Текст книги "Золотые рельсы"

Автор книги: Эрин Боумен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Золотые рельсы

Кейси моему лучшему приключению

Глава первая
Риз

На перегоне между Пэйнтед-Рок и Хила-Бенд есть одно удобное местечко, где мы и планируем устроить засаду на поезд.

Диас и Хоббс, обливаясь потом и чертыхаясь под зимним солнцем, что ярко светит над Территорией[1]1
  Территория – имеется в виду Территория Аризона, образование, существовавшее в составе США с 1863 по 1912 год, впоследствии – штат Аризона. Столицей был город Прескотт. – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть], склонились над рельсами. Они заняты выдергиванием из шпалы очередного костыля. Хоббс что-то грубо рявкнул, Диас ответил непристойным жестом. Кроме их перепалки и звона инструментов о металл ничто не нарушает оглушающей тишины утра. Не слышно ни песенки кактусового крапивника, ни порывов ветра, ни далекого гудка приближающегося паровоза.

Совсем не так, не за ограблением поезда рассчитывал я встретить свое восемнадцатилетие, но за три года скитаний с этой компанией научился не загадывать на будущее и быть готовым ко всему.

Босс сверяется с карманными часами и молча сует их обратно. Значит, пока все идет по графику.

– Ну что, Мерфи?

– Пока ничего, Босс.

Все утро я провел в седле бок о бок с Боссом, всматриваясь в горизонт в его бинокль. Поезд должен прибыть в Хила-Бенд в четверть первого, значит, сюда он дотащится как раз к полудню. По нашим сведениям, на нем перевозят кучу денег для банка в Таксоне: зарплату и общественные средства, перечисленные в связи с приближением Нового года. Впрочем, детали нас не интересуют. У Босса есть осведомитель, который нас до сих пор не подводил, кроме одного случая несколько месяцев назад, закончившегося перестрелкой. Так что, когда мы услыхали, что деньги в дороге и могут оказаться в наших карманах еще до захода солнца, к тому же за три дня до наступления 1887 года, пустились в путь.

– Как там Кроуфорд?

Я смотрю на восток. Вдали река Хила прорезает сухую прерию Аризоны, за ней на невысоком холме пасется большое стадо. Остальные наши – Кроуфорд, Баррера, Де Сото и Джонс – сейчас прячутся среди быков. Когда поезд покажется на горизонте, Кроуфорд и другие погонят стадо в нашу сторону, пока скотина в панике не сгрудится на рельсах. Если все пойдет как надо, будет неважно, сумеют Хоббс и Диас справиться с рельсом или нет. Кондуктор, завидев стадо, крикнет машинисту, чтобы тот затормозил. Прежде чем осядет пыль, мы окажемся в вагонах и застанем всех врасплох. Но если стадо окажется упрямым и загнать его на рельсы в нужный момент не удастся, то разобранный путь – не самый плохой способ остановить локомотив. Мы уже такое проделывали.

– Пока ничего, – говорю я. На пятнистом склоне холма видны только коричневые шкуры да тусклозеленый кустарник. Когда Кроуфорд будет готов, он должен вывернуть наизнанку свою куртку с красной подкладкой.

– Дай-ка взглянуть, – говорит Босс, протягивая руку. Я возвращаю ему бинокль и наблюдаю, как он рассматривает стадо. Его брови нахмурены, выражение лица суровое и сосредоточенное. Он всегда так выглядит. Я три года скачу бок о бок с ним, и лишь пару раз видел, как он смеется.

– Ошибся? – спрашиваю я, когда он возвращает бинокль.

– Нет, все верно, но босс на то и босс, чтобы проверять.

Я невольно напрягаюсь, затем разочарованно вздыхаю. Не знаю, как можно кем-то восхищаться и ненавидеть одновременно, но так уж я отношусь к Лютеру Роузу. А как иначе? Чего стоит шрам, который он оставил на моем предплечье – клеймо в форме недорисованной розы на вздувшейся побагровевшей коже. Или то, что его люди сотворили с Ллойдами в тот день, когда уволокли меня в свою шайку. И вообще всё то дерьмо, которое Босс оставляет за собой без капли сожаления или раскаяния, впрочем, как и остальные «Всадники розы». И все же, это теперь моя жизнь, никуда не денешься. Я здесь, потому что у меня есть то, что нужно Боссу. И останусь пленником, пока он это не получит. А если притворюсь одним из них и Босс будет мною доволен, то, может, и выживу.

Лютер Роуз, такой же жестокий и безжалостный, как его сводный братец Уэйлан, можно сказать, унаследовал «Всадников розы». Только при Уэйлане они грабили дилижансы, а не поезда. Из местных никто и не знал, что у Уэйлана есть брат, – шайка держала это в секрете. Уэйлан не хотел конкуренции и, поскольку они с Лютером не очень-то походили друг на друга – у них разные матери, – требовал, чтобы тот лез под пули, как и любой другой. А вот когда Уэйлан отправился прямиком в ад, Лютер объявил, кем приходится ему на самом деле. И нагнал на всех страху. Теперь людей бросает в дрожь от одного имени Лютера Роуза – как десять лет назад от упоминания Уэйлана. Банда наводит ужас, как и прежде.

Черт побери, я боялся их с самого детства, еще когда жил в Эренберге с пьяницей, которого называл отцом. И чуть не помер со страху, когда они ворвались в мою жизнь три года назад. Я и сейчас на взводе почти каждый день, фокус состоит в том, чтобы не показывать этого. Стоит лишь раз проявить слабость перед такими людьми, и они сожрут тебя живьем.

Полуденную тишину нарушает пронзительный свисток паровоза.

– Теперь скоро, Мерфи, – говорит мне Босс.

Столбик темного дыма показался на горизонте.

– Скоро.

Я ищу глазами Кроуфорда и замечаю что-то вроде красного пятна, затем раздаются хлопки выстрелов. Стадо медленно снимается с места.

Диас, наконец, вытащил последний костыль, и теперь они с Хоббсом бьются с рельсом – дергают его, пытаясь сдвинуть с места, что в итоге им удается. Парни садятся в седло, и вот они уже позади нас с Боссом. Скотина бежит врассыпную, и Кроуфорд с напарниками крутятся вокруг, собирая стадо и направляя его в нашу сторону, к железной дороге. Моя кобыла, Девочка, напугана. Ей не по душе поезда, и теперь она нервно переступает подо мной. Я крепко сжимаю бока лошади ногами, стараясь сдержать и успокоить ее. Будь моя воля, я бы дождался в укрытии, пока стадо выбежит на пути, и внезапно выскочил, когда локомотив затормозит перед животными. Но Босс застыл в седле, словно памятник – даже не мигает, – и мне остается терпеть и ждать. Поезд несется в нашу сторону, как пуля, выпущенная из ствола верной рукой, – пока это лишь черное пятно на горизонте. Он и не думает тормозить, но и скотина не замедляет ход, а мчится вперед, вздымая облако пыли, которое накрывает пути и летит навстречу поезду. Кроуфорд и его помощники держатся позади, к северу от дороги.

Машинист дает протяжный гудок.

– Босс? – предупреждающе кричит Диас.

Роуз лишь поднимает руку. Когда мне кажется, что катастрофа неминуема, кондуктор жмет на тормоз. Перестук колес срывается в визг и скрежет. Этот звук киркой врубается мне в затылок. Я закрываю рот и нос шейным платком, но все же чувствую запах раскаленной стали и угольного дыма.

Добрые полминуты раскаленный воздух наполняют пыль да оглушительный скрип тормозов. Летят искры. Паровоз в последний раз вздыхает и останавливается. Стадо мчится на юг, унося за собой пыльное облако. Я смахиваю пыль и копоть с ресниц и бровей. Немного впереди в зыбком горячем воздухе высится темная махина локомотива. Он остановился всего в нескольких ярдах от вывернутого рельса.

Между вагонами мелькает чья-то фигура. Человек высовывается из-за паровоза, машет светлым платком, пытаясь рассмотреть, освободила ли скотина пути.

Босс достает пистолет.

У бедняги нет никаких шансов, он не успевает даже вскрикнуть. В тот момент, когда он замечает нас и его глаза расширяются от испуга, Босс спускает курок. Голова жертвы дергается, тело падает рядом с рельсами.

– Пошевеливайтесь! – командует Босс.

Мы достаем кольты, надвигаем шляпы пониже, чтобы между полями и шейным платком были видны лишь глаза, и бросаемся на штурм поезда.

Глава вторая
Шарлотта

Я не первый раз еду в комфортном пассажирском вагоне поезда Южно-Тихоокеанской железной дороги, но когда он внезапно останавливается и снаружи раздаются выстрелы, начинаю опасаться, что путешествие станет последним. Видит бог, неожиданная остановка поезда между станциями не может произойти по доброй причине.

– Сэр! – говорю я, толкая спящего на соседнем сиденье шерифа, но он не шевелится.

Из Юмы поезд идет на северо-восток вдоль реки Хила, бегущей к Таксону по выжженным солнцем прериям. Но если бы я знала, что шериф намерен проспать всю поездку, попросила бы себе место у окна – с моего, поодаль, сколько ни всматривайся в закопченное грязное стекло, видно только голый склон холма и ленту реки вдали.

Всё это – из-за желания увидеть в газете очерк, подписанный моим именем!

«Твой отец вложил небольшую сумму в строительство Прескоттской железной дороги, – сообщила мне мать, отправляясь вчера в столицу. – Он хотел бы, чтобы я присутствовала при укладке последнего рельса и, наверное, даже сказала несколько слов от его имени. Побудь тут, подожди, я вернусь через пару дней».

С тех пор, как десять лет назад мы перебрались в Юму, семейным прииском заправлял дядя Джеральд. Присваивать чужие достижения – для него дело обычное, так что он-то охотно скажет несколько слов вместо отца. Но этим дело не закончится. Отца всего неделю как похоронили, а мать уже поделилась со мной опасениями, что дядя Джеральд настроен требовать ее руки, чтобы получить право собственности на прииск. Он, конечно, примется убеждать всех, что просто хочет нас поддержать, ведь дело дол – жен вести уважаемый человек, а не слабая женщина, но мы знаем – ему просто нужны деньги.

На самом деле мать отправилась в Прескотт, чтобы твердо поговорить с дядей Джеральдом – о завещании и о том, чего нам ждать; ничего не скажешь, прекрасный способ провести праздники.

И я еду не просто так: боюсь, хотя мать в это и не верит, дядя Джеральд опустится так низко, что начнет спекулировать моим будущим. Именно так и случится! «Разве ты не хочешь обеспечить будущность Шарлотты? – будет вкрадчиво увещевать он. – Не прискорбно ли будет, если с ней что-то случится?» Но если мне улыбнется удача и мой очерк напечатают, я стану корреспондентом, а значит, смогу сама о себе позаботиться. Не хочу быть обузой или разменной монетой в споре.

Но сейчас, сидя в конце вагона первого класса, я боюсь, что мне придется заплатить за свое упрямство.

Позади меня – запертый вагон с ценным грузом, еще дальше – остальные вагоны с пассажирами, оттуда доносятся невнятные повелительные окрики. Впереди хлопает дверь нашего вагона, и я наклоняюсь к чемодану, стоящему у моих ног, нащупывая ствол самого дорогого отцовского пистолета, который взяла на всякий случай, хотя и не думала, что он действительно может понадобиться. Я хватаю его, засовываю под жакет и прижимаю к себе.

– Не прятать руки! – кричит, залезая в вагон, какой-то коренастый человек. Его лицо скрыто под мокрым от пота платком, а шляпа низко надвинута на лоб. – Руки вверх, и вас не пристрелят.

Пассажиры без малейшего энтузиазма выполняют приказ, но я не собираюсь выпускать из заледеневших пальцев отцовский пистолет. Скорчившись в кресле, хватаю ртом воздух и думаю: может, если я покажусь маленькой и напуганной, грабитель не заметит, что мои руки спрятаны под жакетом? Появляется второй бандит, высокий и худощавый, его лицо тоже закрыто, он обходит первого и идет вперед по проходу.

– Мерфи! – кричит ему первый и швыряет холщовый мешок. Человек по имени Мерфи ловит его.

– Ценные вещи! – говорит он, наклоняясь к ближайшему сиденью.

– Часы и кошельки! – добавляет коренастый. – И твои украшения тоже.

Я толкаю шерифа ногой. Никакой реакции. Он спит, привалившись к окну, зажав в руке темный платок. Я помню, как сильно он кашлял, когда мы садились на поезд в Юме. Похоже, он, как и мой отец, проигрывает безнадежное сражение с туберкулезом.

– Что это у тебя на пальце, дай сюда, – говорит коренастый пассажирке впереди.

– Но это обручальное кольцо! – отвечает женщина.

– Хочешь, чтобы тебя прикончили прямо сейчас?

Женщина, задыхаясь от рыданий, падает на пол,

однако бандит не пускает в ход оружие. Непостижимо, как шериф может спать в такое время, даже с учетом его состояния! Человек по имени Мерфи подходит к моему ряду. Боковым зрением я вижу холщовый мешок, который болтается у него в руках, и сжимаю рукоятку пистолета под жакетом.

– Драгоценности! – бросает он мне. На нем грязные штаны, бледно-голубая рабочая рубаха с пятнами пота на воротнике и шейный платок того же цвета, что и рубаха. А вот шляпа на нем из дорогого плотного фетра, высокая, с широкими полями, вокруг тульи обвит затейливо сплетенный кожаный шнурок. Слишком броская шляпа для грабителя и убийцы, наверняка снял с кого-то. Я запоминаю все подробности. Первое, что нас попросят сделать, когда мы, ограбленные подчистую, доберемся до города, описать нападавших.

– У меня нет ничего ценного, мистер, – говорю я, стараясь не смотреть на него.

Однако я чувствую его взгляд и, когда осмеливаюсь поднять глаза, обнаруживаю, что он внимательно рассматривает меня: небольшой чемоданчик у моих ног, затем черное траурное платье, наброшенный на плечи отличный зимний жакет, мой подбородок, нос…

– Серьги, – произносит он.

Крошечные жемчужные сережки отец подарил мне на шестнадцатилетие месяц назад. Я трясу головой. Отдать дорогой для меня памятный подарок этому мерзавцу, никчемному грабителю поездов, который отбирает у людей честно ими заработанное? Ни за что.

– Сережки, – повторяет он, – клади их в мешок, и никто тебя не тронет.

Черта с два.

Я злюсь на весь мир – на отца за то, что оставил нас с мамой одних, на закон, который не может приструнить этих бандитов, нападающих на безобидных пассажиров, на дьявола, который создал отъявленных злодеев, вроде того, который стоит сейчас передо мной. Губы предательски дрожат, выдавая мой страх. Я кусаю их, пытаясь сдержать дрожь. На лице бандита мелькает выражение, свидетельствующее, что хотя грабеж для него – дело привычное, ему не хочется лишний раз вспоминать, что его жертвы – живые люди и что они могут бояться, дрожать и плакать. Пожалуй, это можно использовать в моих интересах.

В нашем вагоне всего двое бандитов, и если мне удастся подстрелить вот этого, по имени Мерфи, наверняка кто-то из пассажиров придет на помощь. И звук выстрела в таком тесном пространстве совершенно точно разбудит шерифа.

В грузовом вагоне раздается выстрел: от неожиданности я чуть не роняю отцовский пистолет.

– Пошевеливайся, черт возьми! – рычит грабитель.

– Хорошо, – отвечаю я, взводя под жакетом курок отцовского пистолета и намереваясь подарить Мерфи жемчужину в виде куска свинца.

Вдруг дверь вагона с ценным грузом распахивается, и несколько человек вваливаются в наш вагон. Первый, заметив, что я достаю из-под жакета пистолет, бросается на Мерфи, сбивая его с ног на пол прохода между сиденьями. Мой выстрел приходится этому грабителю в плечо.

Тут наконец просыпается шериф. Уронив платок, он выхватывает пистолет, толкает меня к окну и открывает огонь по бандитам. При каждом выстреле я вздрагиваю, зажав уши от оглушительного грохота. Из-за ног шерифа я вижу часть прохода, где Мерфи пытается выбраться из-под подстреленного мной негодяя, которого он называет Боссом.

Шериф охает и оседает прямо на меня. Крики и выстрелы смолкают, и вдруг наступает тишина. В ушах у меня еще звенит, так что я едва слышу удаляющийся топот копыт.

Выглядываю в окно и вижу, как налетчики удирают – кони несут их к реке, поднимая копытами клубы пыли.

– Сэр? – говорю я, поворачиваясь к шерифу. Он неловко отодвигается, освобождая меня, и хрипит. – Сэр, с вами все в порядке?

Его пистолет со стуком падает на пол. Ресницы у него дрожат.

– Позаботьтесь об этом, пожалуйста, мисс, – говорит он.

Я обхватываю его спереди – его куртка скользкая и мокрая на ощупь, а нагрудный карман в пятнах крови.

– Что? – выдыхаю я. – О чем позаботиться?

Но в ответ слышу только прерывистое неровное дыхание; между моими пальцами сочится кровь.

Глава третья
Риз

Мы пересекли Хилу и гоним лошадей на север, и только теперь я внезапно осознаю, что только что произошло.

Та светленькая большеглазая девчушка с дрожащими губами едва не отправила меня на тот свет.

Теперь я понимаю, где совершил оплошность и почему не сообразил, что она притворялась. Двигаясь по проходу, я смотрел вниз, стараясь почти не глядеть людям в глаза – отчасти из опасения быть узнанным даже в низко надвинутой шляпе и прикрывающем нос шейном платке, отчасти потому, что с трудом выношу эти их обращенные на меня взгляды. Страх, отвращение и непереносимая боль. Я точно знаю, что они чувствуют, потому что сам пережил это. Тринадцатилетним мальчишкой я сбежал от пьяницы-отца, нашел работу на ферме Ллойдов близ Ла-Паса и решил, что попал в рай. Среди плодородных земель величаво несла свои воды река Колорадо. Почти два благословенных года я был Ризом Мерфи, парнем, который способен добиться успеха в жизни, а не «пацаном», «ублюдком» или «сукиным сыном». Я поклялся работать у Ллойдов, пока буду справляться. Но накануне моего пятнадцатилетия, летом, на их участок пожаловали Босс и его парни, и все полетело к чертям.

Это был самый жаркий и самый долгий день моей жизни. «Всадники розы» перебили всю семью Ллойдов, включая Билли, которому было всего семь, и проделали это не торопясь, с удовольствием. Не знаю, с чего их занесло на тот участок. Возможно, им было скучно и понадобились деньги, а Ллойды оказались самой легкой и близкой добычей. Знаю лишь, что, если бы не монета, которую Диас нашел, вычищая мои карманы, я тоже болтался бы в петле.

– Ты это видел, Босс? – спросил он. – Не твоего брата монетка?

Он подбросил монету в воздух, и Лютер, занятый в тот момент вырезанием этой проклятой розы на моем предплечье, поймал ее. А рассмотрев, замер, словно каменный истукан, и лицо его побагровело от ярости – совсем как у моего папаши, когда тому случалось перебрать виски.

– Откуда она у тебя? – прохрипел Босс, держа монету в дюйме от моего носа. Это была золотая монета чуть меньше, чем полдоллара, в диаметре, с венком на одной стороне и Статуей свободы на другой. Почти как монета в три доллара, но ни на одной из сторон не было обозначено денежной суммы. Думаю, эта штука могла стоить и цент, и в сто раз больше; а с собой я таскал ее потому, что ни разу не встречал похожей.

– Один ковбой дал на прошлой неделе, – ответил я.

– Что за ковбой?

– Не знаю.

Босс вмазал мне по щеке тыльной стороной ладони.

– Клянусь, не знаю его, – повторил я. – Видел всего один раз.

Это была чистая правда. Парень остановился у Ллойдов после полудня, чтобы перековать лошадь. Мистер Ллойд дал ему воды из скважины и предложил перекусить, а я позаботился о копытах его животины. На следующий день он кинул мне монетку с хрипловатым смешком и поскакал на юг. Вот и все. Переночевал и уехал.

Однако Босс подумал, что я что-то скрываю, и приставил мне нож к горлу. Сердце мое так колотилось, что с каждым ударом я чувствовал лезвие все сильнее.

– Узнаешь этого ковбоя, если увидишь снова?

– Д-да… – с трудом произношу я, думая лишь о том, чтобы скорее прекратить все это – боль в предплечье, треск разгорающегося пожара и женские крики, доносящиеся откуда-то сзади. – Узнаю. Ув-верен…

Босс убирает нож, и меня затаскивают на лошадь Диаса.

Когда мы выезжаем, я оглядываюсь и вижу внутри кораля, напротив горящего амбара Ллойдов, четверых повешенных.

С тех пор я – преступник, которого обвиняют в убийстве семьи Ллойдов. Я больше не Риз Мерфи. Я – Малыш Роуза, тот, кого боятся и проклинают. Это я перебил несчастную семью и прибился к банде, чтобы продолжать злодейства. По крайней мере, именно так написали в газете, и люди поверили в эту историю. Я иногда подозреваю, что небылицы распространяют сам Босс или его парни. Они сеют слухи и поощряют сплетни. Репутации банды это не вредит, напротив, страху нагоняет еще больше. И дурачок-заложник, которого захватили врасплох и увезли с фермы, превращается в настоящего злодея. Страх часто бывает убедительней фактов.

Поэтому я и поверил этой белобрысой заразе: набрался смелости, поднял глаза, и увидел лишь испуганную девчушку, которая трясется от ужаса, завернувшись в пальто, а не достойного противника, готового выпалить в меня. Я в тот момент едва не бросился ее утешать, дескать, отдай сережки, и все будет хорошо, но Босс почти закончил в вагоне с деньгами, а мне не хотелось, чтобы он видел, как я кого-то жалею.

Все пошло прахом, когда девчонка нажала на курок. Босс упал на меня сверху. Пробежал Хоббс с мешком денег на плече, стреляя как сумасшедший. Джонс кричал, что нам пора сматываться. Вот в такие моменты, когда приходится спасаться бегством после неудачного дела – кожа на лице потрескалась от холода, а каждая косточка в теле ноет, ожидая, когда Босс выместит на мне свою злость, – вот тогда-то я и пытаюсь понять, какого лешего тут делаю.

Я правда верю, что он отпустит меня, если я найду того самого ковбоя. Хоть Босс и злодей, все же он человек слова. Мужское рукопожатие кое-что значит даже для преступников. Лютер Роуз выполнил те немногие обещания, что давал мне за все эти годы. Он добыл мне новые сапоги, когда старые стали тесны, ну и еще кое о чем позаботился. Меня волнует не то, сдержит ли Босс слово, меня беспокоит тот ковбой. Он превращается в какую-то тень, в призрак. Может, его и не было никогда.

И отыскать мне его не судьба. Так и буду разъезжать с этой бандой всю жизнь.

Почти жалею, что та девчонка меня не пристрелила.

* * *

Весь день мы скачем во весь опор, и, когда останавливаемся с наступлением сумерек, Босс почти падает с лошади. Он потерял много крови, но не проверяет, серьезна ли рана, и даже не выясняет, успели ли мы прихватить награбленное (а мы успели). Он идет прямо ко мне и наносит мощный удар в подбородок, от которого я растягиваюсь на земле.

– Какого черта, Мерфи! У тебя ветер в голове, что ли? Никогда никому не позволяй прятать руки, пусть это даже какая-нибудь трясущаяся дамочка, готовая зарыдать. Из-за тебя нас всех перестреляют, парень!

Он пинает меня в бок, и я даже не пытаюсь заслониться от удара, ведь ему досталась моя пуля. Босс поворачивается к Хоббсу:

– Потери?

– Нет. Деньги у нас.

– А шериф?

– О нем позаботились.

Это хорошие новости, но Босс довольным не выглядит.

– Отдыхайте, пока можно, – заявляет он. – Новость об ограблении разлетится по телеграфу по всей Территории. Если повезет, там сообщат, что на поезд напали неизвестные, и все. Но нам надо поспешить. Чем дальше мы уберемся от Южно-Тихоокеанской дороги, тем лучше.

Пока остальные устраиваются на ночлег, Босс присаживается на корточки рядом со мной. От него несет потом и кровью, и если у ярости есть запах, то его я тоже чувствую.

– Еще раз сделаешь подобную глупость, и я закончу розу на твоем предплечье, Мерфи. Клянусь могилой брата, – рычит он.

Я знаю о смерти Уэйлана немного – тот погиб в горах Суеверия к востоку от Финикса, и труп его остался гнить под открытым небом, – но догадываюсь: могилы, которой можно было бы поклясться, не существует. И помалкиваю.

– Это не доставит мне радости, – добавляет Босс, выпрямляясь. – Просто не хочу, чтобы на мне была твоя кровь, сынок, понятно?

Только я-то знаю: ему плевать на мою жизнь или смерть, но он хочет знать, кто прикончил его брата. Ответ на этот вопрос может дать ковбой, узнать которого могу только я. Когда Босс уходит заниматься своим плечом, я молюсь, чтобы этот ковбой поскорее оказался на моем пути. И я с легкостью возьму на душу еще один грех, лишь бы освободиться. Это будет последняя кровь на моих руках.

Я провел в банде больше времени, чем где бы то ни было с тех пор, как сбежал из дома, и почти свыкся с кровавым ремеслом, хотя знаю – ничего гнуснее не придумаешь. Но оно стало частью моей жизни. И пока я не решил, что мне это нравится, пока могу еще хоть немного доверять собственным рукам и сердцу, мне нужно найти того ковбоя. И уйти из «Всадников розы» прежде, чем мне станет приятно слышать, как Босс называет меня «сынком».