Текст книги "По ту сторону ночи"

Автор книги: Евгений Устиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Чтобы немного отдохнуть н осмотреться, сажусь на базальтовую волну и наскоро закуриваю.

Поверхность лавового потока дает много пищи для размышлений и важных выводов. Прежде всего не подлежит ни малейшему сомнению, что она является и поверхностью его застывания. Никакого почвенного слоя, никаких следов начавшегося разрушения, как я и предположил, осмотрев принесенный к устью Монни образец базальта, здесь еще не видно. В любом месте, где я ударяю своим молотком, лавы одеты тоненькой смолисто-черной корочкой закалки, образовавшейся в результате быстрого охлаждения их поверхности.

Температура текущего базальтового расплава колеблется от тысячи ста до тысячи трехсот градусов; температура в долине Монни меняется примерно от двадцати пяти тридцати градусов лотом до минус шестидесяти – шестидесяти пяти градусов зимой. Следовательно, в любом случае температурный перепад у поверхности потока превышал тысячу градусов. Этого достаточно для мгновенного образования твердой, стекловатой оболочки на лавах.

За время, прошедшее после извержения, корочка закалки успела лишь покрыться тончайшим матовым налетом, какой можно встретить у долго пролежавших в земле стекляшек. Местами на ней появились узорчатые пятна зеленоватых, красноватых и желтоватых лишайников – единственных растений, но нуждающихся для своего питания в почве.

Лабаз на Монни закончен. Остается поднять наверх тяжело груженный вьючный ящик

Медленно по узкой и спокойной Монни тянут бечевой лодку

Так выглядят базальты у края лавового потока

«Монни» в переводе с ламутского означает «каменная река»; не правда ли, похоже?

Олень – самый крупный из Петиных трофеев

Пешком по лавовому потоку

Лавовый вал коробления с провалившимся сводом

Мне приходилось видеть такие лишайники на некоторых лавах Камчатки, излившихся на землю всего лишь несколько лет назад!

Естественно, что поверхность лавового потока полностью сохранила спои структурные особенности. Повсюду видны необыкновенно эффектные признаки течения жидких базальтов. Это так называемые канатные лавы. Всякая вязкая жидкость – густой мед, смола, сапожный вар или, наконец, силикатный расплав, каким является лава, – течет, образуй на поверхности ряд набегающих друг на друга «валиков» или «канатов» различного диаметра. Поверхность текущей лавы почти всегда сморщивается подобным образом. Это и отличает ее от жидкости с малой вязкостью, например от текущей воды или растительного масла, поверхность которых может быть ровной, как зеркало. Лавы затвердевают очень быстро, поэтому такие «канаты», раз образовавшись и окаменев, сохраняются уже навеки.

Оглядываясь, я ясно различаю канатные лавы на волнообразных изгибах потопа. Они всегда выгнуты в сторону движения и позволяют проследить все детали течения раскаленного расплава. Вот он двигался прямо вниз по долине; вот большая огненно-жидкая струя круто свернула к левому склону реки. Л здесь, как раз у застывшей волны, на которой я сижу, образовалось небольшое завихрение – лава пологой воронкой уходит вниз. Изумительная картина, нахватывающая своей мощью и красотой! Ведь все эти изящные линии изгибов и поворотов, вся эта застывшая рельефная карта могучего движения создана лавой – текущим камнем!

Боясь потерять своих спутников, которые потихоньку идут по реке вдоль глыбового барьера, я поднимаюсь и быстро иду вперед, стараясь догнать лодку. Уже вечер, а до лиственницы, на которой подвешен мешок с продуктами, еще далеко. Мне хочется во что бы то ни стало добраться до этого места и убедиться в целости нашего запаса. Мое беспокойство усиливают многочисленные следы медведей, которые я встречал нынче утром на берегу,

Пройдя по базальтам еще около трех километров, вижу круто поднимающийся в небо столб дыма. Это ребята остановились на ночлег и уже разожгли костер. Как приятен вид и запах дыма в таких безлюдных местах! Дым говорит о друге, о тепле и отдыхе! Спешу к лагерю!

Лагерь на базальтах. Глава 18

Прежде чем отправиться к вулкану и в истоки Монни, я хочу изучить конечною часть лавового потока. Это потребует нескольких дней. Кстати, мы должны подготовиться к длительному пешему переходу, на что также нужно время.

Первый лагерь у потока оказался неудачным. Он был разбит уже поздно вечером на крутом лесистом склоне реки. А главное, в этот раз мы так и не дошли до места, где мои товарищи оставили мешок с провиантом.

Меня томило беспокойство за судьбу продуктов; мерещилось, что они уже погибли. Это послужило причиной первой и, к счастью, последней моей размолвки с товарищами. Спустившись с лавового потока, я упрекнул их за слишком раннюю остановку, сказав, что до оставленного здесь висячего склада не больше двух километров и что следовало бы уже дойти до него сегодня.

– Но мы очень устали, – возразил Саша, – и к тому же ведь не было уговора идти обязательно до того места!

Уговора-то, правда, не было. Но неужели и без того не ясно, что лучше дотянуть до бывшей вашей стоянки. А что, если сейчас медведь сидит там на дереве и грабит наши запасы! Я сегодня видел следы по крайней мере трех медведей!

– Если они пронюхали о лабазе, то давно, наверно, его уже разорили, – резонно заметил Петя, – а если нет, то в такой поздний час и так его не тронут. Завтра пораньше снимемся отсюда и через час дойдем до места. Беспокоиться нечего!

Но одно дело резон, а другое– беспокойное воображение, рисовавшее мне висящий на ветке разорванный мешок и дорожки из муки и сахара у подножия лиственницы! Я неосторожно заявил, что, несмотря на поздний час, предпочту пройтись к лабазу, чтобы потом, вернувшись назад, спать спокойно! Петя явно помрачнел и почти сейчас же куда-то скрылся.

– Куда это он исчез? – обратился я через некоторое время к Саше.

– Как куда? К лабазу! – ответил тот сердито.

Догонять быстроногого парня, разумеется, было бесполезно. Оставалось ждать!

Петя вернулся лишь к часу ночи. До лиственницы с подвешенным мешком оказалось гораздо больше двух километров; ребята неправильно сориентировались на месте и ошибочно показали на аэрофотоснимке точку, где они оставили висеть этот злополучный мешок.

К счастью, Петя нашел все в полном порядке.

Разумеется, я не спал до его возвращения, а, сидя у костра, поддерживал огонь, подогревая ужин и чай. Мир и дружба были тут же восстановлены.

«Золотой характер у этого парня!» – думал я, ворочаясь перед тем как заснуть.

На следующий день мы договорились продвинуться с лодкой по реке насколько можно дальше. Ребята должны захватить по пути мешок с запасами и, достигнув пределов, за которыми плыть на лодке невозможно, разбить там основательный лагерь, где мы задержимся на несколько дней. Я, как и накануне, пойду по лавовому потоку, постараюсь его пересечь, а к вечеру направлюсь к палатке, Петя обещает разжечь там к этому времени большой дымный костер.

Еще до того как был снят лагерь, я прошел зону глыбовых лав и оказался на гладкой поверхности потока. Идти по ней легко, как по хорошей торцовой мостовой. Сходство с торцами довершается системой тонких трещин, разбивающих базальт на многоугольные, преимущественно пяти– и шестиугольные, призмы различного диаметра. Эти трещины появляются в лавах во время их затвердевания; они связаны с сокращением объема остывающего расплава. Диаметр призм в среднем равен двадцати – тридцати сантиметрам, хотя кое-где можно видеть участки потока с «торцами» в один-два метра – настоящая «дорога гигантов»!

Сегодня я хочу пройти поперек лавового потока, чтобы составить представление о его поперечном профиле. После этого я поднимусь на высокий правый склон долины Монни, откуда смогу взглянуть на всю эту картину с птичьего полета. Чтобы оценить архитектуру любого большого здания, нужно смотреть на него со стороны. Так и сейчас мне необходимо удалиться от потока, чтобы отвлечься от деталей и увидеть его весь целиком, во всем мрачном величии.

Очень скоро я убеждаюсь, что удобные для ходьбы ровные и гладкие «торцовые» участки потока занимают не так уж много места. Они образуют нечто вроде широких прерывающихся «автострад», которые чередуются с узкими, слегка изогнутыми в плане лавовыми валами. Взобравшись на первый вал, я вижу за ним второй и еще дальше – третий; все они вытянуты параллельно южному краю потока, от которого я иду. Такие валы появляются в результате коробления уже застывшей корки потока под напором еще жидкой и поэтому продолжающей течь внизу лавы. На языке вулканологов они так и называются – валы коробления.

Затем я натыкаюсь на широкий и длинный провал, занимающий всю центральную часть потока. Это обширная депрессия глубиной от шести до восьми метров с совершенно вертикальными стенками. Обойти ее невозможно – она уходит слишком далеко; спуститься тоже не просто – глубоко. Кое-как нахожу участок, где можно сойти на дно, перебираясь с глыбы на глыбу.

Здесь царит хаос. Передо мной бушующее каменное море; острые базальтовые' глыбы либо громоздятся бесформенными неустойчивыми заторами, либо погружаются в зловещие воронки впадин. Идти необыкновенно трудно; ноги то соскальзывают с гладкой поверхности одной глыбы, то больно натыкаются на острые ребра другой. Впрочем, путешествие по этому каменному хаосу имеет и свои достоинства. Пока я прыгал с камня на камень, на небо набежала пролившаяся теплым дождем тучка. Чтобы не промокнуть, я залез в сухую уютную нишу между несколькими огромными глыбами; ни одна капля дождя туда не попадает – я спокойно смотрю на великолепную, опоясывающую небо радугу.

Общая ширина базальтового потока равна здесь полутора километрам. Вскоре я дохожу до противоположного его края и, соскочив с последней базальтовой глыбы, погружаюсь в мягкий мох, покрывающий сплошным зеленым ковром этот склон долины. Тут же начинается невысокий лиственничный лес с некогда, по-видимому, густым, но давно выгоревшим кедровым подлеском. Извивающиеся по земле кривые ветки сухого стланика очень затрудняют подъем.

Наконец я добрался до небольшой лысины, откуда открывается чудесный вид на долину Монни и базальтовый поток. Минуты такой радости способны искупить все усилия, затраченные на достижение цели.

Насколько хватает глаз, долина Монни заполнена черными ламами. С этой высоты я смутно вижу узкий, как лезвие ножа, конец потока; его начало теряется где-то на востоке – там сейчас тучи, от которых протянулись косые полосы дождя.

Отчетливо видна и крупная волнистость поверхности потока, и мелкие четкие гряды валов коробления. Они вытягиваются вдоль края потока в два-три, а местами и в пять рядов, совершенно напоминая своим видом набегающие на берег волны морского прибоя. Но почему они параллельны, а не перпендикулярны долине Монни и лавовому потоку? Значит, лавы текли не только вниз по долине, но и от правого ее склона к левому? Присматриваюсь. Так и есть! Поверхность потока ясно наклонена и с востока на запад, и с севера на юг, то есть и вниз по долине, и от правого ее склона к левому. Следовательно, движение лав имело чрезвычайно сложный характер.

Колоссальная лавовая река, которая и по глубине и по ширине превышает Неву, а по длине уступает ей лишь несколько километров, производит неизгладимое впечатление. Невольно представляешь себе страшную картину извержения, когда эти необозримые просторы ныне застывших базальтов полыхали пламенем и дымом. В зеленую долину Монни хлынули огромные огненно-красные потоки раскаленной лавы. Со взрывами и страшным шипением мгновенно вскипала и испарялась вода в реке. Ярким огнем вспыхивали и горели леса и травы. Обезумев от ужаса, бежало отсюда все живое. Мы недавно плыли мимо охваченного пожаром леса, но разве можно сравнить это маленькое пламя с космическим горением вулкана!

Речку, которая когда-то мирно вилась посреди долины, лава вытеснила к ее левому краю. Отсюда хорошо видно, что узенькая полоска ручья вскоре вовсе исчезает, поглощенная черной. массой базальта. Несколькими километрами выше уже вся широкая долина Монни от края до края занята только застывшими лавами. Следовательно, передо мной единственный в своем роде пример горной долины, которая более чем на полсотни километров лишена реки. Такое явление очень редко встречается даже в засушливых странах юга, а в богатых водой северных широтах оно и вовсе выглядит шуткой природы!

Однако куда же в самом деле исчезает вся вода с обширных пространств бассейна Монни? (По моим грубым подсчетам, общая его площадь должна приближаться к полутора тысячам квадратных километров.)

С высокого склона, на котором я сейчас расположился, открывается широкий вид на долину; он сразу разъясняет загадку и вместе с тем помогает восстановить историю здешних рек.

Начиная с того места, где иссякла тоненькая ниточка реки, я вижу длинный ряд озер, замыкающих каждое из боковых ущелий долины Монни. Сколько притоков, столько и озер, в которые собирается текущая с гор вода. Эти озера мы видели на аэрофотоснимках еще до выезда в экспедицию. Запрудные озера! Заполнив некогда всю ширину долины, лавы заперли собой боковые притоки, образовав громадные запруды. Отсюда хорошо видны ближайшие ко мне ущелья, справа и слева сбегающие к долине Монни. В каждом из них течет маленькая, заканчивающаяся озером речка.

Но это еще более парадоксально! Нормальная, хотя и запертая, речная сеть в боковых ущельях – и абсолютно безводная главная долина!

Однако и это легко объяснимо. Долина Монни вовсе не безводна – безводна лишь поверхность лавового потока; вода, очевидно, просачивается здесь под базальтами в виде скрытых от глаза ручейков и собирается в одном видимом русле лишь там, где между склоном долины и лавами оказывается узенькая щель. Теперь я вспоминаю, что по пути сюда мне не раз мерещилось нечто вроде тихого журчания. Конечно, это были подземные ручьи!

Вместе с тем поражает совершенное отсутствие каких-либо признаков начавшегося размыва лавовой запруды, И базальтовый поток, и подпертые им озера выглядят так, как будто извержение произошло вчера, а ведь вода – самый энергичный преобразователь земли. Видно, и в самом деле вулканизм долины Монни имеет совсем недавнее происхождение.

Покончив с записями и фотографией, спускаюсь со своего наблюдательного пункта и пересекаю лавовый поток в обратном направлении. На каждом шагу встречаются необыкновенно эффектные формы проявления вулканических сил. Вот на поверхности лавового потока поднимается небольшой купол – это вздувшийся под напором вулканических газов огромный лавовый пузырь. Высота купола достигает двух, диаметр – восьми метров. Купол несомненно образовался еще до застывания лавы, что доказывается опоясывающими его концентрическими рядами канатных лав – это следы стекания расплава с вершины пузыря. Неподалеку несколько лопнувших лавовых вздутий, от которых сохранились только наклоненные к центру каемки.

Подолгу задерживаясь то у одного, то у другого интересного места, я очень медленно двигаюсь к цели – нашему новому лагерю. Мой рюкзак полон замечательными образцами лав и сильно оттягивает плечи. Уже пройдя середину потока, я натыкаюсь на довольно глубокую впадину, дно которой занято небольшим светлым озером. Это первая вода, встретившаяся мне за день. Я жадно пью, став на колени. Она прозрачна, холодна, хотя и не очень вкусна благодаря слишком малому содержанию солей. Берега озера прикрыты тонким слоем наносной почвы и поэтому зеленеют пушистой травой и редкими кустами низкорослой полярной березки. На противоположной стороне стоят тоненькие чахлые лиственницы. Итак, на поверхности лавового потока все-таки что-то растет! Толщина стволов у самых больших деревьев не превышает двадцати сантиметров. Но и это очень много. Лиственница, особенно в северных широтах, растет крайне медленно. Если считать, как полагают специалисты, что годовой прирост равен миллиметру, этим невзрачным деревьям приблизительно по двести лет! Впоследствии мы еще несколько раз встретили подобные зеленые оазисы посреди черной пустыни базальтов. Нигде диаметр лиственниц в этих крошечных рощицах не превышал двадцати пяти сантиметров. Это уже давало некоторую возможность приблизительно оценить возраст вулканического извержения. Очевидно, огненная драма разыгралась в долине Монни во всяком случае не меньше чем двести – двести пятьдесят лет назад.

– Это минимальный возраст, а что можно сказать о максимальном? – спросил меня в тот вечер Куклин.

– О, это очень неопределенно! Не думаю, что больше четырехсот – пятисот лет. Уж очень хорошо сохранились все структурные особенности лавового потока и самих лав!

– И уж очень хорошо это извержение сохранилось в памяти у ламутов, – добавляет Саша.

– Конечно, это тоже важное указание на молодость вулкана.

Перебравшись через очередной лавовый вал, я увидел поднимающийся вдали столб черного дыма и поспешил к нему. Через полчаса за зоной глыбовых лав показалась наша палаточка. Перед огромным костром, в который, чтобы он побольше дымил, была навалена всякая древесная рухлядь, приплясывал» маленькая фигурка Куклина.

Петя рассказал, что по пути сюда им пришлось дважды прорубаться через старые лесные завалы, полностью перегородившие реку. Иначе пришлось бы стать лагерем километра на три ниже.

В двухстах метрах от палатки находится видимый конец реки. Подойдя туда после ужина, я вижу серию мощных родников. С веселым журчанием они вытекают из– под глыбовых нагромождений базальта и почти тут же объединяются в едином русле. Редкий пример «судоходной» до самых своих истоков реки! Впрочем, теперь я знаю, что истинное начало Монни находится в пятидесяти километрах к востоку отсюда; лишь вулканические явления нарушили естественный порядок вещей и исказили привычные особенности нормально развивавшейся речной сети.

На следующее утро я был разбужен выстрелом, который, казалось, прогремел прямо над моим ухом. Выскочив из палатки, я увидел лежащего посреди ручья убитого оленя. Тут же стоял Таюрский с еще дымящимся ружьем.

Олень был очень хорош – красавец с великолепными рогами и лоснящейся от силы и здоровья шкурой. Он пришел на водопой прямо к нашей палатке и был застигнут роковой пулей. Петя услышал хруст гальки, выглянул, увидел животное, не раздумывая, схватил ружье и выстрелил.

Когда, шагая прямо по воде, я подошел к оленю, он был уже мертв; большой темный глаз быстро затягивала мутная пелена, в которой отразилось небо с равнодушно плывущими облаками.

К лежащему оленю подбежали довольные Куклин и Бонапарт. У них в руках острые ножи для свежевания. Я вышел на берег; не хочется видеть, как одно из красивейших созданий природы, о котором некогда люди слагали сказки и пели песни, сейчас превратится в безобразную груду мяса. Вместе с тем где-то в глубине сознания у меня появляется мысль – теперь мы обеспечены мясом до самого вулкана!

После завтрака мы с Сашей отправляемся еще раз пересечь лавовый поток. Петя с Бонапартом остаются разделывать оленя. Освежевав его, они зашивают в оленью шкуру отборные куски мяса и зарывают этот своеобразный мешок в предварительно вырытую широкую и неглубокую яму. Вслед за тем они разжигают сверху большой костер, поддерживая в нем огонь не меньше четырех-пяти часов.

К концу дня, как раз к нашему возвращению из маршрута, поспело совершенно замечательное жаркое. У костра перед палаткой на плоских плитах базальта лежит большая груда подрумяненных кусков оленины, источающих восхитительный аромат. На углях греется кастрюля с супом и пыхтит, хлопая крышкой, чайник.

Никогда мне не приходилось пробовать столь вкусного блюда, как это жаренное по охотничьему способу в собственном соку мясо!

В здешнем лагере мы проводим два дня. Они заполнены изучением базальтов нижней части потока, устройством еще одного лабаза на дереве и тщательной подготовкой к последнему броску. Впереди до вулкана около пятидесяти пяти километров. Это расстояние ничтожно мало по сравнению с тем, которое мы уже преодолели, но достаточно велико, чтобы отнестись к нему серьезно. Прежде всего оно будет удвоено возвращением; необходимость в боковых маршрутах, несомненно, утроит общую цифру километров. Затем мы должны принять во внимание время, которое понадобится для изучения вулкана, – ведь это главная наша цель! В общем мы должны рассчитать провиант недели на две. А запасное белье, теплая одежда на случай непогоды, одеяла, посуда, инструменты! А образцы, ведь без них нельзя обойтись в геологической экспедиции! Мы прикидываем общий вес груза и приходим в большое уныние: не меньше чем по сорок килограммов на душу! Впрочем, утешаемся тем, что возрастание веса геологических образцов будет компенсироваться уменьшением веса продуктов.