Текст книги "Круги на воде (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Ещё пара шагов и македоняне остановились. Ближний бой – гибель. Стоит врагу подобраться вплотную, как реки крови польются уже на другой стороне.

Строй этолийцев начал загибаться, охватывая фалангу македонян. Чтобы воспрепятствовать удару в бок, Танай и вся его декада вынуждены были развернуть свои копья вправо. Лохаг отодвинулся на два шага назад, останься он на месте, открыл бы свой левый бок под удар.

– Андроклид, держишь угол!

– Понял!

Неандр, чья сарисса подпирала голубой небосвод, молниеносно сориентировался и без приказа лохага велел своему полуряду опустить копья на правую сторону, чуть выставившись вбок. Для вражеских пельтастов, которые, набегая с воплями, собирались обрушиться на задние ряды правого края фаланги, это стало неприятным сюрпризом. Получился удар растопыренными пальцами и волна легковооружённых схлынула, огрызаясь дротиками. Вслед им полетели свинцовые снаряды «помощников» и бездоспешные пельтасты не просто отошли, но обратились в бегство, неся большие потери.

Этолийских гоплитов это не остановило, они продолжали давить на фланг македонян, который постепенно сминался, растягиваясь в клин. Уже Медону и стоявшим за ним бойцам приходилось все сильнее отклоняться вправо, только Андроклид, оставшийся в одиночестве на вершине тупого угла, в который превращался правый край фаланги, ещё недавно геометрически идеальный, продолжал ритмичными толчками сариссы сдерживать напор врага.

Повсюду треск, лязг, хрип, рёв. Перед глазами мельтешат оскаленные, брызжущие слюной, перекошенные бородатые лица. Один из гоплитов, протолкался-таки почти вплотную к Андроклиду, взмахнул копьём, но ударить не успел: стальная змея ужалила его прямо в рот, декадарху опять помог кто-то из задних.

Откуда-то слева по рядам этолийцев пошла волна воодушевления. Декадарх не видел, что там происходит, но необъяснимо ощутил нарастающий жар в той стороне. Противник прорвался на расстояние удара и длинные копья македонян стали проигрывать более подходящему для ближнего бою оружию эллинов. Большие глубокие гоплоны прикрывали этолийцев гораздо надёжнее малых и лёгких, почти плоских щитов-асписов. Недаром в Пелопоннесскую войну эллины почти полностью отказались от доспехов – щит казался более надёжным средством сохранения жизни в схватке фаланг, да и он несравнимо дешевле панциря. Неопытные воины, занимающие задние ряды, и сейчас идут в бой, одетые лишь в эксомиды, хитоны, что застёгиваются только на левом плече. Щит и простой колоколовидный шлем-пилос, столь любимый спартанцами – вот все снаряжение этих бойцов. Однако после Мантинеи все армии вновь стали обряжать первые ряды в панцири и по большей части дорогие кованые, изображающие мускулатуру мощного атлета.

Так был облачен и первый из этолийцев, кто смог, наконец, пробиться к Андроклиду, счастливо избежав македонских копий. Эллин ударил копьём сверху вниз, наконечник скользнул по щиту декадарха и ушёл в сторону, едва не пропоров бедро. Ответить Андроклид не мог, сарисса слишком длинна. Бросить? Эллин замахнулся снова. Не успевший принять решения декадарх (по правде сказать, его голова была сейчас совершенно свободна от каких-либо мыслей, а «думали» за хозяина тренированные мышцы), качнул копьём слева направо, не пытаясь уклониться от удара. Древко, безвредно для здоровья, врезалось в прикрытую шлемом голову гоплита, и тот промахнулся.

Декадарх ощутил, что тяжесть в руках уменьшилась, и массивный подток сариссы перевешивает назад. Это могло означать только одно. Македонянин перевернул обломок копья острым подтоком вперёд, приняв удар противника в центр щита, и сделал выпад. В остановившихся глазах гоплита застыло изумление, он рухнул на колени и, через пару ударов останавливающегося сердца, завалился вперёд.

– Медон! – рявкнул Андроклид, – сарисса!

Медон сердито зарычал, он был очень занят и сильно удалился вправо. За спиной декадарха давно образовалась каша, и ближайшим сменщиком оказался воин вовсе не его декады.

– Назад! – крикнули почти в самое ухо.

Андроклид нанёс ещё один удар обломком и попятился. Его место тут же занял другой боец. Декадарх шумно вздохнул, переводя дух.

6. Кровь героев

Таксис Кратера, медленно сминаясь под напором, казалось, незамечающих потерь этолийцев, тем не менее, и шага назад не сделал. Совсем иначе обстояли дела на левом фланге македонян.

Афиняне, возбуждённые пламенными речами Харидема с Демосфеном, прямо-таки лучились уверенностью, что способны горы своротить. Они продвигались вперёд медленно, периодически выкрикивая хором энергичные боевые кличи. Асандр наступал очень бодро, и топтание противника на месте, его не настораживало, а скорее всего это им даже и не замечалось. За лесом поднятых вверх сарисс Харидем не мог видеть едущих шагом гетайров и македоняне, не наблюдая попыток противника перестроиться, уверились в том, что их план удаётся. Гипасписты закрывали пространство между фалангами Антипатра и Асандра, отчего македонский строй выглядел вполне монолитным. Лохаги афинян заволновались:

– Харидем, похоже, они не купились!

Стратег даже ухом не повёл.

– Харидем, ты слышишь?

Вот же мухи назойливые.

– Сохранять спокойствие! – рыкнул стратег.

Афиняне шли прямо, македоняне согнувшись. Флейтисты с обеих сторон играли марши, вплетавшиеся яркой нитью в тысячеголосый хор, свист и топот двух многоногих гигантских зверей, надвигавшихся друг на друга. Они до смерти пугали маленького удода, сидевшего в уютном гнезде, скрытом под аркой выбеленных солнцем и ветром рёбер скелета собаки, давным-давно нашедшей последнее пристанище в пожухлой траве посреди поля. Удод полтора месяца назад научился летать, и уже один раз, ловко маневрируя в полете, смог спастись от ястреба, но теперь, скованный страхом, не мог двинуться с места. Его рыжий хохол нервно вздрагивал.

«Уп-уп-уп, чи-и-ир!» – кричал от ужаса маленький удод, отгоняя страшных чудовищ, но те продолжали приближаться с двух сторон, крича, рыча и грохоча.

Удод, наконец, решился и бросился бежать. Нёсся он очень проворно, но чудовища и не думали удаляться. Тогда, совершенно отчаявшись, он прибег к последнему средству и распластался на земле, раскинув в стороны пёстрые крылья и задрав вверх слегка изогнутый клюв.

– Ах ты, зараза! – споткнулся один из педзетайров.

– Чего ты? – не отрывая взгляда от приближающегося врага, спросил другой.

– Наступил на что-то, а оно вскочило…

Удод заметался под ногами воинов и, наконец, сообразил взлететь, забив широкими крыльями.

– Гляди, гляди! Удод!

– Это сам Терей! Боги за нас, вперёд македоняне!

Воины воодушевились: всякий в Македонии знал, что увидеть удода перед сражением – к победе, ведь в эту птицу когда-то был превращён фракийский царь Терей, полубог, сын Ареса. Явление отпрыска Эниалия на поле, что совсем скоро умоется кровью, могло означать только одно: боги спустились к смертным и незримо присутствуют где-то поблизости, как в героические седые времена противостояния ахейцев и троянцев.

Фокейцы сильно выдвинулись вперёд, обогнав своих правофланговых союзников, которые продолжали ползти крайне медленно, не выравнивая своего строя, все также загибавшегося к северу. Пространство между эллинскими фалангами ещё больше увеличилось.

Самое время.

– Алалалай!

Неожиданно для эллинов, в македонском строю появился увеличивающийся просвет. Гипасписты бегом смещались вправо, отрываясь от фаланги Асандра, и из образовавшихся ворот вырвалась конная лава. Она не была хаотичной: сторонний наблюдатель, если бы ему достало выдержки и хладнокровия спокойно оценить этот неудержимый, несущий смерть вал, отметил бы, что македонская конница выстроена вытянутым ромбом. Такое построение неслучайно, оно значительно облегчает маневрирование на поле боя, а в задачу Линкестийца, гнавшего своего рыжего жеребца на острие атаки, как раз входило резкое изменение направления удара после прорыва вражеской линии.

Две тысячи широкогрудых фессалийских лошадей разгоняющимся галопом летели вперёд. Гетайры приникли к конским шеям. Атака началась, когда фаланги сблизились на совсем малое расстояние, но пространства для разбега «друзьям» хватило, тем более, что неслись они не на копья врага, а в пустое пространство – настоящий подарок предоставленный глупцом Харидемом Антипатру.

– Алалалай!

Линкестийцу казалось, что он не сидит на тряской широкой спине рыжего «фессалийца», укрытой двумя попонами, а парит над ней. Он, горец из Верхней Македонии, не столь привычен к верховой езде с малых лет, как уроженцы равнин, но чувство единения с конём сбивало с ног легче неразбавленного вина. Оно, доселе неизведанное, впервые пришло к нему в этой атаке, скоротечной, как удар молнии, и тянущейся уже целую вечность. Жеребец подчинялся узде, коленям и пяткам всадника столь послушно и просто, что Александр совершенно уверился, что лишь одной своей мыслью подчинил скакуна.

Александр… Защитник мужей. Ведь это его имя, почему же так редко оно слетает с чужих уст? Единственный выживший сын князя Аэропа хорошо знал, что поминая его в приватной беседе, надеясь, что он не слышит, люди избегают звать его Александром, используя прозванье, данное по имени родины. А почему? В знатных семьях Македонии и Эпира полно Александров, почему же только его избегают называть по имени? Не из-за близости ли к покойнику, чей прах в золотой урне скрыт от людских глаз в тёмном сыром склепе?

Не хотят лишний раз бередить рану. С ним, сыном Филиппа, убийцей его братьев, жестоким безжалостным тираном, всего год правления которого наполнил целые озёра слез, они связывали все свои надежды. Надежды на славу.

«Как он опрокинул фиванцев при Херонее? Вы видели?»

Видели. И тогда и позже, когда вереницы стройных обнажённых девушек жались друг к другу, сгорая от страха и стыда перед пожирающими их глазами озверевшими победителями. Видели, невыразимый человеческой речью, ужас детей, разлучаемых с родителями. Видели бессильную злобу избитых мужчин, не спасших, не защитивших и теперь не имеющих даже возможности наложить на себя руки…

Кто они, эти фиванцы, ему, македонянину, линкестийцу? Но они станут безмолвными свидетелями возмездия, даже если боги никому из них не позволят дожить до этого дня. Он запомнил их лица, поставив в один ряд со своими братьями. Он отомстит, рано или поздно. Так он думал…

На все воля богов, но что же теперь? Нерастраченная ненависть требует выхода, но все, кому следует мстить, уже лишь бесплотные тени. И не он отправил их в небытие. Что же делать?

Разрушить их славу.

«Как он опрокинул фиванцев?»

Об этом помнят. Об этом говорят с горечью, хороня канувшие в Лету надежды, но помнят, ибо даже минувшую славу не забывают, она – то, что поддерживает огонь людских сердец в дни беспросветного отчаяния.

Как разрушить славу? Превзойти, принизить, стереть из памяти, заменив другой, свежей, горячей и светящейся, как раскалённый клинок только что откованного меча, ещё не закаленный погружением в масло.

«Как он опрокинул фиванцев?»

Он, Александр опрокинет фокейцев и афинян. Его, Александра, имя будет звучать годами на пирах мужей, восхищённо цокающих языками при воспоминании о былых днях молодости и этой стремительной атаки. Его атаки, Александра, не Македонянина, но Линкестийца!

– Алалалай!

Гетайры ворвались в брешь между союзническими фалангами и, забирая вправо, обрушились правым углом своего ромба на край фокейского строя, разя копьями сверху вниз, топча конями бездоспешных гоплитов в задних рядах фаланги, ошеломлённой, словно ударом молота по голове. Александр, развивая успех, рвался дальше во вражеский тыл. Ромб, не задерживаясь, не сбиваясь в кулак, что способен сворачивать не челюсти, но целые армии, вытягивался в длинную тонкую дугу. Она отрывалась от спешащих следом щитоносцев, которые тоже вломились в брешь, схватившись врукопашную с гоплитами обеих фаланг.

Фокейцы дрогнули, афиняне заколебались, в то время, как Асандр ещё даже не подошёл на расстояние удара. Антипатр наступал быстрее, и вся длинная линия македонской тяжёлой пехоты уже столкнулась с союзниками. Тех вдвое больше, но центр почти расстроен, эллины угодили в клещи, повторялась Херонея.

– Пора! – коротко приказал Ликург.

– Паллада! – грянуло за спиной Линкестийца, но тот был слишком занят: забыв обо всём на свете, он с упоением давил разбегающихся перед ним гоплитов.

Сначала никто не понял, что произошло. Гипасписты, дравшиеся с афинскими гоплитами, не сразу разобрали, что в сражение включилась новая сила. Щитоносцы словно в зеркало упёрлись: новый враг был под стать им, столь же подвижен и быстр. Но это только на первый взгляд, а вот на второй…

Филипп создал корпус щитоносцев, как среднюю пехоту, не имеющую панцирей, вооружённую недлинными копьями и гоплитскими щитами. В сражениях гипасписты поддерживали конницу, связывая её с неповоротливой фалангой, и прекрасно зарекомендовали себя. Но средняя пехота не была единоличным изобретением македонского царя, придумал её, немного ранее, афинянин Ификрат. Он пошёл гораздо дальше Филиппа, отобрав у воинов тяжёлый и слишком большой гоплитский щит. В войнах прошлого именно от него, в первую очередь, норовил избавиться бегущий с поля боя. Не случайно спартанки, провожая мужчин на войну, говорили: «С ним или на нём». Ификрат не стал облегчать гоплитов, как Филипп. Ификрат утяжелил пельтастов. Они оставили себе плетёный щит, получили копьё и шлем, а вместо поножей высокие сапоги, которые, как и саму новую пехоту, по всей Элладе прозвали «ификратидами».

Изобретение оказалось невероятно удачным, дошло до того, что афиняне некоторые сражения стали выигрывать одними ификратидами, без фаланги гоплитов.

И вот эта сила, ведомая Ликургом, обрушилась на гипаспистов и, потерявших пробивную мощь, гетайров. В спину растянувшимся в нитку всадникам. Одного эффекта неожиданности оказалось достаточно для того, чтобы македоняне дрогнули, а численное превосходство эллинов, уже вроде бы превозмогаемое, всей своей неподъёмной массой обрушилось на плечи покачнувшегося гиганта.

Гипасписты бросились бежать. Мимо, спешащей в драку, македонской фаланги.

– Что это?! – удивление Асандра было неподдельным, – стоять, собаки!

Но бегущих не остановить. В голове каждого бойца асандрова таксиса в эти мгновения промелькнула одна и та же страшная мысль:

«Поражение!»

А враг, словно гераклову силу получил!

– Паллада!

– Все, как один!

Пользуясь минутным оцепенением македонян, афиняне прорвались вплотную, и не в одном-двух местах, а почти по всему фронту. Их слитный удар ошеломил педзетайров. Первые ряды «пеших друзей» словно ураганом смело. Лучших воинов. Асандр, занимавший, несмотря на возраст, место димойрита, внезапно оказался в непосредственной близости от украшенных совой Афины щитов.

Расстроенная фаланга не в состоянии сопротивляться долго, противостояние монолитов – всегда состязание нервов. Многие сражения в прошлом были проиграны ещё до столкновения наступающих друг на друга шеренг, и вся кровь лилась во время избиения бегущих. Так случилось и теперь. Потери педзетайров ещё не велики, не смертельны, но от боевого духа не осталось и следа, они уже не воины, они – стадо ищущих спасения баранов.

– Стоять! Сохранять строй! – в отчаянии кричал Асандр, беспорядочно размахивая обломком сариссы, почти ничего не видя перед собой. Немногие, ещё державшиеся рядом, падали, один за другим или, бросая копья и щиты, показывали врагу спину. Таксиарх прошёл множество боев и прекрасно понимал, что это все, смерть, но в такие мгновения лишь одна мысль раненной птицей бьётся в голове каждого воина, кто не опуская оружие, сражается до конца. За торжествующе-сосредоточенными лицами врагов Асандр уже отчётливо видел ладью Харона, и душа молила лишь об одном: создать на той последней пристани, как можно большее столпотворение, утянуть за собой ещё хоть парочку этих… И тогда, в недолгие мгновения, отпущенные до момента, когда губы коснуться вод Леты, душа возликует от радости.

Что-то ударило Асандра в лицо, и солнце померкло, сгорев в краткой вспышке боли, голову сдавил глухой колпак мёртвой тишины, и необоримая сила толкнула пожилого воина в объятия пустоты, где не было ни Харона, ни Леты. А что было? Никто о том не расскажет.

Асандр рухнул навзничь, раскинув руки. В стекленеющих глазах таксиарха, залитых кровью, отражалось бесконечное небо и там, в недостижимой его высоте, пел жаворонок…

* * *

Гипасписты умело сражались в рассыпном строю, но против спартанского монолита сами построились фалангой. В последние десятилетия сомкнутый строй по достоинству оценили многие варвары. Фракийцы и иллирийцы, даже не имея тяжёлого вооружения, все реже действовали на поле боя аморфной толпой.

Гелланик и Тимандр, догнав спартанцев, выстроили своих людей в восемь шеренг. Македонян было больше, и они значительно превосходили длиной фронта спартанскую фалангу. Лакедемонян это не беспокоило. На лицах презрительные усмешки, всем известное спартанское высокомерие, подкреплённое многовековой репутацией непобедимых воинов.

Не таких уж непобедимых, как дважды доказал Эпаминонд. А Филипп, в молодости живший почётным заложником в Фивах, на горе эллинов оказался способнейшим учеником великого полководца. В корпус гипаспистов отбирали отборных воинов, самых рослых, сильных и, что немаловажно, сообразительных. Сам Гелланик, человек незнатный, выдвинувшийся из низов, превосходил ростом и шириной плеч любого стратега македонян, и не только. Сейчас, на правом краю фаланги жёсткая чёрная щётка гребня его шлема возвышалась над всеми на полголовы. Да и сам шлем, выкрашенный в пурпур, с золотой продольной полосой, с перьями цапли по бокам, очень заметен, бросается в глаза. Такие носили воины агемы, от которых осталось… По пальцам счесть можно…

Спартанцы запели пеан, и двинулись вперёд. Воплощённое презрение к смерти: только две первых шеренги имели панцири, остальные – лишь щит, простой конический шлем и копьё. Все остальные эллины, не сговариваясь, ответили бы, что это все от спартанской бедности. На эксомиды мол денег не хватит, совсем голыми в бой пойдут, а всем станут рассказывать, что де «пращуры им так заповедали».

– Иди твёрдо, копьём коли, щитом бей! – затянул Гелланик.

– Ха-ай, щитом бей! – подхватили воины.

Флейтисты высвистывали все убыстряющийся ритм, гипасписты шагали в ногу, нисколько не уступая выучкой «пешим друзьям». Собственно, подавляющее большинство начинало службу в фаланге, в корпус щитоносцев переводились отличившиеся в горных войнах с иллирийцами, где нечасто македонянам удавалось вести «правильный» бой.

Спускаясь с гряды, чуть подзадержался Тимандр и теперь поспешал, ликвидируя разрыв в стене щитов.

Спартанцы идут, на шеренгу сбоку глянешь – один человек. Глаза над кромками щитов, как у каменных некрашеных статуй, словно бельма без зрачков, спокойно-неживые.

Тимандр оглянулся на своих: как они, не дрожат ли колени?

Линия гипаспистов чуть извилиста, но движется ровно. На скулах ближайшего к командиру воина играли желваки, у следующего за ним капля пота блестит на бритой щеке. Да, сразу после быстрого марша в бой, но и спартанцы тоже не свежие.

Песня флейт и слитный топот тяжёлых сандалий-эндромид, не люди идут навстречу, а древние спарты^[19], проросшие из драконовых зубов.

«Ну, уж нет. Бивали эти зубы-переростки, и не раз. И мы побьём».

Но мысль не покидает:

«Стоит ли искушать судьбу, посылая против них равные силы?»

– Тимандр!

– Кто меня зовёт?

Подбежал гипарет Гелланика.

– Не торопись, вместе ударим! С агрианами!

Гипарет тычет рукой куда-то вперёд и левее. Тимандру плохо видно, но вот, кажется, различил: по гребню бежит человек. Там, поодаль, сбились в кучу фракийцы. Растратив стрелы и дротики, они не решаются атаковать монолит.

А ведь неплохая идея. У спартанцев на флангах илоты, надо бы их снести.

– Тише шаг! Делай, как я!

Замедлились. Крылья фаланги щитоносцев далеко охватывают спартанские шеренги, это хорошо, намнем бока вепрю.

Но Гелланик придерживается другой точки зрения:

– Тимандр! – прокатилась волна по рядам справа, – синасписм! Сомкнуться в кулак!

Синасписм – это строй, ещё более тесный, чем тот, которым обычно идёт в атаку фаланга. Чётные ряды входят в промежутки между воинами нечётных, отчего монолит становится ещё плотнее, а его глубина меньше. Шагать в таком тяжело, используют синасписм для обороны. А что, следует обороняться? Не верит Гелланик, что сдюжим? Однако вспомнил Тимандр и желваки на скулах воинов и скрип зубовный. Лучше перебдеть…

– Синасписм!

Это вам не строй «пеших друзей» с их двенадцатилоктевыми оглоблями ворочать – сомкнулись вмиг, поучитесь-ка, «драконьи зубы».

Те и ухом не ведут, ещё и скалятся. Ага, противник меняет построение, значит, заметался, значит дрогнул. Вот уже мы его сейчас приложим!

Ну, кто там самый шустрый?

И как по заказу клич с правого угла лаконского монолита:

– Кто из вас храбрец?! Кто сразит врага?

– Я!!!

Вот и все понятно с вами, спартанцы. Смертные вы, титан себя накручивать не станет.

А раз смертные…

Монолит приближался. Встретим, обнимем. Ну, македоняне?!

– Алалалай!

И дальше уже ничего человеческого в этом надрывном рёве сшибающихся волн.

Столкнулись!

И пошла работа…

Принять удар на щит, отбросив вверх, поднырнуть в длинном выпаде в ноги и сразу бросок вперёд, щит в щит, толкнуть, сбить с ног. Стоит, зараза. Второй ряд колет сверху вниз, прямо в брызжущие слюной рожи, и нащёчников-то у них нет, только попади! Ага, попадёшь тут, не для того их там с пяти лет гоняют, чтобы они стояли столбом рот разинув.

Спартанцы страсть, как любят потолкаться. Только они по всей Элладе предпочитают такую свалку, где и копьём не взмахнуть. Не бьются фаланги «продавливанием», хаос получается, передним не повернуться, и все преимущества монолита вмиг улетучиваются. Очень долго учиться надо такому бою, а какой полис себе может позволить столько времени выделить на подготовку гоплитов, обычных граждан, призванных на краткую службу? Даже богатые Афины не могут. А у спартанцев этот хаос управляемый, они ему с малолетства учатся, ибо ничем иным в жизни и не занимаются.

Но гипасписты не ополченцы, раз в год собираемые полисом на учения. Филипп создал постоянную армию и подготовкой она спартанцам уступать не желала. Значит, толкаться будем? Ну, давай!

Македонян больше, построились они плотнее. Вперёд, «Красные плащи», сдвиньте глыбу. Животы не надорвите. А глыба-то не лежит на месте, сама прёт.

Агесилай, вне себя от изумления, сделал шаг назад. На периферии зрения пошло какое-то движение. Полемарх скосил глаза направо, а там…

– Кандаон!

У этих варваров половина имён эллинские, а всё равно в атаке не Ареса поминают, а своего бога. Имя чужое, но сам бог вполне подходящий. В смысле, своим завсегда поможет.

Агриане, потрясая длинными ромфайями, врубились в ряды илотов, как волки в собачью свору. И у тех и у других клыки и когти имеются и облик схож, да вот что-то псы заскулили, хвосты поджали…

– О дисе, Кандаоне!

– Павсаний, прикрой!

Полемарх повернулся вправо и отточенным движением вогнал копьё в незащищённый живот набегавшего фракийца. Наконечник вышел из спины на две длины ладони.

– А-а-а, улке мука! – фракиец и не думал умирать.

Полемарх легко отбил длинный слабоизогнутый вперёд клинок, и хотел выдернуть копьё из тела мёртвого фракийца, но «покойник», бешено вращая глазами, вцепился в древко и, надеваясь на него, подтягивался к Агесилаю. В его рыке уже не осталось ничего людского.

– Да умри же ты! – Агесилай потерял хладнокровие, ударив фракийца по лицу краем щита.

Взгляд того сразу погас и он обмяк, но полемарх, открывшись на мгновение для напиравшего с фронта македонянина, вдруг ощутил острую боль в боку.

– Эх… – взмахнув тяжёлым гоплоном, как дискобол, полемарх отбросил врага.

Край щита переломил кизиловое древко копья, торчавшего в пояснице, как раз в стыке между половинками кованного мускульного панциря. Огненный цветок распустился перед глазами. Полемарх отшатнулся, спасаясь от его обжигающих лепестков.

– Павсаний… – Агесилай осёкся.

Царский советник лежал лицом вниз. Враги усилили натиск. Перед глазами все плыло, рана горела. Полемарх взмахнул голой рукой, не видя, что копья в ней нет, оно осталось в теле злого фракийца. Он уже не чувствовал, ни рук, ни ног, вообще ничего…

Вражеский воин сделал шаг вперёд, толкнул полемарха щитом и, переступив через его труп, ударил копьём следующего спартанца.

«Красные плащи», так и не ставшие сверхчеловеками за годы аскезы, самоистязания и воинских упражнений, попали в клещи и гибли один за другим. Что же, все зря?

Не зря. Перемалываемые в сжимающихся тисках, спартанцы дрались так, словно само право на существование их города отстаивалось в этом бою. Им некуда отступать, за спиной море, врагов очень много и они теснят. Неся потери. Большие потери.

– Ну же! – кричал Гелланик, работая копьём, – осталось немного! Навались!

Навалились.

– Дайте им ещё! – ревел Тимандр.

Дали ещё.

– Агесилай! Агесилай мёртв!

Все, сейчас побегут.

Как бы не так!

– Эниалий! Тебе эта жертва!

Копья давно почти все переломаны, пляшут клинки.

– Ах ты тварь! – Тимандр швырнул в лицо спартанцу обломок своего меча, схватил его за щит, рванул на себя и боднул гребнем шлема прямо в лицо. А в следующее мгновение правое плечо обожгло льдом.

Стратег отшатнулся, укрылся за щитом, отразив пару ударов, нырнул вниз, подхватив первое, что в руку попалось, обломок копья, и, не обращая внимания на рану, вновь утонул в схватке.

Спартанцы умирали, но не сдавались, таща за собой в Аид десятки македонян, но те, ослепнув от ярости, не видели потерь и бились отчаянно, наказав сами себе непременно укрыть землю ковром из красных плащей.

Правая рука онемела, Тимандр почти не чувствовал её и вынужден был отойти с первой линии. Он выбрался на небольшой бугор, позволивший ему осмотреть поле боя, и первым увидел конную лаву, переваливающую через холмы.

Менон. Явился, наконец-то, бездельник, к самому концу. Не слишком торопился, мы пёхом быстрее управились. А скажет потом, что именно он решил всё дело. Тимандр поморщился, зажимая рану. Щит он опустил и прислонил к ноге.

Пора заканчивать. Стратег набрал в лёгкие побольше воздуха и заорал:

– Гелланик! Явились фессалийцы! Давай отойдём, пусть закончат! – перевёл дух и уже гораздо тише добавил, – хватит губить воинов зазря, нужно просто стоптать лаконских собак копытами.

Гелланик услышал, по рядам гипаспистов прокатилась команда отхода. Щитоносцы отхлынули, у спартанцев уже не осталось сил, подобно бойцовым псам вцепиться зубами, и в смерти не отпуская врага.

– Ну, сдохните, твари, – оскалился стратег.

Фессалийцы летели клином. А может своим любимым ромбом, отсюда не разобрать. Вот только как-то странно… Зачем взяли так круто вправо? Куда они?

– Куда ты прёшь, придурок?!

От первого жеребца Тимандр увернулся, но в следующий миг что-то со страшной силой толкнуло стратега в спину и вышибло из него жизнь.

Конница врезалась в ряды гипаспистов, как тяжёлый таран.

– Менон, предатель… – процедил Гелланик.

Он понял все и бросился в свою последнюю атаку, намереваясь подороже продать жизнь.

А над кровавым полем плыл в полуденном мареве торжествующий клич:

– Фессалия!

* * *

Наибольшего успеха на поле у западного устья Врат достигли Антипатр и Мелеагр. Перед ними стояли слабейшие отряды союзников: фокейцы, локры, аркадцы.

Регент, как издревле заведено у македонской знати, не отсиживался позади войск на высоком холме, взирая на битву, а самолично шёл в бой и ничего, что стукнуло уже шестьдесят три года, навыков не убыло, как раз наоборот. Вот сила в руках уже не та, но педзетайрам вовсе не она нужна в первую очередь, а холодная голова^[20]. Мышцы же и на смертном одре будут помнить, как нужно колоть сариссой.

Кратер на правом фланге стоял, как скала, и даже мало-помалу начал теснить этолийцев. Мелеагр выдвинулся вперёд на дюжину шагов и, не желая обнажать свой правый фланг, заворачивал всю линию посолонь, попутно разрезая фалангу союзников в стыке локров и фокейцев. Последним доставалось особенно: спереди их со страшной силой теснил Антипатр, почти оторвавшийся от остальных своих войск, а в тыл прорвались гетайры и учинили там настоящую резню. Фокейцы балансировали на зыбкой грани между, ещё беспокойством и уже паникой, строй их трещал по швам, глаза воинов метались, отчего продвижение македонян превращалось в лёгкую прогулку.

Атаку Ликурга Антипатр со своего места видеть не мог, но улавливая чутким ухом, тончайшие нотки перемен в, казалось, хаотичной какофонии, звучавшей над полем боя, заподозрил, что на левом фланге происходит что-то неладное.

Спустя короткое время торжествующие вопли раздались за спиной пятящихся фокейцев, и по их рядам прокатилось:

– Вперёд, вперёд! Навались!

Действительно, навалились. Регент, хоть и не в первой шеренге стоял, почти сразу ощутил возросшее давление. Откуда силы взялись? Полководец в строю, конечно, способствует повышению боевого духа, но требуется срочно прояснить обстановку.

Антипатр покинул строй, в сопровождении телохранителей, ему подвели коня.

Эвмен с тремя десятками продромов-разведчиков, последним македонским резервом, держался позади фаланги. При нём вестовые, гипареты, сигнальщики, а так же слуги стратегов. Небоеспособный люд. Кардиец, восседавший, посреди всей этой пестроты, на серой кобыле, облачённый в мускульный панцирь и беотийский шлем с широкими, согнутыми в складки полями, с мечом на перевязи, выглядел довольно странно, особенно, если не забывать о его должности.

Начальник канцелярии был мрачен и тем самым подстегнул худшие опасения Антипатра.

– Ну что? – ещё издали крикнул регент, понукая коня пятками.

– Не знаю, – ответил кардиец, – гетайры напылили, ничего не разобрать. Послал разведчика. Вот, жду. Что-то там нехорошее творится. Хоть сам поезжай.

Антипатр хмыкнул, но обстановка к шуткам не располагала и он не стал развивать тему «писаря в разведке».

– У Кратера что?

– Там все неплохо, стоит Кратер, хотя против него, судя по всему, силы тяжкие. А Мелеагр так прямо и давит в центре.

– То я и сам вижу, побольше тебя, локтем его таксиса касался, можешь не рассказывать мне.

Эвмен не ответил, прикрывая глаза от солнца ладонью, щурясь, в том числе и от пыли, что плотной занавесью разделила сражающихся, он пытался разобрать в мелькании размытых теней, хоть что-нибудь. Расшифровать, кажущееся беспорядочным, движение.

– Смотрите! – один из воинов указал рукой куда-то назад.

Все оглянулись: два всадника мчались со стороны западной оконечности Малидского залива. Подлетели, осадили коней. Один, не удержавшись, рухнул на землю: на спине колотая рана.