Текст книги "Круги на воде (СИ)"
Автор книги: Евгений Токтаев
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
– Сын Лага? – переспросила Таис.
– Значит, македоняне взяли лидийскую казну? – перебил её Апеллес.
– Да, – несколько рассеянно ответил Лисипп, – прошу простить меня, друзья, я должен вас покинуть, располагайтесь, как у себя дома. На предстоящий вечер я пригласил македонян, начальника гарнизона и его помощников. Надеюсь, нам сообщат все последние новости о ходе войны.
Мегарон в доме покойного Гармодия не отличался большими размерами, поэтому гостей на симпосион Лисипп пригласил не слишком много. Из македонян старшим по должности в Эфесе был иларх Сополид, один из «друзей». Антигон назначил его начальником гарнизона. Людей Сополиду верховный стратег оставил немного, не было у него возможности распылять войско. Всего пятьдесят гетайров и две сотни «пеших друзей». Такая, с позволения сказать, «сила» – скорее для обеспечения общественного порядка и обозначения присутствия. В случае опасности городу этот отряд можно в плевке утопить. Правда, Эфес оказался в глубоком тылу, а с разгромом Ватафрадаты, и подавно.
Кроме начальника гарнизона пришли: командир пехотинцев лохаг Аристон, трое декадархов, пятеро уважаемых граждан и молодой человек, прибывший от Птолемея с письмами и небольшим обозом, в котором, помимо прочего, ехали десять больных, отправленных наместником Сард в Пергам, на излечение в знаменитый храм Асклепия. В Эфесе молодой гетайр должен был навербовать ещё наёмников для усиления союзного войска, для чего имел при себе немаленькую сумму. После бескровного захвата столицы Лидии Лагид вдруг стал ощущать себя довольно самостоятельным и, располагая огромной казной, не просил подкреплений у Антигона.
Гости оделись празднично, в белые и лазоревые хитоны, украшенные по краям цветными вышитыми волнами и меандрами. Посланник Птолемея резко выделялся на их фоне, на нём была тёмно-синяя рубаха с длинными рукавами, фракийского кроя. За последние лет пять такая одежда вошла в моду при македонском дворе и её носили все мужи, от покойного царя до конюха. Очередной раздражитель для эллинов, которые по длинным рукавам отличали варваров.
Гости разулись, рабы омыли им ноги, раздали лавровые венки, принесли вино, воду и мёд, чаши для смешивания. Хозяин совершил возлияния Зевсу и Артемиде, покровительнице города. Первая перемена блюд, ситос, состояла из хлеба, обсыпанного маком и маринованных оливок. Беседа малознакомых людей текла вяло, но когда подали вторую перемену, опсон, отличавшийся большим разнообразием, языки, слегка подстёгнутые вином, понемногу начали развязываться.
– Знатный стол, знатный! – запихивая в рот кусок жареной камбалы под соусом, прочавкал один из эфесцев.
– Да, неплох. А помните почтенные, симпосион в доме Нестора? Какие там были угощения! М-м! Не в обиду тебе, Лисипп.
– Где же ты был, уважаемый? Посоветовал бы Лисиппу обратиться к тому же повару.
– Э, нет. Мне говорили, Нестор больше никого не нанимает для устройства пирушек, а раскошелился на искусного раба-беотийца. Не слышал, чтобы беотийцев и фессалийцев кто-то смог превзойти в поварском деле.
– Да, Нестор удачно подсуетился, когда все рынки на Делосе были забиты пленными фиванцами. Купил недорого. Когда бы ещё так повезло?
Лисипп помрачнел.
«Вместо того, чтобы сражаться с варварами, эллины похваляются дешевизной рабов-эллинов… О, боги, куда катится этот мир?»
– Да, изрядно Александр сбил цены на рабов, и не на каких-то тупоголовых варваров, годных лишь на самую простую и тяжёлую работу, а на мастеровых. Повезло владельцам эргастериев, кто не прохлопал ушами. Ещё той осенью за опытного кузнеца давали столько, сколько прежде одна рука стоила, та, что молот держит!
Гости захохотали. Лисипп, которому такие речи совсем не нравились, поспешил направить беседу в другое русло.
– Скажи, молодой Менелай, – обратился скульптор к посланнику Птолемея, поразительно похожему на того лицом, – какие ты привёз новости из Сард? Что слышно о персах?
– Да нет особых новостей, почтенный Лисипп. Мой брат занят укреплением обороны, но, по правде сказать, нам ничто не угрожает. Разведчики доносят, что ближайший персидский гарнизон остался в Тарсе. Офонтопат в Галикарнасе ещё, но скоро его оттуда выбьют.
– И Мемнон, по слухам, бежал в Митилену, – добавил Сополид.
– В Митилену? – удивился Апеллес, – так он же может отрезать вас от проливов и зайти в спину!
– Не сможет, кишка тонка. Если раньше мы, называя его имя, подразумевали – «Мемнон с войском», то теперь это просто «Мемнон». Сам по себе, один-одинёшинек.
– Галикарнас неизбежно падёт, – заявил лохаг Аристон, – и тогда вся Азия до Тавра наша.
– Не вся, – возразил один из эфесцев, тучный и важный купец Бакид, владелец портовых складов, нескольких кораблей и кожевенных мастерских, после свержения олигархии избранный одним из эллинотамиев, хранителей государственной казны, – вы, македоняне, ждёте, что новое войско Дария придёт через Киликийские ворота, но, похоже, совсем забыли про существование Царской дороги. Птолемей взял Сарды, но в этом городе она всего лишь заканчивается. А Гордий, Анкира? Если основа нового войска будет набрана великим царём в Мидии, ему гораздо проще будет пройти через Каппадокию по Царской дороге. Которую вы не сторожите и даже не собираетесь.
– Я не могу говорить о том, что собирается делать стратег, – недовольно буркнул Сополид, – не все ли равно, с какой стороны придёт войско Дария? Мы знаем, что рано или поздно, нам придётся снова столкнуться с персами, которые сейчас убрались за Тавр. Однако, к этому моменту, здесь вся земля будет в наших руках. Даже если сражаться станут только эллины, их вполне достаточно.
– Опять эллины будут сражаться с эллинами, – огорчённо покачал головой другой гость, агораном, следящий за порядком на рынках, – в войске персов все больше и больше наших соотечественников.
– Всякая рвань мне не соотечественники, – презрительно бросил Бакид.
– Во время войн цены на рабов падают, – сказал Лисипп, – богатые землевладельцы обогащаются ещё больше. Малоимущие разоряются. Куда им податься? Только в наёмники. А кто достаточно богат, чтобы платить им? Персы. Получается, Филипп воевал с эллинами только для того, чтобы его наследники в Азии столкнулись не с варварами, а опять же с эллинами.
– Это так, почтенный Лисипп, – согласно кивнул Сополид, – но взгляни на Милет. Он был взят во многом благодаря тому, что тамошние эллины не стали сражаться со своими братьями.
– Братья… – протянул Бакид, – нос по ветру они держат. Была бы возможность остаться у персидской кормушки – остались бы, не раздумывая. Не верю я им. До последнего на двух стульях пытались усидеть. А мы здесь, как один, на борьбу с олигархами поднялись.
– Ты сам, уважаемый Бакид, почти как олигарх, – усмехнулся агораном, язык которого уже слегка заплетался, – деньжищ-то у тебя, ого-го. Не кричал бы Сирфак о твоём худородстве, а водил дружбу, стал бы ты, «как один» на борьбу подниматься?
– Да я свои деньжищи вот этими руками заработал! – вспыхнул купец, – весь Эфес помнит, ещё мой отец самолично кожи мял…
– Миром, только миром, – привстал на ложе Лисипп, – не ссорьтесь, прошу вас.
– А вот интересно мне, – сказал Апеллес, смешивая вино, – побьёт Антигон персов и дальше что? Я имею в виду, он же всюду восстанавливает демократию. Сейчас, во время войны, он гегемон – ведущий. Война кончится, отдаст власть?
– Тебе что, не верится в это, дружище? – спросил скульптор.
– Не припоминаю случаев, чтобы кто-нибудь, облечённый властью, добровольно от неё отказался, – художник отпил из чаши-киафа, покатал золотистое хиосское во рту, смакуя, – получим очередного тирана.
– Тиран захватывает власть силой, – возразил Сополид, – мы же следуем за избранным вождём. Отчего бы не следовать за ним и дальше, пока в том видится польза и удача. Боги помогают Монофтальму.
– И все же его положение шатко. Опираться на сиюминутные чаяния народа – глупость, – возразил художник, – сколько лет прожил в Афинах, а так и не привык к этой тысячеголовой глупости. Если бы такие, как Демосфен, не расточали себя, убеждая капризную и бестолковую толпу, глядишь, город Паллады мог бы достичь, куда больших успехов.
– Ты разделяешь убеждения Аристотеля? – спросил Лисипп, – монархия – лучшая из форм правления?
– Да. Будь жив Александр, союз ионийских полисов не выглядел бы титаном на глиняных ногах, ибо они объединились бы вокруг царя, потомка Геракла.
– Разве важно лишь происхождение объединителя?
– Я, кажется, понимаю почтенного Апеллеса, – сказал Бакид, – через пару лет начнут говорить: «Да кто такой этот Антигон? Он даже не иониец!» Циклоп напрасно делает ставку на власть народа, который и дальше будет избирать его вождём. Ему, поистине, лучше сделаться тираном.
– Вроде того, против которого ты боролся? – ехидно поинтересовался агораном.
– Тиран тирану рознь.
– Тем хуже для союза, – сказал Лисипп, – если он держится лишь на одном человеке, который, увы, смертен. А что будет после него? Опять раздрай, смута? Под которую нас всех снова пережуют персы.
– Вот и выходит, – подытожил Апеллес, – что нам просто необходим царь, верховенство которого неоспоримо и его наследники законны и признаются всеми. Как не зови Антигона – верховным стратегом, гегемоном, тираном, а всё равно его власть будут постоянно ставить под сомнение. Царь нужен.
– В Македонии, почтенный Апеллес, – сказал Аристон, – это просто делается.
– Я заметил, – усмехнулся художник, – сколько царей у вас за последнее время сменилось? Царь, которого избирает войско, в наших глазах всего лишь очередной тиран. А это – разные вещи. Нет, царь нужен такой, про которого сами боги скажут – вот он, истинный.
– Где бы такого взять? – протянул кто-то из гостей, прежде не принимавший участия в беседе.
– Я против царей, – сдвинул брови Бакид, – надеюсь, Циклопу хватит ума не объявлять себя царём.
– Вот и первый смутьян, – кивнул Лисипп, – я же говорил, будут разброд и шатания.
Эллины обожали застольные беседы, потому и смешивали вино с водой или мёдом, чтобы подольше оставаться трезвыми. Дар Диониса возбуждал, подстёгивал речь, но ослабленный, не валил с ног слишком быстро. Заметив, что гости уже большей частью оставили трапезу и вытирают жирные руки кусками мягкого тёплого хлеба, Лисипп объявил:
– Не пора ли нам выбрать симпосиарха?
Царём пира избирали человека острого ума, способного увлечь гостей игрой или состязанием в пении, риторике. Инициатива наказуема: хозяину не удалось отвертеться от этой «должности» и, по правде сказать, справедливо, ведь он здесь был единственным, кто знал всех присутствующих.
Скульптор совершил возлияние Дионису и продекламировал:
– Мил мне не тот, кто, пируя, за полною чашею речиТолько о тяжбах ведёт, да о прискорбной войне;Мил мне, кто, Муз и Киприды благие дары сочетая,Правилом ставит себе быть веселее в пиру[46].
Рабы наполнили чаши гостей и те дружно выпили, подарив несколько капель богам. Музыканты, незаметно возникшие в мегароне, расположились у стен, ударили в тимпаны. Запели флейты. Гости оживились: в зале, перед пиршественными ложами появилась Таис. Она была одета в золотистую короткую эксомиду, открывавшую правую грудь. Чёрные волосы, достающие почти до пояса, заплетены в две тугих косы, совсем не в обычае гетер, укладывавших их в более сложные причёски. В правой руке афинянка держала короткий меч. В левой – небольшой тонкий жезл с подвязанной к нему длинной алой лентой. Таис двигалась в такт музыки с кошачьей грацией, а лента, тоже пребывающая в постоянном движении, обвивала гетеру по спирали, образуя своеобразный кокон, из которого время от времени выскакивало стальное жало. Девушка кружилась на носках, временами замирая на кончиках пальцев, с такой лёгкостью, словно не весила ничего. Полы эксомиды развевались, отчего у гостей захватывало дух.
– Пирриха, пирриха! – выкрикивали гости название этого воинственного действа, зародившегося в Спарте.
Это была не совсем пирриха, танец, который исполняют с оружием и, чаще всего, не в одиночку, но задуматься о том некогда. Неспешный вначале, темп нарастал, как приближающийся издалека раскат зевсова гнева в грозу.
Апеллес вскочил с ложа и начал хлопать в ладоши, поддерживая ритм. Его примеру последовал Менелай. Глаза молодого человека расширились в восхищении. Казалось, для него сейчас во всей Ойкумене не существует ничего, кроме танцующей четвёртой Хариты.
Таис резко переломилась пополам, сталь клинка лязгнула о каменный пол, а гетера взлетела в воздух, опираясь только на меч. Лента скользнула по отточенному лезвию, взмыла вверх. Один алый лоскут остался на полу.
– Таис! Таис! – гости хлопали уже все.
Ритм все ускоряется. Шаг, поворот, шаг на носке, пируэт на кончике большого пальца – попробуйте-ка повторить мужи-воины! Прыжок, приземление. Афинянка изгибается назад, спина дугой, волосы-ночь метут по полу. Снова лязг меча. Гости в восторге, никто не сожалеет об иззубренном клинке, судьба у него такая. Шаг, прыжок, поворот.
– Таис! Таис!
Мчится по мегарону красно-золотой ветер, свистят флейты, тимпаны уже и не слышно, тонут они в ритме, что в едином порыве гости выбивают ладонь о ладонь. Шаг, прыжок, поворот. Хлопают гости, кружится в танце Таис. Кровь стучит в висках, сердце выпрыгивает из груди. Ничего вокруг уже нет, только ветер, цветная метель.
– Лети, ветер!
Афинянка, завертевшись в очередном сложном пируэте, выпустила ленту из рук и молниеносными взмахами меча рассекла её на четыре части. Прыжок, мягкое приземление. Ни на миг не останавливаясь, Таис «перетекла» из высокой фигуры в низкую, уложила на пол клинок. «Вынырнула», вытянувшись в струну, с поднятыми вверх переплетёнными руками, отогнув кисти под прямым углом, и замерла.
Гости взревели от восторга, взорвался мегарон громом рукоплесканий.
– Таис!
– Анадиомена… – прошептал художник, не в силах оторвать взор от гетеры.
Высокая грудь афинянки учащённо вздымалась. Девушка раскраснелась. Умеренно-смуглая, не бледная, как свободнорождённые эллинки, избегающие появляться на солнце неукрытыми, но и не загорелая дочерна, подобно уроженкам южных краев, Таис напоминала сейчас статую, отлитую в коринфской меди, той самой, о которой вздыхал Лисипп. Умастить кожу золотистым оливковым маслом для блеска, и не отличить.
– Слава четвёртой Харите!
– Никогда подобного не видел…
– И не увидишь, она одна такая!
– Иди к нам, афинянка!
Ложе для Таис было предусмотрено. Устроившись на подушках, разгорячённая пляской сильнее, чем мужчины вином, афинянка оказалась рядом с Менелаем. Молодой человек благоговейно смотрел на гетеру, будто на расстоянии вытянутой руки от него находилась сама Урания.
– Муха залетит, – с улыбкой покосилась на него Таис.
– А? – очнулся македонянин и закрыл рот, – прости, я прежде не встречал богинь.
Гетера повернулась к нему, собираясь что-то сказать, но слова внезапно застыли на языке, глаза расширились в изумлении.
– Кто ты?
– моё имя Менелай, я младший сын Лага, одного из князей Орестиды.
– Младший сын? Так ты брат Птолемея?
Молодой человек кивнул. С афинянки мигом слетел налет божественной недоступности. Превратившись в самую обычную девятнадцатилетнюю девчонку, она придвинулась к гетайру и с жаром спросила:
– Давно ли ты видел его? Он жив и здоров? Где он сейчас?
Эксомида сползла с плеча афинянки. Взгляд Менелая упал на обнажённую грудь Таис и молодой человек покраснел. Глаз, правда, не отвёл, это было, поистине, выше человеческих сил. Слегка заикаясь, гетайр пробормотал:
– Н-недавно. Он в Сардах. Жив. Здоров.
Менелай сглотнул и, справившись с волнением, уже увереннее сказал:
– Так ты знакома с ним? Он ничего не говорил мне.
– Знакома… – чуть рассеянно произнесла Таис, глядя в сторону, – последняя весточка от него пришла в начале осени. Все кругом завертелось… В Элладе война, в Азии война. Я понимала, что письма могли затеряться в пути, но сердце не на месте.
Менелай помолчал немного, а когда вновь собирался что-то спросить, не успел рта раскрыть, как вниманием гетеры завладел Лисипп.
– Скажи, Таис, там, в порту, ты так и не ответила, что же заставило тебя пуститься в путь с Апеллесом?
Афинянка покосилась на художника, но тот смотрел будто бы сквозь неё, погружённый в свои мысли.
– Я всегда мечтала увидеть мир, другие страны, людей. Но как иначе может путешествовать женщина? Только с победоносным войском.
Лисипп кивнул.
– Да, женщине одной, тем более столь прекрасной, путешествовать, даже в компании одного-двух телохранителей, в наше время небезопасно, в этом ты совершенно права. Но и войско македонян никак не может служить тебе надёжной защитой. Всякие люди там есть. Даже боги в своих храмах не защищают ищущих спасения от насилия. Разве что мстят потом святотатцам, но я бы не хотел оказаться в роли мстителя за погубленную жизнь четвёртой Хариты. Или среди соратников Антигона есть кто-то…
– О, да! – поспешила ответить афинянка.
Лисипп взглянул на Менелая, тот кивнул.
– Душно стало в Афинах, – подал голос Апеллес, – выйдешь на улицу – кругом разговоры о войне. Крики «вернём» сменяются воплями «отберём», и все реже последние сопровождаются словом «назад». Победа в Фермопилах вскружила афинянам голову. Повсюду разговоры о возрождении Архе, нового Морского Союза. Город бряцает оружием…
Художник замолчал, поглаживая бороду и изучая капли вина на дне пустой чаши.
– Что-то наш избранный симпосиарх отлынивает от своих обязанностей! – громко заявил Сополид.
– Действительно! – поддержал командира Аристон, – наши кубки пусты, музыка стихла…
– Справедливо, – согласился скульптор, – эй, рабы, разлейте вино, да не ждите, пока чаши гостей вновь опустеют!
Рабы поспешили исполнить приказ, а Лисипп продолжил:
– Не устроить ли нам состязание в пении?
– Верно, пусть Таис ещё и споёт! – подхватил кто-то из гостей.
– Нет, – покачал головой Лисипп, – не будем излишне утомлять нашу гостью. К тому же, кто желает состязаться с Харитой? Заранее проигрышное дело.
– Правильно!
– Да, верно!
– Состязание!
– Нужно установить правила, – продолжил скульптор, – ведь не следует одну меру прикладывать к песне любовной или гимну. В чём же мы станем состязаться?
– Жёнам пристало взывать к Афродите, – сказал Сополид, – мужам же – славить Бромия[47]!
– Или Ареса.
– Верно, предлагаю состязаться в воинских гимнах.
– Согласны!
– Рабы, освободите один стол, – скомандовал Сополид, и, когда распоряжение было выполнено, взошёл на импровизированную орхестру.
– Разве мы варвары, чтобы попирать ногами место, за которым едим? – неодобрительно покачала головой афинянка, но в этот раз на её слова не обратили внимание.
– Чем мы хуже спартанцев? – разгорячённый вином иларх, слегка покачиваясь, сбросил с плеч хитон, – вспомним древние обычаи[48]. Жаль, шлема нет. Ладно, пусть будет венок.
Македонянин принял величественную позу. Лисипп, ваятель мужей-воинов, цокнул языком, слегка прищурившись: сложение иларха в точности повторяло канон Поликтета, создателя знаменитого «Копьеносца». Сополид раскатистым низким голосом запел:
– Скоро ль воспрянете вы? Когда ваше сердце забьётсяБранной отвагой? Ужель, о нерадивые, вамДаже соседей не стыдно? Вы мыслите, будто под сеньюМира живете, страна ж грозной объята войной.Требует слава и честь, чтоб каждый за родину бился,Бился с врагом за детей, за молодую жену.Смерть ведь придёт тогда, когда мойры прийти ей назначат.Пусть же, поднявши копьё, каждый на битву спешит,Крепким щитом прикрывая своё многомощное сердце,В час, когда волей судьбы дело до боя дойдёт.
– Наша песня! – в восторге взревели эфесцы[49].
Закончив, иларх с торжествующим выражением лица вернулся на ложе, а его место занял соперник из числа эфесцев.
– Ну, Антиф, не посрами наш город!
Гости становились все шумнее. Один из младших македонских начальников жестом поманил светловолосую флейтистку-фракиянку, одетую лишь в поясок, сплетённый из весенних первоцветов, а когда она приблизилась, задрал себе хитон до подмышек, недвусмысленно предлагая сыграть ещё на одной «флейте». Его товарищи сначала посмеивались, давая советы, а потом, распалённые зрелищем, последовали его примеру, благо, флейтистка была не одна. Мегарон наполнялся стонами. Таис от такой «музыки» заскучала.
– Афинянка! – обратился к ней Бакид, которого уже изрядно штормило, – ты воплощение Урании! А воплощение Урании не может стоить меньше мины за ночь любви! Подари мне эту ночь и ты увидишь, как щедр Бакид!
– Дёшево же ты оценил богиню, – прошипел Апеллес.
– Дёшево? В самый раз. Взгляни на этих флейтисток, они – услада очей, а берут всего два обола. Дневной заработок гребца триеры. Я же предлагаю в триста раз больше. Разве это дёшево?
– Если зовёшь меня богиней, почтенный Бакид, – спокойно сказала гетера, – то знай: цена богинь высока, но редко их интересуют деньги.
– Что же тебя интересует? – с вызовом бросил купец.
– Ищи и найдешь, – улыбнулась афинянка, – не все продаётся.
– Чушь! Чушь вдвойне в устах гетеры, все богатство которой скрыто между ног и ничем не отличается от такового у других жён.
– Коли так, зачем переплачивать? – холодно спросил Апеллес, – доставай свои два обола, вон, погляди, сколько охотниц. Устроены они так же, и прелестями не обделила их Афродита. В чём видишь ты разницу?
– В умении красиво танцевать? – хохотнул агораном, – имеет ли это значение на ложе?
Бакид набычился и что-то злобно пробурчал. Расслышал его слова только Лисипп. Он нагнулся к эфесцу и негромко произнёс, покосившись на ноги афинянки:
– Как ты думаешь, какую силу в себе таит этот пальчик, который только что держал весь её вес? И что будет с незадачливым мужем, которому удар этого пальчика придётся в пах?
Таис поднялась с ложа.
– Я устала, Лисипп. Позволь мне покинуть твоих гостей.
– Зачем ты просишь меня об этом, Таис? Разве ты чем-то обязана мне?
– Разреши, я провожу тебя, – вскинулся Менелай.
Гетера хотела сказать, что в том нет необходимости, ибо она пользуется гостеприимством скульптора, и всего лишь пройдёт на женскую половину дома, но, задумавшись на мгновение, кивнула головой.
Они вышли в ночную прохладу перистиля и, когда остались одни, афинянка все же созналась, что провожать её имеет смысл всего пару десятков шагов. Менелай не смутился. Казалось, ему и этого расстояния вполне достаточно, чтобы ощутить в себе силы на прыжок до вершины Олимпа.
Таис глядела на македонянина, но видела другого человека, его брата. Воспоминания кружились перед глазами переливающимся калейдоскопом.
«Так ты из свиты македонского царевича?»
«Верно. А ты – та самая Таис, про которую говорят, будто за ночь с ней иному не хватит и таланта?»
«Граждане афинские склонны к преувеличениям».
«Так значит, это неправда, что ты самая дорогая из подруг? Меня заинтересовала твоя слава, и я нарочно искал встречи, но ожидал увидеть…»
«Зрелую жену, подобную Фрине? Разочарован, увидев девчонку?»
«Нет, заинтригован ещё больше».
«Не можешь понять, где же во мне прячется стоимость целой триеры?»
«Уже эти твои слова наводят на мысль, что ты стоишь гораздо дороже триеры».
«Вот как? И сколько же талантов я стою?»
«Всего золота мира не хватит. А оно и не нужно. Та, что зовётся четвёртой Харитой, не может иметь цены».
«И, тем не менее, я называю её, беру деньги».
Птолемей смотрел внимательно, чуть наклонив голову набок, подражая своему другу, наследнику македонского престола. Афинянка ждала его ответа, заинтересованно глядя прямо в глаза. Лагид, среди всех царских друзей прослывший самым искушённым знатоком любви, сменивший на своём ложе столько женщин, что давно уже потерял им счёт, не мог вымолвить ни слова. Он видел собственное отражение в тёмных тёплых и смеющихся глазах афинянки. Дурак-дураком.
Таис улыбнулась.
«Недосуг мне с тобой в молчанку играть. Найдешь, что сказать, приходи. Мой дом возле Диомейских ворот, у подножия холма Мусейон. Там спросишь, укажут. Меня знают».
Гетера, по воле судьбы призванная к служению Урании, обученная дарить мужчинам наслаждение, духовное и плотское, она не пыталась играть в недоступную богиню, подобно многим своим знаменитейшим сёстрам по ремеслу. Пусть этот покоритель женщин придёт, пусть назовёт свои желания (ха, как будто кто-то их не знает). Она назначит цену. Ещё несколько серебряных «сов» присоединятся к своим товаркам в заветном сундучке. Птолемей получит то, что хочет, очередную победу, ещё один горделивый рассказ друзьям, в ответ на вопрос: «Ну, и какова на ложе эта знаменитая афинянка?» А Таис, в очередной раз восславив Киприду, станет чуточку богаче, приобретёт ещё больше возможностей в мире, где все продаётся за деньги. Все?
А как быть с тем гнетущим равнодушием, что не желает её оставлять в минуты, когда мозолистые руки мужчин скользят по гладкой коже? От поклонников проходу нет, и многие желают не только брать, но и дарить. Но все не то. Поделившись со своей юной жрицей властью над мужчинами, Урания не дала ей чего-то важного и после, вовсе не сыгранной, ночной страсти в объятиях очередного любовника, сердце Таис билось спокойно и размеренно, не раненое чувством. Хоть плачь.
Птолемей пришёл через день, но цену не спросил. Словно забыв свою славу охотника за женскими прелестями, он просто сидел в гостях у гетеры, они пили ослабленный, не будоражащий кровь кикеон, вино, смешанное с мёдом, и провели вечер в беседе. А потом ещё один. Птолемей был спокоен, вежлив, внимателен, улыбчив, остроумен. Казалось, только таких встреч с четвёртой Харитой он ищет. Он удивил афинянку своей образованностью, тогда она ещё не знала, что друг Александра учился у Аристотеля.
Пришёл вечер разлуки: Александр, посол победителя при Херонее, поразивший Афины умом и прямо-таки божественным величием, столь непохожий на одноглазого, хромого, сурового и хмурого царя-воина, должен был отбыть к отцу. Птолемей следовал за ним. Ни один из мужчин афинянки не был похож на сына Лага, и Таис, в груди которой все последние дни разгоралась настоящая огненная буря, повела македонянина прочь из душного кольца стен Паллады, по Фалерской дороге в сторону моря, мимо рощ огромных платанов, к маленькой бухточке, укрытой в кольце скал. Туда, где ночь, бесстыдно подглядывая за смертной любовью мириадами неспящих глаз, приняла их в свои объятья.
Дел у Менелая в Эфесе было много, и все же он постоянно находил время за какой-нибудь надобностью появляться возле дома Лисиппа. Никто тому не удивлялся. Хозяин посмеивался. Таис вздыхала. Вовсе не желала она для брата Птолемея той участи, на которую тот себя обрекал. Жестока бывает Урания, не бесследно её замужество, союз с незнающим жалости Аресом.
Апеллес после симпосиона впал в странную задумчивость. Загадочно смотрел в сторону Таис, иногда скользя взглядом по фигуре афинянки, а временами глядя, словно сквозь неё. Три дня так продолжалось, на четвёртый художник, наконец, подошёл к гетере.
– Ты знаешь, Таис, как давно меня не отпускает образ твоей матери, выходящей из моря на посейдоновых мистериях. Я пытался говорить с ней, но Мнесарет не хочет этой работы и для меня это необъяснимо. Я разучился понимать многие её слова и поступки. Совсем отчаявшись, пытаюсь скрыться от себя здесь, за морем. Придумал занятие – рисовать победоносных воинов, освободителей Ионии. Но не моё это. Пусть мужей изображает Лисипп. Я же призван, как и ты, к служению Афродите. Я долго не мог взяться за Анадиомену, даже против воли Мнесарет. Понимал, модель не подходит. Афродиту Выныривающую, рождающуюся из пены, не стоит рисовать со зрелой женщины, пусть она до сих пор способна затмить красоту юности. Я видел твой танец не раз, но здесь, на нашем недавнем симпосионе, меня словно перуном зевсовым ударило! Ты та, кого я так давно искал. Столько времени, дурень, провёл с дочерью своей возлюбленной, а разглядел лишь сейчас, – Апеллес улыбнулся, – ты будешь моей моделью, Таис?
Афинянка коснулась ладонью колючей щеки художника.
– Это величайшая честь для меня.
Наступил месяц мунихион. Скоро год, как войско Коринфского союза вторглось в Азию. Сколько всего случилось за этот год… Разум смертных слаб, чтобы осмыслить, осознать произошедшее и предстоящее.
Апеллес, которому гостеприимный Лисипп предоставил в полное распоряжение дом, принялся за работу, готовил холст, растирал и смешивал краски. Вместе с Таис они придумывали позу Анадиомены. По вечерам заглядывал Менелай, делясь последними новостями. Он набрал пять сотен наёмников и должен был вскорости отбыть к своему брату. Птолемей все ещё находился в Сардах и отчаянно скучал там. Никаких угроз, вызовов. Деятельная душа старшего Лагида рвалась в гущу событий. Он неоднократно предлагал Антигону прислать в Сарды кого-нибудь другого вместо себя, но Циклоп всякий раз высказывал опасения, что новый наместник не удержит в руках лидийскую знать, покорившуюся хитроумному Лагиду. Дескать: «Они тебе подчинились, приедет какой-нибудь Леоннат, признают ли его верховенство?»
Вот и вздыхал Птолемей ревниво, читая письма о ходе войны в Карии. А там дела у Одноглазого шли лучше некуда. Ада, наследница карийских династов, лишённая власти своим младшим братом Пиксодаром и нашедшая приют в горной крепости, единственной сохранившей ей верность, самолично прибыла к Антигону и убедила его вернуть в её руки Карию, в обмен на поддержку местного населения. Циклоп согласился, поставив условие, что эллинские полисы в Карии получат самоуправление и Ада воцарится лишь над варварскими городами.
Войско союзников осадило Галикарнас. Оборонявший город Офонтопат так и не пришёл на помощь Мемнону в Милете и вот теперь остался один на один с врагом. Город, лежащий в северной части Косского залива, очень хорошо укреплён. Помимо внешних стен и глубокого рва, он защищён тремя внутренними цитаделями: Царской – в юго-восточной оконечности, Салмакидой – в юго-западной, и Акрополем у северной стены.
Галикарнас мог бы довольно долго продержаться в осаде, но Мемнон, отлично умевший мутить воду, сюда так и не прибыл, а сил и авторитета Офонтопата оказалось недостаточно, чтобы заставить горожан зубами цепляться за каждый камень крепостной стены.
Все же Антигону пришлось повозиться. Ворота сразу не открыли и он начал собирать «милетские» осадные машины, встав лагерем у западных, Миндских ворот, которые затрещали под ударами тарана.
Союзники очень быстро убедились, что Галикарнас, это не Милет. Добраться до Миндских и Миласских ворот города оказалось гораздо сложнее: в обоих случаях крепостная стена здесь образовывала нишу, глубиной в тридцать шагов. На крышу тарана с трёх сторон полетели камни и бревна, полилось кипящее масло. Воинам Офонтопата удалось очень быстро проломить винею и Антигону пришлось отвести таран.