Текст книги "Соседи (сборник)"
Автор книги: Евгений Суворов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)
К утру дождь перестал. Ведро на чердаке было полным – один бок у печи мокрый, известка взбухла, на кухне стояла лужа. В сенях крыша была худее, и на полу у порога можно было пускать кораблики. Собирая воду большой тряпкой, Арина размахнулась и вымыла целиком в сенях, на кухне, а заодно и в избе.
Вернувшись с улицы, Дементий сказал, что коров сегодня Яков погнал один, и сел бриться.
Он долго водил бритвой по черному, загорелому лицу, трогал щеки и подбородок, оставался недоволен – бритва была старая и тупая. Правил ее на широком армейском ремне и, снова морщась, ругая бритву, скреб по третьему и по четвертому разу непробритые места. Кадык у Дементия огромный, с петушиную голову, и тут Дементий проявлял немало виртуозности, чтобы не порезаться.
Побрившись, налил в ладонь одеколона, не глядя в зеркало растер лицо, и оно сразу вспыхнуло, загорелось, – Дементий помолодел лет на пять. Расчесал, тоже без зеркала, сильно побелевшие, но еще густые, слегка курчавые волосы.
За столом Арина бросает на мужа короткие взгляды, безразличным голосом спрашивает:
– К Петру Ивановичу пойдешь?
Арина как будто недовольна, что Дементий пойдет к Петру Ивановичу, но говорит совсем другое:
– Сходи, может, посоветует что-нибудь. Колю домой посылай! Не вздумай там драться с ним!
На крыльцо Дементий выходит с некоторой торжественностью: этому помогают и горячий луч солнца, скользнувший в сени, и свежее, выбритое лицо, и диагоналевый костюм, которому лет десять, а он все еще как новый. Бодрости Дементия не могут омрачить ни целое озеро воды у самого крыльца и у ворот, ни то, что чужие свиньи гуляют по ограде, как у себя дома. Он занят сейчас одним: как придет к учителю, как тот встретит его, как они будут говорить.
Выбравшись по доскам из ограды, Дементий задержался у ворот: оглушая деревню, разбрасывая веером жидкую грязь, к дому Лоховых подошел темно-синий ДТ-54. Трактор новенький, кажется, что он посинел от большой скорости и оглушительного рычания. Из кабинки с Дементием поздоровался его старший сын Сергей.
– Ко мне? – спросил он у отца.
– Нет. К Петру Ивановичу схожу.
– Ну, ладно. А то бы на тракторе довез.
– Что у тебя сегодня за работа? – глядя не на Сергея, а на трактор, спросил Дементий.
– За тесом в Муруй надо съездить.
– В Хорге утонешь.
– Вылезу.
– На новом тракторе хорошо заработаешь. – сказал Дементий, чтобы сказать сыну что-нибудь приятное.
– Должен бы, – ответил Сергей, довольный не только тем, что хорошо заработает, но и тем, что именно ему дали новый трактор.
– Зайдешь? – спросил Дементий.
– Поздороваюсь. Все хорошо?
– Коля барахлит.
– А что он?
– Учиться не хочет.
– Что его – жареный петух клюнул? – Сергей вылез из кабинки, посмотрел на окна отцовского дома, сдвинул на затылок кепку, которая держалась теперь на копне курчавых волос. – Ты вот что, отец: за ремень или за утюг не хватайся, поговори с ним по-человечески, парень он не глупый, поймет. И я с ним потолкую.
Замечание насчет ремня и утюга покоробило Дементия, заморгав припухлыми, красноватыми веками, приглядываясь к Сергею, он сказал:
– А что, с вами я по-человечески не говорил?
– Ремень часто ходил по спине! Как станешь гонять, бежали босиком по снегу кто куда! – Сергей захохотал.
– Зато людьми выросли.
– Как сказать…
– А что тебе не нравится?
– Так бы ничего, грамотешки, отец, не хватает. Сейчас, сам знаешь, с четырьмя классами далеко не ускачешь.
– Может быть, – согласился Дементий.
– А белобрысый как?
– Так же, как и наш. Пойду к Петру Ивановичу, расскажет.
Сергей, как будто довольный, что Коля не один куролесит, а с сыном учителя, взглянул на дом Мезенцевых, утопающий в зелени, и сказал:
– Ну, там будет кино поинтереснее!
Сергей вступил на прогибающуюся, хлюпающую по воде доску. Пройдя по ней, не стал перешагивать на вторую, свернул к завалинке, взял две доски потолще, бросил их к крыльцу.
Дементий дождался, когда Сергей зайдет в избу, и, аккуратно ступая по грязи, пошел к Мезенцевым. В ограде у Петра Ивановича как будто и дождя не было, который прошел ночью, – были лужи, но по ним даже идти приятно – песок. Мурава чистая, зеленая. Дементию кажется: Мезенцевы только тем и занимаются, что с утра до вечера выметают сор в ограде и на улице. Рядом с приамбарком, около прясла, штабель нового дранья, – опять учитель собирается что-то строить! Куда он все строит…
Учитель не держал собак. Дом без собаки – этого Дементий не мог понять, и камень-валун с полуовальной вершиной, лежавший под стеной террасы, показался ему огромным сторожевым псом, который лежит до поры до времени, а потом оживет и сделает прыжок. Дементий не удержался, подошел к камню, погладил рукой но холодной шероховатой спине.
Учитель вышел на террасу.
– Здравствуй, Дементий Корнилович! Что ты тут нашел?
– Понимаешь, Петр Иванович, камнем заинтересовался!
– Что в нем интересного?
– Петр Иванович, как же я раньше не видел, – камень похож на волка или на собаку! Посмотрю и спина, и голова…
Учитель внимательно пригляделся к камню, не нашел никакого сходства.
– Выдумываешь, Дементий Корнилович. – В его голосе звучит неодобрение, что Дементий Корнилович занят пустяками.
– Петр Иванович, об этот камень Лаврен Чучулин убился?
– Ну, об этот.
Бывший хозяин дома Лаврен Чучулин, узнав, что его идут раскулачивать, пьяный вышел на террасу и бросился с ножом на председателя сельсовета. Председатель слишком сильно толкнул Лаврена – тот полетел с террасы и ударился головой о камень. По дороге в больницу Лаврен умер. Учителю разговор об этом неприятен. Дементий знал эту историю не хуже самого Петра Ивановича, но время от времени начинал спрашивать снова – или забывал, или делал это нарочно.
С каждой секундой пригревало сильнее. Трава, черемуховый куст около тына, подсолнухи искрились на солнце. Белый туман, клоками поднимавшийся от реки, не успевал превратиться в облако и на глазах таял.
Петр Иванович Дементия в дом не приглашает, а, энергично вытянув правую руку в сторону низенькой толстой скамейки, вкопанной под южной стеной дома, коротко и повелительно бросает:
– Садись.
Дементий подчиняется учителю как гипнотизеру, Петр Иванович продолжает стоять, как-то по-особенному вздыхает. Садится он на скамейку быстро, по-деловому, будто сидеть – это не отдых, а тоже работа. Достает из кармана трикового пиджака портсигар, длинными пальцами выхватывает две папиросы – Дементию и себе.
Учитель, глядя куда-то в сторону, а не на Дементия, задает свой излюбленный вопрос:
– Что нового в жизни, Дементий Корнилович?
– Ничего нет, – нажимая на «ч», говорит Дементий, скользнув взглядом по учителеву лицу.
Про Колю говорить рано, надо выждать, и он, размахивая руками, начал рассказывать, как видел на днях двух диких коз, выскочивших на дорогу, и как у него ружья не было, и как он крикнул, и как они, оглянувшись, перебежали дорогу и скрылись в осиннике.
Петр Иванович не проявлял интереса к тому, что рассказывал Дементий. Тогда он оставил коз и начал рассказывать про грозу, сбившую огромную лиственницу возле Татарских полей. И этот рассказ Петр Иванович слушал плохо, и Дементий так и не рассказал, что могло быть, окажись он или еще кто-нибудь рядом с лиственницей, когда в нее ударила молния.
– Петр Иванович, случилось что-нибудь?
Учитель бросил на траву еще большой окурок, взял новую папиросу, прикуривать не стал, придвинувшись ближе к Дементию, озабоченно проговорил:
– Такой случай у меня впервые…
– Какой? – осторожно спросил Дементий.
– Сегодня мне этот сопляк оказал, что не хочет учиться.
– Какой сопляк? – притворился Дементий, хотя отлично знал, о ком идет речь.
– Мой младший – Володя.
– Ну и что?
– Я ж тебе говорю: не хочет учиться.
Дементий взглянул на удрученное лицо учителя и захохотал так громко, что копавшиеся рядом в земле куры с криком кинулись в разные стороны.
– Это они договорились!
– Кто? С кем?
– Володя с моим Колей! Это ж два дружка!
– И что тут смешного?
Петр Иванович резко согнул ноги, все тело наклонилось вперед, руки уперлись в скамейку… Он сидел с таким выражением на лице и во всей фигуре, которое говорило: ну что, Дементий Корнилович, какую еще глупость скажешь?
Дементий не мог больше сдерживаться и двинулся в атаку на учителя.
– Неправильное твое рассуждение, Петр Иванович!
– Какое рассуждение?
– А вот такое!
– Объяснил бы, а то ночь буду думать, не спать.
– У тебя и сон пропал?! – засмеялся Дементий. – У меня из восьмерых ни один ничего не закончил. Самому младшему бросить – и картина будет полная! Мне тогда что, всю жизнь не спать?
– А это как ты захочешь, – в тон Дементию ответил учитель и тоже засмеялся.
Уверенность Петра Ивановича вышибала Дементия из колеи, и он нередко говорил совсем не то, что хотел сказать. И только потом, когда оказывался один, находился нужный ответ. Он боялся опять проиграть и решил говорить с учителем смелее.
– Петр Иванович, у тебя как по-писаному выходит! Что ты за человек такой? Может, подскажешь, что с Колей делать?
– При чем тут Коля?
– Он тоже бросил.
– Мне Володя про твоего ничего не говорил.
– Понятное дело: договорились! Я ждал этого.
– Ждал?
– А что тут особенного. У меня все бросают. И этот бросит.
– Вон ты как рассуждаешь! У меня ни один не бросал.
– Бросит.
– А это я еще посмотрю…
– Что тут смотреть: бросит – и ничего не сделаешь. Силой не заставишь.
Дементий покрутил головой и даже на мгновение плотно сожмурил веки, что должно было означать, что Петр Иванович «ничего не сделает!»
– Почему?
– Учеба – дело добровольное: хочет человек – учится, не хочет – не надо. К чему насиловать.
– По-твоему, Дементий Корнилович, грамотные люди нам с неба свалятся?
– Сколько ж их должно быть, грамотных?
– Все до единого.
– А работать кто будет?
– Машины.
– А на машинах кто?
– Люди.
– Какие?
– Грамотные.
– А где ты их возьмешь? Все грамотные уехали в город!
– Приедут.
– Когда? Вот мы, старики, помрем, и некому будет хлеб сеять.
– Ошибаешься, Дементий Корнилович.
– Мои-то никуда не уехали. А вот своих, Петр Иванович, ты всех в город повыгнал!
– Никого я не выгнал. Сами уехали.
– Что ты мне рассказываешь! – заикаясь, подхватился со скамейки и сел снова Дементий. – Думаешь, я не знаю, какая у тебя была цель? Выучить всех, чтобы ни один в колхозе не работал. Скажи, не так?
– Далеко ты хватил, Дементий Корнилович, цель у меня была другая!
– Какая?
– Хочу, чтоб мои дети были грамотными, культурными людьми.
– Какая там культура! Просто ты не хочешь, чтобы твои дети в деревне жили!
– А ты что, специально не учишь детей, чтобы они в колхозе остались?
– Что их, за ручку в школу водить? Это ж все-таки пять километров!
– А ты задумался, почему они у тебя школу бросают?
– Хочешь сказать, мои дети глупее твоих?
– Я не хочу этого сказать.
– А на что намекаешь?
– А ты подумай.
– Много будешь думать – быстро состаришься.
– Не бойся. Это у меня голова блестит как луковица, а у тебя чуб еще крепкий.
Петр Иванович провел ладонью по широкой лысине, открывавшей высокий лоб, пригладил короткие серебряные волосы на висках и засылке и засмеялся над самим собой. Огромная лысина нисколько не смущала его, наоборот, из этого, казалось бы, недостатка он сумел сделать достоинство: голый череп был внушительных размеров, теперь его еще заметнее обрамляли беловатые кустистые брови, из-под которых строго смотрели синие большие глаза, – и не было человека, который бы взглянул на огромный лоб Петра Ивановича без уважения. Он дотрагивался до своего лба или опирался лбом на согнутую руку с расставленными пальцами с неизменной торжественностью и значением.
Вот и сейчас, как будто потеряв интерес к Дементию, он поворачивается боком на скамейке, кладет руку на ногу и, опершись локтем о колено, расставленными пальцами касается высокого лба. Петр Иванович не хочет обострять разговор с Дементием. Они никогда раньше не ссорились, и сегодня, думал Петр Иванович, тоже не обязательно ссориться. Он поступит с Дементием как учитель с учеником: он может его простить, а может и наказать. Так вот, он прощает. С таким видом, молча, Петр Иванович сидит минуту, две…
Дементий понял, что дал маху, и поворачивал оглобли назад: пыл его поубавился, решительности, с которой он начал разговор, и в помине не было.
Петр Иванович наконец меняет позу: садится прямо: долго и со стоном зевает. Дементий тоже как будто спокоен. Но вечер, разумеется, испорчен. Учитель угощает Дементия папиросами. Дементий берет папиросу, из чего должно следовать, что друг на друга они не сердятся. И Дементий уходит.
4Оставшись один, Петр Иванович пытается разобраться, что произошло. Осуждает себя за то, что проговорился.
«Какое дело, особенно Дементию, до того, что Володя не хочет учиться? Нашел кому жаловаться… Только смеяться будут, скажут: сын учителя, а не хочет учиться…»
Петр Иванович прошел по тропинке вдоль картошки, пугнул куриц, подражая ястребу, и в густых картофельных зарослях раздалось отчаянное кудахтанье. Две самые вредные курицы, ныряя между кустами, мчались к забору, их путь легко можно было проследить по вздрагивающим высоким кустам картофеля.
Перед тем как уйти с огорода, Петр Иванович постоял на тропинке, вспоминая, что предстоит сделать на завтра: забрать цинковый бачок от колодца, а то как в прошлом году утащит кто-нибудь; к топору сделать новое топорище; сказать Володе, пусть осторожно пройдет по картошке и повыдернет сорняки. Что еще, не забыть бы… Но стоило вспомнить о Володе, и все мелкие дела отодвигались, делались еще более мелкими, не обязательными, последний Володин поступок заслонял их собой полностью.
Давно горели огни в деревне, и только в доме Мезенцевых не было света.
Петр Иванович ходил в волнении по комнате, и ждал, что скажет сидевшая у печи с покорным видом «старуха», его жена, которую в особенные дни он звал Саней или полностью по имени-отчеству: Александрой Васильевной.
С начала сумерек и до темноты говорил один Петр Иванович. Жена слушала его, вздыхала. Вздыхала она и оттого, что ей тяжело было слушать все, что говорил Петр Иванович, и оттого, что говорил он слишком долго. К тому же Александра Васильевна не знала, что отвечать своему мужу, которого она всегда немного побаивалась.
– Что ты вздыхаешь?
Устало и безнадежно, точь-в-точь как Александра Васильевна, он, передразнивая, вздохнул два раза, остановился напротив Александры Васильевны.
– Он же еще ребенок…
– Этому ребенку пятнадцать лет!
– Ну, сам подумай, что это – пятнадцать лет? Он же ничего не понимает.
Александра Васильевна говорила с такой проникновенностью и мольбой, что, казалось, Петр Иванович, начинавший курить одну папиросу за другой, послушает ее и меньше будет ругать сына.
– Все он понимает… Я в пятнадцать лет вступил в Красную гвардию!
Петр Иванович сел за стол, отодвинул от себя будильник, низко нагнулся над столом, опершись подбородком о ладонь правой руки, левая была вытянута вдоль стола – это было сигналом, что теперь Александра Васильевна может сказать все, что она считает нужным и Петр Иванович будет внимательно ее слушать.
– Я в пятнадцать лет ни читать, ни писать не умела, – сказала Александра Васильевна.
– Что ты за пример? Что ты сравниваешь? Прошло то время, о котором ты говоришь.
– Дай ему ремня, может, полковником станет, – посоветовала Александра Васильевна, желавшая хоть как-нибудь закончить неприятный разговор.
– Каким полковником? – не понял Петр Иванович.
– Ты что, забыл? Перед войной на Бадонках отец своего сына уздой отмутузил!
– Ну и что?
– Это ж ты рассказывал?
– Ничего я не рассказывал.
– Тогда слушай. Мальчонка уже ладный был, тоже, как наш, учиться не хотел. Назначили его к пастуху коров помогать пасти. Сам пастух один раз пошел сено косить, а коровы и пропаслись день в пшенице. Отец узнал под вечер, взял узду и давай своего мутузить! А соседская девчонка подсмотрела, как отец лупцует ее жениха! Мальчонка был старше нашего, у него уже и невеста была, он ей из лесу букетики приносил. Отлупил его отец, ушел в избу. Мальчонкина невеста свесилась с забора, смотрит во все глаза на своего жениха. Он достал букетик и подает. А девчонка говорит: «Я видела, как отец тебя бил, не надо мне твоих цветов!» Отец-то, конечно, ошибку сделал: не надо при девчонке-то лупить! Только все оно как раз к лучшему повернулось. От стыда жених убежал совсем из дому. Мать ходила по деревням и у каждого встречного спрашивала: «Вы моего Федю не видали?» Надо же, вспомнила, как зовут: Федя Редчанков!
Александра Васильевна помолчала, сама растроганная своим рассказом, и закончила:
– А через двадцать лет приехал Федя в гости к отцу полковником!
История с уздой Петру Ивановичу как будто понравилась.
– Ни разу не слышал. Такая история под боком… А говорят, бить нельзя!
Александра Васильевна насторожилась:
– Это на кого как: другому каждый день трепка, а пользы никакой.
– Каждый день не надо, – засмеялся Петр Иванович. – Один раз, но так, чтоб всю жизнь помнил! Сегодня поздно, пускай спит. А завтра задам мурцовки, пусть бежит! Может, генералом вернется?
– Так уж и генералом сразу, – не без тревоги сказала Александра Васильевна. – Не было в нашей родне ни полковников, ни генералов и не надо.
– Как не было? А генерал Шмаенков в Москве?
– А ты видел этого генерала?
– Ну так что, что не видел? Что он от этого, – сделался рангом ниже?
– Откуда ты знаешь, что Шмаенок генерал?
– Как откуда? От родни.
– От какой?
– От родни генерала Шмаенкова. От его племянника, от Гриши.
– И ты, думаешь, Гриша этот тебе правду скажет?
– А зачем ему врать?
– Бывает, что и соврать надо.
– Ну, знаешь ли, – начал сердиться Петр Иванович. – Одно дело – прибавить сержантскую лычку, ну, звездочку лейтенантскую, а генеральный чин – ого-о, это тебе не просто!
Такой ответ Александру Васильевну никак не убедил, она все с той же непоколебимой сомнительностью отвечала:
– Какое тебе дело до генерала Шмаенкова, если только он генерал? Да и не мог он сделаться генералом! В Белоруссии Шмаенки жили от нас недалеко, в соседней деревне. Перед гражданской войной черняховские парни к нам на вечерку приходили. Был там и твой Шмаенок. Начнется вечерка, он стоит, губы развесит… У него всех девчонок из-под носу уведут!
– Это еще ни о чем не говорит, – защищает Петр Иванович.
– Обо всем это говорит. Птицу видишь по полету. Я, конечно, не хочу спорить, всякое в жизни бывает, а только не мог Шмаенок сделаться генералом, не поверю. А что ты его защищаешь? Какая он тебе родня – седьмая вода на киселе?
Выяснение родственных отношений с генералом Шмаенковым заняло не меньше получаса. Александра Васильевна всячески открещивалась от дальнего родственника, которого в военном чине она ни разу не видела. Петр Иванович настаивал на родстве и не позволял жене снимать со Шмаенкова звание генерала.
Александра Васильевна не была сварливой женщиной или же любительницей поспорить, она бы сразу уступила мужу в этом довольно простом вопросе: родня или не родня им Шмаенок, и генерал он или не генерал? Она слышала, что в дальней родне Петра Ивановича будто бы есть генерал и живет в Москве. Генерал не сообщал о себе Мезенцевым. Надо полагать, Мезенцевы для него с тех пор, как он сделался генералом, не существовали, а тогда, скажите, с какой стати Александра Васильевна должна признать существование генерала?
Новое упоминание о нем в обычный день так бы не затронуло ее: есть Шмаенков – хорошо, нет Шмаенкова – тоже хорошо. Но упоминание о Шмаенкове сегодня да еще как о генерале в расчеты Александры Васильевны не входило. Тогда получалось, что зря Александра Васильевна рассказала историю с Федей, то есть через что он стал полковником. И тут, как-то совсем уж близко, этот генерал Шмаенков. Безвыходное положение у Володи: с одной стороны полковник, с другой – генерал. Очень уж два больших чина! Рядом с такими чинами Володино поведение заслуживает самого серьезного наказания.
Александре Васильевне нужно было решительным образом снять генеральский чин со Шмаенка или, на худой конец, выразить полное недоверие к тому, что он в таком чине находится. И тогда, считай, оставался один Федя полковник. А с одним, что ни говори, если он даже полковник, справиться легче.
Петр же Иванович настаивал на родстве совсем из других соображений. Во-первых, он не хотел и не мог согласиться со следующим: зачем отказываться от родства со Шмаенковым, если он действительно родня? Во-вторых, и это было самое главное, Петр Иванович с юных лет и вот уже до пенсионного возраста сохранил любовь к военным.
Поднявшись из-за стола, Петр Иванович подошел к порогу, включил свет и сказал:
– Что, Саня, будем делать с нашим лентяем?
– Я его лентяем не считаю, – смелее заговорила Александра Васильевна, так как Петр Иванович теперь уже был не опасен: голос его был веселее, угрозы в нем никакой не было.
– Краснеть мне потом придется, – сказал Петр Иванович, садясь на прежнее место.
– Чего тебе краснеть? Пойдут ребятишки в школу, и он пойдет. Что ему дома делать?
Петр Иванович оглянулся на Володину комнату, в которой Володи не было, – он спал в амбаре, – и, словно боясь, что Володя все равно может услышать, переходя на шепот, сказал:
– Ты же видишь его характер? К нему другой ключ нужен! Он же какой-то бесстрашный!
– Я в этом ничего не понимаю. Делай, как знаешь, чтоб потом не говорил.
– Тогда лишнего не защищай.
– А может, и правда, у него от учебы голова болит? Посмотри, какое у него лицо бледное. Петр Иванович похвалился:
– Я в его годы был на полголовы выше и в плечах шире. Мне моих лет никто не давал. А силища была разве такая? – Петр Иванович искоса глянул на свои худые, опущенные, как у ястреба, плечи. – Я мог поднять на вилы копну! Несу, самого не видно, будто живая копна идет! Помнишь, Саня? За троих работал и отдыха не просил!
Кто-то не очень громко постучал в кухонное окно. Петр Иванович подумал, что ослышался, и посмотрел на Александру Васильевну. То же самое сделала и Александра Васильевна. В ожидании, что стук повторится, они посидели молча, затем Петр Иванович, недовольный, что его прервали на самом интересном месте, вышел в коридор и громко через дверь спросил:
– Кто там?
Никто не ответил.
Петр Иванович постоял, подождал, не зная, открывать двери или не открывать. Стук ему не понравился. Если бы что-то нужно было Володе, он бы постучал громче и, не дожидаясь, когда спросит Петр Иванович, первый бы сказал: «Открывайте». Значит, это был не Володя. И потом, уж так было заведено у Мезенцевых, младшие поздно не стучались, а шли спать в амбар.
– Володя, ты? – громко еще раз спросил Петр Иванович, отодвинул деревянный засов и вышел на террасу. Около ворот на загон кто-то перелез через за-плотник и, срезая угол, побежал к черемухову кусту. Слышно было, как под ногами путалась и шелестела картофельная ботва. Человек остановился или ступил на широкую скошенную межу, идущую вдоль тына от черемухового куста до самого низа, и все стихло.
Петр Иванович нашарил в сенях на полке ключ, замкнул двери. Потом сообразил: если Александре Васильевне вздумается выйти на террасу и дверь окажется запертой, она испугается. Он отомкнул замок, повесил его на место.
Прошел к амбару, дважды с силой толкнул дверь. Как и ожидал, дверь изнутри была запертой. Не очень громко, но и не очень тихо постучал ключом по скобе.
– Кто? – услышал он Володин голос.
– Я.
Глухо прозвенел широкий без ручки рашпиль, на который была закрыта дверь.
– Ты в окно стучал?
– Нет.
– Иди в комнату, – сказал Петр Иванович. – Кто-то около дома ходит.
– Пусть ходит, – белея в темноте голыми плечами, ответил Володя.
– Идем, я сказал.
– Жарко в избе. Я в прошлом году спал в амбаре, пока снег не выпал.
– Потом будешь спать в амбаре, а сейчас делай так, как я сказал. Ботинки нашел?
– Нашел, – ответил Володя, все еще надеявшийся, что отец уйдет без него. Петр Иванович терпеливо ждал.
В трусах и майке Володя, подрагивая от холода, бежал впереди отца, смешно выбрасывая ноги, как будто ступал по раскаленным углям.
