Текст книги "Галактический Консул (сборник)"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 84 (всего у книги 95 страниц)

7

– Вам не кажется, что он выглядит больным? – спросила Озма.

– Он? – рассеянно переспросил Кратов.

– Да, луменус… светильник.

Ее рука была простерта в сторону янтарного солнца, что тяжко и грозно нависало над океаном всей своей колоссальной тушей.

– Светило, – поправил Кратов. – Немолодое, заслуженное и очень большое светило планеты Юкзаан, она же Дочь Океана. А я полагал, что нас доставили на Эхлиамар…

– Это важно?

– Еще бы! Сейчас все думают, что мы на Эхлиамарс, и там нас будут искать… и освобождать. Но чертов т'гард перехитрил всех. Мы – на Юкзаанс, на планете, о которой никто ничего толком не знает, кроме астрофизических данных, имя которой я встретил в отчетах по Эхайнору лишь однажды, а Носов, кажется, и вообще ни разу не упоминал.

– Кто такой Носов?

– Это парень, который в эту самую минуту заканчивает план силовой операции по нашему вызволснию.

– Зачем нужна сила? – удивилась Озма. – Нам никто не угрожает.

– Эго и есть самое поразительное, – вздохнул Кратов. – Мы – в стане врагов, этих демонов во плоти. И нам – никто не угрожает…

– Я не понимаю, – сказала Озма с отчаянием в голосе. – Зачем все это? Зачем нужно было меня порабощать… капти-вире… брать в плен?.. Зачем было убивать мою охрану? И зачем здесь вы? Какой в том смысл?!

Кратов бросил короткий взгляд поверх ее головы. Сопровождающие, четверо гигантских, кажется – еще выше, чем Юзванд, эхайнов в одинаковых глянцево-черных плащах смотрели в их сторону, не проявляя, впрочем, намерений приблизиться.

– Для вас будет сюрпризом, – промолвил он, – но эти парни всерьез полагают себя в состоянии войны с Федерацией. Я не знаю всего, но, похоже, они хотели ударить нас побольнее, чтобы мы потеряли, наконец, терпение.

– Я всего лишь человек, – сказала Озма. – Обычный и малоинтересный. Я – только голос. Больше во мне ничего нет. Я – голос во плоти, голос на двух ногах и с двумя руками. Во мне нет ничего привлекательного, как в женщине. Я плохая аматрикс… любовница. Из меня выйдет скверная подруга и мать. Мне ничего не нужно, только бы я могла петь. Вот уже почти сутки, как я не пою. Разве что чуть-чуть… Если это будет продолжаться, я умру.

«Она не понимает, – подумал Кратов. – Мы говорим на разных языках. И даже в буквальном смысле! Мы думаем о разном. Она настолько далека от наших злополучии, как это только возможно. Ей нет дела ни до эхайнов, ни до Федерации, ни до великой Галактики. Она сама себе Галактика. Господи, зачем ты дозволил одному из своих ангелов вляпаться в эту грязь?»

– Все будет хорошо, – снова, как тогда, в кабине чужого корабля, сказал он.

– Ничто не будет хорошо, – не задумываясь, повторила Озма свои же слова.

Они медленно брели по узкой полосе пляжа у самой воды. Темные океанские волны лениво и тяжко наползали на бурый песок, чтобы отбегая оставить после себя обрывки проволочно-жестких красноватых водорослей и бесформенные перламутровые обломки. Несколько раз Озма нагибалась в надежде найти красивую ракушку, но всякий раз безуспешно. Особняк, в котором их содержали, больше похожий на пагоду под многоярусной крышей, остался позади. Параллельно пляжу шла пустынная автострада, которая, если верить младшему геургуту Юзванду, вела на Гверн, главный город этой части планеты Юкзаан и, судя по всему, ее столицу. А по ту сторону автострады, отделенные от нее ровными рядами деревьев, поднимались голые каменные уступы, на вид совершенно непреодолимые.

Кратов вдруг засмеялся.

– Верите ли, – сказал он, – я впервые встречаю человека, гражданина Федерации, который плохо говорит на интерлинге!

– А, – Озма улыбнулась и сделала рукой отметающий жест. – Я не имею способностей к языку. Пишу с ошибками. Я вообще дефектрикс… ни к чему не имею способностей.

«Дьявол, я давно уже не теряюсь в женском обществе! Меня не повергнут в смущение ни принцессы, ни блудницы. Но я не представляю, о чем беседовать с голосом во плоти!»

– Вам не холодно? – нашелся он наконец. Озма расправила складки своего одеяния, напоминавшего просторный меховой балахон.

– Нет… нисколько, – сказала она. – Они так заботливы!

«Слышал бы это Носов! Да и остальные члены клуба любителей эхайнов впридачу!»

– Когда мы расстались… – продолжала женщина.

«Расстались! – мысленно скривился Кратов. – Меня оторвали от тебя, сударыня, скрутили как тряпку и унесли под мышкой в поганый каземат, чтобы па средневековый манер посадить на цепь!»

– …то двое из тех важных персон в шляпах проводили меня в замок.

– Замок?!

– Кастеллуш… я не знаю, как сказать по-вашему… Конечно, это был не замок. Удивительное строение… формозе… хрустальная пагода. Там все было из разноцветного стекла. Все сверкало и переливалось. Как они могут жить внутри таких игрушек?! Кажется, я что-то там разбила. Невозможно было повернуться, чтобы не разбить. Я укрылась в уголке и какое-то время плакала. Потом спала. Потом проснулась, немного попела – так, для себя. И, кажется, что-то еще разбилось… А потом за мной пришли. Женщина… белчатрикс… самая большая женщина, какую я только видела в жизни.

– Геобкихф Эограпп, – усмехнулся Кратов.

– Да, кажется… Хотя я не уверена. У меня плохая память на имена. Вас как зовут? – вдруг спросила она озадаченно.

– Константин, – сказал он обреченно. – Константин Кратов.

– Это имя я, наверное, запомню. А вы и вправду стойкий… оловянный солдатик?

– То есть?!

– Ну, непреклонный… неколебимый? – Кратов глупо моргал, трудно пытаясь сообразить, причем здесь какой-то солдатик, да еще из мягкого металла, и Озма поспешила ему на выручку: – Это ваше имя!

– А, понятно, – смутился он. – Нет… не думаю. Меня можно убедить в чем угодно. Если аргументы хороши.

– Если вы не солдатик, тогда зачем же вы кинулись меня спасать?

Кратов помолчал.

– Конечно, это было неосмотрительно, – промолвил он наконец. – С позиций здравого смысла… Но у кого в тот момент оставалась хоть крупица здравого смысла? Я три месяца готовился к этой работе. Я выучил все их своды законов наизусть. Я выучил даже их язык, хотя сам еще недавно не мог поверить, что справлюсь. Я надеялся, что они нас обменяют.

– Обменяют? – нахмурилась Озма.

– Ну да: вас оставят, а меня заберут. Глупо… В их глазах мы – настолько неравноценные трофеи, что им ничего не стоило просто расстрелять меня вместе с охранниками.

– Кто может оценивать человеческие жизни?

– Они – могут.

– Разве они равны господу нашему? – грустно спросила Озма.

– Мы для них враги, – напомнил Кратов.

– Да, я помню. Вы говорили, что они хотят с нами воевать. Странно. Странно и дико. Воевать… белЛаре… – Она словно пробовала это слово на вкус. – Наверное, я должна испытывать к ним неприязнь?

– Некоторые так и делают. Что же до эхайнов, то у них ненависть к людям почитается за благо.

– Но я не могу, – сказала Озма просто. – Даже после того, что случилось. Наверное, я не умею ненавидеть. – Она поглядела на волны, подбегавшие к самым носкам ее простых туфелек. – Мне даже не так плохо, как было вначале. Я боялась. Теперь уже не боюсь. Меня никто не пытался здесь напугать. Если бы мне было плохо, я не хотела бы петь. Но я стою здесь, смотрю на океан, слушаю его музыку, и мне хочется ему подпевать. – Ее лицо приобрело отрешенное выражение, как на старинной фреске. – Вот послушайте… у волн есть свой ритм… ш-ш-ш… ш-ш-ш… на него прекрасно ложится один старый кармеи… напев, который давно не дает мне покоя.

Прикрыв глаза и поднеся руку ко лбу (удивительное дело: у нее этот картинный и довольно-таки ненатуральный жест вышел бесхитростно и славно), Озма пропела несколько фраз на староанглийском языке, прервав пение, виновато.

– Я делаю неправильно? спросила она. – Дамнабше… недостойно? Мне не нужно здесь петь?

– Послушайте, Озма, – сказал Кратов. – Никто не вправе диктовать вам, что ненавидеть, а что любить. И уж в самую последнюю очередь нужно спрашивать совета у меня… Война – это дело для оловянных солдатиков. А гоглос должен петь.

– Тогда я спою еще чуть-чуть, – сказала она.

Отвернувшись от него, обратив лицо к китовьему брюху светила, Озма неуверенно промурлыкала пару нот. Выпростала руку из балахона п продирижировала самой себе. Снова поднесла ко лбу. «Ага, во г…» Теперь ее голос зазвучал уверенно и сильно, словно музыкальный инструмент, который вдруг научился выговаривать слова. Волны с размеренным шорохом задавали темп… Озма замолчала, прислушиваясь к мелодии, что была теперь слышна ей одной. А затем запела вновь, голос ее понизился, в него добавились грубоватые, почти мужские краски. Шум прибоя не то утих, не то растворился в этой фантастической распевке целиком и без остатка..

Кратов смотрел на нее с удивлением.

Только что это была измотанная переживаниями, усталая женщина, далеко не красавица, неважно умытая, с расплывшимся макияжем и нечесанными волосами, в нелепых и довольно-таки грязных одеждах. Теперь перед ним была Озма прежняя. Озма, которую он видел на сцене тритойского Концерт– холла. Озма, которую боготворила вся человеческая Галактика – и, по достоверным сведениям, некоторая часть нечеловеческой, включая хладнокровных иовуаарп и насмешливых виавов, и даже вовсе негуманоидной.

Принцесса Озма из страны Оз.

Эхайны уже не возвышались в отдалении глянцевитыми болванами. Они, все четверо, расслабленно сидели на песке, подобрав под себя ноги, умостив руки на коленях и склоня головы. От них исходила упругая волна ярких эмоций. Не требовалось больших усилий, чтобы прочесть и разобрать их по составляющим.

Слезы умиления, которым не уготовлено было увлажнить ничьих глаз.

И бесконечное обожание.

8

Супер-женщина и супер-директор Авлур Этхоэш Эограпп свое обязательство выполнила. Когда они вернулись с прогулки, в простенке между окон уже был установлен прибор, в котором не без труда можно было распознать обещанный терминал для связи с информаторием. «Ой, какая прелесть!» – прочирикала Озма и кинулась потрогать. Ее можно было понять: больше всего это походило на стеклянную раковину с торчащими из нее переливчатыми лучами… Кратов едва успел перехватить Озму: терминал был загодя включен и демонстрировал какую-то таблицу, вполне возможно – настроечную, и не хотелось бы, чтобы он вдруг отключился или, что еще хуже, разбился от неосторожного касания.

– Я осторожненько! – умоляла его Озма. – Я очень осторожно!..

Кратов был непреклонен.

– Это моя игрушка, – отрезал он.

Надувшись, Озма отправилась исследовать помещение. Не прошло и минуты, как ушей Кратова достиг ее ликующий визг, а спустя еще мгновение – русалочий плеск: Озма набрела на бассейн. Это означало, что часа на полтора он будет избавлен от светских бесед с женщиной, которая не понимает и половины его проблем.

В течение означенных полутора часов Кратов узнал нижеследующее.

Что Юкзаан, иначе Дочь Океана, был одной из первых планет, колонизированных Эхайнором во время Древнего Отлива. Древним Отливом именовался стародавний и полузабытый проект освоение космического пространства с применением термоядерных технологий, то есть еще до изобретения «нитмеаннара». Огромный корабль-город с субсветовыми движителями практически вслепую пролетел двенадцать парсеков, достиг звездной системы янтарного гиганта Авоктагг с пригодными для обитания планетами, на одной из которых и была учреждена колония численностью десять тысяч человек. После чего связь с метрополией была надолго утрачена и возобновлена лишь спустя сто десять лет по земному исчислению, вероятно – с появлением «нитмеаннара». Если верить скрижалям Древнего Отлива, Эхлиамар был заселен несколько позднее… Кратов пожалел, что не назвал в числе исполняемых требований какие-нибудь средства хранения информации, хотя бы даже бумагу и паршивенькое стило. Сравнительная хронологическая таблица в цифрах и фактах ему бы сейчас не помешала. Как правило, даже простое сопоставление дат зачастую приводило к самым неожиданным открытиям…

Что эхайны начали космическую экспансию намного раньше, чем люди. Юрий Гагарин еще только появился на свет, а предки Светлых эхайнов уже возделывали девственные нивы Юкзаана, отгоняя при помощи энергоразрядного оружия досаждавших им хищников, описание каковых за очевидностью было опущено, как-то: вакнеф, вах, кбиозапгума… Словно в издевку над наивным читателем-инопланетянином, анонимный автор текста прибавил в качестве комментария: «Кбиозапгума есть своеобычное животное, которое всякий узнает с одного лишь взгляда. Трудно даже представить, что этот дружелюбный и ласковый к детям зверь во время оно являл собой неподдельную угрозу первопоселенцам!» Зашипев от оскорбления, Кратов десять минут убил на то, чтобы добыть из недр информатория изображение «своеобычного животного», но без ощутимого результата. Слабым утешением ему послужило эпическое полотно «Блистательный подвиг т'гарда Ишоурша, истребляющего копьем стаю вакнефов, поимевших неизреченную дерзость посягать на его посевы, скот и вилланов». Вакнефы смахивали на муравьедов-переростков, оснащенных моржовыми бивнями, а т'гард в своей чешуйчатой кирасе и шлеме очень походил на вакпефа.

Что существуют разночтения в истории Древнего Отлива, причем одни источники, явно официозные, которых в местном ипформаторин отчего-то было меньшинство, придерживаются канонической версии о первородстве Эхайнуолы – как, впрочем, и Агбайаби с Понтефрактом… Другие же, локального происхождения и. очевидно, употребления, утверждали, что прародиной эханнов был именно Эхлиамар (куда при этом впихнуть эпоху освоения Юкзаана, не говорилось вовсе). Свидетельством чему были исторические изыскания экспедиции Эхайнаннского университета. Из каких-то непонятных соображений материалы изысканий были отнесены к числу «имеющих стратегическое значение», а стало быть – в деталях постороннему оку недоступны. Кратову пришлось удовольствоваться перечнем монографий и периодических изданий, посвященных этой теме, да еще указателем постоянно действующих археологических отрядов, среди объектов изучения которых фигурировали «Чернодымная долина», «Кенотаф в Смердоносном болоте» и «Система карстовых пещер в предгорьях Шрениурифа».

Что Озма, прельстившись бассейном, не позаботилась о полотенце, а заодно и о каких-нибудь моющих средствах. Ворча и сетуя на судьбу, Кратов обшарил все клетушки, но ничего подходящего не нашел. Связываться с Юзвандом по такому поводу он счел зазорным и в отчаянии уж было решил пожертвовать своими только-только просохшей курткой и свитером. Постучавшись, он нарочито медленно сдвинул дверь, чтобы сообщить Озме неприятную новость. И тотчас же обнаружил, что сразу за дверью в стену встроен шкаф, за полупрозрачной створкой которого видны были уложенные стопками белые, даже на взгляд нежно-мягкие полотенца, а в высоких хрустальных флаконах опалесцировали густые, вязкие эмульсии всех цветов радуги. «Не знаю, что здесь что, – буркнул он, сгребая флаконы в охапку и вываливая на бортик бассейна. – У вас есть счастливая возможность поэкспериментировать. Наверняка среди этих химикалий есть местное мыло. Только будьте осмотрительны: известно, что метаболизм эхайнов очень близок человеческому, но у них могут быть странные привычки…» Озма запищала от восторга и полезла из бассейна за переливчатыми цацками – Кратов, вздохнув, отвернулся и ушел.

Что в текущем три тысячи сто десятом от Великого Самопознания году промышленностью Эхлиамара произведено было сто шестьдесят тысяч экскаваторов, полмиллиона самоходных повозок общего пользования и без малого два миллиона означенных повозок индивидуального употребления. А также четыре миллиона быстродействующих интеллектронных установок персонального назначения. Как интерпретировать эти небогатые сведения об индустриальном потенциале эхайнов, Кратов ума не мог приложить. Много это было или, напротив, недостаточно? Сколько, с учетом выпущенного раньше, приходилось этих повозок на душу населения? Нуждалось ли таковое население в этих миллионах повозок или прекрасно обходилось без них? Вследствие чего произведенная с немалыми, видать, затратами материальных ресурсов продукция пылилась на складах или же целиком шла на экспорт куда-нибудь там на Гхакнэшк… в его стольный город Гхагуашк, не к ночи будь помянуты оба? А то еще: «экскаваторы» и «самоходные повозки общего пользования» – не эвфемизм ли незатейливый для военной бронетехники, вроде той, что употреблена была для зачистки планеты Оунзуш от уцелевших обитателей – хотя это были, как принято считать, не Светлые Эхайны – и втоптала в грязь галактический маяк на Форпосте? И вовсе было непонятно, как сюда пристегнуть интеллектронные установки персонального назначения, к числу которых с равным успехом могли относиться и бортовые когитры – вернее, их местные аналоги, и безобидные инфоры для ментального программирования в общеобразовательных целях, вроде всем от мала до велика известной «шапки Мономаха» (она же «нахлобучка», «лишний череп» и отчего-то «Аладцинова лампа»), и бытовые приборы класса «мажордом», о которых никто и не вспоминает, пока вдруг попущением божьим в неурочный час не погаснет свет и не иссякнет вода в ванной?.. Он-то всерьез надеялся проведать состояние космического флотостроения, но, видать, не на таковских напал.

Что Справедливый и Беспорочный гекхайан («Да хирарх же!» – сам себя поправил Кратов) Нигидмешт Оармал Нишортунн до конца сезона дождей намерен избрать себе подругу жизни с тем, чтобы, следуя традициям и обычаям предков, уставам Аатар и Комрэах, а также зову природы, в установленные сроки продолжить свой род. «Справедливому и Беспорочному», если верить придворной летописи, недавно стукнуло тридцать два, а в пересчете на земные года – сорок, что по эхайнскпм меркам было весьма немало. Как он ухитрился соблюсти беспорочность, да и соблюл ли, оставалось сиятельным секретом.

Что этлауки, читруны и цмортенги есть главнее зло, вместилища порока и источники разложения нации, а потому подлежат беспощадному истреблению повсюду, где будут замечены. Кто такие этлауки, Кратов уже представлял. По поводу остальной нежити он мог лишь теряться в догадках. Углубившись в недра информатория по одной из ссылок, он наткнулся на пространный и многословный комментарий, автор которого, как водится – анонимный, позволил себе ядовитое замечание: «Искать виновников собственных прегрешений на небесах – занятие столь же бесплодное и неподобающее сильному эхайнскому воину, как тайно удовлетворять похоть созерцанием охальных граффити в отхожих местах общественного статуса, вместо того, чтобы ублажить свою страсть в объятиях блюстительницы очага или на крайний случай искать доблести на ратных поприщах… Сколь много утаенных этлауков либо их приспешников во власти и обществе Светлой Руки, что они сумели испорочить и разложить довольно? Ни одного не замечено. Но если оных имеем хотя бы сомнительную честь лицезреть в эфирных ристалищах, то читруны, сей мрак и ужас удаленнейших светил, являются нашему разумению досужим изобретением праздного ума, а цмортенги или, паче чаяния, хтаумы столь же далеки от наших злополучии, как и мы от них. И по меньшей мере первых хладнодушие достойно всевозможного сожаления…»

Что пассажирское сообщение посредством эфирных туннелей (надо полагать – экзометральное) между Юкзааном и Эхитуафлом прекращено на неопределенный срок велением Транспортного департамента, а таковое же сообщение Юкза-ан – Эхлиамар отныне и до особого распоряжения утрачивает прежнюю регулярность по основаниям непоясняемым.

Что объединить эти разрозненные, выхваченные наугад сведения, эти мелкие осколки гигантского зеркала, в сколько нибудь связное целое, дабы затем с удовлетворением и чувством хорошо исполненного профессионального долга окинуть возникшую в результате картину единым оком и получить пусть поверхностное, но достоверное и непротиворечивое представление о чужой культуре, никак не представляется возможным.

И что Кратов определенно душу бы заложил за стопку бумаги и что– нибудь пишущее…

9

Когда он, донельзя расстроенный, в очередной раз выкатил на экран хронологию Древнего Отлива, его снова позвала Озма. На сей раз голосок ее лишен был прежней бодрости и казался скорее испуганным. Предупредительно косясь в сторону, Кратов явился на зов.

Ему сразу же пришлось отбросить излишнюю скромность.

Озма сидела скорчившись на краю бассейна с полупустым флаконом в руке, а вся голова ее, лицо и частично плечи были облеплены мутно-зеленой тиной самого отвратительного вида. Другой рукой женщина пыталась отодрать с себя эту дрянь, но липкие тенета лишь тянулись от головы к пальцам, не желая отдавать добычи…

– Матерь божья! – только и вымолвил Кратов и кинулся на помощь.

Он сразу же вляпался по самые локти.

– Я взяла один флакон, – причитала Озма. – Там оказался какой-то жидкий крем. В другом – эмульсия, вроде мыла. А в этом… я думала, это шампунь!

Кратов тихонько, сквозь зубы, сквернословил. Его стараниями Озма быстро превратилась в мерзкий зеленый кокон, из которого торчали озябшие ноги и доносилось сдавленное всхлипывание. Ситуация принимала скверный оборот.

Оставалось последнее средство.

– Я позову на помощь. Хотя бы этого… геургута Юзванда.

– Не-е-ет! – завопила Озма.

– Ну, хорошо, хорошо, – обреченно пообещал он. – Сейчас найду что– нибудь твердое, буду отскребать.

– У меня в комбинезоне… – прохныкала Озма.

– Где ваш комбинезон?

– Не зна-а-ю!

Озмины одежды были небрежно скомканы и брошены под порогом. Потеряв минут пять на то, чтобы оттереть руки полотенцем (на белом, похрустывающем от чистоты полотне был заботливо вышит дремлющий палевый зверек с прижатыми голыми ушами и нежно-розовым пятачком вместо носа), Кратов в огромной спешке обшарил бесчисленные карманы, где обнаружил: зеркальце в перламутровой оправе; два кристаллика с записями; помятую капсулку с двумя сигаретами «Фата Моргана»; клочок бумаги, на котором латинскими каракулями начертано было: «12–30, Фердинанд» («Рандеву накрылось, Ферди», – не без злорадства подумал Кратов); облепленное мелким мусором розовое драже – судя по всему, транквилизатор «Солнце в тумане»; кусочек нирритийского янтаря с едва различимой веточкой реликтовой водоросли внутри – судя по тому, что знал Кратов, огромная редкость, запрещенная к вывозу с Эльдорадо без специального разрешения тамошнего Магистрата; и, наконец, настоящее керамическое стило с практически неизрасходованным пишущим элементом. Очевидно, именно его как самый подходящий для отскребания зеленой тины предмет и имела в виду Озма. «Ну нет, – подумал Кратов. – Только через мой труп! Этому мы найдем более подобающее применение…»

На цыпочках, чтобы не насторожить Озму – впрочем, та слишком увлечена была своим несчастьем, чтобы прислушиваться к его шагам, – он вернулся в большую комнату и бросился к видеосету.

– Здесь младший геургуг Юзванд, – услышал он знакомый скрежет и увидел уменьшенную до размеров ладони апельсиновую физиономию с привычным напыщенным выражением. Похоже, младший геургут в любое время суток пребывал в постоянной боевой готовности.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал Кратов и вкратце, опуская живописные подробности, описал суть проблемы.

– Дикари, – спокойно констатировал Юзванд. – Этлау-ки, одно слово. Ни малейшего представления о гигиене. То, что ваша самка опрокинула себе на голову, есть средство для массажа, а не для очистки волос. Если вы желаете придать волосам первородный блеск, так и возьмите флакон желтого цвета. Вы что, цветов не различаете?!

– Перестаньте нести чушь, – прервал его издевательства Кратов. – Я не эхайн, и никто не объяснил мне определяющее значение цветов в вашей гигиенической гамме. Лучше вернитесь к исполнению служебного долга. Геобкихф Эограпп говорила, что ваше предназначение на этом свете – разрешать наши затруднения, я не иронизировать над промашками!

– Этлауки, – повторил Юзванд, хотя и с меньшим сарказмом. – Делайте так: возьмите сосуд с дорадхом…

– Какого цвета? – быстро спросил Кратов.

– Причем здесь цвет?! – рявкнул Юзванд. – Дорадхи содержатся в прозрачных сосудах!

– Содержатся? – опешил Кратов.

– Разумеется! И с большой заботой, заметьте! А если их содержать в цветных либо непрозрачных сосудах, они могут захиреть или вовсе погибнуть от недостатка впечатлений.

– Это какое-то растение? – осторожно уточнил Кратов.

– Дорадх, – с наслаждением сказал Юзванд, – это животное.

– Животное, – сказал Кратов. – Прекрасно. Специальное гигиеническое животное для массажа. И где же в этом помещении устроен зверинец?

– Там же, где и прочие гигиенические средства, – передернул плечами тот. – Неужели трудно было заметить?

– Выслушайте меня чрезвычайно внимательно, младший геургут, – теперь пришел черед Кратову напитать свой голос ядом лернейской гидры. – Не то простым небрежением, не то сознательно, однако же вы упустили снабдить своих пленников в ранге высоких гостей предметами первой необходимости, как-то: бумага, дорадх… Чем допустили открытое и злокозненное бесчинство по отношению к воле своего руководства.

«Язык можно свихнуть», – подумал он, окончательно запутавшись и возмущенной паузой прервав замысловатый период на полуслове.

Лицо эхайна между тем приобрело кирпичный оттенок.

– Вы хотите сказать, что там нет сосуда с дорадхом?! – потерянно спросил он.

– Ни даже малейших его признаков!

– Драд-двегорш… – прошептал Юзванд. – Сейчас я прибуду к вам. Через сто двадцать ударов сердца… Видеосет отключился.

– То-то же, – удовлетворенно сказал Кратов. – А то… ишь… разболтались!

Он успел дважды прогуляться от окна до дверей и один раз заглянуть к Озме, дабы убедиться, что ее состояние не усугубилось (та все еще сидела на бортике бассейна, однако уже не хныкала, а что-то грустно и тоненько напевала, обхватив колени уделанными зеленой пакостью руками). Прозвучал мелодичный перезвон, после чего входная дверь сама собой сдвинулась, и в помещение ввалился Юзванд. Его костюм носил следы спешных сборов: пуговица на воротнике была расстегнута, один из аксельбантов перекинут через плечо. Могучая грудь его тяжко вздымалась… В одной руке геургут держал огромный металлический чемодан, перехваченный кованными полосами, а в другой – нечто наподобие птичьей клетки в кисейном чехле.

– Давайте сюда вашего зверя, – сказал Кратов, протягивая руку к чемодану.

– Необходимо убрать чехол, – произнес эхайн, опуская чемодан возле стены и протягивая птичью клетку. – Снять крышку и поставить сосуд в непосредственной близости от заранее подготовленных к массажу участков тела. Остальное дорадх сделает сам.

– Надеюсь, это никому не нанесет вреда, – туманно заметил Кратов.

– Вреда? – изумился Юзванд. – От дорадха?! Вы ничего не понимаете в массаже, этлауки!

– Отчего же, – буркнул Кратов, обеими руками прижимая к груди сосуд. Ему почудилось, что там внутри, негромко клацнули мощные зубы. – И не вздумайте ходить за мной!

– Смотреть на ваши бледные, чахлые, болезненные тела! – возмутился Юзванд.

Он отошел в дальний угол комнаты и сел на пол прямо напротив окна, устремив ничего не выражающее лицо к темному покрывалу небес над мерно вздымающейся тушей океана.

– Где вы пропадали? – безучастно спросила Озма, заслышав шаги. – Я уже отчаялась..

– Надеюсь, все испытания позади, – без большой уверенности сказал Кратов.

Следуя инструкциям Юзванда, он опустил сосуд рядом с Озмой (стекло звякнуло о камень, «Что вы задумали?» – встрепенулась Озма и попыталась отстраниться), сдернул чехол и отвернул крышку. В ребристой емкости из идеально прозрачного стекла произошло шевеление. Затем над горловиной поднялась круглая пушистая головенка с прижатыми голыми ушами и плоской мордой, посреди которой красовался розовый пятачок носа (Кратов бросил взгляд на скомканное полотенце, сравнивая перед ним явно была натура для вышивки). Открылись два печальных, со слезой, черных глаза… Скрежеща коготками по стеклу, дорадх выпростался целиком. Все его длинное, как у выдры, тело было покрыто палевой, с темными полосами по бокам, шерстью, что росла от холки к голове и от живота к загривку, то есть в сравнении с земными тварями в точности наоборот. Длинная мускулистая лапка уперлась Озме в плечо.

– Зачем вы меня трогаете? – упавшим голосом осведомилась женщина. – Разве так уж необходимо трогать, чтобы просто отскребать?..

– Сидите смирно, – сказал Кратов. – И молчите. Это не я вас трогаю.

– А-а, понятно, – кивнула зеленым колтуном Озма и тяжко вздохнула.

Дорадх открыл несоразмерно большую розовую пасть, обнажив могучие клыки (Кратов напрягся). Выкатился длинный и широкий, как детская лопатка, нежно-розовый язык и, примерившись, с аппетитом слизнул липкую дрянь.

– Ой, – безмятежно сказала Озма.

– Больно?!

– Наоборот, белле… приятно, невыразимо приятно. Это – вы?

– Нет, – хмыкнул Кратов. – Где я возьму такой язык? Это дорадх.

– Дорадх… ясно, – сказала Озма. – Пусть дорадх продолжает.

Дорадх продолжал.

Стоя на задних лапах, а передние для верности устроив женщине на плечах, он с чавканьем и урчанием вылизывал ей шею и волосы. После его языка на испоганенном теле Озмы оставались дорожки чистой, мраморно-белой кожи.

– Это невыносимо, – сказала Озма низким голосом. – Я сейчас умру… Это как нескончаемый оргазм…

Дорадх с размаху впечатал язык ей между ягодиц и единым движением провел по ложбинке вдоль позвоночника снизу доверху. Озма выгнулась, словно кошка, и испустила глубокий стон. Видеть и слышать такое было выше человеческих сил.

– Наверное, я уже не нужен, – сипло выговорил Кратов. – Я лучше уйду…

– Только не слишком далеко, – промурлыкала Озма.