Текст книги "Живой товар"

Автор книги: Эрнест Маринин

Соавторы: Андреас Дорпален
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Тогда и разговор был бы другой… Но, насколько я поняла, это не только прикрытие? Или тебя устроит любой вариант?

– Нет, меня устраивает нормальный вариант. Мысль о фиктивном браке мне и в голову не приходила.

– Ну, тогда разреши мне пару дней подумать.

– Лучше бы пару часов – через пару дней может оказаться слишком поздно.

Холодно мне вдруг стало и неуютно как-то. Но тут за воротами раздался сигнал – приехал Батищев. Дима пошел открывать ворота, а я вернулась в дом.

О многом надо будет подумать, но не сейчас. Пока дела призывают на кухню.

На веранде – чистота и порядок. Ирка-то, умница, посуду перемыла, пол подмела. А сейчас весь стол занимала какая-то мудреная комбинация карт – сразу две колоды и узор незнакомый.

– Конни всегда говорила, что нет лучшего развлечения, чем хороший пасьянс!

– А она какая была?

– Хорошая. Спокойная, добрая.

– А какая из себя?

– Там, в Махдене, сейчас мода на экзотических женщин. Вот я была экзотическая, Конни тоже. Она – филиппинка. И испанская в ней кровь, и британская, и восточная какая-то, кажется… Кончита ее зовут… Среднего роста, такая… – Ира попробовала подобрать слова. – Она на кошку похожа. Вкрадчивая, гибкая. Кожа гладкая-гладкая. Я с ней подружилась.

Хотела бы я, чтобы обо мне когда-нибудь рассказывали с таким выражением лица!

– Иришка, там Женя приехал. Будешь с ним разговаривать?

У нее лицо погасло.

– Нет, Ася, не хочу. Боюсь. Пусть Дима ему скажет что-нибудь… А я… потом, может. Попозже…

Да, в таком деле человек все должен решить сам. И торопить его нельзя.

– Он мне нравится… И как подумаю, что отвернется от меня, побрезгует…

– Знаешь, Ирина, что я тебе скажу: если побрезгует, значит, грош ему цена, тряпка, а не мужик, и жалеть о нем нечего. Отвернется – тебе же лучше, сразу оборвешь. Другого найдем. Я все-таки сваха. Профессиональная.

– Другого? Опять в Махдене? – Слезы на ее глазах высохли.

– Зачем? Можно и поближе. В Грузии, например.

– Ну спасибо, что не в Азербайджане!

А я начала рассказывать ей, как мы когда-то давно, еще в социалистические времена, поехали в отпуск в Гагру. Вспомнила море, солнце, широкие пляжи, крошечные кофейни на каждом шагу, темпераментных мужчин… Сама успокоилась и собеседницу свою отвлекла.

Сидим, болтаем. Краем уха слышу, как Женя с Димой колют дрова для костра, мангал устанавливают, разговаривают о чем-то. И хорошо! Пусть побеседуют. А мы пока успокоимся, в картишки перекинемся.

Не получилось в карты сыграть. Появился Батищев с чудовищной сумкой и эмалированным бидончиком. Сумку на пол у холодильника примостил, бидончик на стол поставил.

Повернулся к Ире:

– Ир, идем в сад, погуляем.

Я из-за спины Женькиной киваю: иди, мол…

– Пошли. – Ира изящным таким движением выплыла из кресла и спустилась по двум скрипучим ступенькам вниз.

Они удалились в сад – оба высокие, стройные. Я приблизительно представляла тему их беседы и заранее сочувствовала обоим. Тяжело им придется.

Из-за угла появился Дима.

– Ася, я Женьке кое-что рассказал.

– Я поняла. Пусть поговорят. А мы с тобой займемся мясом.

Открыла шкаф, вытащила оттуда шампуры, завернутые в газету. Их надо было помыть, потом мясо и лук нанизать…

Понемногу стемнело. Дрова прогорели, остались жаркие угли, и Дима приступил к священнодействию. Любят они кричать, что приготовление шашлыков – мужское дело…

Ира с Женей беседовали под яблоней на лавочке, а я бездумно глядела на угли.

Нам всем надо было подумать, очень многое решить. И мне в первую очередь.

* * *

Нельзя сказать, что Артура Митрофановича успокоил разговор с Валентиной. Но ее оценкам он доверял – хоть и видел, что они не беспристрастны. Женщин она, например, защищала куда энергичнее, чем мужчин. Ну, такое легко отсеять.

После рассказа журналиста и Валиных рассуждений он понял, что публикация была полностью делом рук старшей Гончаровой. А это значит, фирма не только не имеет к этому никакого отношения, но даже из брезгливости от этой темы отстраняется: такой непристойный скандал нас не касается и влезать в него ниже нашего достоинства.

Но успокаиваться нельзя. Мюллер посмотрел на часы – дело к одиннадцати. Субботний вечер. Но обстоятельства заставляют…

И Кононенко направился к телефону-автомату, на ходу вынимая из кармана толстую записную книжку. На утро надо было собрать ребят: организовать слежку за девчонкой. Не дай Бог, она по мамочкиным стопам пойдет. Тогда уж ни названия фирмы, ни всего остального спрятать не удастся. Поздновато спохватился, правда, лучше бы сразу, как приехала. Но статеечка уйму времени отняла. Ничего, лучше поздно, чем никогда.

Он набрал первый номер телефона и сказал:

– Алло, Гена? Это я. Да… Добрый вечер… Завтра на семь утра собери у себя всех своих на инструктаж. Я подъеду, все расскажу.

Вот так, вышколил ребят. Дисциплина, спокойствие, пунктуальность. Никаких тебе «зачем? почему?». Надо – значит, надо.

И он набрал номер второй.

Глава 32
НЕЧУТКИЕ ЛЮДИ

Инна Васильевна даже удивилась, когда от Иры позвонил какой-то мужчина. Это же его просить надо было! Подумаешь, ну уехала и уехала. Здесь-то ее никто уже красть не будет. Ишь, нежности какие, дескать, не волнуйся, мамочка. И раньше-то особенно не волновалась, когда по своим танцам да секциям бегала, в ночь-полночь возвращалась, а теперь-то уж чего волноваться.

Она перебрала клубнику на варенье, засыпала сахаром и поставила до завтра, чтоб сок пустила.

Посмотрела очередную серию «Инес Дуарте», прослезилась над несчастной судьбой главной героини и легла спать.

С утра поставила на огонь чайник и таз с вареньем и включила телевизор: по воскресеньям Инна Васильевна смотрела мексиканский сериал «Белиссима». Соседка как-то сказала, что фильм хороший, жизненный. Соседка, конечно, ничего собой не представляет, так, пустое место, интеллигентку из себя строит, но тут не соврала.

Под южные страсти несколько раз сняла пенку с варенья в красивое блюдечко, отставила в сервант кухонный. Пойдет к чайку. Лет десять назад подумала бы, конечно, о дочери – побаловать маленькую, а сейчас даже не вспомнила. Погасила огонь под тазом как раз в тот момент, когда очередными слезами закончилась очередная серия и начались местные новости.

Первые же слова ее как громом поразили. Инна Васильевна просто рухнула на стул. Бедный мальчик! Бедная Клавдия Гавриловна!

Подумать только, всего неделю назад кормила его в этом самом доме домашним печеньем и рассказывала печальную Ирочкину судьбу! Хорошо, хоть статья успела выйти. Правда, она тут же попеняла себе за черствость и эгоизм – такое горе, а я о своем!

Бедный мальчик! Инна Васильевна всегда свято верила печатному слову – кроме тех случаев, когда эти сволочи опять обманывали народ. Но сейчас никому от такого обмана выгоды не было – и она безоговорочно согласилась со словами о кровавом убийстве гениального и прозорливого журналиста.

Мысль о том, что она сама причастна к смерти бедного мальчика, ей и в голову не пришла.

Она закрыла таз с вареньем газетой, прищепнула по краям прищепками – от ос – и еще немного посокрушалась: такой молодой, такой талантливый. Бедные его детки! Бедная жена! Бедная Клавдия Гавриловна! Каково ей сейчас одной с таким горем!

Инна Васильевна вымыла и вытерла длинную деревянную ложку и кинулась к телефону.

Голос Клавдии Гавриловны звучал совершенно безжизненно, но, против всяких ожиданий, она не рыдала и не всхлипывала.

– Дорогая моя Клавочка Гавриловна, какое горе! Как я вам сочувствую!

– А, это вы, Инна Васильевна…

– Миленькая, я сейчас приеду к вам! Нельзя быть одной в таком горе!

– Приезжайте, я сама не своя, может, хоть совет толковый дадите…

Что-что, а давать толковые советы Инна Васильевна была всегда готова. Несмотря на жару, натянула черное платье, косынкой черной, специально для таких случаев хранящейся, повязалась и кинулась к троллейбусу.

Она ожидала увидеть в доме подруги суету, обычную для дня похорон, но все было тихо. Никто не бегал, не рылся по ящикам в поисках документов, не названивал в похоронную контору. Да и вообще никого в квартире не было, кроме самой Клавдии Гавриловны.

Причитания Инны Васильевны она выслушала с неподвижным лицом.

– Дорогая моя, а когда похороны?

– Не знаю еще. Звонила в морг – тело не отдают до конца следствия. Тем более я не ближайший родственник. Яночка, Андрюшина жена, с сыном должны только послезавтра приехать, им еще ничего не известно, а я даже не знаю, где они и как сообщить. Господи, каково ей будет узнать… Сестра, думаю, позвонить должна, я ей телеграмму дала. Мать Андрюшина…

– А она где?

– Дома, в Германии. Уехала три года назад. Вышла замуж за ПМЖ. Решилась на старости лет.

– Ах, миленькая, ну что же вам тут сидеть одной в четырех стенах! Едемте ко мне, побудем вдвоем, выплачетесь вволю.

– Нет, спасибо, Инна Васильевна. Вот вы приехали, я уже не одна. Посидите, сколько можете. А там Маша позвонит, Володя с дачи приедет, пообедаем вместе.

Инну Васильевну покоробило бессердечие подруги. Умер племянник – убили! – а она спокойно отправляет мужа на дачу. И сама – ни слезинки. Вот она, оказывается, какая – черствая и неродственная.

Сидели в комнате за столом со скатертью, болтали вяло. Через сорок минут действительно позвонила Мария Гавриловна из Мюнхена. Услышала, что тело не выдают, сказала, что перезвонит во вторник в такое же время.

И опять Инну Васильевну, как ножом, резанула черствость и равнодушие в этом разговоре. Что одна сестра, что другая.

Тем временем приехал с дачи Владимир Матвеевич, муж Клавдии Гавриловны. Тоже очень спокойный.

Так же спокойно пообедали втроем, беседуя на всякие нейтральные темы: и сколько в этом году будет яблок и груш, и почему трансляцию футбола все равно перебивают рекламой, и что сказала Маша насчет поездки к ней в декабре…

Черствые, холодные люди! Инна Васильевна и домой уехала пораньше, видя, что никто тут в се сочувствии не нуждается, а она-то разогналась с открытой душой, думала, тут слезы горькие льются, некому плечо подставить…

Хоть на серию успела из бразильской жизни. Вот тут поплакала вдоволь над несчастной судьбой бедняжки Марсии, которая в невменяемом состоянии отдала новорожденного ребенка незнакомой женщине и уже семнадцатый год от этого страдает невыразимо.

А потом был еще какой-то жизненный фильм, волнующий, потом пришла пора остывшее варенье по банкам разливать. Угомонилась работящая Инна Васильевна только в десять часов вечера. Накапала себе успокоительного и прилегла с книжечкой.

В романе Жюльетты Бенцони кипели французские и итальянские страсти – очень хорошо отвлекала книжка. Только сейчас смогла Инна Васильевна забыть о черствых и жестоких людях, неспособных даже поплакать над телом родного племянника. Нестоящие люди, и думать о них не стоит.

* * *

Цимбалюк недовольно морщился.

Пустая собака оказался Матрос: понюхал горелый автомобиль и тут же облаял Блатнова. Понятное дело, от того до сих пор сажей прет, всю ночь с обугленными телами возился.

– Слышь, Никулин, ты его еще поводи, он тебе бензоколонку найдет! А то и целое шоссе! – изгалялись милиционеры.

– Николаев моя фамилия… – бурчал в ответ проводник. Хотя, в общем, на – свою кличку он не отжался, а фильм «Ко мне, Мухтар» раз сто смотрел и даже книжку такую нашел, купил и держал на своей полочке среди специальной литературы. Не без ошибок книжка была, но душевная.

Он отвел Матроса подальше, дал попить из ручья – одно название ручей, так, лужа дождевая, – после повел к шоссе. Дал обнюхать ломаные деревянные столбики. Тут вдруг пес оживился, потянул вверх, на подъем. Так оно и без собачьего носа видно было, где мерседесовские шины по обочине прошлись. Но дальше, когда след ушел на асфальт, Матрос заскулил и поднял голову. Ну ясное дело, третьи сутки идут, все следы проезжий транспорт закатал…

Цимбалюк пустил людей по шоссе от самого верху – и вниз, против движения. Объяснил: наверняка на этом подъеме что-то случилось, может, двигатель отказал и машина покатилась вниз, может, шофера убили или похитили, а машину ограбили и бросили, она не удержалась на ручнике и пошла сама по себе задним ходом, пока не сорвалась с откоса. А если бы уже за перегибом дороги что-то произошло, так она бы вперед укатилась.

Никулин с Матросом первыми по этому участку пробежались, а сейчас ждали в самом низу. Проводник беседовал с шоферами «ЗИЛа-133», на котором собирались вывезти «мерседес» в милицейский гараж для экспертизы, и автокрана. Обсуждали, как эту заразу вытащить из яра, чтоб кран не перевернуть. Шоферы курили, Матросу это не нравилось, он все натягивал поводок.

Наконец Никулин пожалел пса и отошел в сторонку. Стал на обочине, раздумывая.

Ехал этот «мерседес», ясное дело, оттуда, с западной стороны, иначе что б ему на этой полосе делать? И где-то его обстреляли, но вот на кузове подозрительных дырок осмотр не выявил. Что, сквозь стекла людей побили? А почему ж тогда один ранен был в ноги и в живот? Он уже эти вопросы не первый раз в голове прокручивал и Цимбалюку пытался втолковать, но тот и его послал, и собаку велел отвести подальше от автомобиля, чтоб нюх ей сажей не забивать.

С запада надвигались высокие и темные тучи. Не иначе грозу натянет, много после дождя найдешь… А искать надо не там, где все цепочкой бредут, нет, где-то раньше оно должно было случиться. Может, не один десяток километров шофер своих пассажиров раненых вез…

Никулин и сам не заметил, как двинулся по обочине против движения, на запад, придерживая собаку на коротком поводке, не дай Бог, сунется кому-то под колеса. Метров тридцать прошли, не больше, как пес забеспокоился. Обнюхал столбик, засуетился, потянул вниз, на откос. Неужто мышковать вздумал? Но нет, тявкнул коротко, по-рабочему – и проводник выпустил его на весь поводок. Сам остался сверху, нечего топтаться, пока Матрос работает. Только поглядывал через плечо – мало ли дураков на дороге, носятся как оглашенные, не дай Бог, выскочит собака по следу на проезжую часть…

Оглянулся в очередной раз, проводил глазами зализанную иномарку бутылочного цвета – не видел таких еще – и, отворачиваясь уже обратно, заметил на асфальте желтое пятнышко.

Он подождал, пока проскочит «газон»-молоковоз и шоссе на видимом отрезке опустеет, и, подозвав собаку, двинулся в ту сторону.

Пятнышко оказалось стреляной гильзой.

Тремя резкими свистками Николаев вызвал старшего…

Осмотр выявил двенадцать стреляных гильз от «Калашникова» (четыре были закатаны в мягкий от жары асфальт, остальные – разбросаны ближе к бордюрному камню разделительной полосы), круглый рубчатый след – вроде бы от пяты домкрата, только непривычного какого-то, – причем с одной стороны сильно вдавленный. Попадаются же такие козлы-водители, которые ни машину, ни домкрата не жалеют, сдергивают ведущими колесами, лишь бы поскорее… Хотя, когда стреляют из автомата, любой поторопится!

Были еще темные пятна неизвестного происхождения, пропыленные и закатанные шинами. Их сфотографировали и взяли соскобы.

Вразумительных следов от колес выявить не удалось.

И уже перед самой грозой, когда рокотало совсем рядом и первые капли дождя тяжело плюхали на асфальт, Матрос облаял в траве разделительной полосы аккуратную хромированную монтировку с мерседесовской трехконечной звездой. Даже без обработки на блестящей поверхности просматривались отпечатки…

Глава 33
ЗАПИСЬ

Воскресное утро нас разочаровало. Всю неделю стояла жара – не продохнуть, а тут начало натягивать облачка, потом тучки, потом страшилища черные. Похоже было, что еще до вечера разразится хорошая гроза. Правда, крыша над головой у нас имелась, и даже теперь крашеная, но два километра по грунтовке до шоссе надо было проскочить все же до ливня.

Вчера к вечеру настроение у нас всех было довольно взвинченное, но тут мой Колесников повернулся совсем уж неожиданной стороной: как-то всех приставил к делу, загонял, закрутил, нажарил шашлыков, куда там всем общепитам и частникам, а потом организовал партию в преферанс – и вот мы с Ирой наголову разбили господ офицеров. Несмотря на их снисходительную самоуверенность и полное (как им казалось) превосходство по части мыслительных способностей.

Пока Женя считал, Колесников только вздыхал сокрушенно – видно, воображал, что было бы, если б мы играли на деньги…

А сегодняшний завтрак при готовом расплакаться небе убедил нас, что пора сбегать. Крыша покрашена, жук уже весь затарен, мясо съедено – чего же еще делать?

Начали собираться, и тут идиллия кончилась: вспомнили вдруг, что так до сих пор и неясно, где прятать Иру.

О моей квартире речь не шла: надо быть полным идиотом, чтобы скрывать ее от моих шефов у меня. У Колесникова, правда, пустая квартира, но он почему-то молчит. Может, у него там жена и двое детей? Как говорится, гражданский брак. Меня аж передернуло – на такую ситуацию моего чувства юмора не хватало… Ладно, глупости это, просто если меня начнут подозревать, так и его не упустят…

И тут заговорил Женя. Он сначала спросил, долго ли надо Ире прятаться. Я примерно оценила время – дней пять. И сама не знаю почему. Сказала – и задумалась. Кажется, опять надежды беременной девки: ну денек, ну другой – а там рассосется… Дима же поднял глаза к потолку, задумался, словно высчитывал что-то, а после в своей категоричной манере отрезал – минимум десять дней. Без объяснений и обоснований.

Батищев его выслушал, кивнул и повернулся к Ире:

– Тогда, может быть, ты у меня поживешь? Мои родители в Крыму и еще пару недель там пробудут. Сестер, братьев, собак и кошек у меня нет. И мне тебя охранять будет проще.

Он говорил очень нормальным голосом, очень. Словно Дима ему ничего не рассказывал, словно сам он ничего не понял. Или для него все это вообще значения не имеет. Будь он лет на пятнадцать моложе, я бы в такое поверила. Но он все-таки воспитывался еще до сексуальной революции в нашей, ныне отдельно взятой стране. Или он на самом деле невероятно благородный?

И только потом мне пришло в голову самое простое и естественное объяснение: я-то по привычке их уже женить начала, а для него речь пока что идет только о том, чтобы защитить человека, безвинно страдающего. Дело ведь серьезное, небезопасное… Отказать – было бы неудобно, непорядочно… А про все остальное он, наверное, и не думал вовсе. Или думал, но после Диминого рассказа перестал. Может, мужики действительно такие роботы, что умеют все по отдельным полочкам раскладывать и одно от другого отделить?

Ну, не так уж все прямолинейно. Конечно, Женька пожалел Иру – что так вляпалась девчонка по молодости и недомыслию. И теперь действительно хочет ее защитить. А может, еще и потому, что хоть в ничтожной степени, но способствовал ее превращению в живой товар и теперь чувствовал себя виноватым…

Но, пока у меня в голове все это вертелось, Ира спокойно кивнула головой и согласилась.

Пора было уезжать.

Я заперла калитку, бросила ключ в сумку и села в машину. Теперь уже рядом с водителем. Дима и Ира поместились сзади, Дима – справа, а левую дверцу Женька на фиксатор запер – так, между прочим, не афишируя. Я бы и не обратила внимания, но перехватила Ирин взгляд.

Только успели вылезти на шоссе – хлынул ливень. От этого в машине стало вдруг уютнее. Как будто дождь и запертые дверцы отгородили нас от мира со всеми его бедами и тревогами.

Женька ехал медленно, ворчал на скользкую дорогу, но до города было недалеко, да мы и никуда особенно не торопились.

Перед глазами ерзал по стеклу «дворник», дождь грохотал по крыше, Женька еще поворчал и включил печку. Для меня все это было внове, я нечасто ездила на машине, разве что по городу, когда спешила куда-нибудь, но на трассе – совсем другое дело. Впрочем, так же непохожи были последние выходные на все предыдущие за отчетную тысячу лет, прожитые с книжкой или спицами на диване! Теперь я чувствовала себя живой и молодой. Очень приятное чувство, кстати.

И тут действительность грубо напомнила о себе.

Ира сказала:

– Дима, давайте запишем мой рассказ прямо сегодня.

– Конечно, давайте! – подхватил Женька.

Оказывается, он уже в курсе дела!

– Едем прямо ко мне. Камера есть, никуда бегать не надо. Пока вы работать будете, я обед приготовлю!

– Нет, Женя, – Ира положила руку ему на плечо, – я хочу, чтобы ты тоже все слышал. А про обед уж потом будем решать. И про все остальное.

Ой-ей-ей… Кажется, весь мой глубокий психологический анализ – пальцем в небо. Что же у них за разговор состоялся вчера? А не твое это дело, старая сводница!

Господа офицеры уже планировали работу. Батищев, естественно, оператор. Мне, как самой орфографически одаренной, досталась роль сценариста, а позднее – суфлера и зрительного зала. Дима будет задавать вопросы…

Пока пили кофе у Батищева и готовились, я писала вопросы. Мне не хотелось хоть чем-нибудь обидеть или задеть Иру, но предусмотреть надо было все.

Они тем временем выбрали место, подвигали туда-сюда мебель, установили видеокамеру – на маленьком таком кронштейне, прикрепили струбцинкой к спинке стула и понаставили вокруг ламп. Посадили Иру. Дима у Батищева спросил, куда глядеть, посмотрел, поскреб в затылке и велел завесить чем-нибудь ковер сзади, хоть простыней. Женя стал объяснять, что простыней нельзя, белый фон задавит Ирино лицо, а ковер – в самый раз, на нем светлые волосы будут выгодно контрастировать…

Дима посмотрел на него терпеливо, как на ребенка:

– Слушай, Жека, вероятно, эту пленку будут просматривать нехорошие люди – тебе обязательно, чтобы они твой коврик узнали? Или обои с книжной полкой?.. По-моему, тебе до сих пор кажется, что мы тут розыгрыш устраиваем.

Теперь поскреб в затылке Батищев. Вытащил простыни, кое-как задрапировал ковер, потом, раз за разом заглядывая одним глазом в видоискатель, начал поворачивать камеру и двигать Иру по дивану, пока в объектив не перестали попадать предметы обстановки. Тем не менее его все же угнетал недостаточный контраст светлых волос с белой простыней, и он начал заслонять лампы газетами и картонками, чтобы простыни оказались в тени, а свет падал только на Иру.

Я попросилась и тоже заглянула и камеру. А там оказался экранчик, вроде маленького телевизора, совсем крошечный, и как на нем Женя мог разглядеть – контрастирует или не контрастирует, я просто не поняла.

А Дима тем временем чиркал и правил мою писанину, что-то вписывал и бурчал:

– Дети, чистые дети, вам только шарады разыгрывать… Ты-то, Аська, должна понимать, что дело серьезное…

Потом он битый час гонял Иру по тексту – она не всегда сразу разбирала незнакомый почерк. Потом за дело взялся Женька, снял несколько коротких пробных кусочков, заставляя Иру говорить «раз-два-три» и «проба голоса», и тут же прокручивал через видеомагнитофон и телевизор. Наконец его все удовлетворило, он велел всем, кроме Иры, молчать – и включил камеру.

Ира начала:

– Я – Гончарова, Ирина Алексеевна, родившаяся в городе Чураеве 12 ноября 1976 года. Эту запись моего изображения и рассказа выполняют по моему добровольному желанию лица, которым я доверяю. В записи возможны перерывы, так как по соображениям безопасности я не хочу, чтобы изображение или голос кого-то из этих людей попали на пленку…

Сначала Ира говорила немного деревянным голосом, но потом пришла в себя и уже свободнее повела подробный рассказ от печки – как пришла к нам в IFC, кто с ней работал, как выбрала Исмаила, как готовилась, как летела, как ее встретили…

Я опять услышала, что Исмаил говорит по-русски, что учился здесь когда-то. Письма свои к Ире он подписывал Исмаил Хасан, так и вызов был подписан, но по-настоящему его зовут Исмаил ибн-Масуд Бадр. Его домашнего адреса она не знает, как и адреса заведения. Помнит, что было написано на углу здания, и может изобразить…

Она нарисовала несколько непривычных букв толстым фломастером на чистом листе, нахмурилась, добавила где-то пару точек. Женя в это время наклонил камеру к столу и что-то там повертел на объективе. Ира повернула свой лист. Дима – он смотрел не на Иру, а на экран телевизора, где было видно то, что снимает камера, – поднял большой палец. И правда, надпись была видна очень резко и разборчиво.

– Самым страшным было… начало работы, первый раз… и еще обучение… Нет, я не буду останавливаться на деталях моей жизни в публичном доме, потому что они неважны для той цели, с какой производится эта запись. Если когда-нибудь по этому делу начнется следствие, я расскажу все, что потребуется, представителям прокуратуры. Хочу только назвать нескольких людей из числа посетителей, которых приводил сам Исмаил…

Она долго перечисляла восточные имена и фамилии – и не только восточные, были там и французские, и немецкие, и английские. И еще она назвала нескольких девушек, которых тоже заманили туда обманом.

– Мне говорили, что у Исмаила не один публичный дом, а много и что в некоторых есть другие девушки из стран СНГ – их там называли «русские», но сама я с ними не встречалась. Мне называли имена Наташа, Соня и Кармен, но это могут быть просто клички, а настоящих имен я не знаю. Меня тоже там звали Ирэн…

С видимым облегчением она перешла к побегу и пребыванию в посольстве – пока не появился в рассказе третий секретарь Юрий Дмитриевич Кучумов во всей красе…

А потом Ира подробно рассказала о нападении на шоссе. Дима эту историю слышал от нее впервые, хоть и знал от меня, поэтому пару раз останавливал запись (Ира каждый раз объявляла: «Остановка записи», а потом «Продолжение записи») и просил припомнить детали. Так появились описания нападавших, их лиц, фигур, одежды и автомобиля.

И наконец последовала заключительная фраза:

– Я не собираюсь по собственной инициативе делиться этими сведениями с посторонними лицами, кроме упомянутых мной в начале людей, которым я доверяю, или представителей органов правосудия. Однако, если со мной что-то случится, то считаю, что виновным будет генеральный директор многоотраслевой фирмы «Татьяна» Манохин Евгений Борисович и его жена Кучумова Валентина Дмитриевна, а непосредственными исполнителями – подчиненные Манохина или нанятые им люди. Это – конец записи.

Глазок камеры потух. Ира сидела неподвижно, по щекам сползали две слезинки.

Женя шагнул к ней, протянул к плечу вздрогнувшую руку.

– Ира… Как же ты настрадалась!

Она прижалась щекой к его руке – лицо сморщилось и слезы хлынули по-настоящему.

Я оглянулась на Диму, он кивнул. Мы забрали сумки и ушли, тихонько защелкнув за собой дверь.