Текст книги "Галактический Консул (сборник)"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 94 (всего у книги 95 страниц)

9

На Эльдорадо ничего не изменилось.

Усталым зверем колотился о камни океан. Черепаший панцирь набережной Тойфельфиш полоскали дождевые струи. В прорехи торопливо наползающих друг на дружку низких туч заглядывали попеременно то налитая дурной кровью Цыганка, то синюшная Сомнамбула, а от Ведьмы виден был один лишь грязно– серый огрызок. Намекающе, но без специальной настойчивости подмигивали окна увеселительных заведений. И в баре, куда вошел Кратов, с облегчением избавившись от мокрого плаща и отряхивая случайные брызги с волос, по– прежнему звучала переиначенная до неузнаваемости «Cantilena Candida», за девушкой в кимоно разгуливала обязательная трехцветная кошка, а за одним из столиков перед двумя кувшинами пива и блюдом, откуда свирепо взирал па окружающих «иглозуб по-нирритийскп», сидел Бруно Понтефракт и зазывно помавал рукой…

Но ведь это только казалось, что минула вечность, а на самом-то деле прошла лишь неделя. Что же могло измениться?

– Должно быть, я был последним, кого вы ожидали здесь застать? – со злорадным наслаждением осведомился Понтефракт.

– Подите к дьяволу, Бруно, – сказал Кратов. – Я не собираюсь в вашей компании надуваться этим мерзким пойлом. У меня свидание, и по крайней мере в его начале я намерен быть трезв и благоухать.

– Снежная Королева, – неопределенно хмыкнул Пон-тефракт, – Зря вы это затеяли, друг мой. Феи очаровательны, но это всего лишь феи. Когда им не хватает женских чар, они прибегают к колдовству…

– Я это знаю, – перебил его Кратов. – И про феромоны, и про аттрактивную ауру, и про гипнопластику… Можно подумать, земные женщины не пользуются теми же маленькими хитростями!

– Пользуются, – охотно согласился Понтефракт. – Еще и как! Земные женщины… не говоря уже об эльдорадских… это, Константин, такие особенные животные, что только диву даешься… Между прочим, ваше намерение благоухать – из той же оперы. А во мне говорит уязвленный шовинизм. Что же, вам простых тригойских девушек мало, коли вы волочитесь за приблудной чужачкой?! – Он сделал иезуитскую паузу и добавил: – В особенности после Озмы.

– Озма… – усмехнулся Кратов. – Озма – это святое… Как вам это в голову могло прийти? Это сколько же нужно залить в себя пива, чтобы даже вообразить такое?! Я лишь охранял ее… как умел.

– Ну-ну, – недоверчиво пробурчал Понтефракт. – Это вы своей фее будете вкручивать, а меня, старого греховодника, на эту лабуду не купите.

– Заткнитесь, Бруно, – миролюбиво сказал Кратов.

– А правда, что теперь вы – эхайнский граф? – неожиданно сменил тему Понтефракт.

– Правда.

– И у вас есть свой замок?

– Даже несколько. И в обозримом будущем я принужден буду вступить во владение всей графской недвижимостью, а также преклонить колено перед родовым алтарем Лихлэбров.

– И официально представиться хирарху, – подсказал Понтефракт.

– Гекхайану, коллега, – поправил Кратов. – Пигидмешту Оармалу Нишортунну, Справедливому и Беспорочному гекхайану Светлой Руки. Только я ему уже представлен.

– Ах, да – это, верно, произошло, когда вы ударили по рукам насчет его помолвки с Озмой…

– Помолвки не было, и по рукам никто не бил, – запротестовал Кратов. – Озма всего лишь любезно приняла приглашение гекхайана погостить в его резиденции на Эхлиамаре. И немного попутешествовать по мирам Светлой Руки… По-моему, она впервые по-настоящему влюбилась.

– Ну, а про бедного гекхайана и говорить не приходится. Он, как и все Светлые Эхайны, пал жертвой озминых чар.

– Что вы имеете в виду?

– Каждая женщина – немножечко ведьма, – усмехнулся Понтефракт. – Хотя зачастую и сама об этом не подозревает. Думаете, ваша гномица…

– Я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы последили за своим языком… – нахмурился Кратов.

– Ради бога, простите. Клянусь кошкой, я всего лишь рискнул употребить точный термин… Так вот: думаете, ваша… гм… ледяная фея пользуется аттрактивной аурой и гипнопластикой сознательно? Вовсе нет! Во всяком случае – не более сознательно, чем глазками, чтобы стрелять из стороны в сторону, и губками, чтобы производить приятные вашему слуху звукосочетания. Это – в ее натуре, это часть ее существа. То, чем юфманги всегда отличались от людей, а люди по незнанию называли колдовскими чарами.

– Причем же здесь Озма?

– У Озмы есть свои чары. Это ее голос.

– Разумеется, – сказал Кратов, пожимая плечами. – Тоже мне, открытие! Вся человеческая Галактика, а теперь еще и Светлая Рука, с удовольствием пребывает во власти этих чар…

– Со Светлыми Эхайнами дело обстоит несколько иначе.

– Бруно, вы до невозможности похожи на жирного тритойского кота, – слегка раздраженно заметил Кратов, – который поймал жирную тритойскую крысу, но вместо того, чтобы слопать ее, вдруг принялся вылизывать себе причинное место!

– Хорошо, пусть кот займется крысой, – улыбнулся в бороду Понтефракт. – Помните, я говорил вам о присущей различным расам повышенной чувствительности к определенным участкам акустического спектра?

– Очень смутно. Нечто похожее мне говорила Озма, но смысл был абсолютно иной.

– Возможно, я и не говорил этого. А содержание ваших бесед с Озмой отныне должно заботить лишь гекхайана… Взгляните-ка. – Понтефракт внезапно извлек чуть ли не из-под своей задницы обтянутый крокодиловой кожей (вполне вероятно – натуральной) бювар, шмякнул его на стол, и тот эбернулся обыкновенным, чуточку старомодным переносным видеалом. – Что это, по– вашему?

– Видеал, – терпеливо ответил Кратов.

– А на экране видеала что?

– Очень похоже на потеки грязной дождевой воды на оконном стекле.

– Весьма образно. Вы сегодня фонтанируете разнообразными поэтическими сравнениями… А еще на что?

– Господи, на акустический спектр! – воскликнул Кратов.

– Теперь угадали. А вот это, – Понтефракт ткнул пальцем в особенно темный и широкий потек, – участок чувствительности. Перед вами, коллега, акустический спектр, воспринимаемый стандартным светло-эхайнским ухом. Добыто из военно-биологической лаборатории на Эхайнагге… Светлые Эхайны: стаповятся кроткими, как дети, если раздражать их слух в укаанном диапазоне звуковых колебаний. А теперь взгляните сюда.

– Кажется, я начал догадываться, – пробормотал Кратов.

– Верно. Это спектрограмма голоса несравненной Озмы. Теперь совмещаем… – Две картинки наползли одна на дру-ую. – И что же мы видим?

– Да, – сказал Кратов. – Доминантный участок акустического спектра, извлекаемого голосовыми связками Озмы, почти однозначно совпадает с мелкими, но тщательно скрываемыми слабинками эхайнской натуры. Поэтому, когда она поет, эхайнские души рыдают от умиления…

– Озма зачаровала Светлых Эхайнов, – промолвил Понефракт. – Как сирены старину Одиссея. Как Снежная Королева ксенолога Галактического Консула. Кстати, подозреваю, то это явления одного порядка, и Одиссеи просто имел неосторожность проплыть мимо одного из последних на Земле поселений юфмангов… Озма действительно может вить веревки из этих неандертальцев. И, надеюсь, посвятит этому занятию весь свой досуг.

– Этакое культурогенное оружие, – глубокомысленно зрек Кратов. – Надеюсь, потомки нас не станут осуждать за то ничем не прикрытое применение. В конце концов, все редства хороши, чтобы остановить войну.

– Эрик Носов с вами бы не согласился, – сдержанно заметил Понтефракт.

– И насрать! – внезапно ожесточился Кратов. – Мало ли с чем он не согласился бы?! Сказано же: красота спасет мир…

– Конечно, спасет, – успокоил его Понтефракт. – Что же еще может его спасти?! Но – увы…

– Что же означает это ваше «увы»? – сощурился Кратов. – Что участки чувствительности эхайнов Светлой Руки не совпадают с аналогичными участками других эхайнских рас?

– Именно, друг мой. Поэтому дивный голос Озмы поможет нам вывести из войны лишь пятнадцать процентов противостоящих нам сил. Более того – располагая данными о слабых местах всех прочих эхайнов, мы не сможем распространить имеющийся опыт на весь Эхайнор. Ибо реакция на раздражение участков чувствительности различна и даже не всегда положительна. Разные условия эволюции, то-се… И у нас нет возможности экспериментировать. Они же не сдаются в плен!

– Эрик Носов сказал бы: если они сами не сдаются, значит – мы их возьмем… – Кратов вдруг оживился. – А как было бы просто! Провести галактический конкурс вокалистов, отобрать победителей – в нашем с вами понимании, – и отправить на гастроли по враждебным городам и весям. Ну что ж, пятнадцать процентов – это не так мало, как кажется… Постойте-ка, – встрепенулся он. – Но вы сказали, что добыли этот спектр на Эхайнагге!

– Угу, – промурлыкал Понтефракт. – Помните того парня… как его?.. Гвидо Терранова? Шпиона с высшим ксенологическим образованием? Вот он со своей группой и добыл.

– Эхайнагга – столица Красных Эхайнов. И тамошние военспецы вполне могут догадаться, в чем загадка очарования Озмы!

– Могут, – покивал Понтефракт. – И наверняка уже догадываются. Они весьма сообразительные ребята.

– Значит, Озме угрожает смертельная опасность!

– Что вы имеете в виду? – Понтефракт извлек из зеленой с золотым коробочки огромную початую сигару и неспешно, с аппетитным чмоканием и присвистом раскурил от свечи. – Что Красные Эхайны попытаются уничтожить ее и тем самым вернуть Светлых в лоно войны?

– Конечно!

– Подумайте еще раз, и в более спокойном ключе. Исходя из допущения, что наши оппоненты не только сообразительны, но и дальновидны.

– Вы переоцениваете их дальновидность. Обладай они ею в достаточной мере – и война бы давно прекратилась.

– Хорошо, сделайте поправку на эхайнский менталитет… но все же не сбрасывайте со счетов.

– Ну, попробуем. Так, так… Террористы из числа Красных Эхайнов, Черных или, там, Лиловых, разумеется, могут уничтожить Озму. – Кратов страдальчески поморщился. – Отвратительно даже думать о том, что кому-то взбредет на ум уничтожить юную и совершенно очаровательную женщину…

– Допустим все же, что таки взбрело.

– Ладно, допустим… В результате весь Эхайнор просто наживет еще одного врага. Только будет это не деликатное, щепетильное в вопросах прав личности Галактическое Братство. А будут это такие же отчаянные головорезы, как и они сами. Причем в чрезвычайно скверном расположении духа!

– Угу, – Понтефракт довольно зачмокал сигарой. – Нет ничего более злобного, чем возомнивший о себе вассал… Светлые Эхайны уже привыкли к Озме, – сказал он, изрыгая клубы дыма. – Не слишком удачный пример, но вспомним из классики – крыса с рычагом, который через электрическую цепь раздражает участок наслаждения в ее мозгу.

– А раз они привыкли к Озме – значит, привыкнут и к нам, – продолжил его мысль Кратов. – И начнется нормальный, столь милый сердцу истинного ксенолога процесс культурной интеграции. Все же мы – братья. Пусть давно и несправедливо разлученные, пусть порядком отвыкшие друг от друга, но – братья.

– Блудные братья, – сказал Понтефракт. – Этот ваш еще один чрезвычайно удачный образ… И если, боже сохрани, Озмы не будет – они снова обратятся к нам, не упуская при этом чесать своих бывших сородичей в хвост и в гриву. И мы непременно отыщем им новую сирену.

– Ой, отыщем ли?

Понтефракт таинственно ухмыльнулся и поколдовал над пультом видеала. На экране всплыла загорелая веснушчатая девичья мордаха. Широко расставленные серые глаза, едва уловимо косящие. Жесткая соломенная челка. Оттопыренные уши с простенькими сережками. Рожица из тех, каких полно на улицах земных городов, на какие даже не сразу и обращаешь внимание, а то и вовсе не обращаешь.

– Например, это юное дарование, – сказал Понтефракт. Он слегка поморщился. – Ну, дарование – это чересчур сильно сказано… Так, крохотные задатки на дворовом уровне. Это Аида Карнера, исполнительница песенок в стиле «кантри» из Техаса. Что в Северной Америке. Что на Земле.

– Если мне объяснят, что такое стиль «кантри»… – произнес в пространство Кратов.

– Неважно. – Кратов зашипел, и Понтефракт поспешно проговорил: – Песни дикого Запада эпохи индейцев и ковбоев… Божественной Озме эта девочка и в подметки не годится. Но замечательно то, что мы искали ее ровно двадцать минут.

– У вас такой совершенный аппарат отбора? – усмехнулся Кратов.

– Нет, мы просто ткнули пальцем наугад. На Земле чертова прорва девичьих голосков с «доминантой Озмы». Так уж сложилось. На Эльдорадо должно быть меньше – у нас другие природные условия, – но тоже наверняка есть. На Титануме, очевидно, нет вовсе. Ну, Магию мы пока не изучали, хотя вряд ли там иная картина, нежели на Земле. Все же, это родина нашей Озмы…

– Отрадно слышать, – сказал Кратов. – Но это вовсе не значит, что мы должны оставить Озму одну перед лицом угрозы.

– Во-первых, по нашим прогнозам, ей ничего и не угрожает. Во-вторых, никто не собирается ее оставлять. Эрик Носов – господин малоприятный, но очень предусмотрительный и расторопный. И, самое главное – сведущий в своем деле. – Понтефракт иронически улыбнулся. – Так где же мы нынче живем? В Галактическом Братстве или в Каганате?

– В каком еще Каганате?! – удивился Кратов.

– Это я ваши же слова припоминаю, когда давеча Эрик тредложил устроить показательную военную операцию. А зедь он своего добился! И операцию провел, и эхайнам нос тер, и вас фактически вызволил.

– Да мы бы уж и сами как-нибудь… – проворчал Кратов.

– А по-моему, пускай и Каганат, – рассуждал Понтефракт. – Лишь бы защищал собственных подданных от всяких межзвездных террористов, а не изнывал от прекраснодушия, нe строил из себя кисейную барышню. Мне как-то спокойнее жить, зная, что за Озмой в ее предсвадебном путешествии откровенно и внимательно присматривают…

– Эрику придется встать в очередь, – хмыкнул Кратов. – Нынче за ней присматривают пятнадцать процентов всех эхайнов нашей Галактики.

Понтефраю ткнул пальцем в пульт, изображение ожило. Карнера пела хрипловатым ломким голосом, неряшливо зыговаривая слова и глотая окончания:

Many times I've lied Many times I've listened Many times I've wondered Нон-much there is to Алон – Архаичный репертуар, – сказал Понгефракт, словно пвиняясь. – Двадцатый век. Акустическая гитара. Какие– то барабаны… Ну, вы сами слышите.

– Мне нравится, – рассеянно отозвался Кратов. – Можете известить эту девочку, что она будущая баронесса. – Он поразмыслил. – Но все же пусть научится петь, авось и в герцогини выйдет…

«Over The Hills And I'ar Awa>» (Над юрами, над долами) Слова и (узыка – Джимми Пэйдж. Роберт Плапт (XX в)

10

Когда на башне Магистрата колокола старинных часов пробили девять, Кратов вышел на крыльцо бара.

На набережной Тойфельфиш не было ни души. За дальним парапетом, вечно невидимый, вечно всем недовольный, привычно гудел океан. Из узких проулков ему согласно подвывал вегер. Дождь закончился, на темном небе не осталось ни единой тучки, все три лупы представали во всем своем сомнительном великолепии, словно чересчур высоко подвешенные уличные фонари. В теплом влажном воздухе пахло свежевымытой листвой.

«Спасибо, матушка Тритоя, – с умилением подумал Кратов. – Хотя бы раз ты встретила меня добром и лаской, а не окатила из тазика с головы до ног! На сей раз ты нарочно подготовила прекрасный вечер в романтическом духе. Сейчас ко мне придет любимая женщина, и мы будем гулять по набережной всю ночь и любоваться звездами. Что может быть романтичнее? Для чего, в конце концов, существуют океанские набережные и звезды?.. А может быть, мы просто добредем твоими улочками до ближайшего отеля, где и останемся до рассвета – что не так романтично, но не менее приятно».

Над мокро поблескивающими крышами со стрекотом пронесся гравитр и канул в сторону площади Морского Змея. «Вот и она, – внутренне затрепетав, отметил Кратов. – Боже, наконец-то… На Юкзаане я и не вспоминал о ней, а теперь считаю мгновения до встречи. И трясусь от страсти, как сопляк на первом свидании».

Призрачная, хрупкая фигурка в тонкой черной накидке возникла из-за поворота.

«Идменк, я иду!»

Она тоже увидела его. Войдя в пляшущее пятно света под фонарем, Идменк откинула капюшон. Он успел разглядеть смеющиеся фиалковые глаза в ореоле фантастических сиреневых волос…

«Женщин с сиреневыми волосами не бывает. Я не женщина, я юффиэп».

Странный, чужеродный звук мимолетом вплелся в заунывное пение непогоды. Словно хрустнула надломленная сухая ветка.

Идменк остановилась на полпути, натолкнувшись на невидимое препятствие…

Он был уже рядом и успел подхватить ее прежде, чем тело ее коснулось брусчатки.

И отчетливо, как никогда в жизни, до рези в глазах, увидел, как теплый свет ее живой ауры стремительно тает в черной пустоте.

Мир застывал, делался плоским, словно рисунок в две краски – черную и серую…

– Нет! – пробормотал он. – Не надо!

Выпрямился, бережно прижимая свою невесомую ношу к груди. Опрометью кинулся к дверям бара, откуда струился рассеянный свет.

Уже на пороге, ощутив что-то враждебное, какую-то смутную угрозу, бессознательно оглянулся.

… Почти сливаясь с серыми сумерками, лишенная объема и цвета, приземистая тень возникла перед ним на малую долю секунды. Короткая рука выпросталась из бесформенного плаща и угрожающе воздела несуразно длинный корявый палец. И сгинула…

Может быть, ему это показалось.

Чужие голоса и лица внезапно врывались в его сознании, чтобы тут же уйти прочь и исчезнуть. И снова смыкалась сплошная серая пелена (однажды он уже видел такую – в дальней, прошлой жизни, на борту рушащегося в великое Ничто, без берегов и пределов, мертвого космического корабля), а посередине этой серости – бледное, застывшее, едва узнаваемое лицо. Восковая маска с погасшими глазами, скорее похожими на два осколка цветного стекла – такими же прозрачными и безжизненными.

Кто-то попытался разжать его руки.

– Константин, – услышал он голос Понтефракта. – Это медики… позвольте им.

Он наконец выпустил ее. Лицо-маска отдалилось от него и пропало. Серая пелена схлопнулась перед глазами, как прореха, стянутая невидимой нитью.

Откуда-то с того света до него долетали обрывки фраз и долго носились в ватной пустоте:

– …психодинамический шок… женщина-юфманг… через полминуты будет в порядке…

– Костя, – снова пробился голос Понтефракта. – Вы меня слышите? Считайте до тридцати, и вам будет легче. Это чары, они скоро пройдут…

«Я не хочу, чтобы они проходили», – подумал он. Это была первая связная мысль с того момента, как Идменк умерла у него на руках.

Серый туман понемногу рассеивался, наполняясь призрачными, нелепо дергающимися контурами человеческих фигур. Голоса сливались в общий невнятный шум. Сделавшийся в одночасье плоским и черно-белым мир оживал, обретая объем и цвет. А с ним оживала и замороженная боль.

Он сидел привалившись к стене, в руке у него был стакан с водой, напротив стоял Понтефракт, бледный и еще сильнее всклокоченный против обыкновенного, а за ним толпились какие-то совершенно незнакомые люди.

– Где она? – услышал Кратов собственный голос, доносившийся словно со стороны.

– Наверное, уже в клинике, – сказал Понтефракт. – Здесь недалеко есть прекрасная муниципальная клиника. Но надежды нет, Костя. Она умерла сразу. Стрела из арбалета в основание черепа, какой-то варварский яд… – Он нахмурился и замолчал.

Высокий, изможденного вида человек в мокром плаще, навис над Кратовым.

– Ферн Брайс, – назвался он. – Я комиссар континентальной полиции города Тритоя. Вы должны дать показания…

– Что я должен дать? – вяло переспросил Кратов.

– Ничего, – быстро проговорил Понтефракт и оттер явно недовольного комиссара плечом. – Я позже сам все объясню полиции. Преступник известен, мотивы ясны…

– Юфманги? – с горькой миной осведомился комиссар Брайс и, получив утвердительный кивок, удалился.

– За что? – спросил Кратов. – Почему ее, а не меня?

– Это же юфманги, – словно извиняясь, промолвил Пон-тефракт. – У них свои законы. На Яльифре, где они живут, убийства за измену семейным узам в порядке вещей. Да что я вам рассказываю, вы же знали, на что шли. Наверное, он… супруг вашей женщины… уже сдался своему консулу. Ему ничего не грозит. Вот если бы он вас задел – тогда конечно…

Стакан с тонким звоном выпал из онемевших пальцев.

Кратов обхватил голову руками, уткнулся лицом в колени. Огромный ржавый и совершенно тупой нож где-то глубоко внутри пытался распилить его сердце на две половинки.

– Почему, почему, господи?!

Понтефракт торчал над ним истуканом, беспомощно шевеля конечностями.

«Время закончилось», – сказал прорицатель Вижу Насквозь.

«Я ее потерял. Потерял навсегда и безвозвратно. Я никогда больше не увижу ее. У меня ничего не осталось. Ничего… У меня не осталось даже ее портрета, даже самой пустяковой графии. Я обречен на то, чтобы с каждой минутой все сильнее забывать ее. Чем дольше я живу, тем сильнее от нее удаляюсь. У меня больше никогда ее не будет. Никогда, никогда, никогда…»

– Я не смогу жить без нее.

– Сможете, – покачал головой Понтефракт.

– Я не хочу жить без нее.

– Думаете, вы на Эльдорадо первый, кто связался с этими… сиреневыми феями?

– Я найду его, – проронил Кратов. – И, может быть, убью.

– Бросьте, – отмахнулся Понтефракт. – Что еще за галактическая вендетта! Даже и не думайте.

– Все равно, – упрямо сказал Кратов.

– Лучше еще разок сосчитайте до тридцати, – печально проговорил Понтефракт.