Текст книги "Круги на воде (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

– Встань, Артавазда.

Старик не шелохнулся.

– Поднимись! – повысил голос царь царей.

Артавазда встал, однако всё равно не поднимал глаз на царя царей, согнувшись в поклоне.

– Твой повелитель был занят приготовлением к войне, – холодно сказал Дарайавауш, – и потому ему не достало времени уделить тебе внимание. О чём же ты просишь в столь неподобающей форме?

– Государь, некоторое время назад мне стало известно об измене. Я был лишён возможности увидеться с тобой и коварный план врага претворился в жизнь. Желающий зла тебе, о великий, рассказал Антигону о том, что ты повелел моему зятю Мемнону оставить Ионию. Именно поэтому Одноглазый устроил нападение на Тарс. Он понял, что со спины ему больше ничто не угрожает!

– Почему ты не сообщил об этом хазарапатише? – грозно спросил царь царей.

– Ещё в Вавилоне я ежедневно являлся к нему, добиваясь приёма, но хазарапатиша не удостоил меня этой честью. Всякий раз писцы отмечали мой визит, но и только.

Дарайавауш посмотрел на Набарзана.

– Это ложь, – помотал головой тот.

– Мои слова легко проверить, – сказал Артавазда, – если почтенный Набарзан развернёт свитки с перечнем посетителей.

Лицо Набарзана стало ещё темнее.

«Так ты, значит, ко мне на приём рвался, а не к хшаятийе?! А я тобой пренебрёг? Змея! Интересно, чью же измену ты раскрыл?»

Царь царей некоторое время молчал, потом объявил:

– Я разберусь с этим делом позже. Сейчас не время и не место. Яваны уже захватили Тарс, твои слова, почтенный Артавазда, прозвучали слишком поздно.

– Позволь сказать ещё слово, великий государь, – ещё ниже согнулся старик.

– Говори.

– Я получил голубиной почтой письмо от моего сына. Фарнабаз пишет, что Мемнон присмерти и в любом случае не может выполнить твой приказ, великий государь. Однако мой сын увидел способ, как можно извлечь выгоду из гнусного предательства.

– Какой способ? – удивился царь царей.

– У яванов не так уж много сил. Для нападения на Тарс они посадили на корабли всех своих воинов в Милете и Эфесе. Всех воинов, – повторил старик, – теперь эти города беззащитны. Фарнабаз мог бы взять их с теми силами, какие у него есть, но он не имеет на то полномочий. Старший пока Мемнон, а он лежит в постели и может испустить дух в любой момент. Фарнабаз знает, что приближается Тимонд, сын Ментора, которому поручено принять командование. Мой сын пишет, что Ватафрадата намерен подчиниться Тимонду и не желает штурмовать Милет.

– Ты просишь отозвать Тимонда?

– И передать Фарнабазу титул карана, – бросил Набарзан.

Дарайавауш посмотрел на него, потом снова на Артавазды.

– Выступление Фарнабаза будет полезным, – сказал Сиявака.

– Что там навоюет Фарнабаз со своей горсткой наёмников? – подал голос Бесс, державший нос по ветру и почуявший, что титул карана уплывает из его рук, – достоин ли он, мальчишка, такой должности.

– Не лучше ли её отдать Ватафрадате? – добавил Равамитра, в кои-то веки согласный с Бессом.

– Ватафрадата потерял огромный флот, – прогудел Оксафр, – он достоин суда, а не должности карана.

Глаза хшаятийи метались, мысли путались, и он судорожно сгонял их в кучу, как стадо испуганных баранов.

– Великий государь, – сказал Набарзан, – прошу простить, тебя грубо прервали и ты не огласил своего решения.

Все голоса стихли. Хшаятийя молчал. Вдруг, в пронзительной тишине прозвучал голос Аристомеда, так и не усвоившего всех тонкостей придворного этикета:

– А ведь Тимонду с наёмниками гораздо проще добраться до Киликии, чем до Анкиры. К чему распылять силы?

Артавазда сжал зубы. Оксафр и Бесс досадливо крякнули: так и эдак выходило не по их желаниям. Сиявака довольно цокнул языком. Набарзан злорадно усмехнулся.

Царь царей снова обвёл всех присутствующих и встал. Подданные поклонились.

– Я принял решение, – возвестил Дарайавауш, арий из ариев.

13. Три льва и обезьяна

Амфиполь

Интересно, Зевс способен заметить муравья?

Неисчислимые армии существ, каждый из которых меньше мизинца и легче былинки, день за днём, тысячи лет, деловито снуют взад-вперёд, рождаются, проживают краткую, как мгновение, жизнь и умирают, созидая невероятных размеров города. Для них невероятных.

Всякий, кто слышал про Ахилла, величайшего героя, знает: однажды Зевс действительно обратил внимание на этих трудолюбивых строителей. Он очень удивился, до чего же они похожи на тех, других ничтожных смертных, следить за которыми – его любимое развлечение. Вероятно, это открытие изрядно позабавило Громовержца, да так, что он, решив утешить своего смертного сына Эака, соплеменники которого все до одного умерли во время чёрного мора, смилостивился над ним и превратил муравьев в людей. Так появилось племя мирмидонян, прославленных вместе со своим вождём Ахиллом, внуком Эака, под стенами Трои.

Несложно понять прихоть Тучегонителя – наблюдение за муравьями наскучило ему очень быстро: ну копошатся себе, ну строят. Иногда кто-нибудь большой их ест, а они в ужасе разбегаются. Весело, но как-то не очень долго, а потом становится скучно.

А вот за другими «муравьями», покрупнее, смотреть куда как интереснее. Да, они тоже однообразно копошились в своей грязи, чего-то строили, причём соотношением размеров, по большей части, даже близко не дотягивающее до эпических сооружений тех, мелких. Но временами и они оказывались способными на подобные масштабы. Вот только цели у них при этом были совсем другие.

Иногда, по прихоти своих вождей, они возводили что-нибудь громадно-бесполезное (будучи убежденными в обратном), но Громовержца, его братьев, сестёр и детей, это не слишком занимало.

Гораздо интереснее следить за «муравьями», когда какой-то части из них приходила в голову идея ограбить и убить некоторое количество себе подобных. Довольно часто им это удавалось без труда, но иногда жертвы отчаянно сопротивлялись, затворяясь в крепостях, вот тогда и начиналось самое интересное.

Обе противные стороны состязались в изобретениях множества хитроумных способов добраться до врага или напротив – не пустить его внутрь безопасного кольца стен. Именно тогда, в борьбе, возводимые сооружения обретали смысл, а хаотичная суета становилась понятной Олимпийцам.

Иногда перипетии противостояния становились столь захватывающими, что бессмертная семейка азартно вмешивалась в него, поддерживая оба лагеря.

Зевесов перун, посейдонов трезубец, отставлялись в сторону: Олимпийцам интереснее играть, незримо направляя оружие смертных. А те, поминая в героических песнях богов, давно уже не надеялись на них, полагаясь лишь на собственные силы и деятельный ум.

Канули в Лету дни Троянской войны, когда рать ахейцев десять лет осаждала город, не предприняв ни единого штурма. Времена героев, бьющихся один на один, безвозвратно ушли. Нынешние «муравьи» Громовержца уже не способны, подобно Диомеду, противостоять богам. Измельчали телесно, но зато окрепли умом. Теперь никому из них не придёт в голову, десять лет сидеть бездеятельно под вражескими стенами.

Ещё полтораста лет назад эллины не имели не малейшего понятия об осадном искусстве. Если враг запирался в городе, нападающие старались разорить его землю: вырубали рощи, уничтожали посевы, выманивая защитников в поле. Никто никогда не штурмовал стены. Первыми до такого способа ведения войны «додумались» те эллины, что жили на Сицилии и тесно общались с карфагенянами, хорошо знакомыми с древним военным искусством великих азиатских держав.

Мир стремительно менялся и, дабы удержаться в нём, эллинам пришлось быстро перенимать знания презираемых ими варварских народов. Эллины всегда отличались живостью ума, учились быстро и скоро уже не знали себе равных в изобретении осадных приёмов и хитростей.

Первыми, как ни странно, «правильную» осаду устроили спартанцы во время Пелопоннесской войны. В течение двух лет их войско пыталось взять дружественные афинянам Платеи. Противники стоили друг друга, и на каждую придумку спартанцев осаждённые немедленно отвечали своей. Спартанские илоты перекопали необъятные горы земли, насыпая холм вровень со стенами города, а платейцы столь же неутомимо эти самые стены наращивали, попутно, хитроумными подкопами, обрушая насыпь врага. Истинно – как муравьи трудились.

С тех самых пор войны эллинов уже не обходились без штурмов и осад.

В дни, когда регент Антипатр готовился отправиться в свой последний поход к Фермопилам, значительная часть войска Коринфского союза, возглавляемая афинянином Леосфеном, ещё находилась в Азии, изыскивая способ возвратиться на родину. Силы союзников заставляли регента беспокоиться о безопасности македонских городов в южной Фракии, поэтому он послал своего сына Кассандра с десятитысячным войском в Амфиполь. Кассандр молод, ему всего двадцать один год, но, собственно, выбирать регенту было не из кого – слишком много опытных полководцев Филиппа или погибли, или остались искать удачу в Азии. Те же, что сохранил верность Антипатру или присягнул ему после бесславной битвы с Парменионом, требовались регенту для противостояния с Афинами.

Все же, Антипатр изыскал способ поддержать сына, направив в помощь ему опытных стратегов. Ими стали навархи, Амфотер и Гегелох. Они командовали ста шестьюдесятью триерами, на которых войска Александр переправились в Азию. Возвращаясь на родину, Парменион захватил все корабли, не собираясь делиться с союзниками, а потом они достались регенту.

Флот встал на якоре в устье Стримона. Смерть царя и последовавшее братоубийственное противостояние вышибло у навархов землю из-под ног (в этом они были не одиноки). Оба спасовали перед афинянами, хватающими удачу за хвост, и македонский флот не предпринял никаких действий по предотвращению морской угрозы со стороны Афин. Корабли простояли в бездействии до осени, а после катастрофы при Фермопилах, когда все царство покатилось в Тартар, стало понятно, что флот сохранить не удастся. Амфотер отдал приказ все триеры вытащить на берег, команды распустить. Всё равно для их содержания средств не нашлось. Навархи превратились в сухопутных стратегов и со всеми эпибатами, морскими пехотинцами, отступили в Амфиполь, присоединившись к Кассандру.

Сын Антипатра все лето активно готовился к обороне, запасая в городе продовольствие и укрепляя стены. Узнав о том, чем закончилась битва при Фермопилах и, осознав, что он следующий на очереди, Кассандр после минутной слабости и горя по отцу, над телом которого надругались победители, взял себя в руки и объявил войску, что будет сражаться до конца, верный новорождённому внуку Филиппа. Воины горячо приветствовали Кассандра, так же подтверждая свою присягу царю Неоптолему. Самозванец повинен смерти и, несомненно, справедливая кара настигнет его.

Кассандр удерживал довольно обширную округу, в которую помимо Амфиполя входил ещё город Кренид. Двадцать три года назад царь Филипп завоевал его и назвал своим именем – Филиппы. Город представлял большую ценность, поскольку совсем рядом с ним располагалась золотоносная гора Пангей. Именно благодаря её рудникам воины Филиппа сменили козьи безрукавки на льняные, бронзовые и даже железные панцири. Пангейское золото стало одним из краеугольных камней, на которые опиралась власть и могущество царя Македонии.

Филиппы, заселенные македонскими колонистами, за два десятилетия не слишком разрослись. Царь возвёл здесь крепость, но не очень большую. Основным опорным пунктом македонян в этой области считался Амфиполь. Он стоял в ста сорока стадиях на юго-запад от Кренида и был несравнимо лучше укреплён.

Амфотер высказал мысль, что два города одинаково хорошо оборонять не получится. Кассандр и сам это понимал. Защищаться лучше в более сильной крепости. Кассандр согласился пожертвовать рудниками. В конце концов, они никуда не убегут, а отбившись от афинян и самозванца, он ещё сможет вернуть их под свою руку.

Следующее решение Кассандра, пожалуй, оказалось самым рискованным. Амфиполь стоял в землях фракийцев, и за пределами его стен почти не было эллинских селений. Местным сын Антипатра не доверял, ибо слухи о претензиях царя одрисов Севта на всю южную Фракию начали распространяться сразу после смерти Александра. Кассандр не собирался полагаться на варваров и посему решил извлечь из их присутствия максимальную выгоду – он дочиста выгреб фракийские амбары, благо те, после только что закончившейся уборки урожая, были полны. Это, разумеется, немедленно восстановило против него всю округу и македонянам пришлось закрыться в крепости. В дальнейшем они выходили наружу исключительно большим отрядом в полной боевой готовности. Сношение с Македонией ещё продолжалось некоторое время по реке, и далее морем, но вскоре наступил сезон штормов и эта связь тоже оборвалась. Остались только почтовые голуби, но к началу маймактериона^[72] войска Линкестийца и афинян взяли Пеллу. Письма слать стало некому. Полиперхонт увёл уцелевших верных в Эпир.

В Филиппах Кассандр для надзора над рудниками оставил всего две сотни воинов, которые при первых признаках опасности должны были отступить в Амфиполь, забрав все золото, которое уже удалось превратить в слитки. Для этого гарнизон имел достаточное число телег и вьючных мулов.

Началась осада, пока ещё достаточно пассивная: под стенами не стояло вражеских войск, лишь воинственно настроенные фракийцы-селяне, похватавшие оружие, но их было много и македоняне редко рисковали выходить наружу.

В городе Кассандр устроил обширные склады зерна. Часть отобранных у местных овец сразу зарезали. В войске сына Антипатра было две сотни гетайров. Их лошадей македоняне решили сохранить, а всех прочих, если они не были задействованы на строительных работах, забили, желая сберечь как можно больше фуража. Лошадям «друзей», не говоря уж о пущенных на мясо, остригли гривы и даже хвосты. Из конского волоса вили торсионы метательных машин.

Мясо вялили, солили, мариновали в уксусе, вываривали в смеси с маслом и мёдом, разливая полученный при этом отвар по амфорам. Измельчённый лук смешивали с кунжутом, маком и мёдом. Загустевшая масса получалась очень питательной. её припасали на самый крайний случай. Всего продовольствия в Амфиполе хватило бы на пару лет осады.

Филипп взял Амфиполь на второй год своего царствования. Тогда македонское войско проторчало под стенами города несколько месяцев, прежде чем они пали под ударами таранов. Соратники Филиппа, Амфотер и Гегелох, были свидетелями той осады и подсказали Кассандру, на что следует обратить особое внимание.

Город располагался на восточном берегу Стримона в крутой излучине реки, в двадцати пяти стадиях от моря, на высокой горе. С юга и юго-запада, сразу за стенами, начинался крутой, совершенно неприступный обрыв, глубиной в двести локтей. Восточная стена была дополнительно прикрыта ложбиной, отделявшей город от соседней горы. С севера склоны пологи, но изрезаны оврагами, затруднявшими подвод осадных башен и таранов. Тем не менее, именно с северной стороны стоило ждать штурма, ибо ведение осадных работ здесь представляло собой меньшее зло.

Сто лет назад, во время осады Амфиполя спартанцами, защитники выкопали несколько рвов, служащих дополнительной защитой и затрудняющих врагу действия на узкой полосе между горой и рекой. Часть рвов сохранилась и по сию пору. Кассандр восстановил их, углубил и подвёл воду из Стримона. Два моста и пристань защитили частоколами.

Окрестности города всегда славились корабельным лесом. Афиняне во время своего владения Амфиполем строили здесь большую часть триер. Филипп занимался тем же самым. Верфи в устье реки никак не защищены и Кассандр, не надеясь спасти свой флот, приказал подготовить корабли к сожжению. Смолу, серу, масло, даже опилки и ладан, конфискованные у купцов, и позаимствованные в храмах, свезли в устье Стримона. Побеспокоились и о зажигательных смесях для обороны города.

Укрепив крепость, Кассандр озаботился людьми, в ней укрывавшимися. Первым делом он беспощадно перебил в городе всех линкестийцев без разбора их знатности. Из Амфиполя изгнали купцов, которым не повезло застрять здесь. Имущество их по большей части конфисковалось. Городской бедноте сын Антипатра объявил прощение долгов, а некоторых богачей, которые этим решением возмутились, заключил под стражу. Одного особо крикливого даже казнил.

Для часовых ежедневно менялись пароли и отзывы. Вспомнив некоторые рассказы Аристотеля о тайнописи (философ очень увлекался ею, именно он изобрёл способ чтения скитал^[73] лазутчиков) и секретной связи, Кассандр ввёл дополнительное правило: при произнесении пароля, воины должны были переложить копьё или другое оружие из одной руки в другую.

Македоняне решительно пресекали сборища граждан и любые проявления инакомыслия. Рассказы отца, Филиппа, Пармениона, даже Аристотеля, о городах, оказывавшихся в руках врага из-за предательства, не миновали внимания Кассандра, он оказался очень памятливым учеником. Будучи по складу характера недоверчивым, сын Антипатра стремился «перебдеть». От излишнего рвения в поиске врагов, подозрительности, способной отвратить верных, стратега удерживали опытные Амфотер с Гегелохом.

Союзники недооценили мальчишку и подарили ему много времени, а сами упустили уйму возможностей. Эллины, ушедшие с Александром, первоначально возвращались на родину, кто как сможет. В их рядах не было единства, ведь некоторые города поддерживали македонян охотно, без принуждения. Значительные силы сплотились вокруг афинянина Леосфена, а нашлись и такие, кто колебался, не зная, чью сторону принять. Гоплитов из Платей, Орхомена и других городов, осудивших Фивы на разорение, афиняне не желали принимать. Дело чуть было не дошло до кровопролития. Промыкавшись в Азии два месяца, кормясь грабежом, около двух тысяч эллинов, разбились на малые группы и разошлись на все четыре стороны. Буквально. Кто-то подался наёмничать в города южного берега Понта, некоторые решили уйти на восток, в земли ещё подвластные персам, чтобы там поступить на службу сатрапам, четыре или пять сотен воинов отправились на юг, догонять Антигона, а все остальные, кто как сумел, возвращались на родину, на купеческих кораблях, рыбачьих лодках. Многие так и не добрались до неё, застряв на островах с наступлением осени. Большой отряд зимовал на Лесбосе, а по весне, когда на острове появился Мемнон, некоторые эллины влились в его войско.

С Леосфеном осталось пять тысяч воинов. Афинянин собирался сохранить этот отряд, как боевую силу, и решил согласовать действия с вождями антимакедонского союза. Корабли не птицы и не могут пересечь море за считанные часы. Леосфен не очень-то желал становиться под знамёна Харидема, полагая, что он не менее достоин возглавить войско Союза. Переговоры стратегов затянулись, и эллины просидели в Азии до начала боэдромиона^[74].

Фессалийцы, которые с самого начала держались особняком, не признавая Леосфена главным, первыми потеряли терпение. В Абидосе они захватили много судов и судёнышек самого разного размера и, связав их попарно, иной раз и по трое, соорудили паромы для перевозки лошадей. Две тысячи всадников, составлявших ещё совсем недавно, наравне с гетайрами, ударную мощь македонской армии, переправились через пролив.

Леосфен остался, поскольку вдрызг разругался с фессалийцами. Когда уже гремела битва при Фермопилах, его отряд все ещё находился на восточном берегу Геллеспонта. Наконец, когда погода уже портилась, прибыл афинский флот, войско Леосфена переправилось через пролив и двинулось на войну с Македонией.

Леосфен сразу предлагал Харидему осадить Амфиполь, но тому не терпелось разделаться с внутренней Македонией, взять Пеллу. Леосфен подчинился с неохотой, и его войско проследовало мимо Амфиполя так же, как и фессалийцы месяцем ранее. Тем вообще не было дела до македонян – они спешили на собственную войну. Освободившись от Александра, их вожди готовились вцепиться друг другу в горло, в борьбе за титул тага, верховного правителя Фессалии.

Сын Антипатра, хотя и имел в три раза больше воинов, не рискнул сразиться с эллинами, идущими на запад. Он чувствовал себя ещё не совсем уверенно.

Наступила зима. Союзники довершили разгром Македонии и возвели на трон Пеллы во всём послушного их воле Линкестийца. Вот тогда-то торжествующие победители и обратили, наконец, внимание на Амфиполь.

Тридцатитысячное войско союзников подошло к городу в середине зимы. Вёл его Харидем, а Леосфен, скрипя зубами, согласился на должность младшего стратега, ибо соперник в последнее время блистал успехами и его авторитет взлетел вровень с Олимпом.

Началась «правильная» осада.

Защищённую палисадом пристань на реке, афиняне взяли почти сразу, высадившись с кораблей. Правда, захваченное пространство было слишком мало, чтобы на нём развернуться. Пришлось союзникам сосредоточиться на другом направлении.

Оценив оборону противника, Харидем не раз и не два выругал себя за то, что позволил Кассандру так основательно подготовиться. Без осадных машин город не взять, а чтобы их подтащить к стенам придётся перекопать горы земли. Причём сделать это можно только с северной стороны. К воротам вообще не подобраться. Они, единственные в городе, выходили на мост через Стримон. Между ними и рекой – узкая полоска суши, на ней не развернуться и пространство для машин не разровнять. Дорога от моста к воротам поднималась круто вверх. Таран не подтащить. Если его использовать – бить придётся в стены, а не в ворота. В своё время Филипп тоже не смог сломать ворота Амфиполя.

– Стоит ли штурмовать? – заволновались младшие стратеги, – продержим их в осаде несколько месяцев, сами сдадутся.

Но Харидем уже знал от местных фракийцев, что сил у Кассандра много, а припасов ещё больше. Может, ну его к воронам, этот Амфиполь? Ни за что! Он, Харидем, не успокоится, пока хотя бы один македонянин ещё держит в руках оружие. И дело здесь не только в честолюбии. Граждане афинские единодушно проголосовали за войну, как раз возвращение Амфиполя под этим подразумевая. Амфиполь – это Стримон, торговля с царством одрисов. Амфиполь – это рудники Пангеи. Оставить эти богатства в руках варваров немыслимо.

«Осел, гружённый золотом перешагнёт любую стену», – говорил Филипп, но и здесь Харидема постигло жестокое разочарование. Ни одному из лазутчиков не удалось проникнуть в город. Стратег получил назад лишь их головы.

– И как ты собираешься его брать? – поинтересовался Леосфен, когда они с Харидемом верхом объезжали город, – устраивать беготню с лестницами даже не стоит пытаться.

Харидем согласно кивнул и ответил:

– Два десятилетия назад Филипп с севера разравнивал холм и удлинил его насыпью на две стадии, чтобы склон стал более пологим. Потом подтащил тараны. Думаю, и на этот раз они ждут штурма отсюда, не зря же выкопали эти рвы.

– А если попробовать подкоп под стены с южной стороны? – предложил Леосфен.

– Ты видел, какие там булыжники из земли торчат? Там сплошной камень, скала. Соваться туда с кирками и мотыгами бессмысленно. С востока может чего и получилось бы. В ложбине. Хотя, скорее всего и там камень.

– Ну что же. Значит, нам остаётся уподобиться Филиппу, – кивнул Леосфен.

Но «уподобиться Филиппу» оказалось не так-то просто. Старая насыпь, разумеется, давным-давно разрушена. Восстанавливая стены захваченного Амфиполя, Филипп озаботился тем, чтобы тот, кто снова попытается осадить город, потрудился значительно больше, чем он. С этой целью царь приказал укрепить нижнюю часть стен дополнительной каменной облицовкой – талусом.

Земля раскисла от дождей, и афиняне строили новую насыпь по колено в грязи. К зиме их воинственный пыл несколько поостыл, воины роптали, что победоносная кампания несколько затянулась и пора уже по домам. Такие же разговоры начались и в самих Афинах. Несмотря на отсутствие большинства вождей, «партия мира» осторожно поднимала голову. В экклесии пошли бесконечные обсуждения расходов на войну. Как только всплыл денежный вопрос, популярность Демосфена стала уменьшаться. Однако великий оратор не собирался сдавать позиций и терпеливо, как малым детям, продолжал доказывать согражданам исключительную важность Амфиполя для Афин. Если бы сейчас в городе Паллады оказался Эсхин, он, несомненно, зубами бы вцепился в подобные настроения афинян, но главный соперник Демосфена отправился в изгнание, Демад после битвы при Фермопилах бежал в неизвестном направлении, а Фокион стал редко выходить из дому и не вступал в словесные баталии с Демосфеном.

Видя снижение боевого духа афинян, Гиперид вбросил новую кость. Размышляя вслух на Пниксе, он, словно сам себе, задал вопрос: а почему бы с македонянами не воевать македонянам? Дескать, мы возвели Линкестийца на престол, помогли избавиться от соперников, пусть отрабатывает подарки.

Идея всем понравилась, тем более что приближалась весна, а с ней полевые работы. Демосфен сам поехал в Пеллу, «договариваться» с союзником, а по сути – отдать приказ.

К началу весны афиняне засыпали рвы и соорудили насыпь, достаточную для того, чтобы подвести к стенам один таран. Машина получилась очень большой (а как иначе ломать стены?) и тащили вверх по склону её несколько дней. Защитники, всю зиму почти не беспокоившие афинян (они изредка пускали стрелы, отлавливая неосторожных, и не совершили ни единой вылазки), очнулись от спячки и, наконец-то, обеим сторонам пришлось вспомнить, что они, вообще-то, находятся на войне.

В медленно ползущую здоровенную «черепаху» полетели стрелы, обёрнутые паклей и подожжённые. Винея, двускатная крыша тарана, была покрыта мокрыми кожами для предохранения от пожара. Под ней афиняне ещё и чан с водой держали для тушения огня. Горящие стрелы защитников не причиняли значительного урона «черепахе».

Практически без людских потерь таран добрался до стены и обрушил на неё огромное, перетянутое для прочности цепями и канатами бревно, ударный конец которого афиняне снабдили клиновидным железным навершием. Били им не абы как, а стараясь попасть в стык камней. Балку раскачивали пятьдесят человек.

Сверху полетели камни, полилось кипящее масло, но винея достаточно надёжно защищала осаждающих.

Таран бил в стены всего один день. Под вечер над крепостными зубцами появились две балки, между которыми на цепях висело массивное бревно. Улучив момент, защитники отпустили одну из цепей и здоровенный маятник, грозно прогудев, одним ударом отломил навершие тарана, перекалечив при этом кучу народу.

Повреждение, полученное в считанные мгновения, афиняне устраняли пять дней. Потом все повторилось заново. На этот раз афиняне подвели «черепаху» вплотную к стене и усилили переднюю часть крыши. Бревно на цепи уже не могло повредить качающейся балке тарана.

Через два дня защитники уронили на крышу тарана мраморную колонну. «Черепаха» рассыпалась, убив всех, кто под ней находился.

Харидем пришёл в ярость. На строительство нового, более прочного тарана ушло полмесяца. Обломки первого убирали под стрелами защитников.

Попутно афиняне подтащили к стенам три камнемёта-палинтона. Для их защиты Харидем соорудил палисад. Сначала стратег собирался залить Амфиполь огнём, для чего палинтоны принялись метать глиняные горшки с зажигательной смесью. В нескольких местах из-за стены повалил густой чёрный дым. Однако радоваться Харидему пришлось недолго. Амфотер придумал хитроумный способ борьбы с неприятельскими снарядами. Отступая в Амфиполь, он приказал снять с кораблей всю оснастку, и теперь македоняне развернули над стенами паруса, поднятые на длинных шестах.

Паруса натянули не туго и дымящиеся горшки не могли их прорвать, скатываясь вниз, где их немедленно тушили песком. Конечно, большая часть парусов вскоре всё равно пришла в негодность, горшки поджигали их, но и кратковременного успеха оказалось достаточно, чтобы раздражённый Харидем отказался от этой идеи.

Тогда он приказал бить по крепостным зубцам ядрами, весом в половину таланта. Несколько дней афиняне пристреливались, прежде чем первый снаряд высек каменную крошку из зубца, отгоняя защитников.

Зима на дворе, сырость, волосяные канаты машин быстро теряли упругость. Приходилось постоянно менять прицел. В цель попадал лишь один из десяти снарядов. Потом прошёл сильный дождь, разбухло и покоробилось дерево. Точность стрельбы стала ничтожной: камни либо ударялись в стену ниже бойниц, не производя никакого урона, либо проносились над головами осаждающих, падая за их спинами. Несколько снарядов разрушили черепичные крыши, поранив при этом с десяток горожан. Один камень прямым попаданием убил лошадь. Харидем уже понял, что его камнемёты неэффективны, но попыток отогнать защитников со стены над тараном не оставлял.

Со вторым тараном македоняне провозились гораздо дольше. Он проработал пять дней. Все это время на него бросали бревна и камни, лили кипящее масло, пытались пробить крышу маятником. Она выдерживала все удары. Защитники снова попытались сбросить на него колонну, но винея на этот раз была сконструирована так, что удар получился скользящим и не причинил «черепахе» вреда.

Харидем торжествовал, а защитники сменили тактику: они спустили со стены корабельный якорь на массивной цепи и после нескольких неудачных попыток смогли зацепить им винею, сорвав её с «черепахи». Следом немедленно полетели стрелы, камни и горшки с огненной смесью. Для афинян разверзлись глубины Тартара. Воины в ужасе разбегались. Обожжённые катались по земле, пытаясь сбить пламя. Кто-то от брызг масла лишился глаз и теперь жутко орал, срываясь на визг, терзая скрюченными пальцами пустые глазницы и слепо натыкаясь на остов «черепахи». Кто-то хрипел еле слышно, пытаясь отползти прочь, царапая землю чёрными обгоревшими руками. Некоторым повезло: македонские стрелы избавили их от мучений. Из полутора сотен афинян, обслуживавших таран, спаслось человек тридцать.

Харидем выл, бесновался, богохульствовал, брызгая слюной на безопасном отдалении, но не мог перекричать ни умирающих, ни торжествующих защитников. Когда же верховному стратегу доложили об уроне, который таран смог причинить стенам Амфиполя, он в бессилии едва не стёр зубы в труху. Леосфен мрачно скрёб подбородок.

– Талус слишком прочен, – сказал младший стратег, – у подножия его не пробить.

– Я им всем пробью жопы… – Харидем сорвал голос и еле слышно сипел, – когда доберусь.

– Впору уже говорить: «Если доберусь», – хмыкнул Леосфен.

– Нет, я их достану… Всех натяну на кол… А ты запомни, я не потерплю в своём войске дух пораженчества…

Верховный приходил в себя три дня. Все это время македоняне поносили афинян, осыпали шутками, рассказывали, в каких позах они имели их матерей. Один из воинов, забравшись на зубцы, демонстративно задрал хитон и помочился. Другой, громко чавкая, поглощал баранью ногу: