Текст книги "Соседи (сборник)"
Автор книги: Евгений Суворов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Каким холодом пахнуло на Ивана, когда он, войдя в бухгалтерию, не увидел за столом Михаила Александровича. Ему даже показалось, что он зашел не в тот кабинет.
Тихон Бадейников сидел на том же месте, бросал на Ивана косые взгляды и опять был чем-то недоволен. Конечно, тем, что Иван зашел в бухгалтерию… Девчонкам вот не жалко, что Иван зашел к ним, они как будто рады Ивану, о чем-то хотят спросить… Все, как одна, бросили работу, чуть не разом сказали, что Михаил Александрович скоро придет, что Иван может подождать в бухгалтерии, и, как будто знали, предложили стул подальше от Бадейникова.
Иван поблагодарил за приглашение, сказал, что подождет на улице, и вышел.
День будничный, а Бадейников сидит за столом в праздничном костюме… С чего бы это? Не связано ли как-нибудь с тем, что начали подбираться к заимке? Надо выяснить, что за праздник у Бадейникова? Если нет никакого праздника, значит, тогда все сходиться… Да и как не сойдется, если заместителем Михаила Александровича была молоденькая девчонка с высшим образованием, а Бадейников всячески показывал: он в бухгалтерии второй, а не девчонка; даже более того, держался иногда так, будто он – первый. Это ему удавалось, потому что Михаил Александрович сидел нередко согнувшись, весь уходил в работу и от этого казался меньше ростом. Бадейников был Михаилу Александровичу до плеча, а когда сидел за столом, то почему-то казался одинакового с ним роста.
Иван ни в чем не любил просить, считал: лучше чего-то не иметь, обойтись, ведь всегда можно обойтись! Это люди придумали: обязательно им надо то-то и то-то, и если «того-то и того-то» не будет, то вроде как и жить дальше нельзя… Прекрасно можно жить! Иван тысячу раз доказал это!
А сейчас?
И сейчас то же самое! Разве Иван похож на просителя? Побольше бы таких просителей! На Татарской заимке ничего нельзя трогать не потому, что там живут Иван с Марьей, хотя и это причина тоже уважительная, а потому, что нет нигде поблизости такой красоты! Надо, чтобы человеку было куда приехать, человек не должен забывать свою поляну, по которой он бегал в детстве…
Подумаешь, скажут, одной красивой поляной на земле меньше станет!
Запахать все можно! А кому от этого польза?
Он не замечал, что на него смотрят из окон конторы сразу несколько человек. Стоял он крепко, лицом к дороге, по которой изредка проезжали или проходили люди. Вернулось хорошее настроение, и, наверное, от этого по-другому светило солнце, по-другому плыли облака над Бабагаем, оставляя за собой все больше голубых просветов, в которых, то появляясь, то исчезая, летел самолет, а звука от него все не было…
Никто, считал Иван, не в силах помешать ему сделать то, что он задумал, потому что теперь он знает о себе если не все, то почти все. Его ничем на свете не удивишь: деньги он отдаст; друг у него на земле есть; человек, который больше всех не любит Ивана, ему известен…
Ивана окликнули.
Он оглянулся: угловое окно на втором этаже распахнуто, высокий, тонкий мужчина перегнулся через подоконник и смотрит на Ивана. «Председатель!»
– Иван Захарович, зайди-ка!
«Хорошо получилось: ни я председателю сильно не кланялся, ни он – мне!»
Иван так ловко и уверенно зашел в кабинет, как будто всю жизнь только тем и занимался, что открывал и закрывал двери председательского кабинета: ни плечом, ни локтями ни обо что не задел, не споткнулся о порожек, сразу же одним точным, коротким движением, – и чтоб сильно не хлопнуть! – закрыл двери, и все это одновременно с тем, что успел рассмотреть, в какой стороне кабинета находится председатель и что он в это время делает. У двери не стал задерживаться, – так делают многие, показывают не то свою культуру, не то трусость, – а сразу же прошел к столу, за которым сидел председатель, поздоровался с ним, выбрал себе подходящее место – за столом, напротив председателя, – в упор быстро оглядел его, и впервые у него появилось что-то вроде небольшой симпатии к этому молодому человеку, которого он до сегодняшнего дня и не хотел и боялся видеть.
– Это вы и есть Иван Захарович? – сразу же располагающим к себе голосом спросил председатель и чуть-чуть нагнулся вперед, как будто хотел получше рассмотреть Ивана.
– Он самый, – ответил Иван, пытаясь угадать, что у них за разговор получится и как ему вести себя. Сначала надо выслушать председателя: мужик, говорят, самостоятельный, разберется. Не поймет, тогда другое дело, тогда Иван растолкует, что к чему. Он хотел, чтобы перед ним оказался человек, видевший деревню не из кузова машины, а проживший в ней самое малое лет до пятнадцати. И чтоб умный был!
Он сидел, чуть-чуть склонив голову набок, щурился на солнечный свет, широким лучом ударявший в распахнутое окно, слушал орущих в палисаднике воробьев и делал только одному себе понятные выводы: раз председатель не закрывает окно, раз ему не мешают воробьи, значит, человек он не дурак и, конечно, поймет Ивана. Только вы, воробьи, орите потише, а то председатель поднимется из-за стола, захлопнет рамы, и пойдет разговор совсем не так, как должен пойти.
– Михаил Александрович не рассказывал, как он вас защищал?
– Нет, – ответил Иван, довольный, что разговор начался с Михаила Александровича. – Было бы что хорошее, может, и рассказал бы… А тут чем он может похвастаться?
– Вы что, друзья с Михаилом Александровичем? – спросил Сухарев.
– Я-то его считаю другом, а он меня, наверное, нет.
– Это как же понимать?
– Не знаю, – с какой-то непостижимой искренностью ответил Иван и сам испугался своей искренности. Так беспомощно он еще никому не отвечал.
Председатель заинтересованнее поглядел на Ивана, улыбнулся чему-то и сказал:
– Я с таким случаем впервые сталкиваюсь.
– С каким?
– Да вот как у вас…
– А что, разве у нас не так, как у людей?
– Дружба мне ваша непонятна. Вы, насколько мне известно, и не встречаетесь?
– Почему, – не согласился Иван, – встречаемся, но редко.
– Раз в год?
– Не-ет, за год мы раза четыре видимся!
– Друзья встречаются чаще.
– Это раньше так было, Георгий Алексеевич, а в наше время ни к чему часто встречаться. Сейчас друг тот, кто редко заходит!
– Я с вами не согласен, Иван Захарович.
– А вы подумайте и согласитесь. Вы, Георгий Алексеевич, говорите о том, чего вам хочется, а я говорю о том, что есть.
– Зачем же мне думать, когда я знаю, что это не так. Что ж это за друг, с которым можно не встречаться? Не надо обманывать себя, Иван Захарович!
– Значит, – подытожил Иван, – на один и тот же вопрос мы смотрим по-разному.
– По-разному, – согласился председатель.
– В этом нет ничего плохого, – сказал Иван. – У каждого свое мнение.
– Мнение у нас должно быть одно, – сказал председатель.
– Не знаю, как должно быть. Вам, Георгий Алексеевич, виднее. На то вас и учили!
– А не кажется, Иван Захарович, что все вы знаете, только притворяетесь, – голову людям морочите.
Иван не обиделся, но и не согласился с ним. Спокойно, как и до этого сказал:
– Никогда в жизни никому головы не морочил…
– Значит, себе морочишь.
– Люди наговорили, Георгий Алексеевич… Их только начни слушать…
– Тебя же я слушаю…
– Меня, Георгий Алексеевич, с теми, кто мне завидует, не равняй.
– Тебе завидуют те, кто похож на тебя! Хорошо, что таких немного, – единицы.
– По-моему, и того меньше, – уточнил Иван. – Один я! Чтобы завидовать моим деньгам, Георгий Алексеевич, надо работать не так, как сейчас. Чего им не жить в колхозе: трудовой день короче, чем на производстве! Только что в посевную да в уборочную… А полгода живут как на курорте! Отпуска даете, пенсию… Выходной придумали! По курортам стали ездить… А работать когда? Про доярок и свинарок я ничего не говорю, – там не отдохнешь!
– Ты, Иван Захарович, в самом деле так беспокоишься о колхозе?
– Я всегда беспокоился о колхозе. Разве вам этого не говорили?
– Говорили. Я думал, просто тебя не хотят трогать… Свой, все-таки…
– Я, Георгий Алексеевич, заслуживаю к себе самого лучшего отношения!
– А что ты такого сделал? На особенное внимание, сам знаешь, каждый рассчитывать не может.
– Еще не сделал, но скоро сделаю, – ответил Иван.
– Что же это такое будет?
– Пока не могу сказать.
– Мне казалось, что я все понял, а тут опять неясность! С вами, Иван Захарович, не соскучишься! Вы не родственник главному бухгалтеру или шангинскому бригадиру?
– Нет. С родственниками у меня плохие отношения, – добавил Иван.
– А с чужими?
– С чужими – хорошие.
– И давно у тебя так?
– Лет двадцать. Сразу после войны.
– Да-а, Иван Захарович, жизнь у тебя сложная… Если судить по рассказам, то не все совпадает… Ты только никаких номеров не выкидывай, – фантазия у тебя богатая!
– Номеров, про которые вы думаете, не будет! – весело оказал Иван. – А то, что пообещал, сделаю! Один вопрос можно, Георгий Алексеевич?
– Пожалуйста!
– Кто на меня нажаловался? Бадейников?
– Ты угадал, Иван Захарович.
– Спасибо, что сказал. А то я переживать начал: думаю, а вдруг не он?
– Ты не ошибся, Иван Захарович, не он один… Скажи спасибо шангинскому бригадиру и Михаилу Александровичу!
– Я могу сказать спасибо не только им…
– А кому еще?
– Председателю сельсовета. Старшему брату шангинского бригадира, – пояснил Иван.
– Да, он тоже хорошо говорил. Защита у тебя, Иван Захарович, надежная.
Иван опустил голову и задумался: «В самом деле все хорошо или главный разговор впереди? Неужели он со мной в кошки-мышки играет?»
Зашел Бадейников подписать какие-то бумаги. Иван заметил: ох, как хотелось ему остаться и послушать! Это и председателю бросилось в глаза, и он так выразительно взглянул на празднично разодетого счетовода, что тот, уже остановившийся послушать и уже приглядывавший стул, на котором бы можно было посидеть, круто повернулся на месте и исчез за дверью. Как будто бумажку ветром со стола сдуло!
«Ну, вот что надо человеку? – Иван глядел на бесшумно закрывшуюся дверь, за которой, ему казалось, Бадейников остановился. – За что он меня не любит? Что он лезет со своими документами именно в то время, когда я сижу у председателя? Хочет посмотреть, как у меня идут дела? Хорошо идут, лучше, чем у тебя!»
– Иван Захарович, звонил шангинский бригадир, просил не ругать, что ты не дал трактористу распахивать бугор. Так вот, я тебя не ругаю…
Иван слушал председателя почти что не дыша.
Кто-то приоткрыл и закрыл дверь. Сухарев оглянулся и продолжал:
– Мне Михаил Александрович рассказал про вашу жизнь… Околдовала вас заимка, что ли?..
– То-то и оно, – ответил Иван, огорчаясь, что ничего-то председатель не знает о нем. Разве Михаил Александрович так расскажет, как бы Иван сам о себе рассказал? Но когда рассказывать? Да и кто будет слушать? Всем – некогда! Да и нужды не было рассказывать… Жил себе и жил: А теперь как-то так все повернулось, что Иван чуть не каждому должен объяснить, что сейчас он не такой, как о нем думают, и раньше был не тот, за кого принимали… Вроде как все время жил под чужим именем! Да это целую книгу написать можно, если Иван начнет рассказывать про свою жизнь! Был бы пограмотнее написал бы! А так что человека мучить, у него и без меня дел хватает! И на том спасибо: у меня не был, заимку, наверно, хорошо не видел, а разобрался… По всему видать – хорошего человека прислали! А если бы по-настоящему поговорили, и не в конторе, а на заимке?! И ему бы и мне интересней было…
– Хорошо принял, спасибо, – поблагодарил Иван председателя, когда тот перестал говорить по телефону. – И я, когда будешь на заимке, хорошо приму: карасей наловлю, лодку дам покататься.
– У тебя лодка есть?
– Есть. На большом озере.
– Я по берегу проезжал, не видел.
– Стоит возле перехода! За кустами! Шофер разве не сказал, когда мимо проезжали?
– Про лодку ничего не сказал.
– Миронов бы не утаил.
– Что-то я тебя, Иван Захарович, не понимаю: какой смысл шоферу утаивать, что на озере есть лодка?
– А такой, что понравится тебе и озеро, и лодка, и поляна, и ты будешь лучше то мне относиться… Это ж мой родственник – твой шофер!
Председатель засмеялся:
– Да, я совсем забыл, что с родственниками у тебя плохие отношения. Не горюй, Иван Захарович, я тебя и с родственниками помирю!
– Хорошо бы, – согласился Иван. – Я-то с ними не ругался.
– А за что они на тебя сердятся?
– Денег не даю.
– А что они, сильно нуждаются?
– Сейчас-то какая нужда, а раньше – было!
– Ну и выручил бы!
– Так у меня тогда у самого не было!
– Сейчас бы помог.
– Своим – ни за что! Чужим – другое дело!
– Что-нибудь еще есть ко мне? – спросил Сухарев.
– Пока что разговором доволен, – ответил Иван.
– Почему «пока что»?
– Я еще не дойду до заимки, а ты возьмешь да передумаешь? Прощайте тогда бугор с поляной!
Иван схитрил: не об этом он хотел сказать председателю, своим ответом он только прикрылся, – рано еще было выдавать тайну.
Председатель, конечно, не мог проникнуть в замысловатый ход Ивановых мыслей и ответил, принимая Ивановы слова за чистую монету:
– Ты почему, Иван Захарович, никому не веришь? Откуда у тебя это?
– Люди научили, – ответил Иван, принимая в свой адрес явно незаслуженное обвинение. Дело было вовсе не в том, что он никому не верит, – просто он так вынужден был ответить! Хочешь не хочешь, а получалось, что Иван сам на себя наговаривал! И с этим пока что ничего нельзя было сделать… Иван только сейчас понял, почему он не хочет сказать председателю, что собирается подарить колхозу деньги: ему не поверят, поднимут на смех! Подарок надо сделать неожиданно, без лишних слов!
13Иван подходит к окну, открывает вторую створку, прихлопнутую ветерком, и видит в палисаднике огромную стаю воробьев! Они не боятся Ивана, продолжают орать и не улетают! На заимке столько не было воробьев, сколько у председателя в палисаднике! Привыкли к открытому окну, иначе бы испугались… А может, воробьи настолько заняты собой, каким-то своим праздником, что не замечают Ивана? Храбрые, когда их много… Чудное что-то делается с Иваном: теперь вот воробьи лезут в голову, мелькают перед глазами…
Иван, видно, лишнего высунулся из окна, и воробьиная стая, продолжая неистово чему-то радоваться, перелетела в сельсоветский палисадник, где тополя были старше и высоко поднимались над черной четырехскатной крышей.
Солнце наконец-то справилось с облаками, согнав их к самому горизонту, и, как будто освободившись от работы, радовалось отдыху. Слабый ветерок, игравший кистьями тополей, нисколько не освежал – в лицо Ивану ударяли горячие волны воздуха, и в них, побеждая все другие запахи, сильнее всего чувствовался запах хлебного поля, которое начиналось за деревней со всех четырех сторон.
Через дорогу, в низине, заколдовывая каждого, кто на него смотрел, время от времени вспыхивая на солнце, из артезианской скважины бил фонтан, лет десять или пятнадцать назад оставленный геологами.
К пруду, окруженному темными елями и кой-где разбросанными корявыми березами, из-за последнего дома скатывается с горы ватага ребятишек, и начинается бултыханье, хорошо видное и слышное из окна. Кричат гуси, застигнутые врасплох, кричат ребятишки, стройное гусиное войско, только что проплывавшее над самой глубокой водой, спасается по воде бегством и занимает окраину пруда, где плавать даже гусям неинтересно, и они продолжают вскрикивать не столько от испуга, сколько от неудовольствия. Гуси знают, что хорошая вода захвачена надолго, выходят на болотистый берег, где они теперь в безопасности и откуда они, переговариваясь, будут поглядывать, когда освободится пруд.
Улетевшая воробьиная стая, хлебный запах с полей, сверкающий на солнце фонтан, шелест светло-зеленых тополиных листьев, гуси и ребятишки отвлекли Ивана от смутной и от этого еще более неприятной мысли, которая только что связывала его по рукам и ногам, и дышалось легко, и он сел на прежнее место, и председательский кабинет больше не казался ему таким строгим, и все предметы – сноп пшеницы с тяжелыми колосьями, стоявший в углу, портреты ученых, о которых Иван ничего не знал, казались ему такими же необходимыми в кабинете, как двери и окна, как стол и стулья… И все-таки, что-то неладно, мешает что-то, а Иван не может понять – что?
Нет, кажется, понимает: он уже не мог больше хранить тайну – она требовала, чтобы кому-то было рассказано о ней сейчас же, немедленно.
– Михаил Александрович, мне надо с тобой поговорить, – сказал Иван, как только главный бухгалтер зашел в кабинет и подал Сухареву какие-то бумаги.
– И мне надо, – живо, как-то непохоже на него, отозвался Михаил Александрович.
Да, сомнений не было: он смотрел на Ивана как самый настоящий друг! А чтобы председатель и вовсе не сомневался, что они друзья, Михаил Александрович укоряющим голосом произнес:
– Иван Захарович, ты почему ко мне не заходишь?
Не замечая на себе веселого председательского взгляда, Иван внешне спокойно смотрел на Михаила Александровича, а сам думал: «Молодец, друг, не подвел! Не дал посмеяться над Иваном! И я в долгу не останусь: каждое твое слово будет стоить по тысяче рублей!»
Вслух Иван сказал:
– Тебя, Михаил Александрович, поблагодарить надо.
– За что?
– За разговор с председателем.
– Я сказал председателю то, что есть.
Иван ответил:
– Про то, что есть, не каждый может сказать: некоторые говорят о том, чего нет. Попробуй потом докажи, что у тебя было, а чего – не было.
Все трое засмеялись: первым – председатель, вторым – Михаил Александрович и в последнюю очередь засмеялся Иван.
– Что с поляной? – тихо и печально спросил Михаил Александрович.
– Оставили, – ответил Сухарев.
– А бугор?
– Тоже оставили.
Не говоря больше ни слова, Михаил Александрович пошел из кабинета, и нельзя было понять, радуется он за Ивана или по какой-то неизвестной причине продолжает печалиться? Слышно было, как по коридору отдалялись его шаги.
– Иван Захарович, давно вы дружите с Михаилом Александровичем?
– На такой вопрос, Георгий Алексеевич, лучше всего не отвечать: про дружбу начнешь вслух рассказывать, и, считай, не будет дружбы…
– Это в том случае, если друга не было, – уточнил Сухарев. – А так… куда он денется?
– Я в твоем возрасте, Георгий Алексеевич, о друге как-то не задумывался: есть друг – хорошо, нет – тоже хорошо! А сейчас понимаю: без друга нельзя.
– Иван Захарович, а если оба заболеете? Там же вокруг ни души…
– Марья никогда не болеет, – постарался успокоить Иван председателя. – Я – бывает. Но и со мной ничего не сделается! Вы, Георгий Алексеевич, не смотрите, что я маленького роста, я – двужильный.
Председатель подивился Ивановой настойчивости, а больше всего – уверенности. Такое упорство отчасти нравилось председателю, но говорить об этом он не собирался, – совсем загордится Иван!
На дорогу Сухарев спросил: правда ли, что Марья как работала за троих, так и работает, а Иван – прохлаждается?
«Отсох бы у того язык!» – хотел сказать Иван, но удержался, так как следом, хоть и не полностью, но согласился со словами, которые кто-то передал председателю.
– Георгий Алексеевич, я действительно в последнее время частенько стал бегать в деревню. Марья из-за этого со мной ругается… Но сказать, что я «прохлаждаюсь», это будет неправда. Побегай-ка.
«Глубоко копает председатель – в самое сердце иголкой кольнул! Нарочно подзуживает, сыплет соль на больные раны… Хочет, чтобы Иван сорвался, что ли?.. С кричащим-то Иваном легче справиться! Но не будет скандала, Георгий Алексеевич… Все Иван выдержит, все стерпит… Не такие находились шутники, и то не могли вывести из себя! До белого каления, конечно, доводили, крови много попортили… С другой стороны, и Иван не подарок: упрется – никакой силой с места не сдвинешь! А как иначе, ну, как по-другому сделаешь? Сковырнут тебя как кустик бульдозером и скажут потом, что так и было… Не-ет, надо покрепче упираться, твердо стоять на земле, чтоб видно было, что ты стоишь, а не лежишь! Не торопись, Георгий Алексеевич, я и к этому вопросу готов, на лопатки меня все равно не положишь! Я не какое-то там перекати-поле, я – хозяин!»
Иван смотрел на председателя, говорившего по телефону, и думал, как бы покороче и потолковее ответить на обидный вопрос.
Сухарев положил трубку, нашел какие-то бумаги, полистал их, отодвинул в сторону, о чем-то задумался и продолжал так сидеть, не обращая на Ивана никакого внимания.
«По телефону сказали что-нибудь неприятное… Теребят председателя со всех сторон: то – дай, это – дай! Где столько всего набраться?!»
Ивану расхотелось отвечать на последний вопрос: и так все идет, как по расписанию! Чего еще надо: думал о людях хуже, а они лучше оказались… Постой-постой, а Бадейников? Вот бы про кого спросить у председателя: долго ли они собираются держать его на должности счетовода? Это же не шарашкина контора, а правление колхоза, а в правлении – бухгалтерия!
– Георгий Алексеевич, вы, как приехали к нам, повыгнали всех бригадиров, один только шангинский остался! Правильное было решение, ничего не скажу… А почему продолжает работать в конторе Тихон Бадейников? Неужели вы не видите, что это плохой человек? Он же смотрит на каждого, как волк из-под дуги!
«Зря я ему сказал про Бадейникова, – заранее пожалел Иван. – Ошибку допустил: полез не в свое дело… А почему не в свое? Я такой же колхозник, и мне не безразлично, кто будет мои денежки считать!»
Сухарев вместе со стулом отодвинулся от стола, как будто издали хотел посмотреть на Ивана, и, не переставая о чем-то думать, сказал:
– Я, Иван Захарович, большой радости не испытываю, когда встречаюсь с Бадейниковым…
Даже не верилось, что председатель смотрит на Бадейникова так же, как Иван!
Не зря Иван усомнился, – председатель тут же и огорчил его: он сказал что-то очень странное, в его ответе не так уж и глубоко был спрятан упрек Ивану, неудовольствие, что Иван спросил об этом. «Мы можем быть недовольны счетоводом, а тебе, Иван, подождать надо!» – примерно так сказал председатель, если не хуже…
Иван никак не мог согласиться, что рядом с Михаилом Александровичем сидит такой человек, – вроде как его кто-то нарочно держит около Михаила Александровича! Никто Бадейникова в бухгалтерии не любит, – он там сидел не со всеми, а вроде как один. Он и по коридору и по улице прошмыгивал один, как будто ни с кем из бабагайских не был знаком. И вдруг Иван сообразил: в хорошем месте Бадейников работает благодаря Михаилу Александровичу! Он оберегает Бадейникова… А почему тогда Бадейников так жесток к Ивану? Почему Михаил Александрович Бадейникова терпит, а Бадейников Ивана – нет?
Каких-нибудь полтора часа прошло, как Иван у председателя, а Ивану казалось, что он тут со вчерашнего дня! Как будто его к стулу привязали, что никак нельзя пошевелиться, или каким-то магнитом держат: надо подняться, и не можешь; вот уже поднялся, надо уйти, и опять не можешь! Только решится один вопрос, кажется, последний, как появляется новый, и конца-краю вопросам не видно… Хоть не заходи и не начинай разговора!
