Текст книги "По ту сторону ночи"

Автор книги: Евгений Устиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Перед нами слабо вогнутая удлиненная площадка, засыпанная крупными глыбами полуспекшихся шлаков. Она протягивается с севера на юг приблизительно на сто метров и с запада на восток – на пятьдесят метров. Ближе к северному концу находится жерло вулканического канала – круглая яма со стенками из ошлакованной красной лавы и дном из закупоривших его темно-серых пористых базальтов.

– Вот память о последнем вздохе Анюйского вулкана! – говорю я, протягивая Куклину лаву из жерла. Он наклеивает на гладкую сторону камня ярлычок из лейкопласта, надписывает номер и прячет его в холщовый мешочек. Кусок камня сделался образцом, которому предстоит совершить очень дальнее путешествие!

Сейчас мы находимся в самом сердце вулканической горы? хотя это сердце давно уже замерло, все вокруг говорит о неизмеримой мощи бушевавших здесь сил.

Прямо над головами поднимаются крутые склоны кратерной воронки. Кажется странным, что мы так легко спустились на дно колоссального колодца. Небо со стометровой глубины кажется более темным. Оно выглядит отсюда не голубым, а скорее кобальтово-синим. Быстро скользящие вверху облака как будто цепляются за вершину вулкана. Наверху дует порывистый ветер, а здесь, в глубине горы, тихо и тепло.

Пока я вожусь у жерла с образцами и записями, Куклин бродит по дну кратера. Вдруг до меня доносится его удивленное восклицание:

– Евгений Константинович, здесь полно костей!

– Каких костей? Откуда здесь могут быть кости?

– Нет, в самом деле кости, идите-ка посмотрите…

Вылезаю из ямы жерла, подхожу к Саше и в самом деле вижу полузасыпанные красной вулканической пылью кости дикого барана. Чуть в сторону откатился выбеленный дождями череп с великолепными, многократно завитыми тяжелыми рогами. Это старый мощный самец – архар.

Как могло погибнуть здесь это ловкое животное, птицей порхающее по скалам?

В десятке метров отсюда находим еще один скелет архара, потом еще и еще.

– Да здесь целое кладбище! – удивляется Саша.

– Ты знаешь, а ведь это и в самом деле, наверно, кладбище.

Действительно, иначе, пожалуй, и не объяснишь такое поразительное скопление полуистлевших бараньих скелетов на дне кратера. Предположение о том, что торные бараны гибли, срываясь сюда с крутизны, было бы нелепым; они с легкостью скачут по скалам, один вид которых страшит людей. Следовательно, так же как и мы, они по своей воле спускались на дно кратера.

Зачем? Очевидно, для того, чтобы умереть здесь!

Эта мысль кажется тем более правдоподобной, что на дне кратера всегда безветренно и, следовательно относительно тепло. Вряд ли этого надежного убежища достигает леденящее дыхание самых сильных зимних бурь.

По-видимому, почуяв близость конца, престарелые архары спускались в затишье этой бездны, где никто и ничто уже не могло их потревожить.

Я смотрю на часы: уже девять часов вечера! Пока мы выберемся наружу, наступит ночь.

– Саша, скорее заворачивай и укладывай образцы! Мы не архары и спустились сюда вовсе не за тем, чтобы умереть с голоду! Пошли.

С большим трудом вылезаем из кратера. Непрестанно осыпающиеся под ногами рыхлые, похожие на тертый кирпич шлаки очень замедляют подъем. Шаг вверх – остановка, скольжение вниз – остановка, еще шаг вверх… и так до тех пор, пока не доползаем до уступов прочных базальтов.

Когда мы оказались на вершине вулкана, солнце уже погрузилось в дымку на западе. Нигде больше не задерживаясь, идем к лагерю.

Огненные фонтаны. Глава 21

Быстро тающие запасы провианта заставляют нас спешить. По строгим подсчетам Таюрского, хлеба хватит на один день (около шестисот граммов на четырех человек), риса – на пять дней, сахара – на два дня и чая – дней на шесть. Мяса в сыром виде у нас еще килограммов пятнадцать.

Очень скоро, как только кончится рис, мы прекратим варить похлебки и перейдем на чисто мясное питание. Не очень соблазнительная перспектива для привыкших к разнообразной пище людей!

Я предлагаю посвятить изучению вулкана и его окрестностей еще два дня. Разумеется, очень обидно пробыть всего трое суток у цели, к которой стремились сорок три дня. Но что же делать – голод не тетка, да и осень на носу! Солнце уже не висит на горизонте до поздней ночи, а заходит в девять часов тридцать пять минут вечера, оставляя после себя хоть и светлые, но все-таки сумерки. Кое-где на склонах появились пятна рыжей и бурой травы. По утрам мы ежимся, умываясь ледяной водой. Нужно торопиться!

На следующий день все идем к вулкану: ведь Петя и Бонапарт видели его пока только издали. Я уточняю свои вчерашние наблюдения над строением конуса и головной части потока. Мы производим некоторые обмеры рулеткой, отбиваем образцы и собираем коллекцию вулканических бомб, которые здесь необыкновенно разнообразны по форме и размерам.

Сильные вулканические взрывы выбрасывают во время извержений массу материала, состоящего из разрушенной лавовой пробки и стенок жерла. Крупные обломки обычно падают неподалеку на склонах вулкана, а тонко распыленные частицы (вулканический пепел) могут подниматься иногда на десятки километров, достигая стратосферы. Когда взрывы происходят в заполненном жидкой лавой канале, они выбрасывают куски еще пластичного тестообразного расплава, которые, вращаясь, принимают во время полета в воздухе шарообразную или эллипсоидальную форму. Множество таких вулканических бомб ярко-красного или черного цвета усеивает как внешние, так и внутренние склоны конуса. У них плотная, слегка растрескавшаяся поверхность, напоминающая хлебную корку, и очень пузыристое ядро. Некоторые из бомб, судя по их чрезмерно малому весу, имеют большую полость внутри.

Размеры вулканических бомб, как и их форма, в известной степени зависят от вязкости лав. Очень вязкие лавы современных вулканов Камчатки и Курильских островов нередко выбрасывают бомбы величиной с большой крытый грузовик. Сила взрыва подбрасывает такие огромные массы расплавленного материала относительно невысоко, и они падают на склоны вулкана, не успев принять типичной формы вращения.

Здесь мы всюду видим поразительно изящные бомбы, величиной от грецкого ореха или яблока до маленькой дыни. Небольшие размеры вулканических бомб и совершенство их формы, которая напоминает сильно сплюснутый шар указывают на очень малую вязкость здешних лав и большую силу взрывов. Высоко взлетавшие в воздух куски еще пластичного расплава успевали во время падения превратиться из бесформенной массы в сжатый у полюсов сфероид.

Смотрите-ка! – восклицает Саша, раскладывая перед собой около двух десятков вулканических бомб. – Смотрите, почти у каждой есть выступающий у экватора поясок; вот-вот от него оторвется еще маленькая бомбочка! Как это похоже на схему образования планет в старом школьном учебнике!

– Ну что ж, механизм образования этих экваториальных поясков именно тот, что предполагается теорией деформации вращающегося тела. Только тут мы имеем идеальные условия наблюдения. В каком случае ты сможешь лучше изучить влияние вращения на свободно падающее пластичное тело? В сущности астрономам нужно было бы лучше знать недра земли и вулканы.

Петя и Бонапарт лезут к кратеру и надолго скрываются в его глубине. Пожалуй, их больше всего заинтересовал наш рассказ о кладбище горных баранов, которое мы неожиданно обнаружили на дне у самого жерла. Петя никогда не слышал о чем-либо подобном от якутских охотников; только одна из бесчисленных серий «Тарзана», где герой блуждает среди бутафорских костей кладбища слонов, наводит на мысль о возможной параллели.

Мы с Сашей медленно взбираемся на крутой, поднимающийся над вулканом с запада гранитный склон. В эту сторону, судя по аэрофотоснимкам, наклонена глубокая трещина в земной коре, над которой когда-то возник вулкан; в этом направлении скошен конус вулкана, и, наконец, сюда же выбрасывалась главная масса продуктов извержения. Мы идем по толстому слою сыпучего вулканического пепла, песка и лапиллей. Местами из-под него выглядывает гладкая поверхность древнего выветрившегося гранита. Мягкий вулканический материал с легким шелестом скользит и сыплется по наклонным гранитным плитам; вместе с ним скользим и мы, стараясь притормозить ногами, коленями и руками.

Вот мы поравнялись с кратером, а еще через несколько минут заглядываем в него со склона гранитной горы, Огромная красная воронка, ведущая к неведомым глубинам земли, кажется отсюда особенно зловещей. Нам не видно дна, и воображение невольно рисует на его месте головокружительную бездну.

– С какой глубины поднимаются лавы? – спрашивает, расставляя треногу фотоаппарата, Саша.

– С глубины пятидесяти – семидесяти километров. По последним геофизическим данным, лавовый очаг под Ключевским вулканом на Камчатке находится на глубине шестидесяти километров.

– Значит, и та дырка в кратере, которую мы видели вчера, также уходила когда-то на десятки километров вниз?

– Несомненно!

Я снимаю панораму кратера и сажусь передохнуть. Отсюда открываются широкие горизонты. Далеко на запад за пределы видимости тянется затянутая серым маревом долина Монни. С любого места и при любом освещении она поражает зрителя мрачностью и величием стремящейся вдоль нее лавовой реки. Многочисленные запрудные озера окаймляют черный базальтовый поток у устья бокового ущелья; они блестят под солнцем, как осколки разбитого зеркала. Похожие пейзажи вызывал в своем воображении Густав Доре, когда он иллюстрировал «Потерянный рай» Мильтона. Саша не читал поэмы великого английского слепца и не видел великолепных композиций Доре. Он наслаждается зрелищем, не пытаясь искать литературные аналогии, его восприятие непосредственнее.

Мне хочется проследить на этом склоне гранитного цирка границу распространения рыхлых продуктов извержения. Мы поднимаемся еще выше над кратером вулкана, и наше внимание привлекает странное зрелище. Толстый слой сыпучего вулканического песка прикрыт плоскими тонкими лепешками из лавы, налегающими друг на друга подобно глиняной черепице южных крыш. По своим размерам и форме лепешки чаще всего напоминают обеденную тарелку. Их толщина меняется от двух – пяти до восьми – десяти сантиметров. Почти всегда они утолщаются к тому краю, который обращен вниз по склону. Лепешки перекрывают пепел и лапилли ранней стадии извержения слоем почти метровой толщины. Лежащие под этим слоем сыпучие массы защищены от размыва, как панцирем. Сейчас вниз по горе тянется составленный ими неширокий, но довольно длинный гребень.

Что это за загадочное образование? Форма и характер лепешек ясно указывают, что они произошли из очень жидкой, насыщенной, газами лавы, попавшей на этот склон с гранитной горы еще в текучем состоянии.

Но почему слой лепешек поднимается на такую большую высоту относительно жерла вулкана? Ведь уже сейчас, хотя мы еще не дошли до верхнего края слоя, жерло ниже нас метров на двести.

Ни по форме, ни по условиям залегания лепешки никак не походят на вулканические бомбы. Те выбрасывались в менее жидком состоянии и разлетались в воздухе без какой-либо закономерности.

Наконец мы поднимаемся настолько высоко относительно кратера вулкана, что я вижу темное пятнышко жерла. Ага! Слой лепешек и жерло находятся на одной линии, в этом же направлении скошен кратер, в эту же сторону наклонена лавовыводящая трещина. Теперь мне все понятно!

– Фонтан! – кричу я отошедшему Саше.

Он с недоумением оглядывается:

– Какой фонтан?

– Ну да, конечно! Понимаешь, здесь в последнюю фазу извержения бил огромный лавовый фонтан! Лепешки, по которым мы идем, – брызги этой огненной струи.

Лавовые фонтаны не являются чем-то необыкновенным. Колоссальные, бьющие на большую высоту фонтаны огненно-жидкой лавы наблюдались во время особенно сильных извержений на Камчатке, в Исландии, на Гавайских островах, в Африке.

Советский вулканолог Софья Ивановна Набоко, этап за этапом изучавшая извержение вулкана Билюкай на Камчатке, оказалась свидетельницей этого грозного явления. Ее описание позволяет представить себе величественную картину разгула природных сил:

«Под сильный, почти непрерывный грохот на высоту приблизительно 250 метров из основного жерла бил фонтан. Лава в основании фонтана, близ жерла, была сплошного желтого или почти белого каления. Вверху она рассыпалась на множество искр и огненным дождем падала вниз. На фоне фонтанирования лавы происходили раскатистые взрывы, и струя бомб вылетала под углом к востоку. Звук, сопровождавший фонтанирование лавы, можно сравнить с завыванием ураганной вьюги».

Мы поднимаемся с Сашей вплоть до верхней кромки слоя лавовых лепешек и замеряем ее превышение над жерлом. Около трехсот метров. Если принять во внимание примерное положение точки перегиба параболической кривой, по которой взлетали огненно-жидкие струи, наибольшая высота огненных фонтанов должна была достигать трехсот пятидесяти – четырехсот метров. Пораженные, мы долго смотрим вниз в пламенно-красную пасть кратера.

– Ужасно жалко, что мы не видели всего этого своими глазами! – говорит Саша.

В этот вечер Бонапарт кормил нас рисовой похлебкой совсем без хлеба, который был заменен большим куском вареной оленины. «Торопись», – подсказывает мне тихий голос осторожности. «Ничего, еще один денек, и мы уйдем отсюда; все будет в порядке», – стараюсь я заглушить внутреннюю тревогу.

Последний день пребывания у вулкана я посвятил изучению трещины, на которой он возник. Вернее, там была не одна, а две или три пересекающиеся трещины. Вдоль линии их пересечения и образовалась та зона слабости, по которой вырвались на поверхность вулканические силы. В районе самого вулкана и лавового потока эти разломы земной коры можно было угадывать только на аэрофотоснимках; на местности их' не было видно, так как они прикрыты лавой. Зато за пределами вулкана, на склоне гранитного цирка, главная из трещин резко бросалась в глаза, Граниты вдоль нее сильно раздроблены и смещены. Полоса дробленых пород круто уходит на вершину горы. Смещение, судя по высоте связанного с ним ступенчатого обрыва, превышает пятьдесят – шестьдесят метров.

Впервые в жизни приходится видеть такое яркое проявление современного сброса в земной коре. Геологи обычно имеют дело с явлениями неизмеримо более древними!

В тот же день Таюрский и Куклин отправились каждый со своим заданием в маршруты по окрестностям вулкана. Особенно интересным оказался поход Таюрского. Я поручил ему подняться на гребень цирка и обойти его кругом, измеряя высоты главных пиков и следя за наличием там рыхлых выбросов вулкана.

Легконогий Петя быстро дошел до вулкана и, обогнув его, стал подниматься по гранитам. Вскоре ему пришлось пересечь несколько снежников с крупнозернистым рыхлым снегом. На краю самого верхнего из них он еще издали заметил несколько темных пятен, приглядевшись к которым ахнул от восторга. Это было небольшое стадо горных баранов. Самки с ягнятами паслись на жесткой альпийской травке; тут же на снегу, спасаясь от комаров, лежало несколько молодых самцов, а на высокой скале стоил сторожевым изваянием великолепный архар с круто завитыми рогами.

Петя решил подобраться к стаду; правда, с ним не было карабина, зато он получил возможность поближе рассмотреть осторожных животных. Ему по приходилось еще встречаться с архарами, но от опытных охотников он много слышал об их удивительной чуткости и необыкновенно остром зрении. Подойти к горному барану на триста – пятьсот метров уже достижение; поэтому для охоты на них сейчас применяют оружие с оптическим прицелом.

Но все эти сведения не имели никакой ценности в наших условиях. Бараны подпустили крадущегося Петю метров на пятьдесят. Затем вожак стада, давно уже заметивший человека и нервно переступавший с ноги на ногу, тревожно вздернул головой и фыркнул. Все стадо не торопясь отбежало в сторону и выстроилось в одну линию на гребне горы. Ягнята жались к матерям; некоторые подлезали к ним под брюхо и, но страшась опасности, принимались сосать. Вся группа с необыкновенной четкостью рисовалась на фоне неба.

Петя отвернулся от этой захватывающей картины, плюнул с досады и, выйдя на водораздел, зашагал в обход гранитного цирка.

Пройдя с километр, он остановился отбить образец горной породы и записать показания барометра. К его величайшему удивлению, вся семья горных баранов была тут же. Они не только не отстали от Пети, но приблизились к нему на расстояние до семидесяти пяти – ста метров и теперь с любопытством прислушивались к стуку молотка.

Архары шли за человеком около двух часов, пока хорошая лужайка с сочной травой не отвлекла их внимание! По совести, я поверил Петиному рассказу лишь потому, что на собственном опыте убедился в абсолютной доверчивости здешних животных.

На следующий день, в понедельник 10 августа, мы собираемся в обратный путь. С вечера и почти всю ночь шел небольшой дождь. Утро оседает сыростью и туманом. Вулкан скрыт от глаз низко нависшей нелепой облаков.

Край лавового гребня, окаймляющего застывшее лавовое озеро

Вот он, вулкан, и клубящиеся над ним облака!

Конечная цель нашего путешествия – Анюйский вулкан. Вид с западной гранитной гряды

Трубчатая лава со дна лавового озера. Многочисленные отверстия образованы продувавшими жидкую лаву мощными газовыми струями

Прихотливо извивающиеся канатные лавы со дна лавового озера

К часу дня закончена сортировка и укладка образцов. Бонапарт снимает палатку и подвязывает ее к своему мешку. Все готово, можно трогаться. Но сговариваясь, мы садимся каждый на свои мешок и в молчании закуриваем. В этом моменте есть что-то печальное. Мы выполнили нашу задачу; нам некуда больше стремиться; подброшенный камень достиг зенита, ему остается только упасть, на землю. Как этому камню, нам остается только возвращение. Назад! Горькое слово! В любом случае «вперед» звучит радостнее.

Мы со вздохом поднимаемся, помогаем друг другу надеть лямки мешков и, согнувшись под их тяжестью, выступаем в обратный путь. Пройдя с десяток шагов, я еще раз оглядываюсь назад. За раздвинувшейся завесой облаков весь как на ладони виден вулкан. Над кратером, как дым при извержении, легкими клубами вьется туман.

Еще вулкан! Глава 22

Уже второй день, согнувшись под тяжестью рюкзаков, идем по лапам. Ночь была ясной и очень холодной. Мы основательно мерзли в своей палаточке и жались друг к другу, чтобы согреться. Впрочем, днем об этом вспоминается с удовольствием; высоко поднявшееся солнце накаляло базальтовую пустыню, и услужливое воображение опять напоминает об Африке или Средней Азии.

Острые глыбы лавы режут обувь, которая уже давно подвязана и перевязана веревочками. Ноги у всех стерты до ссадин и волдырей. Солнечные лучи прожигают затвердевшие от соли рубашки. Ни деревца, ни травинки; под ногами черные как уголь базальты. Снова, как и но пути к вулкану, нас томит жажда.

Справа и слева поднимаются мягкие зеленые склоны долины. До них не так уж далеко. Казалось бы, лучше идти по зеленому косогору, который так ласково манит со стороны. Там мягко, прохладно и сколько угодно воды. Однако толстый слой пропитанного водой мха еще страшнее, чем острые базальты. Сойдя как-то с лавового потока, мы сразу же утонули в колышущейся под ногами зеленой массе.

Пришлось вернуться на камни.

Во второй половине дня, обогнув извивающийся поперек лавовый вал, мы увидели небольшой, низко срезанный конус. Он поднимался над базальтами на двадцать – двадцать пять метров. Северный его склон мягко уходил к большому запрудному озеру, которое образовалось у устья одной из боковых долинок.

Этот лавовый конус (вернее, трехгранную пирамиду) мы заметили на аэрофотоснимках еще до начала экспедиции. Он привлекал внимание большими размерами и удивительно правильной формой, напоминавшей в плане громадный равнобедренный треугольник с выпуклыми сторонами. Посещение конуса, носившего у нас условное название «треугольник», входило в задачу обратного пути.

Через час, сбросив с натруженных плеч тяжелую ношу, поднимаемся по склону этой странной лавовой пирамиды. Перед нами маленький паразитический вулкан, образовавшийся вследствие прорыва газов и раскаленных лав сквозь корку движущегося потока. Выжатые в прорыв лавы вспучились в виде трехгранной пирамиды с закругленными гранями. Длина каждой из сторон основания близка к двумстам метрам.

Добравшись до вершины, мы оказываемся в двухметровой плоской впадине, мало чем напоминающей громадную воронку Анюйского вулкана. Тем не менее это все– таки кратер. На север, в сторону запрудного озера, не меньше чем на полкилометра тянется широкий лавовый поток с хорошо выраженными канатными структурами течения. Прекрасно различима плоскость соприкосновения этих поздних лав с поверхностью главного лавового потока долины Монни. Очень короткий лавовый шлейф с морщинистой поверхностью виден и с южной стороны «треугольника».

Отсутствие рыхлых вулканических выбросов показывает, что лавы изливались во время этого небольшого извержения сравнительно спокойно. Очевидно, прорыв в корке потока был быстро закупорен и деятельность паразитического центра оказалась очень кратковременной.

Хотя площадь, занимаемая конусом, и невелика, все же его высота достигает шести-, семиэтажного дома. Наверху дует освежающий ветер, которому мы подставляем свои влажные от пота лица и горящие от лямок плечи. В огромную щель, прорезающую одну из стенок кратера, открывается замечательный вид на долину Монни.

Хаос громадных провалов, извивающихся лавовых валов, куполовидных вздутий и бесконечного чередования гладких и глыбовых участков потока виден отсюда с особенной ясностью. До сих пор нам удавалось смотреть на поток сверху, лишь удалившись от него на значительное расстояние. В результате многие из особенностей его строения ускользали от глаз. Сейчас мы занимаем высокую позицию почти в середине лавового потока; все к нам близко, все хорошо видно, многое становится понятнее, чем раньше. Я зарисовываю, записываю, фотографирую, стараясь затянуть живительный отдых под ласковым ветерком.

– Неужели и под этим маленьким вулканом был глубокий канал? – Это Саша возвратился с образцами, которые он принес с южного лавового шлейфа.

– Нет, отнюдь нет. Под вторичными, или паразитическими, кратерами никаких подводящих каналов не имеется.

Я коротко рассказываю о причинах, порождающих подобные конусы на лавовых потоках.

Еще в жерле вулкана лавы при соприкосновении с воздухом теряют значительную часть заключенных в них газов. Лишенные этой главной движущей силы, поднимающей их с больших глубин на поверхность, они текут с этого момента, как и всякая жидкость, подчиняясь уклону местности.

Однако некоторое количество газов в них все же остается. Эти остатки растворенных газов вместе с естественным напором, создаваемым текущей по наклону лавой, и вызывают в потоке местное повышение давления, за которым следует прорыв корки и повторное извержение.

Но это объяснение не удовлетворяет Сашу. Совершенно тот же механизм действует и при образовании лавовых валов, через трещины которых иногда также выдавливается некоторое количество огненножидкого расплава. Но масштабы «треугольника» и излившихся из него лавовых потоков совсем другие. В чем же причина?

– Да, ты прав. Этот конус, пожалуй, слишком велик; его трудно объяснить только естественным напором лавы и содержащихся в ней газов. В данном случае нужно предположить более высокое газовое давление.

– Ах, вот оно что! В таком случае опять линза расплавленного льда в речном галечнике?

Вот именно! Только, по-видимому, линза меньших размеров, чем те, которые вызвали колоссальные взрывы на месте лавовых озер. Там они вырвали громадные участки лавового потока и образовали «лунные кратеры» глубиной до пятнадцати метров и диаметром до?* ста пятидесяти метров. Здесь же дело ограничилось только резким повышением газового давления, вспучиванием базальтов в виде конуса и излиянием небольшого количества лавы.

– Таким образом, наш «треугольник» можно назвать недоразвитым лавовым озером? – резюмирует внимательно слушавший Саша.

– Скорее всего именно так. Это разные степени развития одного и того же процесса.

– Не пора ли уходить отсюда? – возвращает нас на землю Бонапарт.

Мы и в самом деле слишком засиделись на этой красивой и уютной вершине. Хоть и прихрамывая, но бегом спускаемся к подножию лавового конуса, вскидываем на спину осточертевшие мешки и двигаемся дальше.

Вечером мы разбили палатку на берегу запрудного озера у северного края лавового потока. Это большое озеро со скалистым островком посередине. Предзакатный ветер гнал волну, с легким шумом набегавшую на крутой базальтовый берег. Изредка слышался сильный всплеск – это выпрыгивала из воды крупная рыба или падал с откоса камень.

Палатка стояла в десятке шагов от границы базальтов на мягкой, как ворсистый ковер, площадке, сплошь заросшей ягелем. Я люблю олений мох; по нему очень приятно ходить – не жестко, как по камням, и не слишком мягко, как по торфянику. Он окрашен в красивые серебристо-канареечные тона; глаз отдыхает на этой мягкой цветовой палитре после жесткой черно-бурой гаммы базальтов. Наконец, на ягеле удобно сидеть: он слегка пружинит, как подушка удобного кресла, и в хорошую погоду, когда нет росы, лучшей подстилки не придумаешь.

С необыкновенной быстротой проглотив ужин, состоявший только из жиденькой похлебки, которую заедали мясом и запивали чаем без сахара, мы сидим и, покуривая, молча смотрим на озеро. После целого дня нестерпимого зноя и жажды один вид этой обширной водной поверхности уже исцеляет…

Надвигающаяся осень дает о себе знать не только краснеющей листвой полярной березы, но и все более чувствительными ночными холодами. Костер теперь служит не только для приготовления пищи и обсушивания одежды – он согревает нас.

Вот и сейчас, перед тем как юркнуть в палатку, мы крутимся у гаснущих головешек, протягивая к ним зябнущие руки. Затем, плотно запахнув входную полость, жмемся друг к другу, чтобы согреться.

Как и всегда, я засыпаю не сразу. Слева от меня уже спокойно посапывает Петя, справа еще шевелится Саша; он лежит с краю и старательно подсовывает одеяло под свой мерзнущий бок. Однако это и мое одеяло – я придерживаю рукой законную свою половину, зная, впрочем, что стоит мне> уснуть, как я окажусь без покрова!

Но что это? Сквозь тонкое полотно мерцает какой-то свет: мелькнул и погас, мелькнул и погас. Неужели это загорелся ягель вокруг плохо погашенного костра? Он вспыхивает как порох – мы можем обгореть, не успев выскочить из палатки.

Я слегка толкаю локтем Сашу и шепчу:

– Ты видишь? Что-то горит за палаткой!

Не поворачивая головы, тот недовольно бурчит:

– Ничего там не может гореть, я сам заливал костер!

Однако мне продолжают мерещиться какие-то непонятные отсветы. В конце концов я не выдерживаю и, стараясь не потревожить товарищей, выскальзываю из палатки.

Никакого огня у костра нет. Взглянув на смутно чернеющий в небе силуэт лавового конуса, я замираю от удивления. Прямо над нами, уходя в беспредельную глубину ночного неба, стоит узкий огненный столб. Через секунду он чуть-чуть дрогнул, побледнел и сдвинулся вправо. Тут же с двух сторон от него взлетели яркие, как у прожекторов, голубые лучи, а в них засветились, побежали вибрирующие, как в муаровой ленте, пурпурные полосы. Затем лучи превратились в упершиеся в землю огненные столбы.

Это северное сияние. Великолепное, как всегда немножко загадочное и страшное, северное сияние, разгоревшееся, однако, не зимой, а августовской ночью.

Я не могу удержаться, чтобы не разбудить своих спутников.

Вся северная половина неба уже полыхает огнем. Огромные мерцающие снопы лучей стягиваются у зенита, бледнеют, опять загораются; то тут, то там бегут бледно– голубые извилистые полосы, все небо трепещет и пульсирует голубыми и красными вспышками.

Мы долго стоим у палатки, не замечая ночного холода и сырости. Наконец усталость берет свое; еще раз взглянув на начинающее тускнеть небо, залезаем в палатку, где снова отогреваемся о спину соседа.

Уже сонным голосом Куклин неожиданно спрашивает:

– А почему все-таки оно загорелось летом?

Мой молодой помощник увлекается физикой и иногда обнаруживает в ней неожиданные познания; он тут же сам себе и отвечает:

– Впрочем, ведь северное сияние – это всего лишь магнитное возмущение в ионосфере. Почему бы ему не быть и летом?

Я молчу. Огненные блики сияния скользят по тенту палатки. Они напоминают отблески далекого призрачного извержения.

На следующий день вновь пересекаем лавовый поток от его северной границы к южной. Мы хотим во что бы то ни стало достичь сегодня склада, оставленного на пути сюда в трещине базальтов.

Этот день приносит одно из интереснейших открытий. Вскоре за озером нам приходится спуститься с совершенно отчетливой двенадцати-, пятнадцатиметровой ступени, которая извилистой линией тянется поперек всего потока. Она осталась незамеченной по пути к вулкану, так как менее ясно выражена у южного края потока, где в тот раз проходил наш путь. Мы приняли ее за поперечный лавовый вал. Однако сейчас наша ошибка совершенно очевидна. Эта ступень – естественное окончание лавового потока, излившегося из жерла Анюйского вулкана. Начиная отсюда вниз по долине Монни тянется выходящий из– под него другой, более ранний поток базальтов; вверх от ступени дно долины перекрыто уже не одним, а двумя последовательно образовавшимися базальтовыми потоками.

Совершенно неожиданная новость, которая как будто бы полностью разрушает стройную картину истории Анюйского вулкана. Ведь в его летописи, зафиксированной в разрезе кратера и головной части потока, значится

лишь один этап мощного излияния лав; этот этап закончил собой извержение. Откуда же появился громадный лавовый поток, лежащий под этими верхними базальтами Анюйского вулкана? Неужели мы просмотрели в верховьях Монни еще один, несколько более ранний, но значительно более крупный вулкан? Нет, это невозможно! Долина Монни замыкается древними гранитными вершинами, и никакого вулкана там не видно да и не может быть!

Я шагаю позади всех и перебираю в голове все возможные варианты решения этой неожиданно родившейся задачи.

Разгадка приходит через несколько часов. К концу дня мы достигли восточного окончания «генерального разлома».

Это давно известный нам по аэрофотоснимкам длинный лавовый вал с разорванной и глубоко осевшей осевой частью. И вал и трещина тянутся вдоль потока почти на десять километров. С первого же взгляда видно очень существенное отличие «генерального разлома» от обычных для долины Монни валов коробления. Прежде всего внутренние склоны этого громадного по протяжению линейного провала сложены такими же красными слабосцементированными шлаковыми лавами, как и конус Анюйского вулкана. Никогда и ни в одном из валов коробления мы не видели подобных пород, один вид которых свидетельствует о близости вулканического канала. Как к правому, так и к левому склону долины тянутся от этой трещины мощные лавовые шлейфы, заканчиваемые валами коробления обычного типа.