Текст книги "По ту сторону ночи"

Автор книги: Евгений Устиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Тянем лодку бечевой. Глава 14

Сегодня мое дежурство, и я намерен приготовить завтрак посытнее: кто знает, чем нас встретят Ангарка и новый способ передвижения!

Утро. Половина седьмого. В небе плывут легкие кучевые облачка. На горизонте ниже по Анюю они незаметно сливаются с громадным зеленоватым облаком дыма. Вчера после захода солнца это облако отсвечивало багровыми языками. Очевидно, вслед за нами движется низовой пожар. Чтобы его затушить, нужен сильный ливень либо продолжительная непогода.

После завтрака в лодку укладываются последние вещи; в уключины уже вставлены длинные тяжелые весла; к скобе на носу прикреплен семидесятиметровый тоненький, но очень прочный стальной трос (бечева). Еще до завтрака Петя подвязал к нему две обернутые мешковиной лямки, которыми нам предстоит подобно репинским бурлакам тянуть лодку против течения. Итак, мы готовы к путешествию как на веслах, так и с бечевой, а при надобности и с помощью давно привычного нам способа – волоком.

Чрезвычайно медленное течение в устье Ангарки вполне позволяет пока плыть на веслах. Около десяти часов утра мы усаживаемся в основательно перегруженную лодку и покидаем долину Анюя.

Долгожданная минута! Вот сейчас я уже не колеблясь могу сказать, что мы достигнем цели. До вулкана осталось около ста восьмидесяти километров; даже если только две трети этого расстояния мы проплывем на лодке, то оставшуюся треть можно будет одолеть и пешком.

Куклин и Таюрский сильно загребают веслами, Бонапарт рулит, а я, взгромоздившись на ящики, смотрю по сторонам. Ласково пригревает солнышко, медленно уходят назад зеленые берега, скрипят уключины, и журчит вдоль бортов темная от перегноя вода Ангарки.

Ландшафт вовсе не похож на анюйский. Прежде всего изменились его масштабы. Вместо громадной то величественной, то угрюмой долины Анюя, рождавшей смешанное чувство восхищения и страха, перед нами скользят идиллические склоны небольшой реки. Сразу исчезли острова, из-за которых на Анюе мы почти никогда не могли одновременно увидеть оба берега. У Ангарки я могу их видеть, даже не поворачивая головы. Слева от меня тянется крутой правый берег; скалы то нависают над рекой, то скрываются за густой зеленью леса. Левый, низкий берег Ангарки сплошь зарос тальником, тополями и высокой травой. Каждый поворот реки открывает необыкновенно уютные уголки, манящие к себе на отдых. Подпруженная Анюем Ангарка вначале струится так медленно, что гребцы почти не замечают течения. Вода хорошо прогрета солнцем; около полудня ее температура поднимается до двадцати с половиной градусов при двадцати четырех градусах в воздухе.

– Ну чем не Сочи! – восхищенно восклицает Саша.

Однако удовольствие от идиллического плавания на веслах длится недолго. В километре от устья течению стало уже вполне ощутимым, а в двух километрах гребцы перестали с ним справляться. Приходится пристать к берегу и сменить весла на бечеву.

Петя и Саша перекидывают через плечо лямки, поднатужась, сдвигают лодку с места и медленно бредут вдоль берега, огибая кусты, деревья и изредка встречающиеся валуны. Через кусты и камни трос просто перебрасывают; когда на пути вырастает высокое препятствие, через которое перекинуть бечеву нельзя, они бредут прямо по воде. Пока бурлацкий труд нам внове, он кажется вовсе не обременительным; как только лодка набирает хотя бы небольшую скорость, тянуть ее дальше не представляет большого труда.

Однако и этот способ передвижения потребовал некоторого времени, пока мы к нему приспособились.

Вести лодку бечевой невозможно без рулевого: толкаемая встречным течением, она начинает рыскать из стороны в сторону, натирая плечи нашим бурлакам и угрожая разбиться о камни. Задача рулевого – упорядочить движение лодки, заставить ее плыть параллельно берегу. Это не всегда просто; Бонапарт, сидящий за рулем, не раз вздрагивает от обращенных к нему яростных окриков. Это случается в тот момент, когда лодка вдруг устремляется к противоположному берегу, а Саша и Петя, зарываясь ногами в песок, стремятся возвратить ее на правильный курс.

Очень скоро выяснилось, что бечеву нельзя крепить только за переднюю скобу. Налегая на лямки и натягивая трос, ребята как бы вдавливают нос лодки в реку, что сильно повышает сопротивление воды. Пришлось изменить систему крепления троса.

Петя подвязал две короткие веревки к тросу и к противоположным уключинам; теперь при натянутой бечеве давление распределялось равномерно по всей длине лодки, и она сразу пошла значительно легче.

Через короткое время мы нашли наиболее разумную тактику передвижения с бечевой.

Направление течения всегда петляющих горных рек несимметрично по отношению к берегам, а сносимый ими рыхлый материал отлагается вдоль русла с резкой неравномерностью. Выпуклые части берега непрерывно наращиваются все новыми отложениями песка или гальки, а вогнутые столь же непрерывно разрушаются. Поэтому низкому намывному берегу обычно противостоит высокий, размываемый, скалистый. Таюрский и Куклин быстро оценивают выгоду тянуть лодку только вдоль берега с намывными косами, где им не мешают ни скалы, ни растительность. Это вынуждает нас при каждом повороте реки переплывать с одного ее берега на другой.

После нескольких таких путешествий с берега на берег меня осеняет мысль, что в сущности незачем идти наравне с лодкой. Предупредив ребят и перекинув ружье через плечо, я ухожу вперед. Как только лодка осталась позади, меня охватило удивительно острое ощущение прелести этого солнечного дня.

Стоит полдневная безветренная жара. Воздух звенит от веселого стрекотания кузнечиков. Я впервые слышу такой радостный летний хор в Заполярье. Кузнечики непрерывно вспархивают из-под ног и, трепеща ярко-красными крыльями, разлетаются в стороны. Если бы у меня было время остановиться и поудить хариусов, я за минуту мог бы наловить для наживки десяток этих прыгающих скрипачей.

Мой путь пролегает то каменистыми и нагретыми солнцем косами, то тенистым пойменным лесом с травой выше пояса и густым кустарниковым подлеском. Почти на каждом шагу попадается уже вполне созревшая красная смородина; кусты буквально осыпаны светящимися рубиновыми гроздьями. Я на ходу срываю целые горсти упругих, утоляющих жажду ягод.

На каменистых участках поймы пышно цветет сиренево-розовый кипрей (иван-чай), в тени кустов прячутся синие колокольчики и неизвестный мне похожий на астру ярко-желтый цветок с сильным запахом ванили.

Временами к реке подходят невысокие гряды заросших лиственницей холмов. Я поднимаюсь на них, и передо мной открываются широкие зеленые дали. Когда река далеко огибает такой мыс, я спрямляю петлю и переваливаю через холм, опережая своих спутников.

Почувствовав голод, я решил подождать лодку; по моим расчетам, она должна была отстать не меньше чем на два-три километра. Присев на выброшенное половодьем мертвое дерево, я откинул накомарник и закурил.

На воду спустилась тишина. Со слабым шелестом струится Ангарка, тихо шевелятся кусты и травы; беззвучно порхают синекрылые стрекозы; даже кузнечики и те примолкли. Выкурив папиросу и закончив записи, я перестаю бороться с разморившим меня сном.

Мою дремоту прервал гусиный гомон. Открыв глаза, я увидел на другом берегу реки большой выводок. Впереди выступал гусак, за ним шла гусыня и беспорядочной толпой спешила молодежь. Гусята уже потеряли свой детский желто-зеленый пушок, теперь это были голенастые неуклюжие подростки величиной с большую домашнюю утку.

Не раздумывая, скорее по давней охотничьей привычке, я взвел курок и поднял ружье. В ту же секунду старый гусак издал громкий тревожный крик и, круто повернув назад, бросился к кустам. Весь выводок, смешавшись в переполохе, представлял необыкновенно удобную мишень. Я спустил курок: гром выстрела, толчок, дым. Когда я опомнился, выводок уже скрылся в тальнике, но на гальке остался один убитый гусенок.

В то же мгновение я опомнился: «Что я сделал! Ну на что мне понадобился этот несчастный птенец! Я даже и достать его не могу с того берега, а еще ворчу на Петю за его неумеренный охотничий пыл».

Но сделанного не вернешь. Я вновь закуриваю и отдаюсь терпеливому ожиданию. Примерно через полчаса снизу по реке доносится звук двух выстрелов. «Это, вероятно, Петя стреляет дуплетом, – думаю я, – вот и набьем сегодня дичи больше чем следует!»

Еще через четверть часа показывается и лодка. Сейчас ее тянет по противоположному берегу Куклин. Я кричу ему, чтобы он поднял дичь, и иду по своей стороне реки вровень с лодкой. Вскоре меня догоняет Петя. Он тащит за плечом двух гусей. В каждом из них не меньше шести – восьми килограммов веса. Это большие старые гусаки.

Мы останавливаемся на ночлег в девятом часу вечера, пройдя около пятнадцати километров. Совсем неплохо для первого дня путешествия без мотора!

Вечером я попробовал сварить одного из больших гусей, но из этого ничего не получилось: мясо так жестко, что прожевать его совершенно невозможно. Пришлось удовольствоваться гусенком, а Петиного «мафусаила» доваривать всю ночь. Для того чтобы мясо хорошенько разварилось, я опустил в воду ложку соды. Все эти меры достигли цели: к утреннему завтраку гусь был почти готов.

Следующее утро встретило нас туманом, сквозь который на землю пробивались редкие капли дождя. Поднявшись, туман заслонил солнце плотной серой пеленой.

Когда мы готовились тронуться в путь, я попытался отстоять свое право тянуть бечеву наравне со всеми, но мои спутники были тверды как скала:

– Когда будет нужна ваша помощь, позовем вас, а пока с этой игрушкой справляемся сами.

Все же я упросил их отдать мне лямку хотя бы на короткое время, «чтобы испытать на себе труд бурлака».

Петя сел за руль, я натянул бечеву, уперся ногами в гальку и, сильно нагнувшись, тронулся вперед. Через минуту, когда лодка легко потянулась за мной, я решил, что этот труд вовсе уж не так тяжел. Через десять – пятнадцать минут у меня заболела поясница и стало ныть плечо; спустя час я подозвал Сашу и попросил его заменить меня, пока я выкурю папиросу. К счастью, он решительно отказался вернуть лямку, когда я кончил курить.

Продольный профиль Ангарки весьма своеобразен. Вдоль по реке с совершенной правильностью чередуются глубокие и мелкие участки. По глубокой воде мы тянем лодку бечевой либо, если течение очень спокойное, плывем на веслах; если течение быстрое, а берега неблагоприятны для бурлаков, Петя отталкивается шестом. На мелких перекатах мы тащим лодку волоком, благословляя судьбу за то, что Ангарка так не похожа на Анюй.

В самом деле, здесь мешает лишь недостаток воды в реке, а не сила ее течения. В результате мы спокойно и не торопясь преодолеваем метр за метром, уверенные, что ни нам, ни лодке ничто не грозит.

Правда, на Анюе мы никогда не имели дела со столь мелкими перекатами. Здесь глубина иногда падает до пятнадцати – двадцати сантиметров. В этом случае лодка плотно ложится на грунт, и мы принуждены либо тащить ее, подкладывая под дно катки, либо лопатой и киркой углублять русло. Во всех этих случаях приходится предварительно переносить на берег большую часть груза.

– Вот уж никогда не думал, – бурчит Саша, – что по реке можно двигаться как по суше!

Впрочем, мы быстро нашли выход; заготовили пять– шесть хороших, гладко отесанных брусьев и стали возить их с собой. Теперь, не тратя времени и лишних сил, мы довольно быстро одолеваем перекаты с минимальным количеством воды. Однажды нам пришлось метров десять – пятнадцать тащить лодку и вовсе посуху: воды в этом пороге было не больше, чем в чайном блюдечке!

– Чего ты ворчишь, – говорит Петя Куклину, – по крайней мере никто из нас не утонет!

Я, конечно, помогаю тянуть лодку на перекатах, но всем остальным временем располагаю по своему усмотрению. Обычно я ухожу вперед по берегу, осматривая скалистые обнажения горных пород, отбивая образцы и ведя записи. Дойдя до очередного мелкого переката, останавливаюсь и поджидаю лодку.

Чем дальше, тем больше поражает долина Ангарки своим богатством. Высокая тайга, прекрасное разнотравье – все это насыщено жизнью. Отовсюду слышится гоготанье гусей и кряканье уток. Поминутно я вспугиваю выводки и целые стаи диких птиц. Передо мной бегут, прыгают и взлетают длинноногие кулики, парят в воздухе удивительно изящные белоснежные чайки. У них ярко-красные лапки и клюв, очень длинные острые крылья и раздвоенный на конце хвост – ну прямо большая белая ласточка!

На песчаном берегу то и дело встречаются следы сохатых, оленей, росомахи, волка и рыси. Медведей, к моему удивлению, здесь, очевидно, немного. Лишь дважды мне пришлось пересечь их следы; первый раз это была медведица с медвежонком. Они долго шли вдоль берега, а затем свернули на большую поляну, на которой пестреют уже почти созревшие ягоды морошки и голубики.

Невольно я вспоминаю сказку о вулкане с ее картинами золотого века ламутов: «Гусей летало столько, что неба не видно!»

Третий день путешествия по Ангарке начался дождем. Долго собиравшаяся непогода наконец настигла нас низкими моросящими тучами. Дождь начался сразу после завтрака, едва мы успели уложить вещи в лодку и тронуться в путь. На реке сразу стало хмуро, холодно и неуютно. Исчезли комары и оводы, замолчали гусиные стаи, и только утки довольно крякали, становясь в воде на голову и поднимая лапки к небу.

Температура быстро понизилась до десяти с половиной градусов. Почувствовав, что холод и сырость пробирают до костей, я вышел из лодки на берег и подхватил одну из лямок бечевы, чтобы хоть немного согреться. На этот раз тянуть лодку было заметно труднее; медленно, но неуклонно прибывающая вода увеличила силу течения, скользкая от размокшей типы галька заставляла пас спотыкаться и падать.

Около четырех часов дня мы остановились отдохнуть и согреться. Бонапарт сварил на малом огне уху из подстреленной накануне Петей щуки. Затем он подал холодную гусятину. Пока готовился обед, мы разожгли с Сашей большой костер из сухостоя; жаркий огонь быстро обсушил платье и улучшил наше настроение.

Отдохнув, около шести часов вечера тронулись дальше. На этот раз все оделись потеплее. Для того чтобы сохранить сухими хотя бы ноги, мы надели высокие резиновые сапоги. Дождь непрерывно моросил и всю вторую половину дня. Тем не менее в этот день мы прошли двадцать один километр, достигнув рекордной за последнее время цифры. Дело объяснялось непогодой: дождь и холод подхлестывали усердие бурлаков и заставляли их двигаться быстрее обычного.

Для ночлега был выбран высокий участок берега: уровень реки поднялся к вечеру не меньше чем на пятнадцать сантиметров, и мы хотели обезопасить себя от наводнения. Я выстругал, разметил и поставил у края реки водомерную палочку; оказалось, что вода прибывает со скоростью одного сантиметра в час. Кстати, даже и такого незначительного подъема было достаточно, чтобы наполовину снизить количество встречающихся перекатов.

– А что, не приплывем ли мы благодаря этому дождю к самому подножию вулкана? – спрашивает, глядя на помутневшую реку, Саша.

– До вулкана-то, может, и не доберемся, а все-таки эта непогода нам поможет, – говорю я.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло! – добавляет, смеясь, Петя. – Я говорил вам, что наша поездка пройдет хорошо: я удачливый!

– Хорошо-то, хорошо, а вот как сегодня спать будем, – ворчит, отрываясь от кастрюли с кипящей гороховой похлебкой, Бонапарт, – галька-то мокрая!

– Ну, это нам не страшно, мы ее сейчас живо обсушим. А ну, ребята, давайте разожжем здесь костер!

Еще до ужина мы собрали кучу валежника и, выбрав ровную площадку для палатки, разложили на ней большой костер. Часа через два мы загасили огонь, отгребли угли, дали немного остыть прогретой сухой гальке и поставили на ней палатку.

– Ручаюсь, что в гостинице «Москва» мы устроились бы не лучше, – говорит, ворочаясь и вытаскивая из-под бока острый голыш, Петя. – Мягко, дождь не мочит и комары не кусают – благодать!

Засыпая, я слышу равномерный стук дождя о туго натянутое полотно палатки. Петя прав, мы в самом деле устроились отлично. Пускай снаружи моросит дождь и шумит в волнах и ветвях ветер – у нас здесь уютно и тепло. Еле светит огонек моей догорающей папиросы, и уже тихонько посвистывает носом Саша.

Дождь. Глава 15

Вот уже четвертый день моросит дождь. Долина Уямкунды вся пропиталась сыростью. Низкие рваные облака, цепляясь за верхушки деревьев, провисают почти до земли. Снизу, с реки, им навстречу поднимаются лохмотья тяжелого от воды тумана. Облака мешаются с туманом, и не знаешь, где кончается мокрое небо и начинается мокрая земля.

Мы тоже отяжелели от усталости и пропитавшей нас воды. В угрюмом молчании шаг за шагом, поворот за поворотом наш печальный кортеж продвигается вперед. Накрытая брезентом длинная лодка напоминает катафалк, а нахохлившиеся наши фигуры очень смахивают на удрученных родственников.

До устья Монни осталось не более восемнадцати километров; мы надеемся сегодня же дойти до этой реки, в верховьях которой находится вулкан. Таким образом, вечером мы можем достичь края белого пятна и войти в еще не обозначенную на картах долину.

Вчера около двух часов дня перед нами открылось устье Уямкунды. У ее впадения Ангарка разлилась широким озером с частыми водоворотами. Налево, к северу, тянется узенькая ленточка Ангарки. До ее истоков, скрытых облаками и туманом, еще очень далеко – не менее ста пятидесяти километров. Направо, на северо-восток, уходит гораздо более широкая и многоводная Уямкунда. Плоское и заболоченное вначале междуречье переходит затем в невысокую лесистую гряду. По-видимому, это место очень привлекательно в солнечную погоду. Сейчас оно печально, как печален и сам пронизывающий сыростью день.

Сразу за устьем Уямкунда течет некоторое время у подножия скалистого обрыва, над которым с жалобными криками носятся чайки. В глубоких спокойных омутах колышутся пышные заросли водорослей. Длинные, вьющиеся в воде стебли покрыты тонкими зелено-желтыми листочками. Все это очень напоминает какой-то затопленный фантастический лес из древних каменноугольных хвощей.

Я медленно бреду вдоль каменистого берега, вглядываясь в непрерывно меняющийся подводный пейзаж. Нависающие скалы серого туфа немного защищают меня от косых тонких ниток дождя, налетающих то справа, то спереди, то сзади. Чтобы меньше мерзнуть, я засунул мокрые руки в карманы и из-за этого поминутно спотыкаюсь на мокрой гальке. У одного из омутов мое внимание привлекает какая-то смутная тень, мелькнувшая среди зарослей на дне реки. Это огромная, полосатая, как тигр, щука. Она замерла в густой тени большого куста водорослей. Я вижу только ее плоскую крокодилью пасть и медленно шевелящийся хвост; вся середина туловища скрыта водорослями. Мысленно прикидываю размеры чудовища – в щуке больше метра!

К сожалению, со мной нет карабина и я не могу по примеру Пети попытаться застрелить рыбу из ружья. Он так наловчился за последнее время стрелять щук, что почти не делает промахов. Конечно, маловероятно, чтобы и я оказался столь же удачлив, но попробовать было бы интересно.

Невдалеке лежит длинная сухая хворостина; я осторожно подвожу ее к щуке. Однако, прежде чем кончик прута успел коснуться хищницы, та с силой ударила хвостом и тускло-серебристой торпедой исчезла в глубине. Сняв шляпу и стряхнув накопившуюся за полями дождевую воду, медленно шагаю дальше.

В этот день мы становимся лагерем, успев пройти всего семнадцать километров. Нависшие над землей плотные тучи упорно продолжают сочиться дождем; ранние сумерки окутывают долину. Мы очень продрогли, и каждый мечтает об огне, горячем чае и отдыхе. Несколько дней непогоды взяли у нас сил больше, чем отнимали самые тяжелые приключения на Анюе.

Не снимая пропитанных водой пудовых плащей, мы прежде всего разжигаем два костра – один для себя и второй для просушки места под палатку.

Разжечь костер из мокрых дров на мокрой земле и под мокрым небом не так-то просто! Мы с Сашей натаскала большую кучу валежника; Петя срубил в лесу сухую лиственницу и с помощью Бонапарта распилил ее на длинные поленья. Взяв одно из них, он своим острым как бритва топором (помимо нашего общего у Пети свой «личный» топор, который он никому и ни под каким видом не доверяет) расколол его надвое и стал стругать на тоненькие, завивающиеся у конца щепочки, которые в Сибири называют петушками. Затем он собрал из сухих стружек маленькую кучку, подложил под нее клочок бумаги и поджег этот крошечный костер. Чтобы его не погасило дождем, я прикрыл огонь полой своего брезентового плаща. Петя тем временем подбрасывал в огонь все новые и новые щепочки и веточки. Через некоторое время мрачные сумерки озарило яркое пламя, которое не мог бы сразу загасить даже и более сильный дождь. Мы уже смело подкладываем влажные и просто мокрые поленья; они трещат и взрываются клубами пара, но в конце концов также вспыхивают голубыми и красными огоньками.

Как только разгорелся костер, мы сняли с себя отяжелевшую от воды одежду и развесили ее вокруг огня на длинных жердях. От одежды валит пар и разносится густой запах подпекаемой ваты и шерсти. Чтобы и в самом деле не сжечь чего-нибудь, мы хлопочем у жердей, переворачивая горячую одежду с одной стороны на другую.

Со скрывшегося в темноте неба на наши голые плечи продолжает моросить дождь, но теперь он не страшен. Холодная морось приятно ложится на обжигаемое костром тело.

Второй костер хорошо обсушил гальку и прогрел землю, на которой сейчас же была разбита палатка и разостланы войлочные подстилки. Мы хорошенько закрываем небольшим брезентом оставшиеся в лодке вещи, и все, кроме дежурного Саши, прячемся от непогоды в палатку. Внутри темно; впервые за это путешествие приходится зажечь свечу.

В одиннадцатом часу вечера мы уже проглотили сваренный Сашей гусиный суп с гигантскими, круто замешанными галушками и готовимся ко сну. Меня продолжает беспокоить прибывающая из-за дождей река. Чтобы наводнение не застало нас врасплох, я опять готовлю размеченный зарубками репер и ставлю его у кромки воды. Каждому выходящему ночью из палатки вменяется в обязанность подойти к берегу и проверить уровень реки.

После этого мы залезаем под одеяло и гасим свечу. Дождь прекратился, но порывы ветра сбрасывают с деревьев целые пригоршни воды; беспорядочной барабанной дробью стучат крупные капли о туго натянутое полотно палатки. Засыпая, я слышу вдалеке глухой рев сохатого.

Ох, неуютно ему, бедному, брести сейчас по темной мокрой тайге.

Утро опять началось моросящим дождем. Накинув на голову плащ, я вышел из палатки. Трудно представить себе более тоскливую картину: вздувшаяся мутная река, холод, туман; в лесу хлюпающая почва и поникшие ветки деревьев; никакого просвета – ни на небе, ни в душе!

Вода в реке прибыла не меньше чем на четверть метра. Лодка, почти целиком вытащенная вечером на берег, сейчас свободно покачивается на воде, по которой плывет всякий лесной мусор. Если бы река поднялась за ночь еще сантиметров на двадцать, наши постели были бы залиты водой.

Мне не хочется будить ребят: они так утомились за вчерашний день! Достав из палатки положенные туда с ночи высушенные дрова, я разжигаю костер, варю двух гусей и кипячу чай. Недавно, подсчитав наши запасы муки, мы были вынуждены сократить хлебный рацион и в связи с этим едим гораздо больше мяса, чем раньше. За вчерашний день, например, мы съели двух больших казарок – приблизительно по полтора-два килограмма мяса на душу!

В половине десятого, слив с брезента, которым была прикрыта лодка, не меньше двух ведер воды, трогаемся дальше. И этот день мы бредем вдоль невероятно петляющей Уямкунды под непрерывным вялым дождем. Изредка он усиливается, и тогда невозможно не только делать записи, но даже и курить. Температура упала до девяти градусов; мерзнут руки и ноги. Набухшие, жесткие, как будто они сделаны из жести, плащи пропускают воду вдоль швов. По плечам и спине сбегают холодные струйки.

Уныло шагая сейчас у булькающей под дождем реки, я стараюсь думать о приятных и во всяком случае сухих вещах. Ах, как хорошо сейчас в городе! Вот, например, у меня в кабинете такое уютное кресло. Оно не слишком мягко и не слишком жестко; лучшего для работы кресла и не придумаешь! Или, например, как хорошо сидеть в кино – сухо, тепло, не нужно тревожиться о подходящем месте для ночлега, заботиться о костре, у которого подгораешь спереди и подмерзаешь сзади! Даже дождь в городе вовсе не страшен – блестит мостовая, и все, знаешь, что, пройдя улицу, зайдешь в сухой и теплый дом.

Хлюп! Это, размечтавшись, я попал ногой в большую лужу и поднял целый фонтан брызг. Делать нечего, нужно вернуться к действительности.

К концу бесконечно длинного и изнурительного дня, которому, казалось, и конца не будет, за одним из поворотов Уямкунды появилось устье Монни. Было уже поздно – половина девятого; над застывшей от холода долиной сгущались печальные сумерки.

Сперва мы увидели небольшой просвет в кустах тальника, а затем узкий, но быстрый ручей, впадавший с левой стороны в Уямкунду.

– Что-то уж слишком мал для Монни, – сказал я, – Не пройти ли нам еще немного вперед, чтобы не попасть по ошибке в протоку?

Это действительно оказалась протока, но принадлежала она Монни, а не Уямкунде. Через сто пятьдесят – двести метров мы наткнулись на главное русло Монни, которая вливалась в Уямкунду стремительным потоком шириной всего около десяти метров. Новая река направлялась прямо на восток. Сомнений не может быть – это Монни!

Итак, вечером в среду 22 июля мы достигли границ известного мира.

– Интересно, выдал ли Колумб хотя бы по чарке вина своим матросам, когда приплыл к Америке? – с деланным безразличием обращается ко всем Саша.

– Колумб, конечно, выдал, и от Пети мы такой же награды потребуем, – говорю я, стискивая зубы, чтобы они не стучали от холода, как кастаньеты.

– Я могу хватить сто граммов и без повода, – добавляет Бонапарт.

– Будет, будет вам по чарке, дайте срок! – бодро кричит Петя.

Но нам не везет. Левый берег Монни возле устья заболочен, а правый слишком лесист – негде разбить палатку. Мы слишком измучены, чтобы идти вверх по долине Монни в поисках подходящего для лагеря места.

– Переправимся на ту сторону Уямкунды, – предлагаю я.

Действительно, прямо против устья Монни виден плоский песчаный берег; он очень удобен для лагеря, хотя, может быть, и опасен в случае наводнения.

Уямкунда глубока; нам приходится влезть в лодку и переправляться к правому берегу на веслах.

Разгрузка лодки, разжигание костров и установка палатки затянулись до поздней ночи. Все мы до того устали, что отказываемся от горячего ужина и залезаем в постели, ограничившись лишь крепким сладким чаем со спиртом и холодным мясом. Увы, нам приходится есть его почти без хлеба – запасы печеных лепешек подошли к концу.

Пока мы возились с сушкой одежды и чаем, дождь прекратился. Поднявшийся ледяной ветер немного разогнал облака, и в небольшом окошке показался, но сейчас же скрылся кусочек светлого неба.

– Барометр поднялся на два миллиметра! – радостно объявил Саша, поднеся к циферблату колеблющееся пламя свечи.

К сожалению, наши надежды на улучшение погоды не оправдались. Еще не успели мы закончить обсуждение планов на ближайшие дни, как по палатке опять дробно застучали капли. Услышав эту привычную монотонную музыку, Петя замысловато выругался и, повернувшись на бок, закрыл голову одеялом.

Я завожу свои часы и, перед тем как положить их под подушку, смотрю на стрелку – четверть первого ночи. Ой как поздно! Скорее спать!