Текст книги "Галактический Консул (сборник)"

Автор книги: Евгений Филенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 95 страниц)

– «Серое затмение» – это такой редкий психопатологический синдром, связанный с длительным пребыванием в экзометрии, – объяснил Спирин, слегка оживившись. – Катастрофическое снижение психического тонуса, подавленное состояние, разнообразные фобии, навязчивые идеи, галлюцинации… В общем, тридцать три удовольствия. Обычно после возвращения в субсвет и реабилитации под ярким солнышком на берегу теплого моря синдром быстро и бесследно исчезает.

– За исключением того, – добавил Кратов, – что переболевший «серым затмением» навеки обречен на подсознательный страх перед экзометральными переходами.

– Ты хочешь сказать, что на борту «гиппогрифа» я пережила нечто подобное? – спросила Рашида.

– Не «нечто подобное», – Кратов поднял указательный палец, – а в точности это самое. Но ты излечилась. И пускай в экзометрию тебя отнюдь не тянет, но в остальном ты – в хорошей форме.

– Негодяй! – любовно сказала Рашида.

– Что же касается Стаса, то его «серое затмение» перешло в тяжелую, хроническую форму. Доктор Дананджайя назвал ее «черным занавесом».

– О! – Торрент от удовольствия подпрыгнул в своем кресле. – О-бо-жа-ю!

– И это прямое следствие пребывания в открытой экзометрии. Кроме того, – Кратов многозначительно посмотрел на Спирина, – набор и без того несладких синдромов у Стаса отягощен громадной информационной перегрузкой мозга.

– А причем здесь… Ага! – Теперь настала очередь, встрепенуться Спирину. – Вы полагаете, что Ертаулову выпала участь погибшего суперкарго с «Азмасфоха»?

– Разница в том, что Стас выжил.

– Тогда давайте договорим об ЭМ-зверях то, что не закончили в Тауматеке, – воодушевился Спирин. – Как следует из продемонстрированной записи, Ертаулов пребывает в убеждении, что он видел ЭМ-зверя в натуральную величину и в естественной, так сказать, среде обитания.

– И, судя по его словам, никакие это не звери.

– Но ведь тогда мы имеем уникальную возможность получить их изображение! Нужно провести глубокую ментографию его мозга…

– Если Стас согласится, – заметила Рашида.

– Отчего бы ему не согласиться? – пожал плечами Спирин. – Это не болезненно и абсолютно безопасно. Вы бы не согласились? Лично я бы с милой душой…

– Горячо, Мануэль Габриэлевич, – сказал Кратов. – Мозг Стаса и вправду нуждается в доброй ментографии. Да только впечатанный в зрительную память Стаса образ ЭМ-зверя меня интересует – не скажу, что мало, – но в самую последнюю очередь.

– Кто «Мануэль Габриэлевич», – проворчал в сторону Торрент, – а кто и «дерьмо собачье»…

– Обидели маленького, – безжалостно сказала Рашида.

– Что же, позвольте полюбопытствовать, для вас обладает высшим приоритетом? – осведомился Спирин.

– Начну с того, что доктор Дананджайя полагает все, что поведал Стас, лишь болезненными видениями, – сказал Кратов. – Следствием прямого и малоизученного воздействия экзометрии на человеческие мозг и органы чувств. Пасся ли вокруг «гиппогрифа» реальный ЭМ-зверь или только привиделся Стасу – мы не ведаем. В конце концов, рассудок Стаса мог лишь облечь плотью картинку, что показал всем нам бортовой когитр. Кстати, перед самым выходом в экзометрию. А ведаем мы лишь то, что корабль был поврежден. Не то случайно, не то умышленно…

– Мастер полагал, что умышленно, – сказала Рашида. – Помню я немного, но его слова: «Что этой гадине от нас надо? За кем она охотится?..» не забуду никогда.

– Еще мы знаем, что ЭМ-зверь атакует крайне редко, – продолжал Кратов. – И очень избирательно. Два случая за две с половиной тысячи лет. Большие объекты. Мелкота вроде «корморанов», по-видимому, его не привлекает. Сделаю смелое предположение, что он их попросту не видит. Тварь это здоровенная, неспешная и, по нашим понятиям, подслеповатая. Для того, чтобы привлечь его небезразличное внимание, нужно оставить за собой гигантский трек экзометрального возмущения, и уж тогда он вас выследит со всевозможным тщанием. «Азмасфох» был большим кораблем, не так ли?

– По тем временам – очень большим, – горделиво доложил Спирин. – Не стану утверждать, что самым большим – нкианхская «Дикая Птица» уже встала на вечный прикол, но их же «Царь Царей» или гелвоаллугский «Взнузданный Демон» еще летали довольно активно. Но это были последние из динозавров. Целесообразность создания гигантских кораблей для ЭМ-переходов всегда вызывала сомнения. В субсвете – да, конечно, отчего бы не поплавать на круизном суперлайнере внутри какого-нибудь не слишком загаженного кометного пояса или не попутешествовать по плотному и спектрально– многообразному шаровому скоплению? А в экзометрии… Сутки туда, сутки обратно. Кому придет в голову строить двадцатиэтажный автобус?

– Только тахамаукам, – хмыкнул Кратов.

– Пожалуй… Лишь у тахамауков оставались еще танкеры того же класса, а следовательно, и габаритов, что и «Азмасфох». Эти старые черти любят комфорт и ввозили на свои новые планеты весь набор удобств из метрополии… Ну, сейчас-то их колонии встали на ноги, метрополия занята своими делами, и корабли-гиганты там больше не строятся.

– Но наш «гиппогриф» был не очень большим, – удивилась Рашида.

– Верно, – сказал Кратов. – И трек от него был ерундовый, плюнуть и забыть. Если не допустить, что в тот момент он все же оказался самым большим искусственным объектом в экзометрии. Как любят говорить англосаксы, оказался в нужном месте в нужное время.

– Кажется, я понимаю, к чему вы клоните, – медленно сказал Спирин.

– А вот я так ни черта… – пробурчал Торрент.

– От вас и не требуется, – утешил его Кратов. – Коли вы у нас профессиональный отгадчик кроссвордов, да еще психолог…

– Социопсихолог, – мрачно поправил тот.

– …так не затруднит ли вас напрячь воображение и выделить в словах Ертаулова ключевые моменты, когда он говорит о том, что видел?

– Это мелкое и недостойное моей квалификации занятие, – высокомерно сказал Торрент. – Он повторял одни и те же фразы, как заводная игрушка. Например…

– Не торопитесь, – предостерег его Кратов. – Соберитесь с мыслями. Прокрутите запись еще разок.

Торрент запихнул кулаки в карманы своих клоунских панталон и, ссутулившись, убрел на веранду.

– Либо ЭМ-звери проявляют сезонную активность, – сказал Спирин, задумчиво глядя ему вслед. – Либо этот временной интервал что-то означает…

– Но так или иначе, раз в восемьсот семьдесят пять земных лет кто-то атакует в экзометрии самые большие корабли, – подытожил Кратов.

– Почему же нет никаких сведений о более ранних инцидентах?!

– А потому, Мануэль Габриэлевич, – раздельно проговорил Кратов, – что корабли, бывает, и не возвращаются из экзометрии в субсвет.

Спирин невнятно выругался и рывком вскрыл свой портативный видеал.

– Что вы намерены сделать? – осторожно спросил Кратов.

– Вломиться в статистический раздел Экспонаториума, – сердито ответил Спирин. – И пускай меня лишат кредита на пять лет вперед. Уж если там нет, то нигде нет… Смотрим год 575 от рождества Христова, статистику инцидентов.

Кратов, приподнявшись в кресле, заглянул ему через плечо.

– Блеск! – сказал он.

– Не вижу ничего блестящего, – пробурчал Спирин. – Отложим по шкапе времени еще один отрезок. Трехсотый год до нашей эры. Статистика, надо думать, весьма поверхностная…

– Еще бы, – поддакнул Кратов. – Не все считали необходимым афишировать свои потери.

Спирин, горестно скривившись, дернул плечом.

– Отложим еще отрезок, – сказал он упрямо.

– Мануэль Габриэлевич, – промолвил Кратов. – Вам ни о чем не говорит эта дата – 1175 год до пашей эры?

– Говорит, – ответил тот. – Еще и как говорит… Первые опыты по зондированию экзометрии. Полтыщи лет до первого ЭМ-перелета. Нкианхский крейсер «Пернатый хищник», трехфлаговый адмирал Юлли Юлтусф, и все такое…

– Я терпелива, – угрожающе сказала Рашида. – Один бог знает, как я терпелива!

– Видишь ли, Рашуля, – сказал Кратов. – Нам точно известно, что ЭМ– звери начали нападать сразу после начала прорыва Галактического Братства в экзометрию. И делали это с удивительной, совершенно осмысленной периодичностью. Наверное, мы сможем вычислить эту периодичность с точностью до одного дня… И всякий раз они выбирали самый большой объект.

– В 300 году до нашей эры бесследно исчез большой военный транспорт с Гелвоаллуга, – с траурной торжественностью в голосе произнес Спирин. – В 575 году нашей эры – ренфаннский танкер «Энергия». Одни из самых больших кораблей своих эпох. И наверняка самые большие, что оказывались в экзометрии в критический момент. «Азмасфох» был первым, что уцелел и вернулся.

– А мы – вторыми… – сказал Кратов.

В тишине, что тянулась целую вечность и никак не могла прерваться, избавительно хлопнула дверь веранды, заставив всех вздрогнуть и обернуться.

– Но вам, доктор Кратов, придется расплатиться, – с порога объявил Торрент.

– С одним условием.

– Это вымогательство!

– Если вы расскажете, как отыскали Ертаулова. Торрент болезненно ощерился, но лицо Кратова было непроницаемым.

– Ничего из ряда вон выходящего, – пошел на попятную Торрент. – Обычный закон сохранения вещества и энергии. Или его еще называют «закон сохранения маршрута»… – Кратов недоумевающе вскинул брови. Ему вдруг вспомнилась планета Эльдорадо, и милитарист-маэстро Эрик Носов с его военно-полевой терминологией. – Если тело материально и занимает в пространстве некоторый объем, то всегда существует возможность проследить, откуда оно пропадет и где возникнет. Тем более, что количество способов перемещения, исключая сверхъестественные, довольно ограничено…

– Может, хватит умничать? – кротко спросила Рашида.

– …а ваш друг не имел привычки скрывать свое имя, – невозмутимо продолжал Торрент. – Смешно, что вы не смогли отыскать его сами… Я вошел в базу данных глобальной транспортной сети и спустя какое-то время получил координаты последнего места пребывания вашего друга. Он сел в гравитр в Куала-Тренгану и покинул его на острове Бунгу-ран-Бесар. Там ему не понравилось, и он переместился в Тхойбинь, где попытался обернуться безымянной тенью. Однако гравитр с живым пассажиром известной уже массы вскорости перелетел на один из близлежащих детских островов, который не очень добрые языки называют не иначе как «Остров доктора Моро». Там гравитр с означенной массой расстался…

– Хорошо, – сказал Кратов. – Благоволите получить и по моим векселям. Планеты по имени Нимфодора действительно не существует уже лет десять. То есть, в лоциях, имевших хождение в пору вашего зеленого детства, она еще упомянута. Но в результате одного из астроинженерных экспериментов Галактического Братства была полностью разрушена и обратилась в облако каменных обломков и пыли, стремительно втягиваемое центростремительными силами в недра голубой звезды Аль Наир.

– Принято. – С наслаждением произнес Торрент.

– Вексель следующий: в ходе своей третьей миссии на Уэркаф я пытался вступить в прямой контакт с мерцальщиками. Результат разочаровывающий, отчего эта миссия и не афишировалась. Мы остаемся совершенно чуждыми и непонятными друг другу. Нужна длинная цепь посредников. Сейчас ведется подготовка ксенологов-плазмоидов из системы Конская Голова. Это кропотливая работа, требующая решения массы побочных проблем, как-то: размещение группы плазмоидов на планете с обычной, а следовательно – смертоносной для них гравитацией, согласование тезауруса и системы понятий между остальными посредниками…

– Вот-вот, – покивал Торрент. – И Ертаулов вам о том же твердит: чуждые, непонятные… Итак, ключевые моменты. Они же – горячие точки.

Точка первая, субъективная. «Это было необъяснимо и страшно». Вряд ли это вас заинтересует, поскольку указывает на естественный психологический дискомфорт субъекта, помещенного в неизвестную, потенциально враждебную, не поддающуюся осмыслению и восприятию органами чувств среду.

Точка вторая, оценочная. «Мы разные, мы настолько разные, как это только возможно… мы не можем сесть и обо всем договориться». Это для вас более привлекательно, ибо свидетельствует не только о предполагаемых и, возможно, непреодолимых сложностях во взаимоотношениях с оцениваемым объектом, но также и о неком оставшемся за кадром источнике противоречий.

Я не стану провидцем, если добавлю, что упомянутый источник недвусмысленно указан третьей точкой, резюмирующей: «То, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрню, было чудовищной, дикой ошибкой»… Я понятно говорю?

– Понятно. – сказал Кратов. – Спасибо, доктор Торрент.

– Чтоб я пропал! – воскликнул тог. – Ушам не верю! Меня впервые назвали «доктором», а за окном – ни снега, ни града, ни урагана паршивого…

– Дождался, маленький, – усмехнулась Рашида.

– И что же вам понятно, коллега? – полюбопытствовал Спирин.

– А то, что нападения эти не случайны. Что ЭМ-звери – никакие не звери.

– Кто же? – испытующе спросил Спирин.

– Не знаю. Они действуют по своим правилам. Пытаются обращаться с нами, как умеют. Возможно, они просто хотят привлечь наше внимание. Но мы– то интерпретируем все происходящее иначе. Мы видим, что на наши корабли кто-то регулярно нападает. Нас хотят запугать. С нами не желают договариваться. И нас очень хотят выставить из экзометрии.

– Почему? – налегал Спирин.

– Потому что для нас это – способ передвижения, а для них – родной дом. И они не хотят, чтобы незваные гости следили в чистых комнатах грязной обувью. Так что нет Хаосу дела до нашей Галактики, и вообще никакой это не Хаос…

– Хаос, – нахмурилась Рашида. – Изначальное зияние, породившее Землю, Преисподнюю, Мрак, и Любовь… Что ты имел в виду?

– Пустяки, условное обозначение…

– Но ты рассуждаешь так, будто в болезненном бреде, что тебе наговорил Стас, есть какой-то смысл! Будто кто-то пытался использовать его как… как скорохода с письмом!..

– Хорош скороход! – хмыкнул Кратов. – Двадцать лет добирался, и все лесом да болотом… Рашуля, мы здесь уже битый час фантазируем и сочиняем, исходя из дерзкого допущения, будто кто-то нам что-то стремится сообщить!

– И в меру своей наивности пытаемся это сообщение прочесть, – присовокупил Спирин.

– Вот для чего я и надеюсь на ментограмму ертауловского мозга, – сказал Кратов. – Не портретами ЭМ-зверинца он перегружен, а этим самым письмом. И тот бред, что он выдает все эти годы, лишь отдельные фразы, вразнобой выхваченные из текста.

– Возможно, возможно, – сказал Спирин. – Это очень объясняет все, что произошло с тахамауками с «Азмасфоха».

– Стаса они сделали почтальоном, – горько промолвил Кратов. – Против его воли. Сумку через плечо, ногу на гравискейт, и – айда… Но тогда при чем здесь я? Зачем они меня-то сделали «меченым атомом»?!

– Вы все при чем, – сказал Спирин. – Это было не простое письмо. Это было «длинное сообщение». И вы, все четверо, его приняли.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Блудные братья IV

1

Ступать по ребристым плитам проспекта Буканеров и не ощущать мерзопакостного хлюпанья, не испытывать отвратительной сырости в обуви и в одежде – было ощущением невыразимо приятным. Этим вечером дождь в погодном расписании не значился. По высокому тропическому небу, подсвеченные закатом и рано взошедшей Цыганкой, бродили случайные облачка-пелеринки. Над горизонтом метались плотные столбы пульсирующего света – не то местный природный феномен, сродни земному «зеленому лучу», не то отблески какого-то чрезвычайно отдаленного веселья посреди океана. В прохладном воздухе разлито было обычное вечернее безумие.

– Удивительно, – сказал Кратов – Сколько времени мы с тобой знакомы?

– Не поверю в твою забывчивость, – Идменк приподняла тонкую дужку брови, слегка нарушив ее идеальное начертание – Это какой-то намек?

– Вовсе нет. На что бы я вдруг стал тебе намекать? Если мне что-то от тебя понадобится, я назову это своим именем…

– Дождливая ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ессуана. Почти сорок дней тому назад.

– Так вот: я не припоминаю, чтобы когда-то бродил здесь с тобой средь бела дня. Скажу больше: я и без тебя ни разу этого не делал. А что, на Эльдорадо бывает белый день?

– Бывает, – ответила Идменк. – Но он неинтересен. Он – лишь скука перед наступлением тьмы, когда все и начинается. В этом городе живут «совы».

– А есть другие города, где живут «жаворонки»?

– Конечно. Например, пляжи Южной Нирритии. Там не бывает дождей. Солнце заходит на четыре часа. Море всегда спокойно и ласково. Но если ты хочешь сломать себе шею, отправляйся в бухту Ифритов. Там гуляют десятиметровые волны.

– Хочу в бухту Ифритов. А не могли бы мы отправиться туда прямо сейчас?

– Ты же понимаешь, что это невозможно. Кратов натянуто засмеялся.

– Понимаю, – сказал он. – Ты удрала от мужа. А я – от важных обязанностей. Благо у нас вот уже скоро месяц, как ничего не происходит. А у вас?

– У нас ничего не происходит никогда.

– Тебя даже не колотят?

– Я не даю повода. Кратов страшно засопел.

– Сейчас мы дадим повод, – сказал он невнятно и, согнувшись почти пополам, нашел под черным капюшоном и черной же полумаской упругие прохладные губы…

«Это меня бы нужно колотить, – подумал он блаженно. – Как шаманский бубен. Чтобы хоть немного привести в чувство! Тем более, что лично я ни в какое чувство приходить вовсе не желаю. Кроме того, разумеется, единственного чувства, что живет во мне прямо сейчас. Раньше-то меня хотя бы на ринге как-то колошматили. А после того, как я стал „журавлиным наездником“ первой ступени, впредь не положено мне вступать в единоборства с непосвященными, так что, братцы, некому больше на этой планете мне вправить мозги на место…»

Идменк вдруг хихикнула.

– Наверное, нас принимают за маленькую дочь с очень большим отцом, – сказала она немного задохнувшимся голосом. – Видишь, оборачиваются.

– Не вижу. Плевать мне на них, пусть думают что хотят. Я тысячу лет не гулял по вечернему городу с женщиной. – Кратов помолчал, вспоминая. – И бог весть сколько ни с кем не целовался.

– Ни одна кошка не знает, на что только ты тратишь время.

– У вас на Яльифре кошки – тоже священные животные? – удивился Кратов.

– У нас нет кошек. В домах мы держим зверьков, которые называются кнекулф. Они покрыты разноцветными перышками, обожают, когда им щекочут живот, и умеют предсказывать подземные толчки. Для нас, живущих в толще гор, это очень важно. Мои слова – всего лишь заимствованная идиома. С кошками я познакомилась на Эльдорадо. Это было приятное знакомство.

– А были и неприятные?

Сиреневые глаза под полумаской иронически блеснули.

– Не надейся, что ты у меня первый…

– Твоя откровенность порой ставит меня в тупик.

– Земные женщины скрытны?

– Хха! – воскликнул Кратов, неуклюже пытаясь подражать эхайнской интонации. – Земная женщина – очень особенный зверек. Куда там кнекулфам и кошкам… «Сосуд греха», как с затаенным восхищением называли их древние. Целомудренная скрытность в них соседствует с невероятным, обескураживающим бесстыдством. И неизвестно, что нам, мужчинам, больше по сердцу.

– Не надейся, что женщины-юфманги иные. Кратов вздохнул.

– Все женщины, во всех мирах, во всей Галактике, будь они покрыты чешуей или перьями… будь они о шести руках и десяти глазах нежнейшего фиалкового оттенка… все они одинаковы.

– О! – с притворным восхищением воскликнула Ид-менк. – Твой опыт не сравнить с моим…

Кратов почувствовал, что его сердце сейчас взорвется в груди, как дождавшаяся своего часа бомба. Тысячу лет он не гулял с женщиной по вечернему городу… равно как и по дневному, и по утреннему. Тысячу лет он не умирал от накатывавшей волны нежности – такой же громадной и всесокрушающей, как и в никогда не виданной бухте Ифритов. Тысячу лет его душа не разрывалась пополам от счастья сиюминутного обладания и боли неизбежной утраты. «Господи, – подумал он, сжимая зубы, чтобы не застонать в голос. – Я не хочу терять эту женщину. Я не верю, что ты есть, и я знаю, что тебя нет. Но если я и здесь кругом не прав… не отнимай ее у меня, оставь ее мне насовсем!..»

– Что ты? – спросила Идменк, прижимая его ослабевшую руку к своей вечно холодной щеке.

– Мы… – Ему понадобилось усилие, чтобы совладать с перехваченным горлом. – Мы можем что-то сделать… чтобы не расстаться?

– Я думаю над этим, – сказала она спокойно. – А ты?

«Снежная Королева… Нежная Королева…»

Не ответив, Кратов легко поднял ее на руки, – и впрямь, как ребенка. Прижал к себе – Идменк тихонько ойкнула и притихла. Какое-то время он молча пес ее, прислушиваясь к частому биению двух сердец, к ее дыханию возле своего уха. Рука ее, не по-человечески прохладная и все же живая, обнимала его за шею. «Нежная Королева…» – повторял он мысленно.

– Ты понесешь меня через весь город? – шепотом спросила Идменк.

– Нет, – сказал Кратов. – Только до «Бель Эпок». Или до «Хилтон– Стар». Это уж тебе решать, докуда мне тебя сегодня нести.

– Ты устанешь… – Ее хрустальный голосок наполнился едва сдерживаемым смехом. – И будешь бесполезен.

– Ты даже не знаешь, какой я сильный.

– Знаю. Ты ужасно сильный. Ты ирурэг, зеленокожее руконогое чудовище из наших мифов. Как ты избил бедного Африканского Носорога! Наверное, тебе следовало бы навестить его в клинике…

– Мы оба можем навестить его, – усмехнулся Кратов. – Обычно он пьет пиво под тираннозавром, у виава… Зайдем?

– Нет, – с неожиданным гневом сказала Идменк. – И опусти меня на землю. Немедленно!

– Прости, я забыл, – пробормотал Кратов в смущении.

– Ты не забыл!

– Я глупо пошутил.

– Не просто глупо! – Идменк попыталась высвободиться. – А злобно и жестоко!

– Разве я злой и жестокий? – кротко спросил Кратов. – Я только кажусь таким. На самом деле я только большой, сильный и глупый. Как нрурэг.

– Нрурэги и глупые, и злые! Они уносят маленьких детей и едят их!

– Я не стану тебя есть. Я стану тебя любить…

– Нрурэги тоже глумятся над девушками!

За препирательствами они миновали сначала огромный и довольно уродливый в сопоставлении с оригиналом объемный портрет Озмы («Последние концерты в Тритое! Следующая остановка – Тайкун! Спешите, спешите, спешите!»), а затем сине-крапчатого призрачного тираннозавра, настойчиво зазывавшего посетителей в виавскую забегаловку. Брыкание Идменк сразу же ослабло, сведясь к оскорбительному шепоту на ухо и ощутимым щипкам куда попало. По мере удаления от одного резвящегося фантома к другому – драконьей башке над китайским рестораном, обидность оскорблений падала и вскоре вовсе сошла на нет. Идменк прекратила щипаться и начала капризничать. Она потребовала сладкого – и Кратов послушно поднес ее к светящемуся окошку возле входа в ресторанный подвальчик, где несколько растерянная пожилая китаянка, с навечно примороженной к лицу улыбкой, подала им блюдо в форме листа лотоса с шариками в лепестках магнолии. Идменк потребовала, чтобы он поставил ее на ноги, – Кратов, не переставая ворчать, что он сильный и ни капельки не устал, подчинился. В поле зрения сиреневых глаз угодил Дремлющий над своим столиком проскопист Вижу Насквозь и они безотлагательно устремились туда. При виде клиента бритоголовый джинн-фантом вскинулся и со знанием дела исполнил танец живота (при этом на пузе возникали приветственные лозунги на всех официально признаваемых на Эльдорадо языках).

– Вы знаете, куда стремитесь? – печально осведомился Вижу Насквозь, очень похожий на сильно уменьшенную и порядком изношенную копию джинна.

– Знаем, – сказал Кратов. – Мы стремимся облегчить свой кошелек и отягчить ваш.

– Это само собой разумеется, – покивал проскопист. – Но так ли вы хотите знать свое будущее? Едва только сюда, – он ткнул коротким волосатым пальцемв золотое блюдо перед собой, – лягут ваши монеты, обратного пути не будет. Не лучше ли жить в томительном неведении? Что за радость знать ответы на незаданные вопросы? В чем смысл поприща, которое приведет в никуда?

– Я согласен, – промолвил Кратов. – Никакого смысла в том нет. Вы правы, нам не следовало вас отвлекать своим праздным любопытством.

Идменк больно ущипнула его за локоть.

– И в то же время, – продолжал Вижу Насквозь, – будущее не существует, пока оно не наступит. Мы рисуем его кистью намерений, но строим из кирпичей поступков. Предупрежденный – защищен…

– И с этим я тоже согласен, – сказал Кратов, бросая на блюдо две монеты пятиэнектового достоинства (с таким дикарским овеществлением эквивалента своих трудов он впервые столкнулся именно здесь).

Вижу Насквозь смежил веки и опустил голову. В его руке невесть как очутился матово-черный шар, по которому бегали серебристые искорки. Идменк стиснула кратовскую ладонь и, кажется, даже перестала дышать. Джинн унял свои телодвижения и, раззявив клыкастую пасть, навис над столиком… Проскопист развел руки – шар чудесным образом повис между ними, трепеща и выпуская языки золотистого пламени. Изнутри него стремительно выплывали разноцветные символы неведомого алфавита. Кратов открыл рот, чтобы спросить, какой в них резон, если Вижу Насквозь даже на них не смотрит, но Идменк чувствительно толкнула его в бок.

Проскопист открыл глаза. Шар мягко упал в подставленную ладонь.

– И все же… – начал Кратов.

– Эта игрушка ни при чем, – сказал Вижу Насквозь. – Она для того лишь, чтобы отвлекать внимание клиента и не мешать мне сосредоточиться. Это я вижу насквозь, а не каменная безделушка.

– И что же вы увидели? – с насмешливым интересом спросил Кратов.

– Вы вечный странник, – вздохнул проскопист. – Вы забыли, где ваш дом. Никто и нигде вас не ждет. У вас нет друзей, нет женщины, нет детей. Перекати-поле… вырванный с корнем сорняк… И то, что вы уже три месяца дважды в день проходите по Буканерам мимо меня, ничего не значит. Скоро ветер судьбы сорвет вас и унесет прочь.

– Скоро? – усомнился Кратов. – Когда же?

– Возможно, даже сегодня.

– Не думаю, – Кратов принужденно засмеялся. – У меня иные виды на этот вечер.

– Много лет вы будете скитаться по звездам и мирам, – вещал Вижу Насквозь. – И когда вам покажется, что таков ваш извечный жребий, все закончится. Все закончится мгновенно и внезапно. Вы даже не сразу поймете, что все закончилось… Это будет как стена, как тупик. И вселенная застынет в потрясенном молчании вместе с вами.

– Я не ожидал такого масштабного прогноза, – признался Кратов. – Я рассчитывал на самое ближнее будущее.

– Такие прогнозы не имеют смысла. Три минуты назад я мог бы точно предсказать вам, что вы будете стоять у этого столика и слушать мои слова.

– Это и я мог бы!

– В том-то и суть…

– Теперь обо мне, – нетерпеливо вмешалась Идменк.

Вижу Насквозь скользнул непроницаемым взглядом по ее лицу, укрытому полумаской, по хрупкой фигурке, окутанной черным плащом… Затем, поджав губы, нашарил в блюде одну монетку и не глядя кинул Кратову – тот рефлекторным движением поймал ее на лету в щепоть.

– Чго это значит? – сердито спросил Кратов, перекатывая монетку между пальцев.

– Время закончилось, – сказал проскопист.

– Какое время?!

Помедлив, Вижу Насквозь ответил:

– Положим, мое время, – и стал убирать столик.

Кратов пожал плечами и, обернувшись к Идменк, хотел было сказать нечто язвительное по поводу местных шарлатанов и мазуриков. И вдруг ощутил, что ее рука, и без того холодная, сделалась совершенно ледяной и дрожит мелкой дрожью.

– Что ты? – спросил он. – Тебе холодно?

– Мне страшно, – шепнула Идменк. – Уйдем отсюда. Ко мне. Нет, к тебе…

… Лишь к полуночи ему удалось немного отогреть ее, окоченевшую и напуганную, и разогнать неясные страхи. А когда она, оттаяв и ослабев, уснула у него на плече, последовал экстренный, совсем не к месту и совсем некстати, вызов по браслету.

– Костя, – сказал Носов (такое обращение в его устах звучало неожиданно и потому особенно пугающе). – Беда пришла. Костя. Мы упустили их из наблюдения… Они похитили Озму.

– Я сейчас буду у вас, – сказал Кратов.

Он осторожно убрал руку – Идменк не проснулась, только скорчила легкую гримаску неудовольствия. «Зачем я им нужен? Чем я помогу им… этим спесивым профессионалам? Сейчас Носов скажет, что ситуация находится под контролем, эхайны взяты во флажки, как волки, и с минуты на минуту их внезапно и нечувствительно обездвижат. Без ущерба для них самих, а самое важное – для Озмы. И я верну руку туда, где ей самое место…»

– Нет не ко мне, – быстро проговорил Носов. – К Конраду.

Кратов спрыгнул из кабины гравитра па мостовую, и тотчас же от стены отделилась черная, плоская, как из бумаги вырезанная тень. «Эрик!» – окликнул он. Но это был не Эрик, потому что тень проплыла несколько шагов сама по себе и снова слилась со стеной…

– Я здесь, – негромко сказали у него за спиной.

Носов стоял возле гравитра, с непокрытой головой, жалкий и нахохленный, похожий на выброшенную с теплого насеста в ночь домашнюю курицу.

– А это кто? – глупо спросил Кратов, отчетливо сознавая всю неуместность вопроса.

– А… – Носов неопределенно махнул рукой.

– Вы их засекли?

– Нет, – злобно сказал Носов. – Они оказались по меньшей мере не глупее нас… Нужно было следить не за ними, а за Озмой. Нужно было ее всю, с головы до ног, увешать маяками. Нужно было…

– …не считать их умными идиотами, – прервал его Кратов. – Что вы намерены делать с Конрадом?

– Отрезать ему яйца, – огрызнулся Носов. – Не все сразу, а по одному, да не просто отрезать, а нашинковать! Коли он с Лихлэбром на связи, то наверняка знает, где у них посадочная площадка.

– Если они намерены без промедления улететь…

– А что им еще тут делать?! Вящего ущерба нанести они уже не в состоянии. Ну разве что взорвать Магистрат – хотя половина Тритон скажет им за это искреннее «спасибо»…

– Погодите, Эрик… У Озмы есть личный браслет?

– Конечно, есть, и мы с этим работаем. – Носов помолчал, тоскливо глядя на светящиеся окна офиса Конрада. – Пока без большого успеха.

– Я не слишком-то верю в то, что эхайны посвящали Конрада в самые тонкости операции, – сказал Кратов. – К чему им это?

– Я тоже не верю. Но, как вы сами же говорили, нужно сделать честную попытку. У нас пока больше не за что зацепиться.

– Хорошо, – сказал Кратов. – Раз уж вы меня выдернули из дома… Дайте мне десять минут.

– Опять?! – застонал Носов. – Вовсе я не за этим вас выдернул!

– Так зачем же?

– Из-за вашего статуса в комиссии! Не Блукхоопа же мне тащить сюда, в его подстаканнике! Не Грозоездника, который ни черта не смыслит в делах человеческих! Не старика Агбайаби!..

– А где Бруно?

– Сидит в Магистрате, где ж ему быть. Координирует поиски…

– Противно все это, – сморщился Кратов. – Я даже не очень представляю, что ему сказать.

– Вы снова все испортите! – зашипел Носов.

– Вряд ли дела пойдут хуже, чем есть.

– Это верно… Вот что: ничего вы ему не говорите. Он сам поведет разговор. Вы же знаете Конрада, он любитель поговорить…

– Я-то знаю, – сумрачно сказал Кратов. – Я только не знал, что и вы это знаете.

– Запомните: десять минут, и ни секундой больше! – шепотом рявкнул Носов и легонько пихнул его к массивной двери из тускло-золотистого металла, усеянной мелкой дождевой пылью.