Текст книги "Круги на воде (СИ)"

Автор книги: Евгений Токтаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Монофтальм изменил тактику. Для подвода осадных башен требовалось изрядно потрудиться на земляных работах по выравниванию предполья, поэтому ставку решили сделать на подкоп в районе северной стены. Где-то на двенадцатый день, когда он был почти закончен, и часть стены грозила обвалиться с минуты на минуту, а бойцы Пердикки стояли наготове в ожидании штурма, Миндские ворота отворились. К немалому удивлению союзников навстречу Антигону вышла делегация горожан, сообщивших, что Галикарнас восстал против персов и Сдаётся.

Однако, радость оказалась несколько преждевременной. Офонтопат с горсткой преданных воинов затворился в Царской цитадели. Персы так же удерживали Салмакиду и остров Арконнес, господствовавший над заливом. Правда, гарнизон первой сложил оружие на следующий день после вступления Антигона в Галикарнас. Офонтопат в плен сдаваться не собирался, ибо убедил себя, что эллины его не пощадят. Все предатели уже перебежали к противнику и с тираном остались только надёжные воины. Их, хоть и немного совсем, но для обороны небольшой по размеру и отлично укреплённой цитадели, вполне достаточно.

Через пять дней Неарх, командовавший флотом из трёх десятков триер, подвёл половину из них к Арконнесу и высадил на берег четыреста гоплитов. После короткого боя, союзники завладели островом.

Царская цитадель держалась, правда её защитников уже никто не воспринимал всерьёз. Македоняне потешались над персами, выкрикивали обидное, но ни ломать стены, ни лезть на них по лестницам, не собирались.

– Само отсохнет, – заявил Антигон.

Стратег навел порядок в городе (прямо с недобитыми персами под боком) и порывался, оставив здесь сильный гарнизон, отбыть в Милет, где на середину мунихиона был созван всеионийский съезд, на котором предстояло определить, как многочисленным полисам, затащенным дерзкими македонянами в союз, существовать дальше. Некоторые из них в прошлом не слишком дружили, а иные и вовсе считались непримиримыми соперниками. Кто-то под персами жил широкой автономией, кто-то имел свободы поменьше, а были и такие, кто прямо в рабстве прозябал. Милет, к примеру, давно уже испытывал сильное влияние Афин, которые считались чуть ли не его метрополией (что находило подтверждение в преданиях). Так или иначе, но, даже во времена персидского владычества, афиняне для милетян оставались друзьями. А вот если сейчас перед македонянином скажешь, что родом из города Паллады, будь готов его пальцы от своего горла отдирать.

Над всем этим довлела извечная эллинская приверженность демократии и неприятие тиранов. С другой стороны, хотя в союзном войске македонян меньшинство, они вполне способны расколошматить остальных поодиночке. А если те объединятся? Что? Милет с Эфесом? Эфес и Смирна, когда-то богатая и во всём превосходившая город Артемиды, но задавленная персами? Никогда!

Совсем неочевидными представлялись Антигону решения съезда, а значит, не одному надо ехать, а подкрепить свой вес сариссами.

Убедившись, что для выкуривания персов из Царской цитадели его присутствия не требуется, оставив начальником Пердикку, Циклоп забрал большую часть армии и ушёл из Галикарнаса. В Милет с представителями знатнейших лидийских семейств приехал и Птолемей, вырвавшийся, в конце концов, из своей золотой клетки.

Все это Менелай рассказал афинянке тем памятным вечером, когда Апеллес, не слишком торопившийся с подготовкой, провёл, наконец, первую линию на холсте, обозначив изгиб бедер Анадиомены. Таис слушала в пол уха, лишь при упоминании Птолемея проявила интерес к разговору.

– Так значит, тебе уже не нужно ехать в Сарды?

– Почему это? Приказ никто не отменял.

– Что же там теперь делать?

– То же, что и планировалось. В Сардах собираются войска, которым предстоит выступить по Царской дороге на восток. Поход начнется через месяц. Мы возьмём Гордий и Анкиру.

– Снова поход. Зачем? Вы освободили эллинские города, к чему это вторжение в исконные земли варваров? Что движет Антигоном? Жажда завоеваний? Я слышала, этим был одержим Александр. Но чего вы добьётесь? К чему преумножать Слёзы и кровь?

– Не пойму тебя. Ты же сама хотела посмотреть мир? – удивился Менелай, – больше не хочешь?

– Я не желаю, чтобы из-за моих прихотей пролилась хотя бы слезинка, – возразила Таис.

– Так или иначе, но поход состоится. Ионии нужна безопасность, а значит, земли варваров должны отодвинуться от неё, как можно дальше.

– Дивлюсь я, как вы, македоняне печётесь о благополучии Ионии, чужой для вас земли.

Менелай помрачнел.

– Она нам не чужая, мы проливали свою кровь за неё. Кто знает, сможет ли кто-нибудь из нас вернуться на родину? Думаю, наша судьба теперь здесь.

Таис не нашлась, что ответить. Первый порыв – ехать в Милет, к Птолемею, она погасила со вздохом, но неумолимо. Апеллес начал работу и бросить его – отплатить чёрной неблагодарностью за все, что художник сделал для неё. Верный, надёжный друг. Нет, она останется. Что ж, похоже, война подходит к концу, а значит, она все же увидит Птолемея. И скорее раньше, чем позже.

Война подходит к концу… Наивная девчонка. Никогда четвёртой Харите не встать на Олимпе среди первых трёх в свите Афродиты, не окинуть взглядом с небес Ойкумену. Откуда ей знать, что лазутчики приносили с востока одно донесение тревожнее другого. Царь царей собрал неисчислимые рати и совсем немного времени уже оставалось до того дня, когда им будет отдан приказ о выступлении. А ещё есть Мемнон, никуда не делся. Его корабль приставал уже ко многим островам. Родосец встречался с афинскими послами. О чём они пытаются договориться? Мемнон и без войска – опаснейший враг.

Но пока жизнь Таис наполнялась радостью в ожидании встречи с Птолемеем. Каждый новый день светлее предыдущего. Вот и новый гонец прискакал в Эфес. Откуда? Из Милета?

– Две новости! – Менелай возбуждён больше обычного, – Офонтопат пошёл на прорыв морем. На десяти триерах. Неарх встретил его и пустил на корм рыбам!

– А вторая новость? – спросила афинянка.

– Союз избрал Антигона стратегом-автократором Азии!

Часть вторая

11. Послы, подсылы и патриоты

Иллирия. Начало лета

Летящие из зенита гелиосовы стрелы, неудержимые высокими колючими кронами стройных корабельных сосен, пронзали лес насквозь, до самых корней. В низинах дубы и буки с царственной важностью принимали милость бога, неохотно делясь ею с теми, кто ниже, и оставляя подлесок в тени, но здесь, в чистом прозрачном сосновом бору, почти невозможно скрыться от ослепительного ока Всевидящего. Разве что под шатрами одиноко стоящих в рядах сосновой фаланги вековых елей.

Не постичь человеку путей Гелиоса, он добр и жесток одновременно. Вернее, даже не так. Он равнодушен. Он пробуждает всходы, наполняет жизнью колосья, но если не одарит землю дождём Громовержец, бесстрастный взгляд солнечного бога высушит её, убьёт. В своём ежедневном беге по небосводу, он никогда не умерит изливаемых сил и лишь Тучегонитель способен рассеять его мощь, направив её на созидание или разрушение по своей воле.

Ныне на небе ни облачка. От палящего зноя, запаха смолы, перегретой хвои, голова шла кругом. Рваная тень не спасала от солнца, но все лучше, чем вообще никакой.

Жарко. Эвмен, ехавший в голове небольшого конного отряда верхом на буланой невысокой лошадке, спустил с плеч хитон и в причудливой игре света и тени временами становился похожим на кентавра. Шкура лошади лоснилась от пота и всадник ей под стать, словно маслом умащен. Жарко. Ещё и мошкара докучливая повсюду.

Десять всадников двигались по двое в ряд неспешным шагом. Дорога, не слишком извилистая, то забирала круто вверх, то ныряла вниз. Эвмен подумал, что с тележным обозом идти здесь не слишком удобно, да и разъехаться встречным непросто. Видать, купцы, что по осени проезжают долиной Апса от морского побережья вглубь Иллирии и Македонии, гоняют взад-вперёд караваны вьючных мулов.

«Ну, нам телеги без надобности, главное – здесь войско пройдёт, не растягиваясь в нить на сотню стадий».

Впереди лес начал светлеть. За деревьями мало-помалу вырисовывалось обширное открытое пространство.

– Это Апс там виднеется? – Эвмен повернулся к проводнику, ехавшему по левую руку от кардийца.

– Да, – ответил тот.

Меньше чем через стадию путь отряду преградил крутой обрыв. Эвмен спешился и осторожно подошёл к его краю. Внизу, на глубине четырёхсот локтей, серебряная лента Апса слепила глаза, играя россыпью солнечных бликов. Река, текущая с востока на запад, образовывала в этом месте плавную дугу, выгибающуюся на юг. Словно кривой фракийский клинок в ножнах из выбеленного ветром известняка.

Дорога, резко поворачивая на северо-восток, сбегала вниз на пятьдесят локтей и довольно долго тянулась между небом и землёй по узкой скальной ступеньке, прежде чем продолжить свой путь на дно речной долины. Вот здесь точно с телегами делать нечего. В самом узком месте четыре человека в ряд пройдут, но не больше.

Апс, и ещё Эордайк к северу, образовывали природные ворота, проход из Иллирии в Македонию. Другого пути нет. Козьими тропами не провести армии. Ещё предшественники царя Филиппа на троне Пеллы озаботились защитой своих владений от набегов западных варваров и возвели в узостях долин сильные крепости – кость в горле иллирийцев. Дассареты, эордеи и тавлантии, племена воинственные и, без должного уважения смотрящие на чужое добро, никак не могли смириться с тем, что глаза их вместо беззащитных селений македонян видят массивную дверь с крепким засовом. Поэтому на границе никогда не остывали угли войны.

Южный проход из земель варваров в Орестиду прикрывала крепость Пелион. Когда от кинжала убийцы пал Филипп, князь дассаретов Клит вообразил, будто сынок покойника слаб. Пару лет назад Александр укрывался от своего многогневного отца у него, Клита, в гостях, и князь был прекрасно осведомлён о делах македонского двора. Под щенком трон шатается, до границ ли ему теперь? Воинственным варварам много времени на сборы не надо, набежали в силах тяжких и вышибли македонский гарнизон из крепости.

Клит не ошибся в одном – Александр действительно обратил на него свой взор в последнюю очередь. Но обратил. Когда для дассарета стали доходить слухи, один другого тревожнее, о победоносном шествии македонян по землям их северных соседей, он, мудро решив перебдеть, послал гонцов к своему союзнику и зятю, князю тавлантиев Главкию. Зять на зов откликнулся и с войском двинулся на помощь.

Около пяти сотен дассаретов засели в крепости, а основная часть войска, едва Александр приблизился к Пелиону, заняла покрытые лесом окрестные высоты, угрожая македонянам с тыла. Иллирийцев было много, и они атаковали первыми, но царь отразил их и смог потеснить, хотя и не нанёс существенного урона.

На следующий день после первого столкновения к Пелиону подошло войско тавлантиев, и Главкий запер македонян в речной долине. Князья радостно потирали руки: сопляк попался в ловушку, как желторотый птенец, но пока они медлили, ожидая, что царь, осознав своё положение, вступит в переговоры о мире, Александр совершил невозможное.

Варвары охватывали македонское войско с трёх сторон. Четвёртую прикрывала река. Оставив всю конницу и легковооружённых фронтом против крепости, Александр построил фалангу глубокой колонной и быстрым маршем двинулся к реке. Казалось бы, ничто не мешало варварам, сжав бока колонны, раздавить её, но на иллирийцев напало странное оцепенение. Впрочем, почему странное? Объяснялось оно просто – македоняне шли вперёд столь необычным порядком, что варвары не знали, как же им противостоять этой доселе невиданной стратигеме Александра. Колонна двигалась зигзагом, попеременно прикрывая частоколом копий свой правый и левый фланги. Перестроения «пеших друзей» были столь точны и молниеносны, что дассареты так и не решились ударить. Фаланга без потерь достигла реки и переправилась. Тавлантии попытались напасть на македонян с тыла, но Александр, во главе отряда замыкающего колонну, решительной атакой отбросил их и вырвался на свободу.

Во время скоротечной схватки царь дрался в первых рядах и, оглушённый ударом палицы, едва не упал с коня. Один воин из числа «пеших друзей», отставший от своих товарищей, видел ранение Александра и, поддавшись панике, вообразил, будто царь убит. Македонянин бежал с поля боя. Сам родом из Пиэрии, он стал пробираться к себе домой. Именно этого человека злая судьба сделала роком Фив, по её воле он, счастливо миновав заслоны варваров, смог достичь Фессалии и там рассказал о гибели царского войска. Слух распространился по Элладе со скоростью жадного пламени, пожирающего сухой камыш в ветреный день. Демосфен так страстно желал, чтобы эта новость оказалась правдой, что ни на минуту в ней не усомнился. Как и несчастные жители семивратного города, родины великого Геракла…

Князья несколько огорчились, упустив царя, но легко убедили себя в том, что победа осталась за ними, ведь царёво войско бежало, да и крепость осталась в их руках. В течение следующих трёх дней, пока Клит и Главкий ещё оставались под Пелионом, их воины совершенно расслабились и утратили бдительность. На четвёртую ночь Александр неожиданно вернулся. Он вновь переправился через реку и всеми своими силами обрушился на лагерь варваров. Охваченное паникой, войско князей рассеялось, а сами они спаслись бегством, причём Клит, опасаясь, что Александр последует за ним по пятам, оставил свои владения и бежал в земли зятя. Куда сильнее напугала варваров судьба Фив.

Спускаясь к реке, Эвмен отмечал взглядом знакомые места. Как они шли здесь в тот день… Даже спартанцам не повторить такое. По крайней мере, тем, что ныне небо коптят. Видел бы Филипп своего сына, не иначе, прослезился бы, как много лет назад, при укрощении Букефала… Ни в одном другом сражении не проявился столь ярко гений Александра, но кто сейчас о том вспомнит?

Когда вести о гибели царя в Азии достигли Иллирии, Клит им не поверил. Побоялся поверить. Даже когда все новые и новые лазутчики докладывали ему о смуте в Македонии, дассарет не решался вновь осадить Пелион. Лишь в начале зимы, окончательно убедившись, что могуществу грозного соседа пришёл конец, а воцарившийся в Пелле Линкестиец направо и налево раздаёт эллинам завоевания Филиппа и больше озабочен добиванием друзей одноглазого хромца, Клит, наконец, вновь прибрал к рукам вожделенную крепость. Сейчас здесь располагалась его ставка, и именно сюда направлялся Эвмен, посол Александра Эпирского.

За два года крепость не изменилась. Да и с чего бы ей меняться, коли она на века построена? Угрюмые серые стены, сложенные из дикого камня, башни с дощатыми шатрами – все, как в тот день, когда Эвмен впервые её увидел. Правда, тогда ворота были закрыты, а сейчас распахнуты настежь. Да и, по правде сказать, чего бояться варварам? Тут теперь снова их земли.

Поднимаясь по крутому склону горы к главным воротам крепости, венчающей вершину, Эвмен поделился с проводником своим удивлением насчёт беспечности варваров:

– От самой границы с Эпиром встретились нам два купеческих каравана, но ни одного стража я так и не видел. Этак можно войско под носом провести, а они и не заметят.

Проводник лишь усмехнулся.

– Чудной ты человек, посол. Смотришь вокруг себя, а словно не видишь ничего. Ещё там, на верхотуре, сопровождали нас трое. И здесь уже, в долине, миновали мы стражей. Если им что-то не понравится, ты и понять ничего не успеешь, как на харонову пристань прибежишь. А говоришь, беспечные… Это ты, посол, головой по сторонам беспечно крутишь.

Что тут возразишь? Поделом. Век живи, век учись – дураком помрёшь.

– Что же они нас не остановили, не спросили ничего, кто такие, куда едем?

Проводник шумно выдохнул носом и беззвучно затрясся. Смеётся.

– Вчера ещё спросили. На днёвке. Ты, посол, на землю прилёг, глаза в небо воткнул, вроде как, замечтался чего-то. Люди твои разбрелись сушняка собрать, за водой, у костра хлопотали. Я в ближние кусты шагнул, да все и обсказал, как есть.

Эвмен только головой покачал пристыжено.

– Что меня не позвал?

– А зачем? О чём им с тобой говорить? С тобой вон, князь говорить станет. А меня в этих краях каждая собака знает. Отец-то у меня хаон, мать из тавлантиев. Хаоны с тавлантиями уже два поколения не воевали, в добрососедстве живут, вот и хожу туда-сюда свободно.

– А дассареты?

– Что, дассареты?

– Ну, с ними у Эпира какие отношения?

Проводник удивлённо уставился на кардийца.

– И как тебя царь послом-то назначил, такого бестолкового, ничего не знаешь о людях, к которым едешь.

– Ну почему бестолкового? – обиделся Эвмен, – я просто от тебя услышать хотел. У царей на уме одно, а у простого люда – другое.

– Зачем тебе это знать? Всё равно будет, как цари решат. Скажут воевать – воевать будем. Скажут дружить – подружимся.

– Э, нет. Цари на чаяния подданных от дури плюют. Ты меня в дураки записал, а я просто городской житель. С малолетства при царском дворе, по лесу ходить тенью бесплотной, как ты, не умею. Но своё дело знаю. А дело моё – уши открытыми держать. Только, конечно, не для того, чтобы в завывания ветра вслушиваться или треск сухой ветки ловить.

Проводник прищурился.

– Что-то мнится мне, парень – ты не посол никакой, а подсыл.

Эвмен не ответил.

Идея вторжения в Македонию с северо-запада, через земли варваров, принадлежала самому царю. Однако, высказав её на военном совете, Александр столкнулся с яростным противодействием со стороны Полиперхонта. Пожилой полководец горячо доказывал, что наступать непременно нужно через его вотчину. Стоит ему, Полиперхонту, одной ногой ступить на землю Тимфеи, как тысячи его подданных немедленно присоединятся к походу, встав под знамёна законного царя Неоптолема.

Выслушав пламенную тираду стратега, Эакид скептически хмыкнул. Он, единственный из присутствующих стоял, подпирая спиной стену комнаты и скрестив руки на груди. Александр раздражённо покосился на него.

– Сядь уже, брат.

– Я лучше постою. Тогда никто не упрекнёт меня в том, что моя задница отяжелела и приросла к земле, – Эакид покосился на Олимпиаду.

Эвмен улыбнулся, прикрыв рот ладонью: Эакид и не думал скрывать своего неудовольствия от решения Александра вмешаться в македонские дела, из-за чего за последнее время ему пришлось выслушать от Олимпиады бесчисленное множество упрёков и обвинений в равнодушии, трусости, даже в предательстве. Царицу, никогда не отличавшуюся сдержанностью, заносило так, что Александр вынужденно вставал на защиту брата, хотя и ему, разумеется, не нравилось то, что Эакид противится его решениям. Впрочем, упрекнуть брата царь ни в чём не мог, тот деятельно готовил поход, никому не давая повода заподозрить себя во вставлении палок в колеса царскому предприятию.

– Через перевалы на границе Эпира и Тимфеи непросто провести войско, – подал голос Кратер, – их легко оборонять. Не считая того, что это кратчайший путь в Македонию, здесь нет других преимуществ. Мы прошли этой дорогой зимой. Немало наших навсегда осталось на тех перевалах. Замёрзли, провалились в занесённые снегом трещины…

– Сейчас лето, – напомнила Олимпиада.

– Конечно, царица, – кивнул Кратер, – летом совсем другое дело. Лёгкая прогулка.

Олимпиада поджала губы, но ничего не сказала.

– Я пойду вокруг Лихнидского озера, – хлопнув ладонью по столу, напомнил о своём решении царь.

– Хорошо ли ты все обдумал, Александр? – спросила Олимпиада.

– Да-да, – подхватил Полиперхонт, – учёл ли ты, что нам в таком случае придётся договариваться с иллирийцами?

– Мы в хороших отношениях с Клитом, – ответил царь, – он давно уже не тревожит Эпир.

– Зато все время лезет в Македонию… – буркнул Полиперхонт.

– Тем не менее, сначала нужно отправить посольство, – сказал Эакид.

– Разумеется, – кивнул Александр, – кстати, брат, мы все ещё не слышали твоего мнения на этот счёт.

– Насчёт посольства?

– Нет, скажи, что ты думаешь, о том, с какой стороны лучше идти в Македонию.

– моё мнение о вмешательстве в македонские дела всем хорошо известно, но, поскольку присутствующим так хочется подраться с Линкестийцем, выскажусь, – Эакид обвёл взглядом членов царского совета и усмехнулся, – я пошёл бы вокруг Лихнидского озера.

Полиперхонт скрипнул зубами, а Александр с довольным выражением лица откинулся на спинку кресла.

– Поясни, – попросила Олимпиада нахмурившись.

Царица симпатизировала князю Тимфеи и недолюбливала Кратера, поднявшегося из низов волей ненавистного ей Филиппа. В военном деле она не разбиралась, но не пропускала ни одно заседание царского совета и всегда поддерживала Полиперхонта, с тех пор, как он появился в Додоне. Она понимала, что без сторонников из числа македонян ей в Пелле не усидеть, но на кого делать ставку, как не на аристократа?

– Кратер уже все сказал, – ответил Эакид, – да, путь намного длиннее, да, надо договариваться с варварами, зато проходы в горах севернее Лихнида гораздо шире, закрыть их почти невозможно и вряд ли нас там будут ждать.

– Есть ещё одна гирька на весы царского решения, – сказал Эвмен.

– Какая? – спросил Полиперхонт.

– Пойдя на север, мы первым делом нанесём удар по Линкестиде, а разгромив вотчину самозванца, лишим его опоры и путей отступления.

– Верно! – с воодушевлением подхватил Александр, – ты читаешь мысли, Эвмен! Что же, все решено, я удовлетворён.

Царь собирался распустить заседание совета, но тут из-за стола поднялся высокий седой муж, шириной плеч способный поспорить с самим Гераклом. То был Аэроп, дядька-воспитатель Эакида, самый преданный из его приближённых.

– Государь, кого же ты пошлёшь послом к иллирийцам?

Царь задумался, взгляд его заскользил по лицам присутствующих и, описав полный круг, вернулся к Аэропу.

– Я помню, почтенный Аэроп, некогда тебе удалось кое в чём убедить Бардилея, когда во времена иллирийской смуты этот бывший углежог, назвавший себя князем, угрожал нашим границам.

– Было дело, – кивнул Аэроп.

– Ты умудрён опытом, варвары хорошо знают и уважают тебя. Кому как не тебе возглавить посольство?

– Брат, – встрял Эакид, – не ты ли месяц назад приказал Аэропу разделаться с пиратами в Амбракийском заливе?

– Верно, – подтвердил царь, – но разве ты, Аэроп, присутствуешь здесь и сейчас не потому, что прибыл в Додону с отчётом об успешном выполнении задания?

– Это так, государь, – прогудел стратег, – но несколько разбойных вождей смогли улизнуть от меня и уйти на Левкаду. Они переждут и вернутся. Я как раз хотел просить тебя наделить меня полномочиями, преследовать пиратов за пределами прибрежных вод Эпира, в том числе и на Кефаллении с Итакой.

– И на Керкире, – добавил Эакид.

– Это может не понравиться эллинам, – проскрипел Диокл, князь долопов.

– Что же, пусть грабят и дальше? – возмутился князь береговых феспротов, земли которых более других страдали от пиратских набегов.

– Аэроп, тебе так и не удалось поймать Тевтама Кривого? – спросил Диокл.

– Ублюдок скользкий, как угорь, – покачал головой стратег.

– Вот-вот, а он, между прочим, этолийский аристократ и в Калидоне любую дверь ногой открывает!

– Этолийцы в прошлом году уже разевали пасть на Аргос Амфилохийский, – прошамкал ещё один старческий голос, – если бы их македоняне не потрепали у Фермопил…

Суровый Кратер невольно заулыбался. Ещё бы, о его подвиге речь.

– Так больше не полезут, – уверенно сказал Эвмен.

– Ой ли…

– Афинские триеры замечены у Кефаллении…

– Да-да, сунемся туда, вызовем гнев Коринфского союза.

– А так мы его не вызовем? – раздражённо бросил Полиперхонт, – идя войной на Линкестийца и поддерживающих его афинян?

– Вот именно! Не время сейчас воевать с Македонией!

– Правильно! Какое нам дело до Македонии?

– Верно! Следует укреплять южную границу, дружить с иллирийцами на севере!

– Это решать царю! – в голосе Олимпиады зазвенела сталь.

– Погонимся за двумя зайцами…

Александр, хмуро посмотрел на брата. Эакид невозмутимо заявил:

– Слышал я басню о том, как волк, погнавшись за зайцем, угодил мордой в капкан, а косой, недолго думая, зашел с тыла, да и огулял серого.

– Что ты хочешь этим сказать? – раздражённо спросил Александр.

Эакид не ответил. Только он да Олимпиада могли позволить себе подобное поведение в присутствии царя, но чтобы при таком количестве свидетелей, князей, стратегов и советников… Это уж слишком.

Царь грохнул кулаком по столу.

– Аэроп, я приказываю тебе преследовать пиратов, угрожающих нашим берегам везде, где только можно. Даже в гаванях Пирея, если потребуется! К иллирийцам поедет Эвмен.

– Почему это? – удивился Полиперхонт, раскрыв рот без разрешения.

– Потому что я так решил! – повысил голос царь, – совет окончен. Миртала и ты, Эакид, останьтесь. Эвмен, тоже задержись.

Приближённые встали из-за стола, поклонились и покинули совещательные покои.

– Почему ты посылаешь кардийца? – спросила Олимпиада с неприязнью глядя на бывшего писаря.

– Он был с твоим сыном, когда тот наказал дерзких князей. Он составлял договор о вечной дружбе, подписанный Клитом и Главкием. Они помнят начальника царской канцелярии. Помнят, Эвмен?

– Надеюсь, мой царь.

– Ну и что? Одного знакомства, да ещё случившегося в неприятной для варваров ситуации, недостаточно для успешного посольства.

Александр молчал. В последнее время он приблизил Эвмена, прислушивался к его советам. Кардиец был на несколько лет младше царя, но жизненного опыта успел приобрести на троих. Из всех своих приближённых только в этом чужаке царь видел искреннюю преданность, желание принести пользу. Конечно, есть ещё Эакид, но брат лишь вернейший из подданных, тогда как Эвмен… Друг? Да, именно так.

Первое время Александр воспринимал кардийца, как обычного наёмника, которому всё равно, кому присягать, но очень скоро понял, что тот служит не за деньги, высокое положение или иные земные блага. Нет, Эвмен, как никто другой предан его маленькому сыну, в котором он видит продолжение Филиппа, своего благодетеля. Он сохраняет верность Филиппу, его крови.

«Собаке нужен хозяин», – презрительно говорила Миртала.

Собака… Собака может стать человеку другом, да ещё таким, каким никогда не станет другой человек. Всего три месяца назад появился Эвмен в Додоне и вот уже Александр не знает, кому кроме него можно поручить ответственное дело. Все окружение, молосская знать, князья младших, подчинённых племён, в одночасье сделались чужими, а все потому, что в большинстве своём испугались царского решения.

– Что же, своим подданным ты больше не доверяешь? – спросил Эакид, – разве совсем не осталось у нас мудрых мужей, хитроумных и опытных в общении с северными соседями?

– Эти «мудрые мужи» заметались. Как я могу посылать человека выторговывать проход войска, когда он только и думает о том, чтобы это войско в поход вообще и не вышло?

– Но угроза с юга тоже никуда не делась. Неужели ты не видишь, что там творится, Александр? Слухи один тревожнее другого. Афины пытаются возродить свою морскую мощь. Сначала Закинф, Кефалления, потом Керкира. А дальше что? Где они остановятся?

– Мы, конечно, столкнёмся с Афинами. Когда возьмём Пеллу. Но какой смысл им тогда кусать нас за пятки? Нет, брат, они вцепятся в горло. Схватка предстоит не на юге, а там, на северо-востоке.

Эакид покачал головой.

– Ты совершаешь ошибку, Александр. Откажись от этой безумной затеи, пока не поздно.

– Как ты смеешь называть безумными решения твоего царя?! – зашипела Олимпиада.

– Остынь, Миртала, – оборвал сестру Александр и снова повернулся к Эакиду, – коли ты так печёшься о южных границах, брат, организуй их оборону. Ты останешься в Эпире. Я назначу тебя хилиархом на время моего отсутствия.

– Александр! – возмущённо воскликнула Олимпиада.

Царь поморщился.

«Ну да, конечно, про тебя позабыли, тебя отодвинули, не уважают. Ты от крови Ахилла, такого обращения не потерпишь. И так далее и тому подобное. Как обычно. Как же мне надоела эта твоя бесконечная песня, дорогая сестра».

– Мы на пороге войны, Миртала. Править страной будет мужчина, это решено.

Царица поджала губы.

– Это решено, Миртала, – повторил Александр, – не женское дело править. Хотя наши законы, завещанные предками, не препятствуют тебе в этом и кровь твоя ближе моему наследнику, но Эакид – мужчина и воин. Он умён, не по годам мудр, доблестен, верен.

Царь замолчал, разглядывая пламя светильника. Повисла пауза.

– Нам нужно обратиться к Отцу Лесов, – наконец нарушил молчание Эакид, – не стоит начинать столь рискованное предприятие, не узнав своей судьбы.

– И что тебе скажут томуры? Что-нибудь вроде: «Видишь, бык увенчан?» Как Филиппу?

– Не богохульствуй, Александр!

– Имевший всего один глаз, не видел очевидные вещи, – высокомерно заявила Олимпиада.

– Всякий крепок задним умом в толковании слов пифии, – покосился на неё Эакид.

– Кстати, об одноглазых… – осторожно сказал Эвмен, вклинившись в разговор царственных родственников, – есть ведь ещё кое-кто, кому Линкестиец стоит поперёк горла.

Клит, сын Бардилея, седеющий муж сорока пяти лет, взвешивал выгоду на весах осторожности. Эти весы ему продал Александр, сын Филиппа, взяв немалую плату княжеской гордостью. Зрелого мужа, сопливый мальчишка натыкал носом в дерьмо, как котёнка. С тех пор Клит часто пользовался дорогим приобретением, не пренебрегая даже тогда, когда удача, наконец, повернулась к нему лицом.

– Значит, пропустить?

– Пропустить, – кивнул Эвмен.

Князь хмыкнул, покривился, выковыривая языком кусок мяса, застрявший в зубах, и повернулся к одному из своих ближников, истреблявшему жареную кабанью ногу.

– Что думаешь, Оролес?

– А чего тут долго думать? – прочавкал тот, – по золотому «филиппику» с каждой десятки рыл и нехай себе идут.

Князь согласно кивнул и посмотрел на Эвмена.

– Сколько хочешь войска провести?

Кардиец мгновенно подсчитал в уме – выходило пять талантов на пятнадцатитысячное войско, которое собирался выставить Александр. Не слабо, учитывая, что в эпирской казне каждая драхма на счету, а золотых филипповых статеров раз, два и обчёлся. Снаряжение войска уже обошлось более чем в пятьдесят талантов.

– Не жирно будет?

– Не, – облизав пальцы, заявил дружинник, – в самый раз.

Эвмен лихорадочно искал выход из положения. Переговоры зашли в тупик после пятой осушенной чаши неразбавленного вина (начавшись после четвёртой). В голове кардийца уже изрядно шумело, мысли путались. Он не царь, чтобы давать невыполнимые обещания. А что он может посулить? Вечную дружбу с Македонией?

Эвмен провёл рукой по лицу, живо представив, какой хохот начнется здесь, в самом большом зале цитадели Пелиона, превращённом варварами в княжескую трапезную, попытайся он предложить эту самую дружбу. Сотня пьяных глоток грянет так, что впору беспокоиться, как бы не оглохнуть. Тут от шёпота эхо гуляет, будь здоров.