мимо ушей!

– История Парикутина интересна тем, что вся его деятельность с начала и до конца протекала на глазах человека, а это случается не так уж часто. Но главное, конечно, в том, что за извержением непрерывно наблюдали ученые.

В феврале 1943 года мексиканский крестьянин Дионисио Пулидо, работая на своем поле, заметил между стеблями кукурузы небольшую струйку дыма. Решив, что это дымит забытый им костер, он направился погасить тлеющие угли. Но к величайшему его удивлению, дым шел не от костра, а поднимался прямо из пересохшей почвы, издавая резкий запах серы. Перепуганный Пулидо позвал на помощь подростка-сына, и вдвоем они забросали появившееся в земле отверстие. Однако тут же раздался взрыв, отверстие сильно расширилось, и из него со свистом вырвались густые клубы, дыма и пара. В воздух на большую высоту взлетели раскаленные добела тестообразные обрывки лавы. Пораженный мексиканец схватил за руку сына и бросился бежать.

Так родился новый вулкан – Парикутин.

На следующий день на месте кукурузного поля вырос шлаковый конус высотой тридцать метров, через пять дней высота конуса достигла уже ста восьмидесяти метров, а через год здесь была огнедышащая гора высотой четыреста тридцать метров.

Из кратера излился поток базальтовой лавы, который достиг города, Сан-Хуана, в двенадцати милях от вулкана, и уничтожил несколько улиц на его окраине. Температура движущейся лавы превышала тысячу двести градусов.

Выбрасываемый взрывами вулканический пепел распространился на двести пятьдесят миль в окружности вплоть до столицы Мексики – города Мехико.

Вулкан Парикутин извергался, однако, очень недолго – меньше десяти лет. Последние признаки слабой активности были зарегистрированы 4 марта 1952 года. После этого он окончательно замер.

– Ну, а возможно ли возрождение таких вулканов, как наш или мексиканский? – продолжает допытываться Саша.

– Нет, очень маловероятно. Вулканы-одиночки, прорывающиеся в стороне от больших вулканических поясов вроде Тихоокеанского, как правило, после короткого периода активности гаснут навсегда. Случайно образовавшаяся в земной коре трещина намертво закупоривается прочными лавами, и на этом история такого вулкана кончается.

– Жаль, – говорит Саша, – насколько интереснее было бы наблюдать наш вулкан в действии!

– Конечно, но в этом случае ты бы не смог спуститься в кратер, как это сделаем сейчас мы.

Идем по краю кратера, выбирая удобное место для спуска. Миновав большой обрыв, уступами ниспадающий в жерло, видим узкую щель, промытую в рыхлых шлаковых массах дождями. Первые сорок метров осторожна сползаем по высоким, в человеческий рост, базальтовым ступенькам. Это переслаивающиеся со шлаковыми скоплениями и трудноразмываемые лавовые потоки. Дальше спуск делается отложе. Утопая по колени в толстом слое смытого сверху шлака и поднимая тучи красной пыли, мы большими прыжками скатываемся на дно вулкана.