Текст книги "Соседи (сборник)"

Автор книги: Евгений Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

12

В первое утро после приезда с конференции Петр Иванович проснулся на целый час раньше. Наверное, проснулся он от того, что скорее хотелось начать ту жизнь, которую он вел всегда, в которой все было известно, и какие-нибудь новости или неожиданности, как правило, мелкие, незначительные, не могли изменить привычного, размеренного хода, с которого обычно начинался каждый день.

Неприятности никогда не выводили Петра Ивановича из равновесия, и если портили настроение, то ненадолго – Петр Иванович был не из тех, кто мог тратить по пустякам свою жизнь.

Из-за этой черты характера – не придавать значения пустякам, никогда не выходить из равновесия – многим, а может быть, всем, казалось, что Петр Иванович удачлив, все у него идет гладко, как по расписанию. И, может быть, кому-то не нравилась эта его удачливость…

По утрам становилось прохладно. Петр Иванович надел телогрейку и шапку, из кухни, одетым, прошел в большую комнату, взял с подоконника ключ (Мезенцевы теперь не забывали замыкать на ночь амбар), и его шаги раздались в коридоре и стихли, как только он ступил с крыльца на землю.

Он услышал громко распевавших в ограде кур, и ему стало весело, что куры своим пением напоминали о себе. Петр Иванович, несколько раз глубоко вдохнув прохладный воздух, остро пахнущий рекой, огородами и прибитой росой пылью, прошел к амбару, сыпанул зерна курам.

Около штабеля с драньем, лежавшим близко к приамбарку, Петр Иванович оперся руками о влажноватую верхнюю жердину изгороди, посмотрел на Саяны, – гор не видно. Лес за рекой чернел на буграх в просветах туманных облаков, поднимавшихся к невидимому солнцу.

Болото, молчаливое днем, сейчас издавало множество звуков, которые, соприкасаясь между собой, рождали новые звуки, и нельзя было понять, кому они принадлежат. Напротив бани в кочках вскрикивал кулик, будто его кто-то крепко держал и он не мог вырваться. Низко летали ястребы, молниеносно пикировали. Промахнувшись, нехотя взмывали вверх. Квохтанье в зарослях мгновенно прекращалось. Не желая прощаться с добычей, ястреб начинал медленно кружить над одним и тем же местом.

На Пастуховой горе к восходу солнца героические женщины (так Петр Иванович называл доярок) справились с утренней дойкой и, громко перекликаясь, расходились по домам, чтобы успеть до пастуха подоить своих коров. Из кузницы раздавались удары большого и маленького молотков. Петр Иванович, послушав, как безостановочно разговаривают молотки, не меньше восхитился и работой кузнецов, которые, казалось, так и не ложились спать. Присмотрелся к густой, темно-зеленой траве: подросла ли, будет ли что косить во второй раз, – и увидел напротив дранья свежие следы! Они чернели, как будто дымились на росистой траве… Никто никогда не ходил по огороду Мезенцевых к мосту или за реку! Проще было пройти по проулку, который начинался сразу за Нюриным домом.

– Кому-то не спится, – вслух сказал Петр Иванович, пройдя вдоль изгороди ближе к следам. – Кому-то что-то надо, – все так же медленно проговорил он и снова наклонился к забору шагах в четырех от того места, где он только что стоял. Казалось, Петр Иванович еще немного посмотрит следы и займется каким-нибудь своим делом. В конце концов, что такое следы: может, в самом деле кому-то понадобилось пройти к мосту или в лес? Конечно, неуважение ни с того ни с сего пройти по нескошенной траве в чужом огороде… Но ведь не ходил раньше никто! Другое дело, днем: зашел, поговорили, надо идти к мосту или за реку, – вот ворота, вот дорожка, – иди, не жалко. А чтобы ночью или чуть свет, без разрешения… Тут какая-то загадка!..

Петр Иванович хотел отвлечься на что-нибудь другое, но следы притягивали взгляд, заставляли думать: кто прошел, с какой целью?

Следы вели сначала от зарода к штабелю. Оставлены ночью: они не так заметны – трава кой-где успела распрямиться. Вторые следы вели от штабеля к зароду. Кто-то вел наблюдение за домом и ушел утром.

Травы между штабелем и пряслом не было, и Петр Иванович без труда разглядел, что за штабелем натоптано. Ходить сюда даже по малой нужде запрещалось, и это требование Петра Ивановича выполнялось Володей неукоснительно, а больше оставлять следы было некому.

Да, кто-то сидел за штабелем! Драница задвинута на место, кора содрана на жердинах…

Петр Иванович перелез через прясло и, теперь уж не жалея травы, медленно прошел около следов до зарода. От зарода следы вели к бане.

Чтобы не мять траву лишний раз, Петр Иванович поднялся до ворот по тропинке, а затем по меже вдоль прясла вернулся к штабелю. Он бы и по меже не пошел, чтобы не мочить сапоги, но не хотелось скрипеть воротами, чтобы не разбудить Александру Васильевну, – в ее распоряжении было еще полчаса.

Исследуя межу, Петр Иванович оглянулся на дом и увидел, как Александра Васильевна, уже одетая, а затем Володя, взлохмаченный, в майке, показались в окне.

Александра Васильевна подходила к штабелю, когда на террасе появился Володя. Петр Иванович, оставаясь за пряслом, показал на следы в огороде.

– Что это? – сказала Александра Васильевна.

– Вот и я думаю, что? По-моему, продолжение все той же истории. Надо принимать меры.

– Какие меры? – спросила Александра Васильевна, так как сомневалась, что можно принять какие-то меры по одним только следам.

Не отвечая Александре Васильевне, Петр Иванович сделал два-три предположения о том, сколько прошло времени, как был здесь человек.

– Может, сходить позвать кого? – не очень уверенно проговорила Александра Васильевна.

– Не надо никого звать, – сказал Петр Иванович. – Никому ни о чем ни слова, я сам все сделаю.

Володя продолжал смотреть через прясло на следы, и Петр Иванович обратился к нему отдельно:

– Ты слышал?

– Слышал, – ответил Володя.

– Никакой паники, – сказал Петр Иванович, – будем продолжать жить, как будто ничего не случилось. Похуже кое-что было, а с такой чепухой справлюсь! Правда, старуха?

Александра Васильевна кивнула, приободрилась, как будто встала в шеренгу с Петром Ивановичем, и ждала дальнейших приказаний.

Петр Иванович распорядился: Александре Васильевне заниматься хозяйством, Володе остаться на месте, около штабеля, и вести наблюдение. Самому ничего не предпринимать, а все, что заметит, сообщать Петру Ивановичу, а Петр Иванович везде пройдет и все посмотрит.

– И я пойду, – сказал Володя.

– А кто будет старуху караулить? Ты не смотри, что я шучу, дело может оказаться вполне серьезное.

Петр Иванович, ни разу не оглянувшись, скрылся за баней, скоро вышел с другой стороны бани, перегнулся через низкие тынины, посмотрел вправо-влево и вышел в поскотину.

Александра Васильевна сложила в плиту дрова, достала из-за печи осколок полена, чтобы нащипать лучины. Тут же передумала, положила на плиту нож и осколок, взяла подойник и пошла к корове. Издалека взглядом спросила у Володи, где отец?

– К бане пошел!

Александра Васильевна подоила корову, когда Петр Иванович вернулся к штабелю.

– Сыскную бы собаку, и сейчас бы привела по следам! – сказал Володя.

– Где ж ты ее возьмешь?

– В район позвонить. Через два часа приедут.

– Через два часа тут делать будет нечего.

– Почему?

– Прогонят стадо коров, и от следов ничего не останется. Держать до приезда милиции триста с лишним коров мы не имеем права. И что за следы, неизвестно. Мало ли кто прошел! Как докажешь, что наш дом в опасности? Был кто-то четыре раза? Ну и что! Ничего не тронуто, даже не сорвано ни одного огурца, ни одного подсолнуха… Чего, скажут, испугались?

– Но ведь ходит же кто-то?

– Ходит.

– Ну и как быть?

– А как хочешь! Сами будем выпутываться… Пока ничего страшного. На всякий случай нужна осторожность.

– Можно мы с Колей сегодня в засаде посидим?

– Не разрешу – вам завтра в школу.

– А завтра?

– Посмотрим, – уклончиво ответил Петр Иванович. – Может, никто больше не появится.

– А если придет?

– Пусть приходит. Попадется мне в руки, не вырвется.

Володя взглянул на высоченную фигуру отца, на его длинные, с мясистыми ладонями руки, на сапожищи сорок пятого размера и поверил: если кто-то попадется отцу, то действительно не вырвется.

– В погреб посадим, когда поймаем, – сказал Володя. – Воды за воротник нальем.

– В погреб, воды за воротник? Я тебя этому учил?

– И еще нос расквасить…

– Не имеем права.

– У него все права, а у нас никаких?

– Это у нас все права, а у того, кто ходит, нет никаких прав: попадется – там его права и кончатся! А пока некого наказывать и не за что.

– Ходит же.

– Мы не знаем, кто ходит и зачем? А вдруг это четыре разных случая?

Александра Васильевна шла с подойником и, пока не поднялась на террасу и не закрыла за собой двери, все оглядывалась на Петра Ивановича и Володю, о чем-то говоривших и только что замолчавших. Они стояли в разных позах, каждый в отдельности, каждый сам по себе: Володя стоял вплотную к пряслу и смотрел на огород, а Петр Иванович стоял боком к Володе и в упор смотрел на штабель, как будто хотел разобрать его и посмотреть, а что там – на дне.

Она затопила плиту, выглянула в окно, увидела мужиков все так же стоявших по одному – один у прясла, другой – у штабеля.

Когда вовсю повалил дым из трубы, Петр Иванович сказал Володе, что на сегодня разговор окончен. Он попросил Володю принести ключ от школы и вышел на улицу. Пастухи гнали коров за мост. Около школы он подождал, когда Дементий с Яковом прогонят коров в проулок.

– Дементий Корнилович, задержись-ка на минутку.

Дементий слез с коня, выжидательно посмотрел на учителя, зная, что просто так, по пустяку, учитель не остановит.

– Помнишь, Дементий Корнилович, ты рассказывал про какого-то мужика с Исаковки? Спрашивал, где я живу?

– Как не помнить, в двух шагах от себя видел. Так же, как тебя!

– Ты его больше не встречал?

– Нет.

– Не тот ли это мужик…

– Так, так? – заинтересовался Дементий и от любопытства и нетерпения переступил с ноги на ногу и застыл в позе, в которой он любил стоять, – одна нога чуть-чуть согнута, и от этого одно плечо ниже другого.

Петр Иванович медлил, будто решал, говорить или не говорить Дементию, и наконец сказал:

– Ночью кто-то около дома ходит: то сам покажется, то след оставит. Кто бы это мог быть, как ты думаешь?

– Какой он из себя, не видел?

– Ночью я и не рассмотрел. – Петр Иванович перевел взгляд с Дементия на школьные окна, вымытые вчера и начинавшие блестеть все сильнее, – всходило солнце.

– Что-нибудь взято? – спросил Дементий.

– В том-то и дело, что нет.

Дементий расхохотался:

– Чего же тогда ходить?!

Рыжий конь, до этого смирно стоявший за спиной Дементия, резко мотнул головой, но Дементий успел поймать выскользнувший из рук повод. То, как Дементий поймал ременный повод почти у самой земли, заставило Петра Ивановича бросить быстрый взгляд на соседа и подумать: хоть сосед и начинает иногда жаловаться на ломоту в ногах и пояснице, но пока что он и ловок и здоров, как бык.

– Я, Петр Иванович, так думаю: кому-то делать нечего, вот он и ходит!

– Отпадает.

– Почему?

– Ну, сам посуди, – рассуждал Петр Иванович, – кому охота неизвестно зачем ходить ночью около чужого дома? А потом… это небезопасно.

– Для кого?

– Для того, кто ходит. Я ведь долго не буду смотреть, – пригрозил Петр Иванович, как будто тот, кому он говорил, мог слышать его.

– А что ты сделаешь?

– Застрелю, как собаку! – сказал Петр Иванович, хотя на самом деле ни в кого стрелять не собирался.

– Сколько раз был? – мрачновато спросил Дементий.

– Пять или шесть раз, – ответил Петр Иванович.

Кто-то появлялся около дома не пять или шесть раз, а четыре, но Петру Ивановичу, казалось, что он не прибавляет, что наверняка кто-то был не четыре раза, а больше.

Дементий согнал с лица недоверчивое выражение и крепко задумался. Потом спросил:

– Что думаешь делать?

– Пока ничего.

– Зря ты так, Петр Иванович.

– А что ты предлагаешь?

– В милицию надо заявить. Чего ждать?

– Успею.

– Кто его знает, – озабоченно сказал Дементий. – Медлительность в таком деле ни к чему.

Учитель и пастух пересекли дорогу, скрылись от посторонних глаз в проулке и возобновили разговор, когда прошли Нюрину баню. Дементий вел коня в поводе, слушал Петра Ивановича, изредка взглядывая на него, будто делая одолжение, и не задавал никаких вопросов, Спустились с горы по проулку, взошли на мост. Когда они стояли и говорили на углу около школы, там Дементий был не совсем в своей тарелке – Петр Иванович около школы был важней Дементия. Но зато здесь, за мостом, чем ближе лес, тем вольней чувствует себя Дементий! Они идут по стлани, учитель рассказывает и не поймет, слушает его Дементия или не слушает, – как будто занят какими-то своими лесными мыслями.

– Это он! – не глядя на Петра Ивановича, говорит Дементий. – Больше некому.

– Кто?

– Тот мужик, которого я видел. Мы вон там встретились, – кивком указал Дементий, – за вторым мостом. Гоним коров, из Тонкой падушки, выходит из сосняка. Как раз оттуда, где Торох деготь гнал!

Петр Иванович смотрит за второй мост, где у самой дороги, только свернешь с моста влево и зайдешь в лес, на маленьком склончике все еще валялись обломки желоба, поржавевшие обручи от дегтярных бочек и куски черной, обугленной бересты.

– Что ты тогда заметил? – спросил Петр Иванович, когда они перешли второй мост и остановились на том месте, где Дементий разговаривал с мужиком.

– Вот, на этой лужайке! – Дементий сделал впереди себя полукруг руками, показывая, где стоял он, Дементий, а где – мужик, вышедший из леса.. – Только я тогда, не так стоял, как сейчас, а сидел на коне.

Петр Иванович отказался, когда Дементий хотел поставить его точь-в-точь, как стоял мужик. Тогда Дементий попросил учителя подержать коня, а сам перешел на другую сторону лужайки, огляделся вблизи себя вправо-влево, отступил еще немного от Петра Ивановича.

– Здесь стоял!

– Зачем такая: точность, – с безразличием проговорил Петр Иванович, ожидая, что Дементий расскажет о каких-нибудь более существенных подробностях. – Можешь рассказать, как одет был, какого роста?

– Не торопись, – попросил Дементий.

– А я не тороплюсь, – все с тем же безразличием сказал Петр Иванович. – Я за тебя беспокоюсь: Яков один коров погнал.

– Это маловажно, – ответил Дементий и посмотрел в ту сторону, куда Яков только что прогнал коров. За поворотом отчетливо были слышны мычание коров, удары бича, похожие на выстрелы, и крики Якова. Петр Иванович чувствовал себя неловко, что задержал второго пастуха, и не знал, как быть: довести начатый разговор до конца или сказать Дементию, пусть гонит коров, а вечером они встретятся.

– Дементий Корнилович, может, вечером поговорим?

– А почему не сейчас?

– Некогда тебе.

– Петр Иванович, – Дементий осуждающе покачал головой, – что уже у нас коровы стали важней человека?

Дементий привязал коня к ближайшей сосенке, вернулся.

– Помнишь, Петр Иванович, я приходил в баню мыться и рассказывал про этого мужика?

– Помню.

– Он мне сразу не понравился: чего ж ты, думаю, сукин сын, спрашиваешь, а в деревню не идешь?

– Рост, сколько лет, как одет был, не помнишь?

– Росту высокого. Что говорить, зда-а-ровый мужик! В сапогах.

– Черный, белый?

– Черноватый будет. Кепка на голове. А вот в пиджаке или в рубашке был, не помню. Кажется, в пиджаке…

– Яков Горшков тоже видел его?

– Нет, Яков не видал. Он был за Третьей дорогой. А я проехал вперед, смотрел, чтоб коровы перед мостом в лес не зашли. Солнце было перед закатом, домой гнали коров! Не понравилось мне еще вот что: мужик свернул в лес, туда же, откуда вышел. Прогнали мы коров за мост, оглядываюсь, – никого нет из леса. Перед деревней оглядываюсь, – нет человека из леса! В проулок поднялись, я последний раз оглянулся, – нет никого. Ну, не идет и не надо, я этому большого значения не придал. А вот теперь, как ты сказал, я и подумал: чего бы ему прятаться в лесу, с какой целью?

– Дементий Корнилович, не сможешь ли ты проскочить на Исаковку и узнать, кто там из новых появился?

– Почему не смогу? Сегодня спрошу. Мы от Исаковки пасем в трех километрах!

– Когда будешь спрашивать, не распространяйся, – попросил Петр Иванович. – Поинтересуйся так, между прочим.

– Это конечно.

Дементий, не торопясь доехал до поворота и только потом слегка пришпорил коня. Петр Иванович смотрел вслед, пока он не скрылся за деревьями.

13

Еще дней десять назад Петр Иванович собирался сходить на свой покос и посмотреть большую копну. Завалиться копна не должна бы, но ветер мог сбросить вершину, копна могла наклониться, и тогда ее надо было поправить. Для этого случая грабли Петр Иванович оставил под копной. Идти было недалеко, километра два.

Пока Петр Иванович шел по дороге вдоль болота, его не покидало ощущение, что кто-то смотрит за ним. Он прислушался – ни один сучок не треснул нигде. Ему начинало казаться, что кто-то, приотставая, идет за ним: дорога вдоль болота мягкая, заросла травой – ничего не услышишь. Петр Иванович несколько раз останавливался и ждал, тогда, может быть, тот, кто шел за ним, тоже останавливался и ждал, когда Петр Иванович пойдет дальше.

Чтобы убедиться, что на самом деле ничего нет, Петр Иванович один раз очень быстро обернулся и пошел назад. Никого не было. Он постоял на дороге, удивляясь, откуда у него такое ощущение: лес, который он хорошо знал, исходил за много лет вдоль и поперек, теперь был как будто враждебен ему. Вон те две старые березы, согнувшиеся над непролазным осинником, Петр Иванович видел, наверное, тысячу раз, укрывался под ними от дождя, лет пятнадцать назад под этими березами у Петра Ивановича стояло две поленницы дров, а сегодня березы казались незнакомыми, переставленными к Первой дороге из другого леса.

Подлесок или настолько густ, что ничего не видно в двух шагах, или в просветы между деревьями через болото виден сосновый лес на горе, в котором лает и лает собака, и ее голос многократным эхом разносится по лесу. Дорога опускается все ниже, путь преграждают упавшие деревья; объезд завален желтыми поломанными сучьями и торчащими как попало зелеными ветками.

В глубокой пади, выходящей на болото, покос Мезенцевых. В последнее время Петр Иванович накашивал здесь только одну копну. Но и это было хорошо: в колхозе много скота, и рассчитывать на сено из леса не приходилось. Вся надежда на зеленку со своего огорода да на молодую осоку с болота. Тут уж, правда, было раздолье: болото широкое – коси, сколько хочешь! Все-таки лучше, чем солома. И Петр Иванович накашивал напротив дома или на хуторе два воза осоки, а зимой перевозил ее к зароду и сбрасывал огромным ворохом рядом с плотно слежавшейся зеленкой. Потом всю зиму сколачивал-смешивал с зеленкой или сеном и давал корове.

Петру Ивановичу было приятно увидеть за деревьями, около густого березняка, свою копну. С подветренной стороны копну поддерживали жердинки потолще, связанные березовые прутья, заброшенные на вершину копны, лежали так же, как их забросил и прибил граблями Петр Иванович, и копна только чуть-чуть смотрела вправо. Петр Иванович поправил ее, обтеребил еще раз снизу, заново завершил.

Стоило ему прекратить работу и начать спускаться в конец пади, где было много смородины и тонких высоких кустов, названия которых он не знал, и снова вернулось то же самое ощущение, которое у него было, когда он шел к покосу. Речка была далеко, на середине болота, а тропинка через смородиновые заросли вела к холодному ключу, из которого Мезенцевы пили воду, когда косили и убирали сено.

Солнце едва-едва поднялось над лесом, и около болота было прохладно и сумрачно. Выйдя к зарослям с пожелтевшими листьями, Петр Иванович увидел наискосок через болото свою деревню, окутанную утренней дымкой, различил в ней фигурки людей. Листья и стебли среди маленьких ключиков и ямок с холодной водой пахли так дурманяще, что Петру Ивановичу казалось, будто он только что горстями ел смородину. Из-под самых ног взлетели два бекаса, вскрикивая, сделали круг над болотом и упали в кочках близко от старого места, будто хотели, чтобы Петр Иванович спугнул их еще раз.

Напившись из ключа, Петр Иванович огляделся в оба конца болота, вернулся к копне, сел на гладкую березовую колодину закурить перед дорогой. Комаров не было, если не считать тех, которые прилетели за ним с болота. Он отгонял их папиросным дымом. Сидеть было одно удовольствие: деревня близко – можно быстро прийти домой, – и место глухое. После райцентровской духоты, пыли и сутолоки не верилось, что снова он дома, дышит лесным воздухом, пьет воду из лесного ручья, слышит звенящий писк комаров, который ему тоже приятен, видит, как перепархивает с ветки на ветку маленькая синичка, похожая на разноцветный мыльный пузырь, как деловито снуют по колодине красные и черные муравьи.

Разговор с Дементием о незнакомом мужике, вышедшем из леса по Первой дороге, заставил Петра Ивановича вспомнить случай, который произошел с ним в двадцать девятом году. Тогда Петр Иванович еще не был учителем, а работал секретарем в сельсовете и жил не на Белой пади, а в Грязнухе, в пятнадцати километрах отсюда.

Председателем Грязнухинского сельсовета был мужик неграмотный, только умел расписываться, всю бухгалтерию вел Петр Иванович.

Косил он один раз сено для сельсоветского коня. Чтобы не было никаких разговоров, что вот, мол, власть забирает себе все лучшее, Петр Иванович выбрал самый дальний покос. Косил с ночевой. Место было глуше белопадского – смородины черным-черно, не срублено ни одного дерева…

Два дня Петр Иванович косил как ни в чем не бывало. Утром и вечером жег костер, спал около сосны под телегой. Лошадь ночью паслась, а днем больше стояла около дымокура.

На третий день Петр Иванович почувствовал что-то неладное. Кажется ему, что кто-то ходит вокруг покоса: то как будто ветка хлестанет, то сучок треснет… С ружьем за плечами косить не будешь, но кое-какие меры предосторожности Петр Иванович принял: зарядил ружье крупной картечью и положил на прокос, остальные патроны рассовал по карманам и принялся снова за работу. Машет косой Петр Иванович, поглядывает по сторонам, прокос у него широкий – вполкруга.

Во время отдыха делал вид, что чем-нибудь занят, а сам прислушивался и, поворачиваясь, успевал бросить быстрый взгляд то по сторонам покоса, окруженного таким густым лесом, что в нем никогда не было солнца. Ни одной птицы не было слышно в этом лесу.

В такой неприятной косьбе прошло полдня. Сначала Петр Иванович думал, что около покоса зверь ходит, и, скорее всего, медведь. Петр Иванович, хоть и рано еще было, отбил косу: все-таки металлические удары, испугается зверь. Только бросил он отбивать косу, затрещали сучья в другом месте. Петр Иванович взял сумку, висевшую в тени на березе, достал из-под свежескошенной травы бутылку с холодным чаем и стал обедать. Привалился к березе спиной, наворачивает ржаной хлеб с салом, запивает холодным чаем из бутылки и как будто нет ему никакого дела до того, что кто-то ходит около покоса.

Петр Иванович начал догадываться, что скрадывает его человек. Столько раз он точил бруском косу – звон слышно за километр, удары молотка, когда отбивал косу, еще сильнее, – зверь бы давно ушел.

Собрал Петр Иванович из рядка позавчерашней сухой травы, бросил под березу, лег на живот, и ружье рядом, только руку протянуть. Смотрит, из березняка выходит Алексей Зуйков, мужик с Грязнухи. За плечами – ружье. Лицо у Алексея красное, будто он только что из бани.

– Куда, Алексей Гаврилович, путь держишь? – поздоровавшись, спросил Петр Иванович.

Алексей молча снял ружье, поставил к березе. Движения медленные, как будто он обдумывает каждый свой шаг. Из кармана солдатских галифе, заправленных в дырявые сапоги, достал неполную бутылку самогона, сел, попросил у Петра Ивановича стакан или кружку. Петр Иванович подал кружку, разложил на газете хлеб, сало, огурцы и сел шагах в двух от Алексея. Алексей налил в кружку самогона, бутылку, чтобы не разлилась, долго вдавливал в траву.

– Далековато сел, Петр Иванович, – сказал он, установив бутылку. – Значит, не уважаешь меня!

– Я только что пообедал, – сказал Петр Иванович. Алексей подвинулся к нему вместе с закуской, бутылкой и кружкой. Долил кружку полнее и протянул Петру Ивановичу.

– Выпей.

– Я в жару не пью.

– Во всем, Петр Иванович, у тебя порядок. В выпивке – тоже.

– И тебя я сильно пьяным ни разу не видел.

– Это так, да что толку.

– А какой тебе толк нужен?

– Я вроде пьяным никогда не бываю и трезвым себя не помню. Так все, трали-вали.

Алексей некоторое время смотрел на самогон, похожий на мутноватую воду, осторожно переставил кружку поближе к Петру Ивановичу.

– К тебе иду, Петр Иванович.

– Ты уже пришел.

– Я еще утром пришел.

– Это ты ходил трещал валежником?

– Я.

– Заставил меня отбивать косу раньше времени! – Петр Иванович засмеялся.

– Как так?

– Я думал, медведь ходит.

– Медведь что, человека надо бояться.

– Я с тобой, Алексей, не согласен. Меня ты, конечно, не боишься, так же, как и я тебя.

– Как сказать… Я-то тебя не боюсь, а ты меня должен бояться.

– Ты не страшный, что тебя надо бояться. Бороду кудлатую постриги, надень новые сапоги, галифе можно эти оставить, и сойдешь за жениха первый сорт!

– Ты мне и невесту подыскал? – Алексей в упор смотрел на Петра Ивановича.

– Невесты сами прибегут, как увидят, что на тебе рубашка и сапоги новые!

– Все шутишь, Петр Иванович.

– Не все же время серьезным быть. Ты разве не знаешь, что смех – лекарство от всех болезней?!

– Правда, что ли? – не поверил Алексей. – А я думал, кто часто смеется, тот быстрее старится. Морщин-то прибавляется! Разве не так?

– Не-е-ет, наоборот!

– Живешь и не знаешь, что полезно, а что вредно, – мрачно произнес Алексей. – Выпил бы, Петр Иванович? Что ей стоять – выдыхается!

– Я люблю косить на свежую голову. В лесу человек должен быть трезвым.

– От стакана не опьянеешь.

– А во рту испортишь.

– Ну, тогда я выпью, Петр Иванович. Я, можно сказать, на твоем дне рождения присутствую.

– До моего дня рождения еще два месяца.

– А второй день рождения сегодня. Я тебя, Петр Иванович, должен был сегодня застрелить.

– За что? – Петр Иванович спросил так, будто его нисколько не задело то, что сказал Алексей. Не отвечая на вопрос, Алексей, отставив кружку с самогоном, продолжал:

– Два раза прицеливался… Похожу-похожу, прицелюсь – и не могу! Веселый ты мужик!

– А если б был не веселый?

– Наверно, застрелил бы.

– Не наговаривай на себя, никого бы ты не застрелил. Это тебя Чемизовы научили.

– Откуда ты знаешь?

– Догадываюсь. Сколько они тебе пообещали? – поинтересовался Петр Иванович.

– Пять тысяч и телку в придачу.

Не понять, отчего лицо у Алексея делается кислое, недовольное, – или оттого, что поддался на уговоры Чемизовых, или оттого, что они мало заплатили.

– Получил и то и другое? – спросил Петр Иванович, когда Алексей перестал хрустеть огурцом.

– Деньги получил, а телку, сказали, потом.

Петр Иванович презрительно хмыкнул, затем произнес звук, похожий на «пфи». Все с тем же выражением лица долго смотрел на Алексея, потом сказал:

– Я думал, что я дороже стою! Допустим, так меня оценили Чемизовы, а ты что же, не поторговался?

– Я не из-за денег, Петр Иванович…

– А из-за чего?

– Ты все пишешь и пишешь… От тебя ни поросенка, ни куренка не спрятать! Все ты найдешь, все ты выкопаешь. До тебя был секретарь сельсовета, мы горя не знали: держишь четырех свиней, а пишешь две, вместо двух коров – одну. Налог-то меньше! Сам посуди, есть разница?! Я за три года ни одной шкуры не сдал! Нету, говорю.

– Ни одной шкуры не сдал, а в рваных сапогах ходишь! – сделал замечание Петр Иванович.

– Веселый ты, – похвалил Алексей. Вылил в кружку остатки самогона и сразу же выпил.

– Я-то веселый и без вот этой штуки, – Петр Иванович кивком указал на пустую бутылку из-под самогона. – А зачем ты государство обманывал?

– Не говори, Петр Иванович, пропал я совсем. Что теперь будет?

– Я сейчас на коня и в милицию. А ты можешь отдыхать под телегой. Не вздумай деру дать, а то милиция приедет, а тебя нет. Тогда хуже будет.

– Убьют меня Чемизовы, – сказал Алексей.

– Не бойся, – успокоил его Петр Иванович, – не такие уж они храбрецы.

– Петр Иванович, как ты так делаешь: сел, поехал…

– А что?

– Я бы на твоем месте забрал у меня ружье, а уж потом – на коня.

– Зачем мне твое ружье?

– Вот ты отъедешь, а я возьму и полосну тебя жаканом! Я ведь не промахнусь.

– Не полоснешь.

Алексей взял ружье, вынул из ствола патрон, бросил на прокос, ружье поставил к березе.

– Езжай, Петр Иванович!

– А ты, Алексей, не такой уж тихоня, как я думал, и гораздо умнее.

Алексей как-то дико захохотал:

– Сейчас, Петр Иванович, дураков нет, революция всех выравняла!

– Может, и не всех, но ты прав.

– Победил ты меня, Петр Иванович. Что же я теперь буду делать?

– А что такое?

– Сейчас ты одно говоришь, а ну как потом скажешь другое?

– Я слов на ветер не бросаю.

Пока Петр Иванович, сидя на гладкой березовой колодине, курил и вспоминал, над лесом поднялось чистое розовое солнце и осветило глубокую падь, на дне которой стояла копна и от которой метрах в сорока на колодине сидел Петр Иванович. Правый рукав и пола телогрейки стали горячими, будто он сидел у костра.

С березы, кружась, падал осенний лист. Петр Иванович проводил его взглядом, пока он не коснулся земли.

Как будто проснувшись и опаздывая, на той стороне болота, около хутора, заработал мотор у комбайна: выхлопы резкие, от которых, кажется, вот-вот разлетится выхлопная труба. Затем мотор заработал спокойнее, а еще немного погодя рокот превратился в гул – комбайн двинулся по массиву. Петру Ивановичу казалось, что он видит, как сыплется в бункер первое утреннее зерно.

Странное ощущение было у Петра Ивановича, когда он шел домой: в его памяти всплывала фигура то Алексея Зуйкова – коренастого, чернобрового, с диковатым смехом, почти всегда с ружьем за плечами, то – Дементия Лохова, и как будто это было одно и то же лицо.