Текст книги "Соседи (сборник)"

Автор книги: Евгений Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Петр Иванович отдал бригадиру две большие электрические лампочки – надо, чтоб в клубе было светло, чтоб каждый хорошо видел друг друга, и если кто-то придет заросший, оденется как попало, то пусть ему будет стыдно. Бригадир сам ввернул лампочки, попросил уборщицу вымыть полы и окна. В другой бы раз уборщица рассердилась, что бригадир придирается, – в клубе и так было чисто, но сегодня она и слова не сказала: ей помогали девочки из четвертого класса, их послал Петр Иванович.

Из Муруя пришел «газик» и уже давно стоял возле клуба. Председатель колхоза и участковый находились в это время неподалеку от клуба на Пастуховой горе – осматривали молочную ферму, гараж, артезианский колодец, а потом зашли в красный уголок поговорить с доярками и скотниками. Обо всем этом в деревне было известно. Белопадцы доставали из шкафов и гардеробов свои лучшие костюмы, рубашки, платья…

Василий Емельянович боялся, как бы Дементий опять не отмочил номер, – перед собранием возьмет да уйдет куда-нибудь. В половине девятого он сидел на крыльце у Лоховых и ждал, когда соберется Дементий. Арина с Дементием молча ужинали, участкового не приглашали к столу.

Не успели Арина с Дементием поужинать, под окнами остановился председательский «газик».

– За мной? – поинтересовался Дементий. – Спасибо. Хоть раз прокачусь на председателевой машине!

– Сразу два удовольствия, – сказал участковый.

– А какое еще? – спросил Дементий.

– И прокатишься, и никто не будет видеть, как ты по деревне идешь.

– Это пустяки, – сказал Дементий.

Арина смотрела на участкового как на врага – не хотела ни спрашивать у него о чем-нибудь, ни отвечать. С этого дня она его за родню не считала.

Собрание началось ровно в девять. В клубе ярко горел свет, и многим вспомнилось: в Белую падь привозили из Муруя или из Артухи звуковое кино, и было что-то необычное в том, когда гулко и радостно начинал тарахтеть движок, – кино показывали в школе, клуба тогда не было, – и в зале делалось так же ярко и празднично, как сегодня. Сколько было частей – и столько же раз вспыхивал во время кино ослепительно яркий свет, и он еще недолго горел, пока белопадцы в двенадцатом, а то и в первом часу ночи выходили из школы и спускались с высокого, в одиннадцать ступенек крыльца.

Послушать, что будут говорить про Дементия, пришли самые древние старики и старухи. Даже сторожа – все трое – были здесь. Они ждали: как только Дементий начнет отпираться, тут они ему и всыплют! До этого у них как было: и выспишься на ферме, и трудодни идут, и все тихо, спокойно, а Дементий все карты перепутал – ночь не спишь, и еще выговор получишь!

За столом, застланном красной материей, сидели бригадир, председатель, участковый и самые уважаемые колхозники четвертой бригады колхоза «Голос тайги». Петр Иванович сидел на первой скамейке со стариками и отвечал им на какие-то вопросы.

Дементию было предложено сесть сбоку от стола, чуть в сторонке, но он как будто не слышал об этом – подвинулся к столу, облокотился и сидел почти рядом с бригадиром. Тот недовольно взглянул на него:

– Дементий Корнилович, отодвигайся на старое место, тебя в президиум не выбирали!

В зале несколько человек засмеялись.

– Мы отодвинем тебя еще дальше, – мгновенно рассердившись, пообещал председатель и коротким взмахом ладони показал: отодвигайся! Дементий, грохоча стулом, отодвинулся с таким видом, как будто ему было все равно.

Бригадир поднялся из-за стола как-то тяжело, неловко – или из-за тесноты за столом, или из-за того, что все, о чем придется говорить сегодня вечером, почему-то случилось в Белой пади, – вроде как часть вины за это ложилась на бригадира.

– Слово, товарищи, имеет участковый Василий Емельянович Бондаренко!

Бригадир как будто нехотя сел. В следующее мгновение, как и большинство собравшихся, он с интересом стал смотреть на участкового, ожидая чего-то сверх того, что уже все знали. Видимо, и участковый понимал, что от него чего-то ждут большего, чем то, что он может сказать, и он, может быть, из-за этого не торопился говорить. Когда стало совсем тихо и дальше молчать нельзя было, он сказал:

– Товарищи колхозники, вы знаете, что творилось около дома Мезенцевых и в Белой пади… На кого мы только не думали, кого только не подозревали! Один человек сумел бросить тень на всю деревню! Дементий угрожал дому Петра Ивановича! Он ходил по ночам! Вот в этих сапогах!

Василий Емельянович вылез из-за стола, взял с подоконника сапоги, прикрытые зеленой шторой, и поставил их на краю сцены рядом с Дементием.

– Узнаешь сапоги, Дементий Корнилович?

– Мои, – нисколько не отпираясь, сказал Дементий и сам смотрел на сапоги как на чудо. Потянулся было к ним рукой – коричневато-желтой от загара, с огромными венами, – но тут же рука остановилась в воздухе и снова легла ладонью на колено, полностью закрыв его.

– Пусть скажет, зачем ходил! Что ему надо было от Мезенцевых?!

Дементий, гладко выбритый, в темно-синем диагоналевом костюме и в начищенных ботинках сидел, слегка пригнувшись, положив ногу на ногу, и с полуулыбкой щурился в зал. Иногда он, как будто подражая Петру Ивановичу, надевал ботинки и чистил их до такого же блеска, как учитель. Раньше ему никто ничего не говорил, а сегодня колхозникам это не понравилось – никакого сходства между Дементием и Петром Ивановичем все равно не было. Как позднее смеялись белопадцы, сапоги подвели, а ботинки – не помогли!

– Ишь расселся! Вырядился как на праздник! Давай рассказывай!

– Ты встань, – показывая от стола рукой вверх и едва сдерживаясь, попросил Благодеров. Дементий не хотел, чтобы на него при всех кричал председатель колхоза, но все равно поднялся не сразу. Как будто кого-то разыскивая, оглядел притихший зал, с трудом погасил улыбку.

– Все собрались, это ж надо! Меня судить пришли! Петр Иванович, может, я украл у тебя что-нибудь?

– Ближе к делу, Лохов! – потребовал бригадир, стараясь не смотреть в ту сторону, где сидели на одной скамейке пятеро Лоховых – Арина с сыновьями и дочками. Старший сын Сергей сидел на другой скамейке. Он не сводил острого взгляда с бригадира, как будто предупреждая его: «Полегче, Михаил Иннокентьевич, а то будешь иметь дело со мной!» Лоховских зятевей и невесток бригадир не считал. Если всех считать, то получится, что в клубе не меньше половины родня Лоховых.

– Что мне, стоять или сидеть? – повернувшись к столу, спросил Дементий.

– Ноги не отвалятся, постоишь, – сказал бригадир. – По часу или больше стоял у Мезенцевых на огороде! – Бригадир не выдержал и засмеялся. Вроде грубо сказал бригадир, но Дементий не мог на него обидеться – засмеялся бригадир, и Дементию стало легче. Он отодвинул от себя стул, чтобы, чуть чего, не сесть снова: его так и подмывало делать все наперекор.

– Это ж теперь сентябрь, а то в августе было, – начал рассказывать Дементий. – Потерялась Нюрина корова. Ходил я ходил, и Колю своего отправлял, – нет коровы, хоть плачь. Иду по задам домой, настроение паршивое. Дай, думаю, зайду к Петру Ивановичу. Правда, и поздновато было. Если, думаю, не спит, поговорим, и домой. Перелез я через воротца, как сейчас помню, снял две верхние доски, перелез, – а доски закладывать не стал: если, думаю, света нет в доме, то вернусь, потом закладу. Прошел по дорожке мимо бани, поднялся на горку – горит свет! Я остановился: что делать? Я уже решил, что не пойду, не буду человека тревожить, а сам стою и смотрю. Луна светит, копны стоят, да много! Я зеленку только косить собирался, а у Петра Ивановича уже в копнах. Дорожка ровная, как на лугу, чистая, иголку урони – и найдешь! Посмотришь на свой дом, огород, покос и думаешь: мое это или чужое? Глаза бы не глядели! А у Петра Ивановича стою в темноте и как будто днем вижу: тарелки подсолнухов в два раза больше моих, сено душистое, картошка и огурцы крупнее… Еще как-то раз зашел снизу и посмотрел на дом. Правда, поздней тогда было – у Сергея засиделся.

– Че смотрел-то? – спросил Егор Кофтоногов.

– Я ж рассказываю: стою и смотрю, интересно мне.

– Че ночью смотреть, каво увидишь?

– А мне никого и не надо было.

– Тебя, дядя Дементий, не поймаешь: то, говоришь, Петра Ивановича надо было, то никаво не надо… Че путашь, говори начистоту!

– А ты не вмешивайся, – сказал Дементий. – Твое дело в кузне по наковальне стучать.

– Че ко мне не ходил, – издевается Егор. – У меня тоже дом большой, и в огороде хорошо растет!

Все хохочут, представляя, как Егор поймал на огороде Дементия и мнет ему бока, а скорее всего, влепил ему заряд соли или бекасиной дроби.

Дементий продолжал рассказывать:

– Через день или два слышу разговор Коли с Володей: кто-то ходит ночью около дома Мезенцевых. Хотел я сказать, что это я ходил, а потом думаю: зачем про себя рассказывать? А вдруг еще кто-нибудь пройдет по огороду учителя, я что, буду за всех отвечать? Вскорости встречает меня Петр Иванович: так и так, кто-то ходит! А перед этим мужик какой-то про Петра Ивановича спрашивал… Почему он не зашел к Мезенцевым, не знаю.

– Был мужик-то или не было? – спросил бригадир.

– Был, чтоб мне не сойти с этого места! Я Петру Ивановичу рассказывал про этого мужика…

– Дальше.

– Дальше сам Петр Иванович виноват: он мне мысль подсказал! Дай-ка, думаю, проверю, такой ли ты смелый, как был раньше…

– Интересно ты объяснил, Дементий Корнилович! Только, однако, не так было дело, – сказал Иван Черный. Он редко когда говорил, и все повернулись в его сторону. – Ты по другой причине ходил около дома Мезенцевых. Помнишь, как жили на Татарском, ты мне чуть голову литовкой не срубил за то, что я стал косить недалеко от тебя? Покос-то был ничей!

– Что ворошить старое, – Дементий сел на свое место, и у него засосало под ложечкой: Иван Черный говорил правду.

– Глаза у тебя завидущие, волчьи.

Дементий вскочил:

– Не имеешь права оскорблять!

Спорить Иван Черный не любил и теперь сидел и ждал, что скажут другие.

– Что-то я никак не пойму сегодняшнее собрание, – сказал Бурелом, обращаясь ко всем и в особенности к участковому. – Я так понимаю: Дементий кого-то застрелил, а нам голову морочит.

Дементий оглянулся на участкового, ища у него поддержки:

– Емельянович, что ж это…

– Никого он не убивал, – сказал участковый. Бурелом будто не слышал и продолжал гнуть свое:

– Тебе, Емельянович, надо было хорошенько поискать убитого, а потом собрание проводить.

Сделалось необычайно тихо, как будто Бурелом угадал, о чем все думали, но не решались сказать вслух. Дементий метнулся по сцене, как затравленный зверь, и не нашел ничего лучшего, как сесть на стул, на котором ему полагалось сидеть, – чуть-чуть в стороне от стола, застланного красной материей. Василий Емельянович хотел показать черемуховые палочки – Петр Иванович дважды замерял чьи-то следы, – хотел прочитать описание следов, сделанное Петром Ивановичем, рассказать, как Дементий попался, можно сказать, на пустяке – не выбросил старые сапоги, но решил, что ничего этого не нужно, и сказал только, что есть все доказательства и что Дементий не отпирается. Все поверили участковому, да и так было видно, что Дементий виноват, и только Бурелом смотрел на участкового глазами ребенка, которого только что обманули – показали что-то интересное и сразу же спрятали. Пока Бурелом над чем-то раздумывал, вроде как подвергал сомнению слова и Дементия и участкового, Дементий врасплох напал на Бурелома.

– Пусть он ответит, для чего строил себе ходок на рессорах и сани?

Дементий ожидал, что сейчас же все засмеются над Буреломом, но никто не смеялся, и это молчание Дементий так истолковал: сегодня все объединились против него, поддержки ждать неоткуда. Чувствуя свою неуязвимость, Бурелом сначала оглянулся на всех невинными глазами, затем произнес, как будто жалея Дементия:

– Во, видите, что делает зависть с человеком… Куда это годится!

От такой несправедливости Дементий готов был вцепиться в Буреломовы космы, потому что кто-кто, а Бурелом бы лучше сидел и молчал в тряпочку. Так нет, и он туда же! Дементий понимал, что злостью ничего не возьмешь, надо попытать Бурелома, и он сам себя посадит в калошу.

– Пусть он ответит на мой вопрос, – потребовал Дементий, обращаясь к сидевшим за столом.

– Дядя Афанас, ответь ему, – попросил бригадир. Тон, которым сказал бригадир, не понравился Дементию – видно было, что бригадир на стороне Бурелома, а не Дементия.

Бурелом, не вставая с места, сказал:

– А что тут отвечать? На этом ходке бригадир ездит, а на санях вся Белая падь. И сани и ходок колхозные.

– Ты лучше скажи, сколько времени бригадир упрашивал тебя отдать колхозу ходок?

– Два года, – ответил Бурелом, не видя в этом ничего такого, что могло бы бросить на него тень.

– А во что ты хотел запрягать?

– Коня бы купил.

– Коня бы купил… – качая головой и кривя рот, произнес Дементий. – Колхознику коня не положено.

– За ходок и за сани не цепляйся, – ответил Бурелом. – Я себе еще сани и ходок сделаю. И коня куплю. Как пойду на пенсию, так и куплю. Пенсионеру разрешается!

– Почему это никто на Белой пади коня не собирается покупать, а только ты один?

– Коней люблю.

– Ты не коней любишь, ты по старой жизни скучаешь!

И опять никто не поддержал Дементия. Правда было и то, что Бурелом любил коней. Как-то приключилась с ним горячка, так он в Муруйской больнице из матраса клочьями выдергивал вату, разбрасывал ее как будто сено и кричал: «Ешьте, кони! Ешьте!»

– Я вижу, у тебя заступников много, – сказал Дементий, – сидят – воды в рот набрали. Тогда, может, скажешь, для чего на стайке плуг двухлемешный держишь?

– Хватит перепираться, – сказал бригадир. – Так мы до утра будем сидеть.

– Пусть говорит, – разрешил председатель. О Буреломе он слышал только как о хорошем шорнике и бригадном стороже, у которого ничего на один грамм не пропадет, а то, что говорил про него Дементий, для председателя было новостью. Он что-то записал себе в блокнотик и, ожидая, что скажет Бурелом, смотрел на него с таким же интересом, как до этого смотрел на Дементия. Бурелом, конечно, видел этот взгляд, но нисколько не смутился, потому что смущаться было не от чего: во-первых, председатель вроде как весело смотрел на Бурелома; во-вторых, ответ Бурелому не надо выдумывать – Бурелом с самого начала знает, для чего он держит на стайке конный плуг; в третьих, плуг у него лежит не с двадцать девятого года, когда началась коллективизация, а с пятидесятого. Давненько, правда, хранит он плуг – двенадцать лет, и просмеять могут. Сначала Бурелом хранил плуг в амбаре и строго-настрого наказал жене и детям не рассказывать об этом в деревне. Но когда стало известно, что Бурелом прячет в амбаре плуг, то он, чтобы над ним не смеялись лишнего, перенес плуг на стайку. Состарится Бурелом, снимет плужок со стайки, будет пахать в огороде – не надо ему никакого трактора. Трактор чем плох: пашет где надо и где не надо. Вдоль прясла была у Бурелома широкая межа, по сторонам дорожки, как и у Петра Ивановича, лужайка, хоть с ведрами, хоть так идти по дорожке приятно, а трактористы, как-то недоглядел Бурелом, вспахали и межу, и дорожку! Бурелом все лето ругал трактористов: по вспаханному потом какая дорожка! Один раз прясло задели, другой раз вспахали близко к колодцу. На одном месте развернется – яма! Чужое, оно и есть чужое…

Бурелому вопрос задали:

– Как же ты на двухлемешном плуге одним конем пахать будешь?

– Другого коня в бригаде возьму.

– Скоро коней не останется!

– На мой век хватит.

Бурелом ни за что не согласен, что когда-то коней не будет. Он готов расстаться с тракторами и машинами, а кони – чтоб были.

– Вот он такой и есть, – сказал бригадир и кивнул на Дементия, – мы говорим про него, а он про кого-нибудь другого. Я, честное слово, удивляюсь, как удалось Василию Емельяновичу поймать Лохова. Ведь он из любых сетей выскочит!

Старший сын Дементия снова стал свирепо смотреть на бригадира.

– Ты, Сергей, так не смотри на меня, – сказал бригадир. – Я твоих взглядов не боюсь.

– Побоишься чего-нибудь другого, – пригрозил Сергей.

– Тоже мне, защитник нашелся! Сиди и слушай, а то мы и за тебя возьмемся.

– Нашел кого защищать. Скажи спасибо, что еще мягко обходимся.

– Ты знаешь, на кого он руку поднял?!

– Он ни на кого руку не поднимал. Они с Петром Ивановичем всю жизнь были друзьями.

– Мы разберемся, какими они были друзьями…

– Нашел врагов. Мой отец не виноват, что Петр Иванович испугался.

– Сиди, без тебя разберутся, – несчастным голосом сказала Сергею Арина и обожгла взглядом Петра Ивановича: он во всем виноват!

Бурелом, сидевший в первых рядах недалеко от Петра Ивановича, чему-то все удивлялся, пожимая плечами, и, не поднимаясь с места, обратился к столу, за которым сидело все начальство.

– Вы мне ответьте на такой вопрос: когда было время у Дементия ночью ходить к Мезенцевым и стоять на огороде? И для чего это ему надо было? Ты меня золотом осыпь, и я не пойду. За день наработаешься, не то что стоять, а не знаешь на котором боку лежать…

– Тебе говорят, пугать ходил.

– Кого?

– Петра Ивановича. Ты, дядя Афанас, как будто с неба свалился, говорим-говорим, а ты – кого?

– Вот я и говорю, кого бы другого пугать, а Петра Ивановича…

– Дядя Афанас, – спросил бригадир, – у тебя есть что-нибудь сказать или ты просто так – поговорить захотел?

– Да нет, не просто. Человека судим, а я никак разобраться не могу – за что? Ты, Дементий, я так понимаю, завидуешь Петру Ивановичу или как?

– Я тебе, Бурелом, отвечу! – неизвестно отчего приобщившись, пообещал Дементий. – Можно, я ему отвечу?

– Давай, – разрешил бригадир. – Только без грубостей.

Дементия перекорежило от этих слов, но он пересилил себя, считая, что все это мелочь, надо объяснить главное, а то и в самом деле припишут такое, до чего сразу и не додумаешься… И так уже вон куда заехали! Дементий не хотел подниматься со стула, но сидя как-то не говорилось, и он встал и тем самым как будто подвинулся ко всем.

– По правде сказать, я не ожидал, что дело дойдет до собрания. Ну, поймал меня Емельянович, правда, ему Петр Иванович помог… Ну, думал я, сядем мы втроем, поговорим, и на том дело кончится. А оно вон как повернулось! От кого-кого, а от Петра Ивановича я не ожидал этого.

Вмешался участковый.

– А это и не Петра Ивановича затея про собрание, это я предложил.

– Хорош родственник, ничего не скажешь, – похвалил Дементий. Держался он так, будто судили сегодня кого-то другого, а не Дементия.

– Ну, ты и гусь, – сказал участковый. – Напакостил и еще хочешь героем быть.

– А я герой и есть, – нисколько не сомневаясь, сказал Дементий. – Давай посчитаем. Только попрошу меня не перебивать.

– Не слишком ли ты много хочешь, – съязвил ему участковый и отвернулся, чтобы хоть какое-то время не видеть Дементия, – настолько он ему надоел.

– Так вы меня, конечно, засудите, – покорно сказал Дементий. Он потряс головой, сожмурил веки, как бы повторяя: да, засудите.

– Пусть говорит, не перебивайте, – попросил Благодеров. Председателем в Муруе он работал второй год, людей знал еще плохо, и ему было интересно, что скажет Дементий дальше.

Улыбка тронула губы Дементия – или оттого, что за него вроде как заступился председатель, или оттого, что Дементий опять какую-нибудь каверзу придумал, или оттого, что Петр Иванович все время молчал, – наверное, чувствовал себя в чем-то виноватым… Но еще не было случая, чтобы Петр Иванович поддался Дементию или кому-то другому, и ни разу не было, чтобы Петр Иванович пришел на собрание и просидел молчком. Значит, все еще впереди!

То, что Петр Иванович молчал, для Дементия было и хорошо и плохо: учитель, наверное, сидит и копит силы, обдумывает, как получше накинуться, чтобы покончить с Дементием одним разом. Выступит учитель, все разойдутся из клуба, и Дементий опять останется в дураках!

Надо нападать первому, догадался Дементий, изо всех сил… чтобы Петр Иванович не смог подняться… А если и поднимется, то не с таким гонором, как это бывало раньше… А может, не нападать? И Петр Иванович, глядишь, просидит, бросая на Дементия острые и опасные взгляды… Хорошо, не трону, а он возьмет да тронет? Тогда мне еще хуже… Тогда получится, что я вроде как оправдываться буду…

Он перепирался до этого, готов был скандалить с каждым, а тут заговорил тихо, как будто прислушивался к своим словам, будто не нападал на Петра Ивановича, не мстил ему, а пытался объяснить что-то непонятное себе и другим.

– Тридцать два года я только и слышу в Белой пади: Петр Иванович, Петр Иванович… Не спорю, было когда-то. Но нет давно того Петра Ивановича, разве только в две смены учит по привычке…

– Ну, а ты чем за эти годы отличился? – спросил председатель. Дементий похвалился:

– Если я стану перечислять, пальцев на руках и на ногах не хватит!

– А ты перечисли, – вроде как подбодрил его председатель.

Дементий посмотрел на потолок, как будто там было записано все, что он сделал для Белой пади, потом наткнулся в зале на холодный, презрительный взгляд Петра Ивановича, который, казалось, говорил: тронешь – пощады не будет! Да и как Петр Иванович должен смотреть теперь на своего соседа, – конечно же, только плохо, а стало быть, и Дементий будет смотреть на Петра Ивановича так же. Теперь они – враги.

А может, все это померещилось Дементию – и взгляд Петра Ивановича, и то, что Петр Иванович так думал о Дементий, и то, что они стали врагами? И ему вдруг захотелось, чтобы ничего этого не было, – ни ночных хождений около дома Мезенцевых, ни этого собрания, и чтобы его отношения с Петром Ивановичем и со всей деревней оставались прежними. Вот же Петр Иванович сидит, как всегда, чуть-чуть улыбается, будто они и не ругались… А ведь правда не ругались, можно сказать, из ничего сыр-бор загорелся!

Когда собрание только началось, Дементий видел: победить Петра Ивановича – это победить всех, кто сидел в клубе. И не потому, что так уж все до одного были за Петра Ивановича, – такого не должно быть, считал Дементий, но так уж получилось, что сначала все были против Дементия, а сейчас, он считал, кое-кто и на его стороне. Председатель, казалось Дементию, уже не смотрел так любезно на Петра Ивановича… И потом… кто такой Петр Иванович для председателя колхоза? Чужой человек. А Дементий – свой, Дементий в колхозе работает. Действуй, сказал себе Дементий, только помягче, а то опять накинутся все разом и заклюют как паршивого цыпленка.

– Я буду разом говорить – и про себя, и про Петра Ивановича.

– Можно разом, можно отдельно, лишь бы правда была!

– Правда будет, – пообещал Дементий.

Интерес к Дементию усилился, все стали ждать, что он расскажет, как чудил по ночам около дома Мезенцевых. И все недоуменно стали смотреть на Дементия, когда он начал очень уж откуда-то издалека.

– Все вы знаете, как в тридцатых годах Петр Иванович был секретарем сельсовета. Такого смелого человека я в то время больше не видел… И тут бы, конечно, кому-то не плохо спросить: «А ты, Дементий Корнилович, ты что в это время делал?» Я бы ответил: «Работал в колхозе и день и ночь». Сделали Петра Ивановича учителем. Ничего не скажу, учит он в две смены, вечером ликбез ведет, в конторе и в школе лекции читает-рассказывает, что делается на земном шаре… Летом Петр Иванович с мужиками и бабами в лесу, как будто он не учитель, – сено косит для колхоза! А я что, сижу сложа руки? Нет, я работаю в колхозе день и ночь. Не то, что некоторые… А до войны и первые годы после войны, помните, как было на Седьмое ноября, на день Красной Армии? И ученики, и взрослые ходили колоннами с флагами и лозунгами! Кто это все делал? Петр Иванович. А после каждой демонстрации – обед в бригаде! И для детей, и для взрослых! А кто для обеда коз в тайге стрелял? Дементий Лохов.

– Не ты же один стрелял?!

– А я и не говорю, что один.

Чтобы не сбиться, Дементий даже не посмотрел в ту сторону, откуда раздался выкрик, и продолжал:

– Пока Петр Иванович был секретарем в сельсовете, на него было два покушения… А разве я не рисковал, когда в Саяны по графит ездил?! За зиму два-три раза с конем и с санями под лед провалишься! А потом едешь по морозу… На лес на всю зиму кого посылали? Меня. Кто был, знает: сколько раз за день лесиной может прихлопнуть?

– Лохов, – обратился к нему председатель, – ты же знаешь: колхозники давным-давно в Саяны за графитом не ездят, лесозаготовками не занимаются…

Дементий только этого и ждал.

– И Петр Иванович то же самое: ликбез не ведет, лекций не читает, на покос с нами не ездит, отпустит учеников – и лето сидит дома.

– На мой вопрос, Лохов, ты не ответил.

– Какой вопрос?

– Чем ты отличился за последние годы?

– А что тут отвечать: работал в колхозе и день, и ночь.

– А точнее.

– Строил.

– Что именно?

– А хоть бы этот клуб, гараж! Артезианский колодец! Дома колхозникам строил…

Дементий и половины не назвал того, что он сделал для Белой пади, но его перебил бригадир:

– Ты бы лучше себе дом построил, а то живешь, как до революции!

Благодерову было непонятно: Лохов – крепкий, умный, старательный мужик, а дом и все, что к нему прилегало, – стайки, баня, ворота, заборы на глазах заваливались, и он палец о палец не хотел ударить, как будто все это было, по словам же Дементия, не свое, а чужое.

– Ленился или некогда было? – спросил он у Дементия.

Тот бросил острый взгляд на председателя:

– Лени у меня никогда не было, это все знают. А время, если бы захотел, нашел бы.

– В чем же тогда дело?

– Интересу не было.

– Нет, Дементий Корнилович, ты ответь: почему не хотел построить себе дом?

– Некогда было.

– Но ведь строили же другие?

– За счет колхозного времени.

– И ты бы за счет колхозного времени…

– Совесть не позволяла.

– Хочешь сказать, что ты был самым сознательным на Белой пади?

– Я этого не говорил.

– Так выходит.

– Я не знаю, как выходит.

– Садись, – сказал председатель. В голосе Благодерова не было ни жалости, ни жесткости, просто он предложил сесть и Дементий сел, довольный, что чаша весов вроде как опять стала клониться в его сторону. Председатель долго смотрел на Дементия: зачем ему понадобилось пугать Петра Ивановича? Объяснение Дементия, что учитель сам дал для этого повод, Благодеров отбросил, – и теперь снова все становилось непонятным. Уверенность, с которой Дементий смотрел на сидевших перед ним колхозников, еще раз подтвердила, что он даже на грош не чувствует себя виноватым.

Когда, казалось, все было сказано, все было переговорено, а Дементий так и не был положен на лопатки и даже, более того, пытался стать вровень с Петром Ивановичем, именно в этот самый нужный момент всех выручил Петр Иванович. Он еще ничего не сказал, а только молча поднялся, он еще только подходил к столу, застланному красной материей, повернулся лицом к залу и еще ничего не сказал, а все вздохнули легко, и у каждого на это была своя причина. Почти все вздохнули сначала потому, что знали, что после выступления Петра Ивановича собрание долго идти не будет, потому что Петр Иванович всегда умел все объяснить и еще ни разу не ошибся. Выступит Петр Иванович, поговорят еще немного и разойдутся по домам. И еще большинство вздохнули вот по какой причине: уже одно то, что Петр Иванович будет говорить, сбрасывало какой-то тяжелый, неприятный груз с каждого, потому что каждый чувствовал себя будто в чем-то немного виноватым не только во всей этой истории, но в чем-нибудь еще, и теперь если не каждый, то многие, может быть сами того не замечая, делались или хотели сделаться лучше, и получалось что-то уж совсем странное: вроде как этот случай помог в чем-то…