Текст книги "Круги на воде (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Истинная причина, побудившая Бесса сорваться с насиженного места, конечно, была иной. Знали её высокородные согды, Спитамана и Ухшатра. А ещё знал Набарзан, ибо то, что известно троим – не тайна вообще. Ахеменид Бесс с некоторых пор стал задумываться, что Бактрия расположена слишком далеко от сердца державы. С одной стороны это позволяло ему пользоваться независимостью, недоступной для большинства других хшатрапавов, но с другой… Узнав о захвате Малой Азии яванами, Бесс, ни минуты не сомневаясь, что она будет возвращена под руку царя царей, положил глаз на Лидию. Эта богатейшая хшатра приносила ежегодно доход в размере пятисот талантов. А Бактрия только триста шестьдесят, да и то в самые урожайные годы. Если же ещё удастся заполучить Ионию… Собственно, почему нет? Мятежный брат царя Артахшассы, Куруш^[69], некогда владел сразу всей Малой Азией, а Бесс тоже родственник государю. Кто, как не он, достоин? Правда, есть ещё Оксафр, но ведь впереди война, на войне всякое может случиться… Вот и торопился бактрийский отряд к дележу пирога.

Царь царей, напротив, не спешил. Готовясь к войне, он, будучи нерешительным по складу характера, старался предусмотреть кучу мелочей с великим тщанием. Дарайавауш не поехал в зимнюю резиденцию в Экбатанах. Чем теплее становились дни, тем меньше времени он проводил в охотах и увеселительных прогулках, посвящая большую его часть военным совещаниям и упражнениям в стрельбе из лука.

Будучи сложением скорее хрупок, нежели могуч, царь царей, тем не менее, имел заслуженную славу доблестного воина. Более двадцати лет назад, тогда ещё не Дарайавауш, а Арташту, он победил в единоборстве знаменитого поединщика племени кадусиев, придумавших воевать с его царственным родственником, Артахшассой Ваукой. С тех пор он больше не участвовал в сражениях, но не оставлял регулярных воинских занятий, следуя правилу, установленному для знатных юношей и зрелых мужей самым первым государем персов из тех, кто носил имя «Добронравный»:

«Как всадник, я хороший всадник. Как лучник, я хороший лучник, и пеший и верхом».

Многим была известна любовь Дарайавауша ко всему эллинскому. Он даже стал носить на поясе прямой меч-ксифос, отказавшись от акинака. Придворные шептались по углам, а маги и вовсе открыто объявили, что это дурное предзнаменование, сулящее гибель державе персов. Дарайавауш, если и знал об этих разговорах – не обращал на них внимания. Он окружил себя эллинами, бежавшими от Филиппа и Александра, и все чаще прислушивался к их словам.

Царь царей прекрасно говорил на ионийском диалекте, много читал, изучая сочинения эллинских историков, особенно Ксенофонта, который более других был осведомлён о военном устройстве державы персов, изучив его изнутри во время знаменитого «похода десяти тысяч». Хшаятийя стал горячим поклонником западного военного искусства и считал своих наёмников более боеспособной силой, чем даже отборных арштибара. Будь такая возможность, он бы всю армию сформировал из эллинов, которым достало бы беспринципности, чтобы с лёгким сердцем воевать против своих же соплеменников. Однако хитрые эллины ещё со времён Междоусобицы, когда в борьбе за трон Парсы схватились братья Куруш и Аршак, задрали свою цену до небес. И совершенно справедливо – те десять тысяч наёмников, которых Ксенофонт вывел из сердца Азии после неудачной для них битвы при Кунаксе, всем в Парсе доказали, что запрашиваемых денег они стоят. Наёмники очень дорого обходились далеко не бездонной казне.

Выход нашел ещё Артахшасса Ваука, а Дарайавауш активно развивал его идею: цари занялись созданием войска из персов, вооружённых эллинским оружием и обученных сражаться фалангой. Во главе этих отрядов, получивших название «кардаков», стояли эллины, которые втихаря над ними посмеивались: вид у оштаненных варваров в льняных панцирях, вооружённых гоплитскими копьями и щитами, был донельзя странным.

Дарайавауш возлагал на кардаков большие надежды, но вынужденно признавал, что их численность и боеспособность пока оставляют желать лучшего, поэтому немало времени проводил в бесконечных инспекциях. С Аристомедом-фессалийцем, командиром кардаков, царь царей совещался чаще, чем с военачальниками из числа персов.

Это приводило к обидам. Персы ревниво смотрели в сторону Аристомеда, предполагая в нём очередного Мемнона. Особенно возмущался (конечно, не в лицо царю царей) Равамитра. Набарзан был убежден, что Равамитра ненавидел Мемнона в первую очередь за то, что тот оказался прав в своей оценке сил Александра. Особенно битый полководец бесился от осознания того, что нахлёстывая коня, с сердцем, стучащим в пятках, он удирал от мёртвого врага.

Набарзан ненависть Равамитры разделял. Ему не нравились эллины, не нравился Мемнон, он не доверял ни ему, и никому другому из числа его родственников, даже если они приходились ему, хазарапатише, единоплеменниками, как Артавазда. Неудачи Мемнона облегчили задачу хазарапатиши, который изо всех сил помогал Дарайаваушу утвердиться в мысли, что назначение родосца караном с обширными полномочиями было ошибкой.

Его усилиями царь царей, наконец, принял решение отозвать родосца из Эгеиды. Племянник Мемнона, Тимонд, отправился под стены осаждённой Митилены с приказом к дяде сесть вместе со всем войском (вернее, его остатками) на корабли и отплыть в Атар, который эллины называли Тройным городом, Триполем, а далее идти по суше к Арбелам. Царю царей для войны требовалось как можно больше эллинских наёмников, и он не желал их распылять по очагам военных действий, собираясь объединить в ударный кулак.

Набарзана беспокоил Артавазда, но удача оказалась на стороне хазарапатиши: царь царей не желал того видеть. Зная за собой излишнюю для владыки половины мира мягкость и склонность к прощению, Дарайавауш сам избегал встречи, во время которой, поддавшись жалости, непременно помиловал бы друга своего отца. Царь царей старательно изображал гнев, хотя уже начинал тяготиться им.

Впрочем, избегать Артавазды было не так уж и сложно: занятый военными приготовлениями, Дарайавауш почти не вспоминал про него, а тот всякий раз упирался в непреодолимую стену, которую возводил перед ним хазарапатиша. В результате Артавазда остался в стороне от подготовки войска и не имел никаких сведений о планах владыки.

Это играло на руку Набарзану, который подозревал старика в двурушничестве, прекрасно помня, как тот интриговал против Вауки, выходя вместе со своими родичами сухим из воды. Хазарапатиша давно уже выявил всех подсылов, работавших на Артавазды. Часть удавил, остальных перевербовал. Конечно, доверял он им с большой оглядкой. За ними всегда нужен глаз да глаз, особенно за Фратапарной.

Сириец появился у Набарзана вечером того же дня, когда о его появлении доложил Багавир. Сведения Фратапарны о делах в Ионии не отличались новизной и не представляли большого интереса. Хазарапатиша и так уже знал о том, то Антигон собирает войско в Сардах, готовясь к выступлению на восток. Тем не менее, лазутчик получил оговорённую плату и спокойно отправился в гостиный двор дома Эгиби. Багавир организовал за ним слежку и периодически докладывал, что сириец ведёт себя спокойно, без суеты. К Артавазде он больше не заходил, занимался своими самоцветами.

Все же что-то не давало Набарзану расслабиться, необъяснимое чувство, нажитое годами службы главой шептунов. Подошёл день большого совета, на котором царь царей объявил давно уже утверждённые планы перед многочисленными придворными. Артавазда присутствовал на приёме, ибо Дарайавауш, в кои-то веки решивший пробежать глазами список приглашённых подданных, не обнаружил имени старика и попенял за это хазарапатише. Гнев царя царей остыл, он пребывал в добром настроении от уверенности в том, что кампания против яванов спланирована хорошо. Набарзану ничего не оставалось, как подчиниться.

Предчувствуя недоброе, он напомнил Багавиру приказ не спускать глаз с сирийца, однако в тот же день каппадокиец с серым от страха лицом доложил хазарапатише, что Фратапарна скрылся от слежки. Набарзан скрипнул зубами и проклял сам себя за то, что не отдал приказ усилить стражу во всех воротах Вавилона. Впрочем, это ни к чему бы не привело: «Врата Бога» открыты на все стороны света, слишком много в них входов и выходов, а люди, простые служилые люди, всегда были слабым местом в интригах и расчетах хазарапатиши.

– Он встречался с Артаваздой? – грозно спросил начальник над шептунами.

– Н-нет, – пролепетал Багавир, обычно невозмутимый, но теперь сам на себя не похожий.

– С кем-то из домашних слуг старика?

– Нет, нет, он даже близко не подходил к его дому. И слуги не искали встреч. Хотя… – Багавир почесал затылок, – Вашти, служанка Барсины, беседовала с каким-то конюхом, служащим в доме Эгиби.

– Болван! – рявкнул Набарзан, – найти этого конюха, душу из него вытрясти! Что передал сирийцу, как и куда тот убрался из города?

– Слушаюсь!

Однако в доме Эгиби Багавиру заявили, что людей своих хватать не позволят, даже если речь идёт о конюхе. А если начальник Багавира будет настаивать, им, уважаемым купцам, придётся пожаловаться Мазею. Кандидат в зятья царя царей и правитель Вавилонии был самым уважаемым клиентом торгового дома с многовековой историей.

Хазарапатиша утёрся. Он в этом доме связей не имел, и это не в первый раз выводило его из себя. Семья Набарзана уже сто лет состояла в тесных отношениях с когда-то могущественным, но ныне постепенно увядающим торговым домом Мурашу. Сказать по правде, Мурашу так и не смогли достичь вершин, занятых их конкурентами. Им не удалось вступить в партнёрские отношения с заморскими торговыми домами. А Эгиби даже в Афинах знают.

Способов воздействия на купцов Эгиби не существовало. По крайней мере, хазарапатише не удалось придумать ни одного. Получив от царей право откупа податей, сосредоточив в своих руках денежные потоки всей державы, богатства хшатрапавов и чиновников помельче, купцы-ростовщики никого и ничего не боялись. Даже если найти способ обойти Мазея, среди глав семи привилегированных родов, которым не требуется стоять в очереди к хазарапатише, чтобы попасть к государю, найдется кто-то ещё, кого великий царь выслушает с неменьшим вниманием. А если хазарапатиша превысит свои полномочия и обидит почтенных купцов, совершив насилие, хотя бы даже над их рабами… Не сносить ему, пожалуй, головы. Властители монет бдительно оберегали свои секреты, а кроткий Дарайавауш на один день вполне был способен вернуть времена жестокого Вауки…

Можно, конечно, потрясти эту девку, Вашти, но её госпожа Барсина дружна со Статирой, дочерью государя. Пожалуй, без огласки и скандала не получится, а шума Набарзан не любил.

Итак, Фратапарна сбежал. Набарзан не сомневался, что он сейчас скачет к Одноглазому. Люди, отправленные по самым главным дорогам в погоню, вернулись ни с чем.

Что знает сириец? В лучшем случае то, что знают все: выступление войска намечено на шестнадцатый день месяца Тир, именуемый ещё днём Михра^[70]. В худшем… Что Набарзан знал наверняка, так это то, что Фратапарна в своём деле из первых. Переиграл, собака. Давно надо было его удавить, да все пытался выжать из мерзавца какую-никакую выгоду. Эх…

С этого дня Набарзан ждал от яванов какой-нибудь подлости. Вот и дождался.

Гонец из Киликии догнал войско возле селения Гавгамелы и хазарапатиша, как обычно, первым узнал о дерзком нападении Птолемея на Тарс. Аршама, не ожидавший налета, был разбит и отступил с остатками войска на восток, к городу Малл.

Царь царей созвал малый совет из одних военачальников. Едва им объявили о случившемся, как Равамитра, брызгая слюной, забыв об этикете, который, впрочем, не особенно соблюдался в узком кругу, вскричал:

– Не может быть! Как Одноглазый смог просочиться через Киликийские ворота? Или этот бездельник Аршама проспал его?

В тайне Равамитра ликовал: чем глубже в дерьмо нырнёт Аршама, тем больше у него, Равамитры, шансов занять его место. Начальник конницы ещё в Вавилоне заручился поддержкой Мазея, который совсем недавно сам правил Киликией.

– Аршама бдителен, – возразил Оксафр, – охрана прохода – его прямая обязанность. Как он мог проспать? Ведь сам же и предлагал в донесениях накрепко запереть Врата, дабы не пустить Одноглазого в Киликию. Действительно, уму непостижимо, как яваны туда проникли.

– В том-то и дело, что на Тарс напал не Одноглазый, – сказал Набарзан.

– А кто? – спросил Бесс, резко выделявшийся на фоне присутствующих своей густой рыжей бородой. В отличие от бороды царя царей, выкрашенной охрой, достояние бактрийца было природным.

– Одноглазый сидит в Анкире, это известно совершенно точно. Яваны пришли с моря. Высадились тайно и стремительным броском овладели городом.

– Тайно?! Как можно тайно провести корабли вдоль побережья, которое постоянно сторожит наш флот? Где был Аристомен?

Присутствовавший на совете фессалиец Аристомед, командир кардаков, вздрогнул, но речь шла не о нём, а о человеке со схожим именем, навархе-наёмнике, державшем флот в Саламине Кипрском.

– У Аристомена не так уж много кораблей, – ответил Набарзан, – к тому же никто не ожидал, что яваны решатся подставить спину Мемнону.

Хазарапатиша замолчал. Остальные военачальники тоже перестали шуметь и посмотрели на повелителя.

Войска собирались к лагерю у Арбел почти месяц. Царь царей ждал прибытия Мемнона, но Аристомед, жаждавший высоких чинов и опасавшийся, что родосец, появившись при дворе, вернёт расположение Дарайавауша и задвинет его, Аристомеда, в тень, смог убедить царя царей в том, что Мемнон не нужен. Действительно, сил у него – кот наплакал, но те, что есть, удачно отвлекают часть войск Одноглазого. Пусть себе на западе торчат. Врага лучше всего бить по частям, а у великого царя и так храбрых воинов хватает. Вон, бактрийцы, как раз, подошли.

Дарайавауш отличался большой осторожностью и нерешительностью, однако ему наскучило сидеть на месте, настроение его постоянно менялось, и, в конце концов, он отдал приказ к выступлению войска без родосца и его людей. Посланник Тимонд ещё даже до Родоса не добрался, не говоря уж о Митилене.

В день выступления с запада прилетел голубь, принёсший на лапке весть о внезапной болезни Мемнона. Новость сообщал Фарнабаз, который опасался, что дядя умрёт и просил инструкций, надеясь, что великий царь титул карана передаст ему, а не Ватафрадате.

У Дарайавауша заболела голова. Он слег пластом в своей роскошной четырёхколёсной крытой повозке и не желал думать о войне. Однако пришлось.

– Достойна похвалы, Набарзан, твоя защита провинившихся, – сказал хшаятийя, – я знаю, что ты соблюдаешь справедливость всегда и во всём, как и надлежит истинному сыну Парсы, высшая добродетель которого – правдивость.

Царь царей поморщился: столь длинная речь привела к новой вспышке боли в висках. Превозмогая её, он продолжил:

– Тем не менее, трусость Аршамы не может быть прощена…

Равамитра заулыбался.

– Страх помутил его рассудок и он забыл о своём долге. Теперь ничто не мешает Одноглазому пройти в Киликию. Несомненно, именно так он и поступит, любой разумный полководец на его месте ушёл бы с равнины в горы.

– Позволь, сказать, о великий, – поклонился Бесс.

– Говори, брат мой.

Дарайавауш всегда обращался к Бессу таким образом, дабы порадовать его, ибо хорошо к нему относился. Родство их не было близким. Всякий раз, слыша слово «брат», произнесённое государем в адрес бактрийского хшатрапавы, обязательно кривился Оксафр.

– Если яваны оставят Анкиру, твоё войско легко и быстро, не встречая сопротивления, достигнет Сард. Мы отрежем яванов от их тылов, рассечём пути снабжения, и они окажутся в ловушке, – сказал Бесс.

– Я согласен с почтенным Бессом, – прогудел Оксафр, совершенно неожиданно для самого себя поддержав родственника-конкурента, – если они попытаются ударить в спину, что же, тем хуже для них. В Каппадокии мы легко их побьём. Тогда ничто не помешает нам вернуть Фригию и Лидию ещё до зимы. А там и все остальные владения очистим от яванов.

– Прикажи, государь, – запальчиво воскликнул Бесс, – мои бактрицы разгонят фалангу яванов, как стадо баранов! Никто не устоит против удара нашего клина!

– Действительно, – подтвердил Оксафр, – мы знаем, что у яванов совсем мало конницы. На равнине они не противники нам.

– Вы предлагаете забыть про Киликию и продолжать путь, согласно ранее утверждённому плану? – спросил хшаятийя.

– Не забыть, – мягко поправил Набарзан, поглядев на большую карту, расстеленную на столе, вокруг которого расположились военачальники, – пусть Аршама продолжает сражаться за Малл, Исс, пусть свяжет боем Одноглазого, притянет его к себе. Даже если все воины Аршамы падут, мы успеем войти во Фригию. А яваны в Киликии, отрезанные от ионийских городов, сдохнут с голоду.

– Или захватят Кипр, – вставил Аристомед.

– Каким образом? – удивился Оксафр.

– Ты забываешь, почтенный Оксафр, что Тарс Антигон, или кто там у него заправляет флотом, взял ударом с моря. То есть войска Монофтальма прибыли на кораблях. У Аршамы четыре тысячи воинов, не считая ополчения. Если его бьют, значит, число эллинов соизмеримо. Из этого следует, что флот, доставивший их в Киликию, сопоставим с нашими силами на Кипре. А Кипр – такой лакомый кусок. Я бы непременно на него позарился.

– Если твои слова, уважаемый Аристомед, хотя бы на половину соответствуют истинному положению дел, – подал голос Сиявака, хшатрапава Египта, – то нам следует изрядно обеспокоиться. Ведь яваны смогут парализовать торговлю у берегов Сирии и Ханаана, разграбить цветущие приморские города, оставшиеся беззащитными после того, как их гарнизоны пополнили войско государя.

– Да не бывать этому! – воскликнул Равамитра, – у Адземилькара в Тире сто кораблей. Он перетопит яванов, как котят.

– Если тех удастся загнать в угол и вынудить принять сражение, – сказал Аристомед, – а если они станут действовать, как пираты? Финикийцы, исполняя волю государя, который год безуспешно пытаются покончить с разбойниками киликийского берега… Хоть сто кораблей, хоть двести, а эти ублюдки так и не истреблены.

– Ханаанцы любят торговать, а не воевать, – презрительно фыркнул Набарзан, – чтобы заставить купцов взяться за оружие, их надо сначала раздеть до нитки.

– Адземилькар присягнул на верность повелителю, – сказал Оксафр, – он исполнит приказ.

– Приказ можно по-разному исполнять, – хмыкнул Аристомед, – например, как Мемнон с Ватафрадатой, у которых было четыреста триер, а они их все просрали. Говорят, Антигон сжёг их всего пятью огненными кораблями.

Дарайавауш поморщился. Эллин не первый раз забывается. При Вауке ему уже сняли бы голову.

– Следи за языком, – грозно сказал Набарзан, – или лишишься его.

Фессалиец поспешил заткнуться.

Царь царей посмотрел на Сияваку. Тот, ещё недавно невозмутимый (а за пределами шатра так и вовсе надменный и напыщенный) теперь выглядел крайне озабоченным.

– Ты ведь легко побьёшь яванов и в теснинах Киликии, о, величайший, – неуверенно сказал хшатрапава Египта, чрезвычайно обеспокоенный неожиданной угрозой.

– Всадники Бесса способны и в горах успешно сражаться и побеждать, – неожиданно сказал Равамитра.

– О, да! Бактрийцам это не в новинку, – горделиво приосанился было Бесс, но, сообразив, к чему ведёт Равамитра, не стал продолжать похвальбу.

– А согдам и сакам? – спросил Набарзан, но бактрийский хшатрапава не обратил на его слова внимания.

– Твои бактрийцы уже сражались с яванами при Гранике… – сказал Оксафр, которому начало казаться, что он на этом совете слишком много поддакивает Бессу, сам того не желая, – напомнить, кто там победил?

– Они сражались под началом Равамитры, – спокойно парировал Бесс, – а теперь будут под моим. Ощущаешь разницу, уважаемый?

Равамитра ревниво покосился на Бесса, он уже пожалел, что польстил ему.

– Надо идти в Каппадокию, – твердил Оксафр.

– В Киликию, – перебивали его Сиявака, Равамитра и Аристомед.

Бесс тоже заикнулся было про Каппадокию, но смутился и замолчал, заметив насмешливый взгляд Набарзана, беззвучно вопрошавший: «Чего ты мечешься?»

– Не забывайте о снабжении войска, – сказал молчавший до сих пор Атизий, – изначальный план предполагал создание складов в Амиде и Комане на Царской дороге.

– Склады в Амиде будут использованы, – ответил Равамитра, – как раз оттуда мы свернём на запад. Расстояние от Амиды до Аманских гор такое же, как до Команы.

– Но если мы встанем в Сохах, там уже никаких складов не будет, – возразил Оксафр.

– Недалеко побережье, – сказал Сиявака, – тот же Адземилькар легко доставит продовольствие морем. Мы ни в чём не будем иметь нужды. А яваны флоту Адземилькара не воспрепятствуют.

– А если попробуют, – согласно кивнул Аристомед, – то тем хуже для них. Не придётся гоняться. Я бы даже распространил слух об этом. Пусть знают и попытаются напасть.

– Верно, верно, – горячо кивал Сиявака.

– Дополнительные расходы, – скривился Оксафр и посмотрел на царя.

Царь царей, поджав губы и нахмурившись, переводил взгляд с одного полководца на другого. Наконец, задержав взгляд на хазарапатише, он произнёс:

– Скажи о втором донесении, Набарзан.

Набарзан кивнул, повернулся к военачальникам и объявил:

– Одноглазому, а я убежден, что это его рук дело, удалось взбунтовать Солы Кипрские. Безопасность Саламина, а с ним и нашего флота, под угрозой. Яваны действуют стремительно и продуманно. Я уверен, они решили укрепиться здесь, в Киликии, на Кипре. Мы мало знаем, что происходит в Ионии. Только то, что Мемнон болен, успехов у него нет, а многие острова примкнули к Одноглазому. Афины получают наше золото, но что-то не видно, чтобы они его отрабатывали. Лазутчики докладывают, будто на Пниксе даже разговоров не ведётся о войне за острова, афиняне устремлены на север, возвращают отобранные Филиппом владения. Взвесив все это, я предполагаю, что Одноглазый решил не отсиживаться за стенами Анкиры, ожидая нашего подхода, а нападает сам. Он рвётся на Сирийскую равнину. А там, поддержанный флотом, городами Кипра…

Набарзан споткнулся на полуслове. Все военачальники вновь посмотрели на царя царей. Государь молчал. Набарзану вдруг показалось, что он оглох: неведомая сила, сдавив голову железными тисками, изгнала прочь почти все звуки. Мир сжался до размеров царского шатра и шумевший на десять тысяч голосов огромный лагерь исчез без следа. Лишь всплески капель эллинской клепсидры в углу рвали мёртвую тишину. Повелитель половины мира подался чуть вперёд, опершись на подлокотник кресла. Густые брови почти сомкнулись. Пальцы, на каждом из которых поблёскивал перстень с огромным рубином или изумрудом, погрузились в роскошную рыжую бороду, перебирая кудри.

– Собрать на завтра высший совет, – приказал царь царей.

Придворный этикет персов предполагал строгое исполнение огромного количества ритуалов. По большей части они были призваны явить подданным ослепительный блеск величия хшаятийи. Некоторые представители династии, Дарайавауш Великий, Хшаяршан и Ваука, были деспотами, не нуждающимися в советчиках, а если и прислушивались к чужому мнению, то лишь в узком кругу придворных и родственников. При их правлении высшие советы являлись лишь формой волеизъявления государя. Они не длились долго, ибо устраивались, когда все необходимые решения уже приняты.

Совсем не так правил Дарайавауш. Не ограниченный ничем, кроме власти Ахура Мазды над его телесной оболочкой, он, тем не менее, при принятии решения готов был выслушать мнение каждого придворного. Многим это льстило.

Во время высших советов Набарзан часто ловил себя на мысли, что никак не может определить, что же на уме у повелителя в этот раз. Дарайавауш, внимательно выслушав советы, зачастую поступал им наперекор. Зачем же ему в таком случае требовались советчики, если решения он принимал заранее, подобно своим, не ведавшим сомнений предкам? Набарзан предполагал, что царь царей не столько слушает советы, сколько пытается вникнуть в интонации придворных. Определяет, какова их собственная уверенность в произносимых речах.

На малом совете повелитель не объявил решения, значит, оно будет оглашено здесь и сейчас. Покинув покои государя, хшатрапавы продолжили спор. Разумеется, никто никого не смог переубедить, ибо все преследовали личные интересы. На высшем совете победит тот, кто за ночь сможет найти ещё более убедительные слова и превзойдёт в красноречии соперников. Однако там советников будет не семеро, а несколько десятков. Конечно, высказываться будут не все, а лишь те, кому предоставит слово царь царей. Список этот утверждён заранее. Большая часть приглашённых на совет в него не попала, им просто подтвердят их достоинство самим фактом приглашения. И все же совет вполне способен затянуться на весь день, если повелителю достанет терпения.

Ожидание выхода государя затягивалось. Набарзан снова посмотрел на Артавазды. Старик молодится, стоит прямо. Нет, его болезнь – ложь. Усыпил бдительность хазарапатиши. В списке тех, кому позволят говорить, его нет. Другого шанса у него не будет, значит, он попытается обратиться к государю прямо сейчас, нарушив протокол. Рискует дед. Что он скажет? Царь царей напряжён, раздражён наглостью яванов, срывающих его стройный план войны. Он может рассердиться на дерзкого. Хорошо бы так и случилось.

Из заднего помещения шатра появился евнух, распорядитель двора, и, ударив церемониальным посохом о застеленный дорогими коврами деревянный помост:

– Склонитесь перед великим хшаятийей хшаятийянамом, арием из ариев, милостью Ахура Мазды властителем Парсы, Вавилонии, Бактрии…

Подданные согнулись пополам, приложив одну ладонь к лицу, словно принимали в неё руку повелителя для поцелуя. Не шелохнулись лишь телохранители.

– …Лидии, Карии, Фригии…

– Поднимись, Набарзан, – раздался мягкий голос, прервавший напыщенную речь евнуха, – поднимитесь все.

«Властитель Лидии, Карии…»

Аристомед отвернул в сторону лицо, пряча кривую усмешку, но она не укрылась от внимания евнуха, и тот возмущённо поджал губы.

Внимание прочих придворных было целиком и полностью приковано к персоне царя царей.

Этот сорокавосьмилетний муж, взошедший на престол благодаря интригам коварного Багавахью, поистине восхищал подданных своими добродетелями. Мягкий и милостивый, обходительностью он резко отличался от жестокого Вауки. Умеренный в пище, не злоупотребляющий вином, он сохранил свежесть лица и молодость тела.

Устав от бесчисленных злодеяний Вауки, жестоко топившего в крови одно восстание за другим по всей державе, казнившего множество «благородных» из подозрений в неверности, и во всём слушавшего Багавахью, свою злобную цепную собаку, или, скорее, змею, подданные боготворили Дарайавауша. Предпочитали не замечать его недостатков: недоверчивости ко всем и прежде всего, к самому себе.

«Великий бывает вспыльчив и в гневе способен обречь смерти того, кто рассердит его? Да ну, это ж как его надо рассердить… А вспомните-ка Вауку».

Все познаётся в сравнении. Держава персов давно не знала такого правителя, как Дарайавауш.

Царь царей поистине величественен. Среди своих полководцев он не самый высокий, но все они рядом с ним кажутся малорослыми, даже если он сойдёт с тронного возвышения.

Дарайавауш опустился в резное кресло. Четверо «носящих айву» в полном воинском облачении, одетые в рубахи сотни «Пурпурных», с невозмутимыми лицами, наполовину скрытыми полами башлыков, замерли за спиной повелителя.

Придворные спрятали свои ладони в широких рукавах. Дарайавауш пригладил окрашенную охрой длинную кудрявую бороду и коротко кивнул Набарзану.

Хазарапатиша в короткой речи объявил суть обсуждаемого. Далее, согласно протоколу, евнух принялся вызывать для произнесения речей тех, кому это было позволено. Придворные выходили вперёд, останавливаясь в десяти шагах от государя, и повторно совершали проскинезу^[71], оставаясь в согнутом состоянии, пока царь царей не позволял им выпрямиться и говорить.

Несли по большей части величественную чушь. Набарзан едва заметно кривился от безудержного славословия. Общий смысл сводился к тому, что великому царю лучше дать сражение в Каппадокии, но ничто не помешает ему с той же лёгкостью победить и в Киликии. Поскольку дерзких яванов следует покарать, как можно быстрее, то лучше всего вести войско в Киликию. Или в Каппадокию. Короче, как будет угодно великому царю. Советчики…

Иногда из потока цветистых восхвалений вообще нельзя было извлечь ничего осмысленного. Большинство присутствующих эллинов не могли по достоинству оценить конницу персов и не видели её преимуществ в сражении на равнине. Многие мыслили привычными образами своей воюющей в пешем строю родины и твердили одно: на равнине враг возьмёт своё фалангой. Набарзан отметил, что слушая их, царь царей еле заметно кивает. Соглашался, эллинофил, чему в немалой степени способствовало то, что яваны не растекались мыслью по дереву и высказывались в более доходчивых выражениях, чем персы.

За удар в Каппадокии высказались немногие македоняне, бежавшие от Александра. Они-то, как раз, бывшие совсем недавно гетайрами, знали цену тяжёлой кавалерии. Царь царей оперся на подлокотник – верный признак, что государь колеблется, однако Равамитра, получив слово, с большим пылом принялся убеждать Дарайавауша идти в Киликию. Его речь была щедро пересыпана доводами в пользу такого решения, по большей части надуманными, но та страсть, с которой он их излагал не оставляла времени как следует задуматься. Начальник конницы убеждал государя в том, что не следует на эту конницу полагаться. Он в красках расписывал силу македонской фаланги, о которую, по его словам, бактрийцы при Гранике разбились, как о скалу.

«Только твои наёмники и кардаки, великий государь, смогут противостоять яванам».

Услышав откровенную ложь про Граник и бактрийцев, Бесс побагровел, но, вспылив, растерял все красноречие и ограничился бессвязным ворчанием.

Набарзан следил за Артаваздой и отмечал, что старик явно нервничает. Наконец, после того, как высказался и отступил на своё место Оксафр, Артавазда, рванувшись из второго ряда придворных, бросился к царю царей, повалился на колени и впечатал лоб в дорогой ковёр.

– Смилуйся, великий государь!

Набарзан ждал этого, посему раньше телохранителей (в сущности, он ведь и сам телохранитель) подлетел к дерзкому и приставил к его шее обнажённый акинак.

По рядам придворных пробежал ропот. Царь царей нахмурился, однако жестом приказал хазарапатише убрать оружие и отпустить старика.

– Что случилось, почтенный Артавазда? Почему ты ведёшь себя столь недостойно?

– Прости, великий государь! Я решился на подобную дерзость от отчаяния. Уже несколько месяцев я лишён радости видеть моего повелителя и говорить с ним! Зная, как ты был добр ко мне в прошлом, великий государь, я теряюсь в догадках о причинах твоей немилости.