Текст книги "Чужая жизнь"

Автор книги: Эрреро Ньевес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 34 страниц)

– Мне нужно на минуту выйти из аудитории, чтобы позвонить по телефону. Доверяю вам и надеюсь, что не будет и малейшего шума.

Понимая, как рассержен преподаватель, никто не позволил себе пошевельнуться и произнести хотя бы слово. Хосе Мигель сквозь зубы процедил что-то своему соседу, но этого не расслышали остальные учащиеся.

До начала занятий дон Густаво хотел позвонить родным Лукаса. Он набрал номер мобильного телефона отца юноши, который вместе с младшим сыном только что начал свою бесцельную прогулку по этажам больницы. Сигнал телефона остановил мужчину. Луис был благодарен этому звонку.

– Да, слушаю вас, – ответил отец Лукаса.

– Я – учитель вашего сына. Перед тем как начать вести занятия, я хотел бы узнать о состоянии Лукаса.

– Я ничего не знаю. Жду новостей. Именно сейчас я вижу кого-то, кто может сообщить мне какую-либо информацию. Спасибо за проявленное внимание. – Он закончил разговор.

Ориана и координатор по трансплантологии шли, разговаривая на повышенных тонах. Хавьер, держа за руку Луиса, появился перед ними.

– Простите, не могли бы вы сообщить мне что-нибудь о моем сыне?

– Ориана осведомлена об этом лучше. Все это время она находилась рядом с ним, – сказала Мария тоном, разрешающим все сомнения по поводу ее раздражения.

– У него все хорошо, – ответила медсестра. – Он несколько обескуражен новостями, обрушившимися на него столь внезапно: авария, пересадка… Он старается осознать все это. Ваша жена находится рядом с Лукасом. Идите по направлению к отделению интенсивной терапии, надеюсь, что она скоро выйдет.

– Большое спасибо, – ответил Хавьер. Он не задал больше ни одного вопроса, потому что во время разговора с Орианой заметил недовольство координатора. С его сыном все хорошо, и этого было достаточно.

– Послушай, папа, – сказал Луис, – когда Лукас вернется домой?

– Это зависит от того, как пойдет выздоровление. Если все будет хорошо, думаю, что это произойдет скоро. Сейчас больных стараются выписать домой как можно быстрее, чтобы они не занимали больничные койки надолго. Кроме того, больным лучше находиться у себя дома.

– Мне не нравятся больницы.

– Мне тоже. В них я начинаю плохо себя чувствовать.

Хавьер взял свой мобильный телефон и позвонил преподавателю Лукаса. Едва закончив разговаривать с ним, дон Густаво рассказал ученикам о том, как обстоят дела у их товарища.

– Он уже проснулся и, кажется, чувствует себя хорошо. – Друзья Лукаса, обрадованные новостью, переглянулись. – Надеюсь, что скоро он снова будет среди нас. Итак, жизнь продолжается! И вы не должны забывать, что ваша обязанность – приходить на занятия и учиться. Если, конечно, вы хотите поступить в университет. Итак, за дело!

Занятия пошли своим чередом, хотя Сильвии, Джимми, Лео и Виктору пустой стул их друга Лукаса порой мешал вникнуть в то, что объясняли преподаватели. Джимми, сидевший рядом с Лукасом, не мог перестать думать о товарище. Они знали друг друга с трех лет, вместе играли и учились. Теперь же, всего лишь за прошедшие сутки, жизнь всех должна была резко измениться. Джимми был погружен в свои мысли, когда вдруг увидел, что все повернулись в его сторону. Преподаватель в полной тишине ожидал ответа на вопрос, о содержании которого и том, кому он адресован, Джимми ничего не знал.

– Простите, дон Густаво, я не очень хорошо понял вопрос, – неуверенно произнес юноша.

– Но я же ни о чем тебя не спрашивал, – ответил учитель. – Просто сказал, что ты плохо выглядишь.

– Да? Честно говоря, я действительно чувствую себя плохо. – Джимми побледнел, ему показалось, будто все вокруг кружится.

Лео, который сидел перед ним, подбодрил друга:

– У тебя все в порядке. Это в твоей голове творится что-то неладное. Напоминаю тебе, что болен Лукас. Лукас, а не ты!

Джимми попросил разрешения выйти и подышать свежим воздухом. Дон Густаво позволил ему это сделать, видя, что ученик и правда не в себе. Сильвия вызвалась сопровождать его.

– Спокойно. Дыши глубже, – сказала она. – Постепенно тебе станет лучше.

Юноша последовал ее советам, и вскоре его лицо приобрело свой обычный цвет.

– Знаю, что буду плохо чувствовать себя до тех пор, пока не вернется Лукас, – пробормотал Джимми и опустил голову. – Думаю, что мне стало бы лучше, если бы я мог поговорить с ним.

– Если хочешь, после занятий пойдем в больницу.

Это предложение Сильвии воодушевило ипохондрика Джимми. Они вернулись в аудиторию. Казалось, что Джимми полностью пришел в себя.

У дверей больницы собралось еще больше представителей средств массовой информации, чем накануне. Рафаэль Фаило, обратившись к присутствующим, зачитал заявление для прессы, подготовленное медицинским персоналом, проводившим операцию по пересадке сердца.

– «Пациент Лукас Мильян после произведенной вчера операции по пересадке сердца успешно идет на поправку. Он находится в сознании и уже знает о перенесенной им операции. Через двадцать четыре часа пациента переведут в особый зал, в котором находятся на восстановлении те, кто перенес операции по трансплантации органов, где он и пробудет до перемещения в обычную палату». Следующее сообщение для прессы мы сделаем завтра утром. Большое спасибо.

– Доктор! – обратился к нему иностранный журналист Брэд. – Не могли бы мы узнать, откуда поступило сердце для пересадки?

– Вам должно быть известно, что пересадка органов осуществляется анонимно, но скажу, что в этом случае получение разрешения на изъятие донорского органа оказалось очень сложным делом, потому что в качестве донора выступал турист, находившийся с визитом в соседней Португалии.

У Брэда упала шариковая ручка. Подобрав ее, он снова спросил:

– Excuse me, простите, можно ли узнать национальность донора?

– К сожалению, нет. Благородство стоит выше национальности. В данном случае сложность пересадки заключалась в группе крови. У Лукаса Мильяна В положительный. Найти в этой ситуации подходящий орган в столь короткое время – поистине рекорд. Совпало множество обстоятельств, чтобы показанная ему операция оказалась возможной и прошла успешно.

Североамериканский журналист снова выронил шариковую ручку. Он, похоже, очень нервничал. Остальные журналисты с любопытством смотрели на своего американского коллегу.

Когда директор закончил выступление, Брэд направился к нему. На этот раз журналист находился в одиночестве. Пресс-конференция была окончена.

– Скажите, пожалуйста, можно ли будет взять интервью у пациента, когда его переведут из отделения интенсивной терапии? – напрямую спросил корреспондент.

– Вас особенно заинтересовал этот случай, не так ли?

– Yes, то есть да. Это моя первая работа за пределами родной страны.

– А откуда вы?

– Я из Монтаны, Соединенные Штаты Америки.

– И что вы делаете так далеко от своей страны?

– О… это долгий разговор. Возможно, как-нибудь в другой раз.

– Хорошо, хорошо. Говорить об интервью пока еще преждевременно. Когда пациента переведут в обычную палату, его можно будет навещать. Напомните мне о нашем разговоре!

– ОК. Thanks…

Никто не знал, откуда взялся двадцать четыре часа назад этот иностранный журналист, следивший за информацией так, будто бы дело шло о его жизни. Он сразу же отделился от группы коллег. Каждый из присутствовавших в больнице корреспондентов направился в свое издание. Остались только репортеры агентств и, конечно же, Брэд, который отдавал этой истории все свое время.

В отделении интенсивной терапии время текло гораздо медленнее, чем за ее пределами. Лукас дремал. Ему было нечего делать, кроме как размышлять о том, что с ним произошло. Раньше молодой человек никогда не задумывался о смерти. Ему впервые пришлось пережить отсрочку. Сердце Лукаса осталось на той улице, недалеко от его дома. Какой станет теперь его жизнь? Юноше не хватало смелости спросить, он предпочитал ничего больше не знать. Он вспоминал своих друзей, институт, все то, что составляло его жизнь до этого рокового момента. А что же теперь? Глаза Лукаса были закрыты, но в голове юноши раз за разом возникал один и тот же тревожный вопрос. Он отдыхал только тогда, когда в его воображении появлялся мускулистый и вспотевший от бега белый конь. Он, как и раньше, несся галопом, наслаждаясь своей свободой. Никогда прежде Лукас не думал о лошадях. Его страстью были мотоциклы, которые чем-то напоминали лошадей, а сейчас… образ коня снова и снова приходил ему в голову.

– О чем ты думаешь, сынок? – прервав мысли Лукаса, спросила Пилар.

– Обо всем и ни о чем. Как ты считаешь, я смогу жить нормальной жизнью или буду приговорен пожизненно на пребывание в больнице?

– Нет, сын, нет. Прежде всего, не будь пессимистом. – Пилар начала гладить его по голове, дотрагиваться руками до лица юноши, как делала, когда он был маленьким.

Лукас вдруг так остро ощутил ее ласку, что с изумлением посмотрел на мать.

– Что происходит? Тебе неприятно? – спросила она, удивленно взглянув на сына.

– Не знаю, как объяснить… Я заметил, что после операции чувствую каждое прикосновение к моей коже гораздо сильнее, чем прежде. Это странное впечатление… – Лукас задумался. Он действительно испытывал неизвестные ранее ощущения.

– Не беспокойся. Тебе сделали очень сложную операцию и сейчас дают сильные лекарства. Это обычно в таких случаях, – сказала Пилар, перестав его гладить. Было ясно, что сыну неприятны ее прикосновения.

В течение нескольких секунд в голове Лукаса была пустота, но вскоре он услышал звук шагов, который казался знакомым. Он сконцентрировался и ясно различил шаги отца и брата. Лукас чувствовал, что они где-то рядом. Однако в отделении интенсивной терапии находились только две медсестры, больной, лежавший напротив него, и мать юноши. Юноша посмотрел в сторону двери…

– Мама, папа и Луис за дверью?

– Не думаю, я оставила их в зале ожидания, – ответила женщина.

– Я слышал их шаги и знаю, что они за дверью.

Мать с удивлением посмотрела на него. Казалось невероятным, что он мог что-то услышать. Работающая аппаратура отделения интенсивной терапии создавала достаточно шума, что делало невозможным различить какие-то звуки, доносившиеся из-за дверей. Она подумала о том, что с сыном происходит что-то странное. Несчастный случай и последующая операция явно были тому виной.

– Папа кусает ногти. Он очень нервничает… – продолжил Лукас.

– Я выйду, чтобы ты успокоился. Заодно найду твоего отца и брата, чтобы сообщить им о твоем состоянии.

Лукас утвердительно кивнул, и Пилар вышла из палаты. Ее муж и Луис в самом деле находились возле дверей отделения интенсивной терапии, как и сказал ей Лукас.

– Ну, как он? – осведомился Луис, выводя Пилар из оцепенения, в котором она находилась.

– А! Он чувствует себя хорошо, но у твоего брата несколько странные реакции и ощущения.

– Что ты имеешь в виду? – спросил муж.

– Он знал о том, что вы стоите за дверью.

– Нет ничего удивительного в том, чтобы предположить, что отец и брат находятся за дверью палаты, в которой лежит выздоравливающий.

– Да, но он говорил, что слышал ваши шаги, а там, уверяю вас, ничего не слышно.

– Просто мы все очень устали.

– Как только это станет возможным, его переведут в отдельную палату. Я смогу остаться с сыном, но мне не разрешат выходить десять-пятнадцать дней. Придется вам обходиться без меня. Сможете?

– У нас не остается выбора. Не так ли, дружище? – сказал Хавьер, ласково взъерошив волосы мальчика.

Луиса вовсе не прельщала перспектива остаться с отцом, который будет постоянно за ним следить. Он представил себе, что придется все время ходить вверх и вниз по лестницам.

– Я хочу вернуться в колледж к моим друзьям. Мне не позволяют видеть Лукаса, здесь нельзя играть, я ничего не могу делать. Я уже устал ходить вверх и вниз по лестницам.

– Ты заставлял ребенка подниматься и спускаться по лестницам с тех пор, как мы сюда пришли? – с недоверием спросила Пилар мужа.

– Ну, мы еще зашли в часовню, – поторопился рассказать ей Луис. – Я видел святого Бенито с белой бородой, разделенной на две части, и зажег все свечи, которые там были.

В это время появилась одна из двух медсестер, работавших в отделении интенсивной терапии. Она направилась к Пилар.

– До вечера вы не сможете больше увидеть сына. Нам нужно взять у него ряд анализов. Придет врач вместе с бригадой, проводившей операцию, для того чтобы оценить развитие ситуации. Не беспокойтесь, мы будем внимательно следить и хорошо ухаживать за ним.

Не очень успокоенная этими словами, Пилар ушла вместе с мужем и маленьким сыном.

В отделении интенсивной терапии Лукас сконцентрировался на звуке биения своего сердца. Он никогда не обращал на это внимания. Теперь молодой человек явственно слышал свое сердце. Далекий от того, чтобы впасть в тоску, он начал воспроизводить этот ритм голосом.

– Пом-пом-пом-пом, пом-пом-пом-пом… – Ему доставляло удовольствие следовать этому ритму. Лукас придал больше силы голосу, отображавшему сердечный ритм: – Пом-пом-пом-пом, пом-пом-пом-пом… – Он почти мог отбить этот ритм ногами. Юноша был захвачен ритмом биения собственного сердца, когда в сопровождении еще четырех врачей появился доктор Аметльер.

– Хорошо звучит сердце, правда? – с улыбкой заметил кардиолог. До того как Лукас успел что-либо ответить, он продолжил, обращаясь уже к коллегам: – Мне нужно, чтобы каждый из вас провел полное обследование пациента. Этой ночью у него был сильный жар, температура зашкаливала. Теперь все в норме. Он поправляется как по учебнику. – Доктор говорил так, будто бы Лукаса здесь не было.

– Доктор, я смогу жить так же, как и любой другой парень моего возраста? – пациент осмелился прервать разговор врачей, которые, казалось, не обращали на него внимания.

– Лукас, ты везучий. Всего несколько часов назад нам посчастливилось найти сердце, совместимое с твоим организмом. Обычно пациентам приходится ждать от шести до восьми месяцев, пока поступит подходящий для них орган. А везучий человек, несомненно, сможет вести нормальную жизнь. Ну, я, конечно, не советовал бы тебе принимать участие в Олимпийских играх, но все остальное ты сможешь делать.

Присутствующие в палате врачи улыбнулись и закивали в знак согласия.

– Я поправлюсь, и на этом все закончится?

– Ну, давай разберемся. Ты уже привязан к нам на всю жизнь. Так что, надеюсь, если мы тебе симпатичны, то, возможно, станем частью твоей семьи. Поначалу мы будем видеться довольно часто, а потом время между нашими встречами будет все увеличиваться и увеличиваться.

– Мне придется пить какие-то лекарства?

– То, о чем ты спрашиваешь, очень важно! Препараты, которые мы тебе даем и которые тебе придется принимать постоянно, имеют только одну цель – препятствовать отторжению. Заверяю тебя, мы сделаем все возможное для того, чтобы помочь твоему организму не допустить этого. Когда ты выйдешь из больницы, тебе нужно будет неукоснительно следовать советам врачей и принимать лекарства.

– Это не очень сложно? Много таблеток надо будет пить?

– Немного, четырнадцать! И ты не должен будешь забывать ни об одной из них. В этом – твоя жизнь, нормальное функционирование твоего сердца.

– Четырнадцать таблеток! – недоверчиво повторил Лукас.

– Сейчас самое важное – чтобы твой мозг посылал целесообразные приказы твоему телу, чтобы ты восстановился как можно скорее. Ты достигнешь этого. Вот увидишь!

– Сколько лет я проживу?

– Этого я не могу сказать, потому что не знаю и сам, сколько проживу, несмотря на то что я не перенес операцию по пересадке сердца. Это зависит, как и у всех, от того, какую жизнь ты будешь вести.

Лукас перестал спрашивать, а врачи остались в отделении еще на некоторое время. Они сняли показатели артериального давления и сердечного ритма, взяли у пациента анализ крови, осмотрели шов и сделали все необходимое.

Когда Пилар, Хавьер и Луис вышли из больницы, туман, скрывавший утром крыши домов, рассеялся. Солнце пробило себе дорогу среди туч, и снова наступил один из тех жарких дней, которые чаще бывают в июле.

Брэд Мун продолжал стоять, прислонившись к дверям больницы. Завидев семейство Мильян, он быстро направился к ним.

– Как ваш сын? – осведомился журналист. Его волосы раз от раза становились все более растрепанными, а уши, казалось, торчали еще сильнее.

– Лучше, – ответила Пилар. – Это у тебя не очень здоровый вид. – Она испытывала к молодому человеку почти родственные чувства и обращалась к нему на «ты».

– Какими были первые слова вашего сына?

– Он сообщил о том, что голоден. Именно это были его первые слова.

Хавьер, не знавший о том, что сказал сын, улыбнулся. Его примеру последовал Луис.

– А что еще он сказал? Что-то, что привлекло ваше внимание?

– Возможно, мужество, с которым он воспринял случившееся. А еще меня насторожило… впрочем, это мое личное дело.

– Пожалуйста, закончите фразу.

– Мне кажется, что сын слышит лучше обычного. У меня создалось впечатление, что его слух стал острее.

– О, это прекрасно. Great! Потрясающе! – воскликнул американец, но при этом почему-то побледнел.

Родители Лукаса переглянулись. Этот представитель прессы уж слишком внимательно следил за состоянием их сына. Его интерес выходил за рамки чисто профессионального. Они попрощались с Брэдом до вечера. Луис снова подмигнул журналисту. Этот человек казался ему все более и более симпатичным. Брэд также ответил мальчику подмигиванием и записал в своем блокноте все, о чем только что узнал от родителей Лукаса. Американец не сошел со своего места. В этот час он был единственным журналистом, который продолжал дежурить у больницы.

В Институте Лас-Лунас прозвенел звонок, известивший об окончании последнего в этот день урока. Преподаватель ожидал Хосе Мигеля и Лео у дверей аудитории. Он намеревался отвести их к директору. Похоже, педагог не хотел оставлять безнаказанным утреннее происшествие. Все трое шли в полном молчании. Они быстро пересекли коридор и спустились по лестнице, которая вела к кабинету директора. Когда они уже находились у самой двери, дон Густаво обратился к своим подопечным со словами:

– Надеюсь, что вы запомните этот урок. – И он дважды постучал в дверь.

Директор Бартоломе Де-лас-Куэвас был неприятным человеком, которого учащиеся мало знали. Он занимал свой пост только один год и не сделал ничего, чтобы сблизиться с ними. Он был назначен Советом по образованию городского управления Города Солнца, а точнее, его испанской части. Сеньор Бартоломе был высокого роста, мощного телосложения и постоянно выставлял напоказ свое превосходство.

– Прошу вас садиться, сеньоры. – Голос директора соответствовал его внешности.

Они сели, и после нескольких мгновений тишины дон Густаво заговорил:

– Как я вам уже докладывал, сегодня перед началом занятий эти два ученика, пытаясь выяснить отношения, чуть не дошли до рукоприкладства. Мне хотелось бы, чтобы они получили предупреждение со стороны администрации учебного заведения, а их родители были бы извещены о серьезности ситуации.

Директор слушал педагога, немного откинувшись на спинку кресла, обитого черной кожей, и машинально потирал подбородок.

– Хорошо, сеньоры, я намерен дать сражение, чтобы одним ударом покончить со всеми ростками насилия в этом институте. Скажу, что отнюдь не считаю, будто все учащиеся, пребывая в нашем учебном заведении, видят своей целью поступление в университет. Так что, если вы будете упорствовать и продолжите использовать во время занятий насильственные методы, я исключу вас, лишив любой возможности получить высшее образование. Ваша академическая карьера закончится здесь. Так просто!

Его слова сопровождались неприязненной улыбкой и взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Лео почувствовал надвигавшуюся на него угрозу. В своей семье он должен был стать первым, кому удастся получить университетское образование, и усилия его родителей не могли быть обречены на провал. Хосе Мигель оставался спокойным. Можно было даже сказать, что он улыбался почти так же неприязненно, как и директор.

Дон Густаво, следивший за реакцией обоих учеников, не понимал спокойствия Хосе Мигеля, ведь слова, которые прозвучали в этом кабинете, были произнесены довольно серьезно и сурово.

– Только не воспринимайте наш разговор легкомысленно, – продолжил директор. – Надеюсь, что больше не увижу вас в своем кабинете. Это будет знаком того, что вы подошли к завершению обучения без неприятностей. Все. Можете идти!

Все встали. Директор проводил их до двери. Дон Густаво вышел первым, за ним последовал Лео, а Хосе Мигель, отстав от группы, обернулся к директору и, не переставая улыбаться, сказал:

– Передайте привет от меня вашей жене.

– Я так и поступлю, – холодно ответил дон Бартоломе. Он уже не казался столь величественным.

Дон Густаво и Лео не обратили внимания на эту фразу и перемену, происшедшую с директором.

5

Лицом к лицу с солнцем

Когда врачи вышли из отделения интенсивной терапии, Лукас почувствовал себя изнуренным. Они взяли анализы и провели всевозможные обследования для того, чтобы проверить, как действует его новое сердце. У юноши отяжелели веки, и вскоре он погрузился в сон. Прошло совсем немного времени, и у Лукаса появилось ощущение, аналогичное тому, что бывает, когда солнечные лучи касаются лица. Палящее солнце, обжигающее виски. Юноша находится в одиночестве, на лоне природы, под открытым небом, испытывая жар нещадного солнца всеми своими порами. Солнце обнимает его, но Лукас, стиснув зубы, сопротивляется этим знойным объятиям. Он поворачивается и становится лицом к солнцу. Это борьба между самым мощным светилом космического пространства и им, самым ничтожным из всех Божьих тварей. Лукасу нужно устоять во что бы то ни стало. Господи, какая жара! Голова раскалывается! Он почти не чувствует собственного тела, которое двигается в каком-то сумасшедшем танце. Его единственная цель – остаться в вертикальном положении. Юноша издает бессвязные звуки, соответствующие ритму движения. Все тело стало липким от пота. Он, кажется, уже падает, но какая-то внутренняя сила удерживает молодого человека на ногах. Он кружится, не в состоянии остановиться. Совершает повороты один за другим. Пот и усталость связали ноги. Он должен выдержать. Солнечные лучи как иголки, которые прокалывают его кожу. Они одновременно придают Лукасу силу и обессиливают его. Сила и слабость сошлись в титаническом поединке. Солнце и он. Светило обхватывает юношу, чтобы повалить, но он выдерживает и остается на ногах. Лукас вращается вокруг собственной оси, сохраняет равновесие и в то же время чувствует, что вот-вот упадет. В этой схватке нет смысла. Ее следует остановить. Он не может этого сделать. Тело уже не принадлежит ему. Оно не слушается. Крики, которые вырываются из его гортани, становятся все громче. Лукас продолжает вращаться, противостоять всеобъемлющей власти огня. Вдруг… он перестает чувствовать.

Движения молодого человека замедляются. Кажется, что он плывет. Не слышно ни звука. Теперь солнце сдалось, и ему предстоит бороться с самим собой. Со своим разумом. Он хочет остановиться, но не может этого сделать. Нужно победить себя. Лукас против Лукаса. Только он в борьбе со своим разумом. «Я все могу, – думает Лукас. – Выстоять или погибнуть…»

– Лукас! Лукас!

Юноша услышал голоса, звучавшие где-то очень далеко. У него почти нет сил. Он вот-вот упадет…

«Что происходит? – мысленно спрашивает он себя. – Держись!»

– Лукас! Проснись!

Голоса звучат все громче и отчетливее.

«Замолчите! Оставьте меня в покое! Я должен продолжать сражение!» – говорит он сам себе, в то время как его ноги двигаются, хотя юноша их не чувствует.

– Он бредит. Не открывает глаз. Не отвечает. Позовите врача! Срочно!

«Никого не зовите! – кричит про себя Лукас. – Мне хорошо! Я ничего не чувствую! Оставьте меня-я-я!»

В отделении интенсивной терапии все забегали. Что-то пошло не так, как должно было идти. Лукас не отвечал. Сердечный ритм юноши начал изменяться. Его новое сердце билось все медленнее.

– Пожалуйста! Пусть вернется кардиолог! – прокричала в телефонную трубку одна из медсестер.

В этот момент Пилар входила в отделение интенсивной терапии. По поведению медсестер она поняла, что случилось что-то непредвиденное.

– Что происходит?..

– Сеньора! Будет лучше, если вы уйдете и дадите нам работать.

– Нет, я не сдвинусь с этого места. Лукас! – Она подбежала к кровати. – Это я, твоя мама… Лукас! Не делай этого, Лукас! – Она начала гладить его лицо. – Мой сын весь горит! – закричала Пилар и снова дотронулась до юноши.

Лукас ощутил ласковое прикосновение, расплывшееся по телу. Эта рука вытаскивала его из круга, в котором юноша безостановочно вращался. Прикосновение материнской руки облегчало страдания…

«Мне хорошо. Оставьте меня…» – думал Лукас.

Врач и еще двое из его команды вбежали в отделение интенсивной терапии.

– Мы ведь только что были здесь, и все было хорошо. Что произошло? – воскликнула медсестра.

– Доктор, все это случилось в считаные секунды. Он начал бредить. Затем последовали конвульсии и сильный жар.

– Организм начинает отторгать новый орган. Мы должны этому помешать. Первое, что необходимо сделать, – сбить температуру.

Пилар не могла это выдерживать. Ее сын снова оказался в тяжелом положении. Похоже, все начиналось заново. У женщины на глазах выступили слезы. Она была уверена, что врачи, заметив присутствие матери, немедленно выгонят ее отсюда. В действительности все были так озабочены состоянием Лукаса, что никто не обратил на нее внимания. Облаченная в зеленый больничный костюм и маску, женщина не отличалась от тех, кто находился сейчас в отделении.

Врачи начали делать Лукасу уколы и вводить внутривенно лекарства. Чтобы вытащить пациента из состояния, в котором он оказался, им нужно было действовать, не медля ни секунды.

Пилар вспомнила о том, что, по словам врачей, первые сорок восемь часов являются самыми опасными.

Доктор Аметльер руководил возвращением Лукаса в реальный мир. Быстро и энергично он указывал, что следовало сделать. Помимо матери пациента, другим свидетелем того, что происходило, был больной, который лежал на кровати напротив Лукаса и наблюдал за действиями медперсонала. В течение нескольких минут отделение интенсивной терапии стало тем местом, куда постоянно входили и откуда быстро выходили медсестры и другие работники больницы. К счастью, температура начала быстро снижаться, сердечный ритм восстановился. Медики немного расслабились.

– Ну, парень, не пугай нас больше… Лукас, я знаю, что ты меня слышишь, попытайся открыть глаза. Сделай над собой усилие, – говорил доктор Аметльер, а затем спросил: – Нет ли здесь его матери?

Пилар подняла руку. Она не осмеливалась даже пошевелиться и произнести хотя бы слово.

– Все в вашей власти, поговорите с ним!

– Любимый, просыпайся! Открой глаза! – Она вспомнила, что сын испытывал чувство голода. – Скоро ты сможешь поесть, вот увидишь. Ну, чего бы тебе хотелось? Тальярины[9] с помидорами? Гамбургер? Или ты предпочитаешь омлет с картошкой?

Лукас открыл глаза. Оглядел всех, пытаясь вспомнить, что он здесь делает. У юноши не было сил двигаться. Он был измотан и, когда попробовал подняться, ощутил сильную боль в области груди. Несмотря на боль, Лукас действительно чувствовал голод. Не иметь возможности поесть было для него пыткой.

Врачи сняли кардиограмму. Все было хорошо. Сильная боль являлась результатом операции. Организм приспосабливался к новому органу.

– Когда я смогу перекусить, доктор? – спросил Лукас, далекий от всего, что минуту назад происходило в отделении интенсивной терапии.

– Скоро. Завтра мы дадим тебе поесть, но ты же знаешь, что больничная пища не самая лучшая. Хотя ты в это и не веришь, еду, которая тебе нужна, ты получаешь через зонд. Ну ладно, Лукас, теперь позаботься о том, чтобы поскорее поправиться. Не пугай нас больше! Идет?

Покрывшийся потом врач ушел, и Пилар начала разговаривать с сыном, во второй раз вернувшимся к жизни.

– Постарайся поскорее поправиться, потому что иначе ты сведешь в могилу и меня, и врача. Он повел себя очень хорошо, Лукас. Здесь очень много людей, которые борются за твое выздоровление. Из всего этого тебе следует извлечь урок, чтобы правильно оценить происходящее. Не теряй времени даром, используй каждую минуту своей жизни, чтобы ставить перед собой цели. Ты всегда хотел быть врачом. Думаю, что теперь, после того, что случилось, у тебя гораздо больше оснований для этого.

– Да, я хочу учиться. И я также думаю о том, чтобы поскорее встать на ноги. Мне очень хочется поехать в поле. Пройтись по траве. Сесть на лошадь. Оказаться наедине с собой. Докопаться до своей сути. Узнать, чего же именно я хочу. Авария перевернула с ног на голову всю мою жизнь.

– Тебя никогда не тянуло на природу. Скорее напротив.

– Да… Но теперь я не перестаю думать о зеленых лугах, лошадях, солнце на моей коже, ветре… Я вижу незнакомые мне картины и воспринимаю их как пережитое. Это что-то странное. Я хочу побыть на вольном воздухе. Побегать босиком по песку. Закрываю глаза и вижу, что делаю то, чего никогда не делал.

Мать молча слушала Лукаса. «Как может измениться человек за столь короткое время?» – думала она. Все это женщина связывала с шоком, который пережил ее сын.

Ориана пришла в зал ожидания, чтобы поговорить с Хавьером. Отец и сын находились там, надеясь узнать какие-либо новости о состоянии Лукаса.

– Как там мой брат? – поспешил с вопросом Луис.

– Я пришла, чтобы проинформировать вас. Он только что перенес кризис.

Услышав слова Орианы, Хавьер побледнел, кровь отлила от его лица. Он не мог представить себе, что у старшего сына могут возникнуть еще какие-то проблемы после всего, что он уже пережил.

– Что случилось? – спросил Хавьер, немного отстранив Луиса.

– У Лукаса поднялась температура. Начавшееся отторжение донорского органа удалось преодолеть. Сейчас все идет хорошо. Завтра утром вашего сына переведут в палату для восстанавливающихся после перенесенных операций по трансплантации. Это еще один шаг на пути его возвращения домой. Сейчас я вынуждена оставить вас, мне нужно вернуться к своей работе. Передайте привет от меня вашей жене.

Ориана ушла так же быстро, как и появилась, и чуть было не столкнулась с друзьями Лукаса, которые в этот момент входили в зал ожидания. Они намеревались поздороваться с Хавьером, но почувствовали, что пришли в неподходящий момент.

– Что-то не так? – осторожно осведомилась Сильвия.

– Кажется, Лукас перенес кризис. То, что произошло с моим сыном, очень тяжело сказывается на нем. Очень. Мы надеялись на легкое выздоровление, но наши надежды не оправдались. В любой момент мы снова можем испытать страх за его жизнь.

– Но что с ним случилось? – спросил Джимми, в то время как Виктор и Сильвия сели. Лео остался стоять.