Текст книги "Вуаль тысячи слез"

Автор книги: Эрик ван Ластбадер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

13
СИЯНИЕ

Кирллл Квандда читал отчет о последней голоскопии головного мозга Терреттта, когда в его кабинет заглянул Джесст Веббн.

– Отвлекись на секунду.

Как сильно ни был Кирллл поглощен изучением данных, он тут же поднялся. Выбора не было. Джесст Веббн был геноматекком, под руководством которого Квандда работал, а значит, его указания должны были выполняться беспрекословно.

– Что случилось? – спросил он, выходя в коридор.

– Прибыла новая партия, – коротко объявил Джесст Веббн. – Один из них умирает.

Джесст Веббн шел так быстро, что Кирллл едва за ним поспевал. Джесст даже говорил в три раза быстрее, чем Квандда. Геноматекк был высоким, с грушевидной головой и длинными руками, а ногами настолько короткими, что многим казался смешным. У него было типичное лицо врача – замкнутое и холодное. Кирллл Квандда никогда не видел, чтобы Джесст чему-то радовался или, наоборот, огорчался.

Впереди Кирллл заметил кхагггунов, стоящих на часах. Кхагггунов он презирал всем своим существом, так же как и программу, в которой участвовал вместе с Джесстом Веббном. Увидев Джесста, кхагггуны расступились. На дэйруса же они поглядывали с неприязнью, граничащей с ненавистью. А как же иначе? Ведь само его присутствие напоминало о неминуемой смерти.

Джесст провел Квандду в прихожую, где ждали дети. Они стояли, выстроившись в ряд. Джесст выглядел невозмутимым, а вот Кирллл ощутил почти физическую боль, вглядываясь в полные страха лица. Он никак не мог привыкнуть к экспериментам по гибридизации, проводить которые приказал гэргон. Хотя эти дети, рожденные кундалианками, которых изнасиловали кровожадные в'орнны, были, по сути дела, никому не нужны.

– Бедные, – не выдержав, сказал Кирллл. – Что хорошего они увидят в жизни?

– Ты рассуждаешь как истинный дэйрус. Все ваши чувства какие-то извращенные, – заявил Джесст, быстро проходя мимо. – Программа, в которой они участвуют, придает смысл их существованию. Да только посмотри на их сопли и слезы… Имей они хоть каплю ума, то гордились бы тем, что отдадут жизнь во имя прогресса науки и помогут исследованиям гэргона.

Закусив губу, Кирллл удовлетворился убийственным взглядом на шею геноматекка. Наконец они, миновав приемную, вошли в узкий коридорчик, по обеим сторонам которого располагались экспериментальные лаборатории. После первичного осмотра сюда поступали дети-гибриды. Заметить их было довольно легко. В большинстве случаев гены в'орннов доминировали над кундалианскими. Однако внутреннее строение каждого такого ребенка было уникальным. Именно это и интересовало гэргона.

Дойдя до середины коридора, Джесст остановился и вошел в небольшую коморку.

– Сюда! – объявил он.

Кирллл вошел в комнату, а Джесст остался в дверях, словно боясь увидеть умирающего ребенка.

В этом отсеке через каждые двадцать метров располагался пост кхагггунов, будто несчастные дети, переходившие из одной лаборатории в другую, представляли опасность для геноматекков.

– Что с ним? – беспристрастно, как истинный врач, спросил Джесст.

Кирллл склонился над ребенком. Мальчик, не старше четырех лет. Он был очень бледным, кожа его – липкой, а дыхание – прерывистым. Огромные, полные страха глаза неподвижно смотрели на Кирллла. От этого мальчик казался намного старше.

– Не бойся, – успокоил его Квандда, – я пришел тебе помочь. – Тем временем опытные руки дэйруса осторожно ощупывали ребенка. Он вытащил карманный голосканер и показал мальчику. – Смотри, что у меня есть! – Кирллл положил прибор на грудь малыша. – Слышишь, как гудит? Значит, он тебе помогает.

– Перестань нести чушь, – нетерпеливо рявкнул Джесст, – и ответь на мой вопрос.

– Он родился с двойным набором сердец, – объявил Кирллл, изучая голограмму.

Теперь Джесст заинтересовался.

– Это сделает его сильнее?

– Одно сердце – кундалианское, а сдвоенное – в'орнновское. Очевидно, они несовместимы.

– Очень жаль, – проговорил Джесст. Сложив руки на груди, он прошел по комнате и встал, прислонившись к стене. – Можно ли ему помочь? – Увидев изумленный взгляд Кирллла, геноматекк пояснил: – Я не такое уж чудовище, каким ты меня считаешь!

– Вы так колоритно сравнили их с подопытными кроликами!

– Ну, так ведь это было в прихожей, на публике. Именно таких речей от меня и ждут. Ты, кажется, мне не веришь?

Кирллл не ответил.

– Эта голограмма предельно ясно все показывает.

– Вижу.

Джесст немного помолчал.

– Знаю, тебе не нравится наша программа.

– Просто не люблю доставлять страдания детям. Даже во имя великой науки гэргонов. – Кирллл смотрел, как мальчик играет с голосканером. – Да и что в этом страшного? Мнение дэйруса все равно не имеет никакого значения.

Джесст взглянул на ребенка.

– Тебе придется проводить вскрытие.

Кирллл кивнул.

– Жаль, что не могу его спасти!

– Мне тоже жаль.

– Не сомневаюсь. – Кирллл ласково улыбнулся ребенку. – Представьте себе, испытуемый с двумя сердцами! Находка для эксперимента.

– Что тебя мучает? – спросил Джесст.

Кирллл повернулся и погладил мальчика по голове.

– Он ни в чем не виноват! И никто из них не виноват! Они не просили, чтобы их производили на свет. Разве они ответственны за генетический состав или обстоятельства своего зачатия? Здесь виновата лишь животная похоть таких, как мы.

– Кхагггуны не такие, как мы, – неожиданно возразил Джесст.

– Гэргоны тоже. Однако мы повинуемся их приказам.

Джесст развел руками.

– А у нас есть выбор?

– У вас есть. Попросите перевода в другое место.

– Чтобы на мое место пришел геноматекк-убийца?

Кирллл глубоко вздохнул и, покачав головой, повернулся к мальчику.

– Я бы так хотел ему помочь…

Ребенок забился в конвульсиях. Спасти его было невозможно – не годилось ни одно средство из арсенала геноматекков. «Неудивительно», – с грустью подумал Кирллл и попросил Джесста подержать руки и ноги ребенка. Затем он достал аэрозоль, который использовал для Терреттта, приподнял трепещущие веки ребенка и брызнул в каждый глаз по очереди. Почти тут же конвульсии стихли.

– Что с ним будет?

– Он заснет и спокойно умрет во сне. – Кирллл почувствовал в груди странное движение, словно от прерванного ионного потока. – Я посижу с ним до самого конца.

– Я тоже останусь, – заявил Джесст, чем снова удивил Кирллла. – Только давай не будем молчать.

– О чем вы хотите поговорить?

– О запросе, который пришел на тебя.

Кирллл тупо уставился на геноматекка.

– Внутренний запрос. Ничего страшного, я уверен. Время от времени запросы поступают на всех дэйрусов. – Джесст пожал плечами. – Я не придаю им особого значения, но реагировать приходится своевременно, иначе крайним окажусь я.

– Что за запрос?

– Пожалуй, сейчас не время, – взглянув на умирающего ребенка, проговорил Джесст.

– Может, хоть это отвлечет меня от грустных мыслей.

Джесст кивнул.

– Запрос касается твоих возлюбленных.

– А что с ними?

– Ты знаешь, что с ними! Они все мужского пола!

– Я законопослушный дэйрус.

– Вообще-то, – Джесст почесал затылок, – согласно законам, утвержденным Товариществом гэргонов, половые сношения между лицами одного пола запрещены. – Он елейно улыбнулся. – Наверняка ты знал это и без меня. – Джесст промолчал. – Ну, я не сомневаюсь в твоей моральной устойчивости, Кирллл Квандда. Нисколько не сомневаюсь! Но есть и другие… – Джесст осекся, не зная, как продолжать. – Мне немного неловко…

– А представьте, каково мне!

Джесст откашлялся.

– Будь уверен, я считаю, что этот запрос лишен основания и является пустой тратой времени. Ты – один из моих лучших дэйрусов. И все же спросить я обязан.

– Продолжайте.

– В определенных кругах возникли подозрения, касающиеся Консорциума СаТррэнов.

– И в связи с чем возникли подозрения?

– Погоди. Ты ведь был их семейным дэйрусом? Я имею в виду, ты же руководил кремацией Хадиннна СаТррэна?

– Меня об этом попросил Сорннн СаТррэн, – ответил Кирллл.

– Это не первый случай. Сколько лет ты с ними знаком, уже двадцать семь?

– Да, двадцать семь лет.

Джесст кивнул.

– Это и интересует чиновников.

– Что именно?

– Помощь… э-э-э… кундалианскому движению Сопротивления.

Кирллл нахмурился.

– На что вы намекаете?

Джесст придвинулся и зашептал:

– Ни на что. Только, если, скажем, СаТррэны замешаны в пособничестве врагу, то и ты тоже отчасти замешан.

Кирллл фыркнул:

– Да вы уже сплели целую паутину!

– Нет, не я. – Джесст почесал нос. – Определенные круги.

Наконец Кирллл испугался.

– Что за круги?

– Весьма высокопоставленные, большего сказать не могу. – Джесст немного отстранился. – В любом случае тебе это не сулит ничего хорошего, понимаешь?

– Это абсурд!

– Ну, так думаем мы с тобой. Посторонние же могут решить иначе!

– Я не имею в виду… Но если… – Кирллл безуспешно пытался заглянуть в глаза геноматекка. – А если я кое-что расскажу? Если поделюсь информацией, которая поможет арестовать предателей?

– Тогда тебя оправдают… во всем, – тихо сказал Джесст.

– И оставят в покое мою личную жизнь?

– Конечно.

– Ребенок умирает, – объявил Кирллл, приложив палец к шейке мальчика. Пульс едва прощупывался, часть тела была парализована. Через несколько секунд ребенок умер.

– Он был безнадежен, – проговорил Джесст.

– Да, но от этого не легче. – Движение в груди Кирллла нарастало.

Джесст снова откашлялся.

– Не то чтобы я пытался сказать, что мне известны имена преступников. – Кирллл Квандда все еще держал ребенка на руках и, казалось, хотел облегчить душу признанием. – Однако, возможно, недавно я слышал нечто, что могло бы помочь этим «кругам».

– Расскажи мне все, что знаешь, – посоветовал Джесст.

– Мне нужно подумать.

– Только не думай слишком долго. Мое предложение не будет действовать вечно. А тогда…

– Что тогда?

Джесст посмотрел Кирлллу в глаза.

– Тогда волей-неволей мне придется заняться выяснением обстоятельств твоей личной жизни.

– Похоже, выбора у меня нет.

– К сожалению, выходит, что так.

Кирллл почувствовал, что движение в его груди прекратилось, и взял ионный скальпель. Прочитав короткую молитву о спасении души бедного ребенка, которую много лет назад сочинил скорее для самого себя, чем для своих пациентов, он сделал первый надрез. Точный и аккуратный, как и все его поступки.

* * *

Весь следующий день Теззиг обучала Риану своему мастерству. Аджан оказалась такой строгой и требовательной учительницей, что к обеду Риана просто выбилась из сил. Приняв ванну, она тут же упала на подушки и заснула.

Отдохнуть, однако, ей не дали. Риана проснулась от того, что Теззиг трясла ее за плечо.

– Он идет, – зашептала она. – Балииг идет!

– Кто? – сонно спросила Риана, но, увидев, что в дверях кто-то стоит, проснулась окончательно. Она разглядела стройные мускулистые ноги и сильные, скрещенные на груди руки. Риана села. – Не бойся, – прошептала она, – я не позволю ему увести тебя.

– Он пришел не за мной, – прошелестела Теззиг, – а за тобой!

– Должно быть, это какая-то ошибка. Ты ведь учила меня всего несколько дней! – Риана посмотрела на Теззиг. При мысли, что ей придется угождать Макктуубу, девушке стало не по себе. – Я еще не готова.

– Здесь Балииг, тебе нужно идти. – Теззиг столкнула Риану с подушек на застланный коврами пол. – У тебя просто нет выбора.

«Выбор есть всегда», – однажды сказала Риане Матерь, но сейчас девушка была так испугана, что просто не могла думать. Она молча надела сандалии, которые ей подарил капудаан.

Покорно следуя за Балиигом, Риана ощущала всепоглощающий страх. Чувство нереальности овладело ею, вселяя апатию и лишая воли. Перед глазами стоял образ Теззиг, вернувшейся от капудаана с окровавленными ногами, и Риана задрожала. Собрав остаток сил, она решила сосредоточиться на Балииге и повнимательнее к нему присмотреться.

Он был довольно мускулистым, однако в отличие от всех стражей, которых видела Риана, его тело казалось стройным, как у молодого оленя. Длинные волосы убраны с лица, но не подняты вверх, а, удерживаемые ободком из королевского сердолика, свободно струились по плечам. Балииг двигался с плавной грацией куомешала в пустыне, будто был диким животным.

Ведя Риану по бесконечным коридорам, он не сказал ей ни слова, и все же она то и дело ловила на себе его пристальный взгляд. Большинство коридоров были неотличимы друг от друга. Наконец пленница и ее сопровождающий достигли галереи, увешанной коврами такой искусной работы, что они явно предназначались лишь для созерцания. Узоры, вытканные на ковре, были строго геометрическими. В центре всегда находилась какая-то фигура – круг, квадрат, овал или шестиугольник, в зависимости от замысла и фантазии ткача. Он центральной фигуры расходились переплетающиеся спиральные линии, и по направлению к кромке ковра узор все более усложнялся.

Ковры становились все красивее и красивее, пока Балииг и Риана не повернули за угол и не оказались в коридоре с голыми оштукатуренными стенами. В конце коридора была лестница из сияющей бронзы, отлитая в виде переплетающейся лозы и мелких, похожих на звезды цветов. Поднявшись по лестнице, Балииг с Рианой оказались на просторной террасе, с которой был виден город. Прямо от лестницы куда-то убегала ковровая дорожка.

В бесконечном вечернем небе уже зажглись первые звезды и два новорожденных месяца бледно-зеленого, почти белого цвета. Легкий шелестящий ветерок разносил вездесущую красную пыль и дурманящий запах жареного мяса и ба'ду.

На причудливой формы диване посреди рощицы из карликовых лимонных деревьев Риана увидела Макктууба. Диван был обит расписным шелком. С одной стороны от него на столике стояли вазы с тушеными и фаршированными фруктами, а с другой – резная ширма из розового дерева, скрывавшая правителя от уличного шума и суеты.

Увидев, что Балииг привел Риану, Макктууб оживился и тут же, щелкнув пальцами, велел юноше удалиться. Риане стало жаль, что Макктууб его отпустил; Балииг казался таким сильным и привлекательным. Он не был похож на тех стражей с тусклыми глазами, что стояли у дверей каждой из комнат, бесстрастных, как кирпичи. А в Балииге словно горел какой-то огонь, он был похож на сжатую пружину и, казалось, ждал подходящего момента, чтобы показать свою истинную сущность. Впрочем, теперь это было не так важно, потому что Балииг ушел, а Риана осталась наедине с Макктуубом.

– Итак, – Макктууб улыбнулся из-под набрякших век, однако улыбка получилась кривая и какая-то напряженная, – как вы поладили с прелестной Теззиг?

– Она знает, как доставить удовольствие, – ответила Риана.

– Она нормально к тебе относится? – Жестикулируя левой рукой, Макктууб пытался придать своим словам еще больше выразительности. – Не слишком сильно ревнует? Может, тебе чего-нибудь не хватает?

– Только свободы.

Макктууб резко сел. Риана испугалась, почувствовав, что он сейчас сорвется. Его глаза стали такими злыми, что Риана была почти уверена, что сейчас вождь коррушей встанет с дивана и ударит ее. Он действительно поднялся и стал молча ее разглядывать.

По выражению его лица Риана попыталась разгадать, о чем он думает. Во-первых, Макктууба что-то тревожило. Что-то древнее, затаенное в диких степях, потерянное и почти забытое. На правом виске, выдавая распиравший Макктууба гнев, бился пульс. Риана чувствовала, что капудаан хочет что-то сказать, но не решается. С улицы доносились резкие вспышки смеха, которые казались грубыми после неспешных напевов и молитв. Потом смех утих, и снова послышались мерные звуки молитв, которые читались нараспев. Казалось, им не будет ни конца, ни края.

– Если думаешь уложить меня в постель, – начала Риана, – не надейся, что я подчинюсь. Мне нужна свобода.

– Возможно, Джихарр и услышит твою просьбу, – пробормотал Макктууб, которому явно было не по себе. – Вопрос только в том – когда.

Онемев от изумления, Риана наблюдала, как вождь разворачивается и уходит по ковровой дорожке, а потом – спускается по витой лестнице. И вот Макктууб исчез во дворце. С минуту она не знала, что делать. Ветер развевал ее волосы, снизу доносились звуки, словно обрывки песни о городе и его жителях. Риану неумолимо тянуло на улицу. За невысоким парапетом она увидела, как в Агашире медленно наступает ночь. На другой стороне неширокой улицы, на которой стоял дворец, она увидела парапет еще одной террасы, а за ним – неясные очертания третьей. Присев на корточки у очагов, женщины помешивали похлебку и пекли лаваш. Старики читали нараспев молитвы, обняв друг друга за талию и склонив головы, ритмично раскачиваясь в такт пению. Влюбленные смотрели друг другу в глаза, избегали прикосновений и лакомились сладостями, которые покупали тут же на улице. Торговцы громко спорили с покупателями, а вокруг носились дети, оглашая улицу дикими криками. Риана попыталась прикинуть, есть ли шансы остаться в живых при прыжке с террасы, когда из-за резной ширмы появилась фигура.

Риана почувствовала, как судорога сводит ее горло. Тот, кого она видела, никак не должен был здесь оказаться. От изумления девушка будто приросла к месту. Зрелище было и правда потрясающее – сверкая в звездном свете, перед Рианой стоял облаченный в доспехи гэргон. Шлем его был высоким и угловатым, закрывающим уши и опускающимся на глаза. Сзади его украшали металлические зубцы. Экзоматрица была включена, так что впечатление техномаг производил внушительное. Хотя и неудивительно, ведь это был его боевой костюм.

– Кажется, нам давно пора познакомиться, Риана, – проговорил гэргон, подходя к ней. – Меня зовут Нит Сэттт.

Он протянул ладонь, на которой лежало что-то странно знакомое, и сердце Рианы едва не остановилось. «Нет, пресвятая Миина, нет!» – подумала она.

– Пожалуйста, скажи, – мягко, с присвистом, произнес техномаг, подходя ближе, – откуда у тебя это?

Крошечный предмет у него на ладони начал увеличиваться, и вот гэргон поднял его вверх и продемонстрировал Риане. Это было нейронное пальто Нита Сахора.

* * *

С портрета спокойным взглядом королевы на них смотрела Теттси. Казалось, все ее взгляды и убеждения, все, что составляло ее внутреннюю сущность, было отражено в этом портрете, над которым Маретэн работала несколько недель.

– Вылитая Теттси, – сказал Сорннн, – она мечтала о портрете, но так его и не увидела.

– А я не могу поверить, что она его не увидит, – отозвалась Маретэн.

Фраза звучала тривиально и даже немного эгоистично после смерти Теттси, однако это было не так. Маретэн лишь пыталась хоть немного приблизиться к разгадке тайны смерти и примириться с ней. С таким отношением молодая женщина могла жить дальше и спать по ночам. Правда, в последнее время спала она очень беспокойно, и сны ей снились такие, что и вспоминать не хотелось.

Они стояли в ее закрытой для посетителей мастерской, а место, где умерла Теттси, в знак траура было задрапировано расшитой тканью цвета индиго. Согласно обычаям, так все должно было оставаться целый месяц, а после ткань следовало убрать в терциевый контейнер.

Пока Маретэн занималась похоронами бабушки, Сорннн как прим-агент заседал в Цветочном зале – мрачном, похожем на пещеру помещении, бывшем кундалианском складе, который в'орнны переделали на свой лад. Он должен был вынести решение по затянувшейся тяжбе о праве на владение шахтами возле Борободурского леса, которая досталась ему в наследство от бывшего прим-агента, Веннна Стогггула. Именно этот случай, сложный и состоящий из множества мелких деталей, укрепил Сорннна в желании поскорее вернуться в бескрайние степи коррушей.

– Она была моим компасом, воспитательницей и наставницей, – причитала Маретэн. – Как же я буду без нее жить?

Сорннн притянул возлюбленную к себе и обнял. Другого способа помочь ей он не знал. Боль Маретэн была и его болью, и он старался утешить ее как мог.

– Живи так, как учила она, – проговорил Сорннн. – Пора тебе стать своим собственным компасом, воспитательницей и наставницей.

– Ты так думаешь?

Он заставил Маретэн снова посмотреть на портрет.

– Взгляни на нее, Маретэн. Да, это твоя бабушка. Но еще это и твое произведение, работа твоих рук. Лично я вижу здесь силу, гордость, злость, упрямство. А также доброту и любовь, которые исходят от тебя.

Маретэн плакала, смеялась и шептала что-то непонятное Сорннну. Он и не должен бы понимать – ведь это шел разговор между Маретэн и Теттси, бабушкой и внучкой, очень похожими и так много друг для друга значившими.

Теттси, и после смерти решившая поступить по-своему, надиктовала завещание на инфодесятиугольник и заранее отдала его Маретэн. Включив прибор, они услышали, что Теттси желала, чтобы ее прах рассеяли над прудами, в которых они с Маретэн купались жаркими летними днями. Свой дом и его содержимое она желала продать, а выручку передать баскиру по имени Доббро Маннкс, которому предстояло распоряжаться деньгами по доверенности. Лишь два предмета были описаны отдельно – ожерелье из красного нефрита бабушка завещала Маретэн, а Петтре Ауррр, матери Сорннна СаТррэна, – простое верадиумовое ожерелье с маленьким, но почти совершенным ньеобитом. Это было любимое ожерелье Теттси, при жизни он носила его, не снимая. В завещании бабушка просила Маретэн лично доставить ожерелье Петтре Ауррр.

– Сорннн, если я попрошу тебя отнести это ожерелье, ты сходишь?

– Ты с таким же успехом можешь отнести его сама. И ведь именно этого хотела твоя бабушка.

Маретэн протянула Сорннну плоский футлярчик.

– Мне кажется, Теттси бы больше понравилось, если бы это сделал ты.

Вскоре Сорннн с футляром в руках направился к матери.

Петтре Ауррр жила в восточном квартале в просторной и изящной кундалианской кондитерской, которой владела. К дому примыкал зимний сад, где росли карликовые клеметты и аккуратно подстриженные хвойные деревья, колыхавшиеся под порывами холодного осеннего ветра. Солнце уже садилось, последние его лучи окрасили облака в оранжевый и пунцовый цвета, а в самой вышине небо было цвета блестящего кобальта.

Мать Соррна была красивой, высокой тускугггун, сохранившей прекрасную фигуру. Ее одежда цвета высушенной крови кора прекрасно подходила к светлым глазам. У нее были тонкие пальцы скульптора, а лицо казалось прекрасным, зрелым и свидетельствовало о большом жизненном опыте.

Увидев на пороге сына, она сильно удивилась.

– Можно войти?

– Да, да, конечно!

Несколько ничего не значащих слов – и между матерью и сыном возникла былая напряженность. Жилую часть дома Петтре обставила с большой выдумкой, позволившей весьма эффектно перемешать различные стили и направления. Строгая, с четкими очертаниями в'орнновская мебель была покрыта яркими пушистыми кундалианскими пледами. К большому удивлению Сорннна, сочетание порядка и хаоса оказалось весьма удачным. Он внимательно осматривал обстановку – мебель, ковры, ящики стола, буфеты, полки, заполненные как антиквариатом, так и дешевыми сувенирами, – абсолютно ничего из того, что Сорннн видел, не ассоциировалось ни с детством, ни с семьей. А ведь это был дом его матери!

Он протянул плоский футлярчик.

– Я хотел…

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она в тот же момент.

Настала неловкая тишина, и Сорннн разозлился. Мать смотрела ему прямо в глаза, не собираясь переходить к делу, по которому он пришел.

– Извини, – внезапно проговорила она, – недавно умерла моя близкая подруга.

– Знаю, я… – Сорннн откашлялся, в горле внезапно стало суше, чем в Большом Воорге, – я знаком с ее внучкой. – Пустые, ничего не значащие слова казались хуже и опаснее явной лжи. Он похлопал по футляру. – Вот, это от твоей подруги.

Сильно смутившись, Петтре взяла футляр и медленно, будто с благоговением, открыла.

– Ах! – только и воскликнула она, по щекам заструились слезы.

Петтре присела на мягкий, обитый кундалианским гобеленом стул и положила открытый футлярчик на колени. Она смотрела на зимний сад и поглаживала ожерелье.

– Она любила то клеметтовое дерево. Помню, в лононе, когда многоножек было пруд пруди, она вставала на цыпочки, чтобы сорвать спелый клеметт, а потом шла на кухню и готовила изумительный десерт. Мы долго его ели, болтали и смеялись. Как нам было весело! А теперь все это ушло, словно… словно песок, просыпавшийся сквозь пальцы… – Она вытерла слезы. – И как я ни стараюсь, удержать его в руках не удается.

– А про свою семью можешь вспомнить что-нибудь хорошее? Или слабо? – Сорннн почувствовал, как в нем закипает гнев.

Когда мать отвернулась от окна, Сорннн уже стоял у двери и держался за витую кундалианскую щеколду.

– Ты уходишь? Уже? Не останешься на ужин?

– Так будет лучше, – едва слышно пробормотал он.

Она подошла к нему и заглянула в глаза.

– У меня много светлых воспоминаний о тебе, Сорннн.

Именно эти слова, лживые насквозь, разбудили гнев, который он поклялся себе сдерживать.

– Это немного странно, – сквозь зубы процедил Сорннн, – если учесть то, как ты ко мне относилась.

Петтре молчала целую вечность.

– Понимаю.

– И это все, что ты можешь сказать? – К его ужасу, он почувствовал сильную дрожь.

– Я не могла вести себя иначе.

Больше сдерживаться Сорннн не мог.

– В Н'Луууру, что ты хочешь этим сказать? Что значит, ты не могла?

Она отвернулась.

– Что я тебе сделал?

– О, Сорннн! – В голосе матери зазвучали отчаяние и боль, а в глазах заблестели слезы. – Боюсь, ты не захочешь мне поверить, но все же знай: ты ни в чем не виноват.

– Кто же тогда виноват?

Мать покачала головой.

– Лучше оставить все как есть. Поверь, тебе лучше не знать…

– Ну конечно! Ложь и молчание! Глупо было ждать от тебя чего-то еще!

Ее глаза потемнели, и Сорннну показалось, что она либо не захотела услышать вопроса, либо не собирается отвечать. Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, сердца которого разрывались от тоски и обиды. Он вспомнил, как в последний раз подбросил цветной фарисейский шар и навсегда отвернулся от него и той, которая его подарила. Сорннн распахнул дверь и шагнул на улицу.

– Ну хорошо, – наконец проговорила Петтре.

Сорннн остановился и обернулся. По-другому поступить он не мог. Ведь, несмотря на всю его злость, Петтре оставалась его матерью, и он не переставал ее любить.

– Вернись, Сорннн.

Сорннн снова посмотрел на мать. Ее лицо будто постарело и стало еще прекраснее.

Он вернулся в дом и прикрыл за собой дверь. Сердца болели так сильно, что он чуть было не попросил ее оставить все секреты при себе. Однако, подавив страх, Сорннн заставил себя промолчать.

– Меня вынудили, можно сказать, заставили вести себя так, будто ты мне безразличен.

– Я тебе не верю, – сказал он с подозрением.

– Сорннн, я не могу заставить тебя верить мне. Только если ты будешь твердить, что я лгу, у нас ничего не получится.

Сорннн глубоко вздохнул, глаза его сузились.

– Значит, тебе велели вести себя холодно. Интересно кто?

– Твой отец, – вздохнула она.

– Мерзкая ложь! – Сорннн вспыхнул, опять шагнул к двери и раскрыл ее.

– Пойми, он ревновал, – Петтре поспешно шагнула за ним, – не хотел делить тебя с кем-то еще, даже со мной. Сначала я не согласилась, он стал мне угрожать, а я заявила, что он не смеет поступить со мной так низко. Тогда он начал меня бить, потом снова и снова, пока я…

Она отвернулась и стала смотреть на зимний сад.

– Видишь тот клеметт? Теперь, с облетевшими листьями, его форма кажется неудачной. Его срочно нужно подрезать.

– И это… правда?

– Я не хотела, чтобы ты узнал, молилась Энлилю.

– Рано или поздно я все равно бы узнал…

Теперь Петтре заговорила громче.

– Хадиннн мог бы забить меня до смерти. Ему было просто необходимо контролировать меня, прижать к земле сапогом и нажимать все сильнее и сильнее. – Мать Сорннна снова заплакала, по щекам тихо катились слезы. – Наверное, он хотел понять, что сможет меня сломать. Лишить меня силы, воли, мечты о независимости. – Она коснулась ожерелья. – Довольно скоро он нашел верное средство. Тебя.

Лицо Сорннна пылало, голова гудела. Он думал о своих родителях, о том, как они жили вместе, не в состоянии понять и принять один другого. Неужели они когда-то любили друг друга? Его отец был сильным и благородным, в отличие от большинства он пытался постигать культуру других народов. Сорннн помнил отца только таким, поэтому и предположил, что знает его характер. Но как можно понять, что заставляет в'орннов совершать те или иные поступки? Неужели он так сильно заблуждался в отношении собственного отца? Поборов первый шок, Сорннн подошел к Петтре и встал на колени. Он ненавидел ее все эти годы, которые были безвозвратно потеряны, будто песок, просыпавшийся сквозь пальцы, как сказала его мать.

Петтре подошла к шкафчику, открыла дверцу и, что-то достав, принесла Сорннну. Он догадался, что это, раньше, чем увидел, – в переливающемся разными красками шарике мать сумела сохранить самые светлые воспоминания о сыне.

– Если ты сомневаешься, люблю ли я тебя…

– Мама…

– Давно ты меня так не называл.

Грустно улыбнувшись, Петтре протянула сыну шарик, и материнский инстинкт подсказал ей, что сейчас Сорннн вспоминает детство.

В зимний сад прокралась ночь, окутав деревья сиреневой дымкой. Сорннн сидел в просторной ярко освещенной кухне, а Петтре готовила десерт из замороженных еще в лононе клеметтов. Потом они вместе ели и говорили сначала о Теттси, а потом о менее приятном – о воспоминаниях, которые так пугали Сорннна еще неделю назад. К тому времени, когда десерт кончился, они успели несколько раз посмеяться, и, прикасаясь к ньеобиту в яремной впадине Петтре, Сорннну казалось, что он чувствует тепло сухой ладони Теттси.

* * *

Призрачный лунный свет разливался по террасе, окрашивая ковры в темно-синий и кремовый цвета. Ветер доносил завывания верующих. Нит Сэттт сложил руки на защищенной нейронной броней груди.

– Если не ответишь на мои вопросы, раздавлю, как крысу.

Взглянув на него, Риана попыталась сдержать безотчетный страх, который испытывал перед техномагами Аннон.

– Я не в'орнн, в мое сознание вам не проникнуть.

– Да уж, придется повозиться. Тем хуже и больней будет потом.

– Скажите, вы что, умеете только пугать?

– Страх – мое второе имя, – проговорил Нит Сэттт. – Так было всегда. – Незаметный жест – и пальто Нита Сахора снова стало крошечным. – Возможно, стоит начать с вопроса попроще, – продолжал он. – Зачем тебе Перрнодт?

– Я ведь уже объясняла Макктуубу, что хотела у нее учиться.

– Чтобы стать имари?

– Да.

– Я тебе не верю! Во-первых, у тебя нет главного качества, необходимого имари, – желания подчиняться.

– Перрнодт меня научит.

– Во-вторых, откуда ты узнала, что у коррушей есть дзуоко, и как собиралась ее найти?

Ситуация становилась опасной.

– Я слышала о ней от ее бывшей имари.

– Ложь!

Гэргон подошел ближе, и, несмотря на ветер, разносивший запахи Агашира – смесь мускуса и гвоздичного масла, она почувствовала запах техномага.

– У меня есть доказательства. – Нит Сэттт стал ходить вокруг Рианы кругами, а лунный свет заиграл на его броне. Блики света казались живыми, они будто дышали и что-то зловеще шептали. – Вот оно. – Он встряхнул сверточек, в который превратилось пальто. – Ты, кундалианская девушка, прибыла к коррушам в нейронном пальто гэргона! – Техномаг снова потряс пальто перед носом Рианы. – Где ты его украла? В отраде Сопротивления?