Текст книги "Соседи (сборник)"
Автор книги: Евгений Суворов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
Дементий догнал Якова Горшкова перед Татарскими полями, когда тот загонял коров в лес. Половина стада свернула с дороги и трещала сучьями среди черных от прошлогоднего пожара сосен, другая половина, заметив, что нет второго пастуха, устремилась по дороге к Татарским полям. До этого смирные с виду коровы мчались, задрав хвосты и неуклюже выбрасывая задние ноги, как будто спасались от паутов и слепней. Яков стегал непослушных коров длинным бичом с короткой ручкой, заставлял их на бегу сворачивать в лес.
Минут через двадцать пастухи ехали рядом, изредка покрикивая на коров, высоко поднимавших голову и смотревших в сторону Татарских полей.
Стадо вышло из обгоревшего леса и спускалось в узкую лощину, тянувшуюся километра четыре и упиравшуюся в топкое болото с гнилым березовым лесом. До слуха стал доноситься глухой отдаленный шум. Скоро можно было увидеть: из-под каменных глыб косогора падал с высоты ключ, образуя на дне лощины два озерка, окаймленных желтым песком; и вода, и песок ослепительно сверкали на солнце.
Недалеко от ключа стоял балаган, в котором когда-то ночевали покосчики. Пастухи накрыли его новой берестой и спасались в нем от дождя. Около балагана Яков с Дементием соскочили с коней, расседлали их. Стреноженные кони неловко прыгали друг за другом, удаляясь от табора.
Пастухи разложили на траве потники и кожаные седла, занесли в балаган сумки с обедом. Теперь Дементий придремнул бы на солнце, а потом проехал бы в конец лощины посмотреть за коровами и заодно проскочил бы к Сергееву озеру и проверил, нет ли около перехода уток. Глядишь, вечером или утром была бы утиная похлебка. И то и другое отпадало: надо было рассказать, что кто-то ходит по ночам около учительского дома, договориться с Яковом сегодня же съездить на Исаковку и узнать, что там за новый житель появился.
Яков готов был ожидать каверзного случая где угодно и с кем угодно, но только не в Белой пади и не с Петром Ивановичем. Он потуже натянул кепку, так, что одного глаза не стало видно за козырьком, и спросил:
– Мужика, которого ты видел за мостом, хорошо запомнил?
– Сразу узнаю, – сказал Дементий, сворачивая самокрутку. Он сидел на траве, подогнув под себя ногу, и, казалось, весь был поглощен только тем, как потуже и покрасивее свернуть самокрутку. Яков, лежавший на разостланной телогрейке, тоже сел и закурил. Дым выдыхал вяло, губы его при этом кривились, будто курил по принуждению или не нравился табак. Медленно сдул пепел, приподнял изогнутый козырек кепки, из-под которого сверкнул второй глаз, и спросил:
– Как думаешь, из наших краев?
– Думаю, что нет.
– Если не из наших, то откуда? Издалека не станет ходить.
– Почему не станет, – возразил-Дементий. – Кому надо, придет за тысячу километров.
– Схватить бы его надо, связать, и в контору. Там бы разобрались.
– Как ты его схватишь, – сказал Дементий. – Мы едем, орем по лесу, он нас за километр обойдет. А захочет, спрячется рядом и будет слушать, о чем мы тут с тобой говорим. Вполне может быть.
Яков хмуро оглянулся по сторонам, будто хотел убедиться, – а не прячется ли кто-нибудь в ближних кустах или за деревом, и сказал:
– Нам тайга знакомая.
– Тайга-то знакомая, да в ней триста ворот, – сказал Дементий.
– Попадется.
– Может, и встретимся, каждый день в лесу.
– Куда он денется, – рассуждал Яков. – Здесь мы с тобой пасем, за Харгантуйским мостиком – тоже пастухи. На хуторе не спрятаться – лес редкий. Надежнее всего ему сидеть в Харгантуйском лесу, по той дороге мало кто ездит. Там хорошая ловушка на Ильиной заимке – амбар стоит и колодец. Да-а, утром бы или ночью проверить…
– И тут недалеко такая ловушка, – сказал Дементий. – Дом на Татарском, в котором Маша жила!
Дементий съездил на Исаковку. Никто из новых жителей за последнее время на Исаковке не появился.
Утром Яков Горшков рассказывал в бригадной конторе, что около Белой пади, а точнее, около дома Мезенцевых, появляется по ночам какой-то человек. Раз этого человека видел за мостом Дементий…
Мужики сидели на длинных скамейках вдоль стен, на подоконниках и даже на столе, за которым, низко склонившись, сидел бригадир с мальчишеским лицом, в берете, в нейлоновой куртке с застежкой молнией. Он недовольно смотрел на Якова, будто Яков вместо того, чтобы заниматься делом, отнимал время и у себя и у других. Бригадир бы давно попросил его «говорить короче и ближе к делу», но Яков говорил что-то не совсем обычное, и бригадир, оставаясь все так же недовольным, продолжал слушать его. Изредка поглядывая на пастуха, он чертил блестящим концом авторучки какую-то незамысловатую, фигуру на столе, кажется, у него выходила зигзагообразная непрерывающаяся линия. Он чертил все медленнее и, наконец, перестал – бросил авторучку на стол, будто она ему больше не понадобится, отклонился от стола, взгляд его тяжело уперся в Якова.
– Ты, Яков, всерьез все говоришь или вы с Дементием от скуки придумали?
Сразу же после этих слов бригадира исчезло напряжение, с которым сидели и слушали мужики, все зашевелились, заговорили, стали закуривать.
– Кто тебе сказал про этого мужика? – спросил бригадир у Якова, и сразу же стало тихо.
– Дементий.
– А ему кто?
– Петр Иванович.
– Ничего не слыхал, – сказал бригадир, оглядывая лица мужиков. – Везде езжу, всех вижу, ни от кого – ни слова. Петра Ивановича позавчера видел в конторе… Наверно бы, он сказал, если бы что-то плохо было. Сколько, ты говоришь, как этот человек у нас появился?
– Неделя будет.
– А точнее?
– Может, побольше недели…
– Дементия бы послушать. Где Дементий?
– Пошел за конем.
Колхозники, сидевшие на подоконнике, как по команде, повернулись к стеклу и посмотрели в сторону конного двора.
– Идет!!
– Коня сейчас привяжет, – сообщили два или три голоса с подоконника.
Через дверь слышно было, как Дементий поздоровался в сенях с шорником Буреломом, прозванным так за свой огромный рост и за огромную силу. Дементий говорил с шорником и не торопился заходить в контору. Бригадир посмотрел на свои часы в золотой оправе и на серебряном браслете, обтягивавшем крупную, мужицкую, но уже слегка холеную руку, и попросил кого-нибудь из близко сидевших к двери позвать Дементия. Дементий, по всей вероятности, выпрашивал у Бурелома узду или новое седло. Даже после того как его позвали, он долго не входил.
Пастухи в Белой пади находились в привилегированном положении, но у Бурелома выпросить даже пустяковый ремешок было не так-то просто: без распоряжения бригадира никому ничего он не давал. Бригадир улыбнулся, поняв по голосам, доносившимся из сеней, как твердо стоит Бурелом на страже колхозного имущества.
Не переставая улыбаться, бригадир вылез из-за стола, по-хозяйски прошел мимо скамеек с мужиками, выглянул в сени и крикнул:
– Дядя Афанас! Дай пастухам все, что просят!
– А он ничего не просит, – широко развел лапищами Бурелом, будто собирался отдать пастуху все, что было у него в хомутарке.
– Я же слышу – просит, – сказал бригадир и засмеялся. – Ну и Бурелом!
Бурелом как будто не слышал бригадировых слов, ушел в глубь хомутарки, освещенной яркой электрической лампочкой, и принялся что-то разыскивать, раздвигая хомуты на стене то вправо, то влево. Дементий стоял и ждал.
– Не дает? – спросил бригадир и с интересом смотрел за Буреломом, который, расставив руки, медленно поворачивался в маленькой хомутарке и был похож на медведя в берлоге.
– Я у него два веревочных пута попросил, – отвечал бригадиру Дементий. – А видишь, сколько разговору? Одно, говорит, дам, а два – нету. Легче самому сделать, чем у него просить! Честное слово!
Бригадир засмеялся, довольный, что Бурелом не балует даже пастухов.
– Дементий Корнилович, зайди-ка, тебя полбригады мужиков ждет.
– Некогда, Степанович, коров надо гнать.
– Зайди-зайди.
– Что за собрание с утра?
– А мы быстро проведем! – ответил бригадир. – Ты председателем будешь! Твой заместитель уже выступил, теперь очередь за тобой!
– Шутишь над стариком?
– Сейчас разберемся, кто над кем шутит. Заходи, не стесняйся!
– Яков в конторе?
– Здесь.
– Понятно, что за собрание, – сказал Дементий. – Насчет Петра Ивановича?
– Какой ты догадливый!
Бригадир с Дементием зашли в контору.
– Ты, Степанович, со мной разговариваешь, будто я провинился перед тобой.
– Передо мной – это полбеды! – Бригадир, шедший впереди Дементия, остановился посреди конторы, повернулся к Дементию. – Ты перед всеми провинился!
– Как это так? – готовый рассердиться, спросил Дементий. – В чем я перед всеми провинился?
– Сейчас сядем, скажу.
Бригадир предложил Дементию место за столом, но тот отказался, объяснив свой отказ тем, что на подоконнике сидеть удобнее, и втиснулся между мужиками. Бросив суровый взгляд на Дементия, бригадир сел, наклонился над столом, как прежде, и, обращаясь ко всем, сказал:
– Про такие дела надо немедленно сообщать! А то ведь получается…
– Яков, – перебил бригадира Дементий, – ты рассказал, как было?
За Якова ответил бригадир:
– Он-то рассказал, а почему ты молчал?
– Петр Иванович просил не распространяться.
– Это ты, Дементий, брось, – не поверил бригадир. – Вокруг моего дома кто-то ночью ходит, а я буду из этого делать тайну?
– Кричать же не будешь?
– Ты знаешь, о чем я говорю?
– Один день ничего не решает, – сказал Дементий, поглубже садясь на подоконнике.
– Что значит «один день ничего не решает»?
– А то и значит, что ничего не решает. Я только вчера узнал от Петра Ивановича, что кто-то ходит около его дома.
Взгляд Дементия, устремленный на бригадира, говорил: вот так вот, товарищ бригадир, нападаешь, а толком не разобрался. Лицо Дементия багровеет.
Не собираясь извиняться перед Дементием, бригадир все так же строго спросил:
– Всего сколько дней прошло, как ты не с Петром Ивановичем говорил, а видел этого мужика?
– Сейчас посчитаю, – сказал Дементий. – Сегодня – одиннадцатый день. Если это только тот мужик… День совпадает. Как раз в эту ночь кто-то появился на огороде у Мезенцевых.
– Что хоть за мужик? – спросил бригадир. – Может, там и бояться-то некого?!
Дементий рассказал.
– Как же вы теперь пасти будете? – с самым серьезным видом спросил бригадир, взглянув на Якова, потом – на Дементия. – Он же смотрит за вами из-за каждого дерева! Вам теперь с печи нельзя слезать!
Мужики захохотали.
– Пушшай ходит, он же никого не трогат, – сказал Егор Кофтоногов, работавший в кузнице молотобойцем. Шутит Егор или говорит серьезно – не разберешь.
– Он у тебя, Егор, ночью-от проверит амбар, будешь знать!
– А то в избу залезет и уволокет вместе с Ольгой!
– Пушшай попробоват. – Егор хохочет. – Я сам кого хошь уволоку! Ребра пошшитаю!
Скоро мужики, обсуждая новость, разошлись из конторы. Кто – завтракать, кто – на работу.
Бригадир замкнул на амбарный замок дверь высокой перегородки в углу, за которой стоял телефон, отдал ключ сторожу и уехал куда-то на мотоцикле.
Пастухи выгоняли коров на час позже.
От деревенских баб им бы точно досталось, но сегодня никто не сказал ни слова. Коровы, до пастуха выгнанные на улицу, тревожно мычали, не понимая, почему нет стада и куда теперь идти.
Кто-нибудь, заслонившись ладошкой от солнца, поднявшегося на целый метр над Школьным лесом, подолгу смотрел вслед Дементию и Якову, потом уходил в ограду с таким озабоченным видом, будто что-то вспоминал, и пастухи догадывались: жители Белой пади знают, что дому учителя угрожает какая-то опасность.
15Из школы доносится разноголосый беспорядочный крик – закончились уроки у второго и четвертого класса. По мере того как ученики выбегают из школьной ограды, беспорядочный крик сменяется сплошным победным воплем, и тогда кажется, что это наши войска штурмом взяли крепость.
Александра Васильевна подходит к окну, взглядом провожает орущих и толкающихся учеников. Она всегда, хотя бы на короткое время, подходит к окну и взглядывает на учеников, – и всегда от их шума и крика ей делается тревожно, и она задает себе один и тот же вопрос: почему дети орут и толкаются, когда идут из школы? Каждый из учеников выглядит очень сильным, неуступчивым, и она не понимает, как ее муж справляется с такой оравой.
Затем Александра Васильевна переходит к другому окну, оно меньше закрыто разросшейся черемухой и яблоней, в просветы между ветвями видны школьные ворота, из которых вот-вот должен появиться Петр Иванович.
Петра Ивановича, выходящего из ворот, не видно. Значит, сейчас он замыкает школу, и Александра Васильевна не спеша отходит от окна. Подумав, возвращается, снова приникает к окну, – увидела Петра Ивановича, вышедшего из ворот, замедлившего шаг и остановившегося: он с кем-то говорит, ветки мешают рассмотреть – с кем.
Она переходит к третьему окну, из которого видно собеседника Петра Ивановича – конюха Павла. Александра Васильевна пристально всматривается, старается угадать, о чем Павел говорит с ее мужем.
Устав смотреть, она идет в коридор, с полпути возвращается, решив, что лучше сначала достать из печи чугун с борщом, чтоб остыл немного, а уж потом сходить за водой. Можно сказать Володе, он бы принес, но она освободила его от всех домашних дел: сиди, читай что-нибудь, пиши. И, когда Володя сидит за столом, читает и пишет, это счастливейшие минуты для Александры Васильевны.
Александра Васильевна с грохотом перебирает ухваты, безошибочно находит в темной печи один и другой чугуны и, слегка коснувшись дном тяжелого чугуна о кирпичный под, с молниеносной быстротой ставит его на загнетку; другой чугун, с драной картошкой, выхватывает еще быстрее и оставляет слегка выдвинутым из печи.
Петр Иванович, пройдя под окнами, скоро появляется на кухне. Спрашивает:
– Володи нет из школы?
– К колодцу пошел.
– А-а, хорошо! Сам пошел или посылала?
Александра Васильевна ответила, будто проглотила что-то кислое:
– Сам.
Володя вернулся от колодца, поставил ведро на кухне рядом с цинковым бачком. Мужики сели за стол друг напротив друга, ожидая каждый свою миску: Петр Иванович – большую, синюю, с облупившейся по краям эмалью; Володя – чуть поменьше, алюминиевую; Александра Васильевна поставила себе самую маленькую миску, тоже алюминиевую. Петр Иванович очистил две небольшие луковицы и покрошил их над мисками.
– Подай-ка еще луковицу! – сказал он Володе, успевшему поднести ко рту первую ложку с борщом, от которого шел горячий и вкусный пар. Очистил, положил рядом с деревянной большой солонкой, чтобы минут через пять – десять каждому покрошить еще луку.
Александра Васильевна посмотрела на свои руки, вымазанные в саже, хотела вымыть, но передумала: вытерла кое-как о передник и села за стол.
– Что тебе Павел сказал? – спросила она у Петра Ивановича, справлявшегося с борщом с такой быстротой, что было удивительно, как он не обжигался.
– Павел? – переспросил Петр Иванович, задерживая ложку в воздухе. Он дожевал кусочек мяса, раз и другой зачерпнул из миски жидкого, запил, как будто у него во рту был не кусочек мяса, а лекарство, и сказал, сначала глядя в свою миску, потом на Александру Васильевну.
– Павел просит принять Варку уборщицей в школу.
– Чего она сама не скажет?
– Сердится на меня.
– За что?
– Думаешь, на меня не за что сердиться?
Александра Васильевна перестает есть, хмурится. Варка – третья из белопадских женщин, кто просится уборщицей в школу.
– Что ты ответил ему? – спрашивает Александра Васильевна и медленно начинает есть борщ, подставляя под ложку широкий кусок хлеба.
– Пока ничего.
– Варку возьми, – советует Александра Васильевна. – Детей у нее много.
Лицо Петра Ивановича принимает кислое, затем мучительное выражение, будто у него вот сейчас, за столом, разболелся зуб, который он давно собирался выдернуть, да все как-то не находилось времени.
– Чем Варка не подходит? – спрашивает Александра Васильевна, добавляя Петру Ивановичу и Володе горячего, не остывшего в чугуне борща.
– Есть одна загвоздка, – отвечает Петр Иванович, принимая из рук Александры Васильевны свою миску. – Ты представляешь: такое здание доверить пьяному человеку?
– Варка будет уборщицей, не Павел, – заступается Александра Васильевна.
Петр Иванович объясняет:
– Он же будет помогать ей: дров принести, воды, трубу закрыть… Уронит уголь или окурок бросит, вот тебе и пожар. Что тогда будем делать?
– Поговори с Варкой, чтоб пьяного в школу не пускала.
– Как она его не пустит?
– Скажи Варке: увижу твоего мужика в школе пьяным, и тебя прогоню со школы.
– Я таких слов Варке не могу сказать. Она за Павла не ответчица.
– А кто за него ответчик?
– Я.
– Что ж это: один будешь за всех отвечать?
– Да, за всех. И за меня – все. Так и должно быть, а как ты думала?
– Что ты за всех, это я вижу. Только вот не все за тебя!
– За меня? Не было такой необходимости.
– Теперь-то есть.
– А что теперь?
– Ходит же кто-то…
– Пусть ходит на здоровье. Походит да перестанет.
– Когда это он перестанет? Я среди белого дня боюсь к колодцу сходить.
– По-моему, ничего опасного, – сказал Петр Иванович. – Это кто-то на нервы действует.
– Ты ж не знаешь, кто?
– Кто-то из белопадских, – сделал предположение Петр Иванович.
– Может, Павел ходит?
– Вот это уж ты подзагнула! Павел не пойдет.
– Почему не пойдет. Ты его из партии исключил?
– Из партии его исключили коммунисты. На это есть партийная организация. Рассказываю я тебе, рассказываю, а ты опять свое: ничего не понимаю. Исключили большинством голосов.
– Я не про то, – сказала Александра Васильевна. – По-моему, Павла исключил ты?
– Да, я поставил вопрос об исключении. Ну и что ты хочешь сказать?
– Вот он и ходит. Ты не смотри, что он вежливо с тобой разговаривает, что у него на уме, ты не знаешь. Он тебе будет говорить одно, а делать другое. А что ему: выспится за день – и ходит.
– Павел на меня не сердится. Если бы я не защищал, его бы еще раньше выгнали.
– Чужая душа потемки, – сказала Александра Васильевна. – Ни за кого не ручайся.
– Не такие уж и потемки, – сказал Петр Иванович. – Я знаю, кто чем дышит.
– Ну, скажи, кто ходит? – прищурив зеленоватые глаза, Александра Васильевна ждала ответа.
Петр Иванович бросил короткий взгляд на Володю, заканчивавшего обед и, кажется, не вникавшего в разговор отца с матерью. Боясь, что остынет борщ, Петр Иванович тоже взялся за ложку. Убедившись, что борщ не остыл, он отложил в сторону и ложку и кусок хлеба.
– Этого я пока сказать не могу, но кое-какие предположения имею. – Петр Иванович, спохватившись, взглянул на Володю и стал отправлять в рот ложку за ложкой.
– На кого ты думаешь? – Не дождавшись ответа, Александра Васильевна сказала: – По-моему, ходит с Ушканки.
Белая падь делится на три названия. Полдеревни, со школой, магазином, а до недавнего времени и с бригадной конторой, так и называется – Белая падь. От кузницы, расположенной в низине, близко к болоту, заулок, образовавшийся между двумя огородами. Пересекая Белую падь, заулок переходит в коротенькую, Боковскую улицу, на которой в самом большом доме были ясли; теперь в этом доме каждую осень живут рабочие, приезжающие из города на уборку.
Белая падь далее состоит из одной дороги, по левую руку от которой, через пригорок, недалеко от реки стоит новенький клуб с кинобудкой, а по правую руку возвышается Пастухова гора. На горе сначала бросается в глаза узкое деревянное строение, напоминающее башню, в котором расположен артезианский колодец; рядом с колодцем – типовое здание молочной фермы, гараж, конный двор. Здесь же, на Пастуховой горе, новая бригадная контора.
Если не подниматься на Пастухову гору и пройти у ее подножья, то метров через сто пятьдесят или двести начнется улица Советская. Как и на Боковской, на этой улице не больше двенадцати домов. За ее огородами сразу же начинается лес.
Дальше, через падинку с невысыхающей лужей, Ушканка. С Советской улицы ушканских домов не видно: они скрыты лесом. Любили останавливаться на Ушканке цыгане. До недавнего времени подолгу у Фени Петровой жил старик, какой-то святой, ходивший по деревням с корзиной из широких лучин и собиравший милостыню. Не исключена возможность, что человек, наведывающийся по ночам к дому учителя, скрывается на Ушканке.
Александра Васильевна вздохнула: если кто-то ходит из белопадских, тогда ничего страшного, – походит-походит да и перестанет. А если кто-то издалека? Она стала называть всех возможных врагов Петра Ивановича: перечислила семьи, которые помогал раскулачивать Петр Иванович, когда был секретарем сельсовета. Александра Васильевна сколько раз говорила: не вмешивайся, что колхоз хочет, то пусть и делает. Занимайся в школе с ребятами, а колхозники пусть хоть на головах ходят!
«Если делать так, как ты просишь, – говорил Петр Иванович, – то ничего не будет». – «Живи тишее, – отвечала Александра Васильевна. – Что тебе, больше всех надо?» Петр Иванович стоял на своем: «Спокойно не жил и жить не собираюсь. Спокойно жить не дает всякая нечисть, и я буду ее вытравлять огненным мечом!»
И вот этих-то, сосланных и осужденных, Александра Васильевна больше всего боялась.
– Давно кости изгнили, – отозвался о некоторых из них Петр Иванович.
– Изгнили, изгнили, – рассердилась Александра Васильевна. – Откуда ты знаешь?
Ей было неприятно и страшно, что Петр Иванович так резко отзывался о сосланных и заключенных. Для Александры Васильевны это были такие же люди, как все, только они что-то натворили и за это их строго наказали. Такое рассуждение Александры Васильевны Петру Ивановичу не понравилось, и он сказал:
– Думаешь, я не знаю, почему ты заступаешься за кулачье? Прекрасно знаю! Ты не обижайся, не складывай губы в трубочку, но я тебе еще раз скажу: ты выросла в кулацкой семье! Я помню, как твой отец косился на Советскую власть…
– Что вспоминать, что было за дедом-шведом, – обидевшись, сказала Александра Васильевна. Она не осталась в долгу и укорила Петра Ивановича за то, что он, когда ухаживал за ней, ходил в одних и тех же драных штанах.
Петр Иванович рассмеялся, и начавшийся острый разговор на этом прекратился. Он отклонился от стола и посмотрел на стенные часы в большой комнате.
– Слушай, старуха, я опоздал на урок!
– Не опоздал, – успокоила его Александра Васильевна. – Посмотри.
– Что смотреть, два часа!
– На минуту опоздаешь, кто тебе что скажет? Ты сам себе начальник.
– О, не-ет, – сказал Петр Иванович, наспех ополаскивая руки под умывальником, – прежде всего дисциплина. Без дисциплины с этими гавриками не справишься!
Александра Васильевна еще сидела за столом, когда Петр Иванович захлопнул за собой двери и застучал ботинками в коридоре и на лестнице.
