Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

36
Дебора

По окончании семинара по современной еврейской поэзии ее руководитель, высокий, сухопарый канадский иммигрант тридцати с небольшим лет по имени Зэев Моргенштерн, задержался в дверях, рассчитывая ненавязчиво пригласить Дебору на чашку кофе. Она была польщена.

Несколькими минутами позже они уже сидели в кафе. Зэев делал вид, что похожий на кусок пластмассы пирог с сыром необычайно вкусен, а Дебора поглощала сандвичи, которыми сегодня ограничится весь ее обед, поскольку по вторникам и четвергам она добирается до кибуца уже после закрытия столовой.

Сегодняшний семинар Зэев завершил блистательным анализом поэмы Иегуды Амихая «Половина людей», проведя сравнение с древнеримским поэтом Катуллом, а также с Шекспиром и Бодлером.

 
Половина людей любит,
Половина людей ненавидит.
Где мое место меж двумя половинами,
Что так дополняют друг друга?
 

– Поразительно! – восторгалась Дебора. – В Бруклине никто нам и слова не говорил, что, кроме Библии, существует еще какая-то еврейская литература. Думаю, вы правы, когда причисляете его к великим.

– Рад, что вы тоже так считаете, – ответил Зэев. – Кстати, живет он в трех кварталах от меня. Я бы мог как-нибудь вас с ним познакомить, если вам это интересно. Думаю, он не хуже Йитса.

Дебора смутилась.

– Увы, мое знакомство с английской литературой заканчивается «Юлием Цезарем».

Зэев улыбнулся.

– Ну, если вы позволите мне перевести вас через Рубикон, я буду рад позаниматься с вами индивидуально современной английской поэзией. Скажем, на той неделе после семинара… Сможете задержаться? Приглашаю вас на ужин.

Ее терзали сомнения. Безотчетно желая лишить себя удовольствия общения с ним, она ответила:

– Моему ребенку год и месяц, и мне необходимо быть в кибуце в такое время, чтобы уложить его спать. Лучше я приду за час до занятий, если вам это удобно.

Зэев не сдержал удивления:

– О-о…

– Что такое?

– Я не знал, что вы замужем. Ну… то есть… кольца вы не носите…

Дебора смущенно поерзала в кресле.

– Вообще-то, я не замужем. Понимаете…

Ей еще ни разу не приходилось рассказывать постороннему человеку ту легенду, которую для нее сложили кибуцники. Она была убеждена, что придуманная версия бессовестно эксплуатирует факт трагической гибели Ави. Но сейчас она сочла возможным ее изложить.

– Он служил в авиации, – медленно произнесла она. Остальное было ясно без слов.

– Мне очень жаль, – посочувствовал Зэев. – Давно это случилось?

– Больше года назад, – ответила она. – В Ливане.

– То есть сына своего он так и не увидел…

Дебора кивнула.

– Да, – тихо сказала она. – Отец его не видел.

– Что ж, – наконец проговорил он, – у вас хотя бы есть кибуц. Не сомневаюсь, это для вас надежный источник моральной поддержки.

Она опять кивнула и беспокойно взглянула на часы.

– Мне, пожалуй, пора. Терпеть не могу ездить по этим узким дорогам ночью.

Она поднялась. Зэев тоже встал.

– Не забудьте – на следующей неделе встречаемся. Книги я принесу.

Дебора улыбнулась.

– Буду ждать.

За год, прошедший после рождения Эли, ей ни разу не приходило в голову искать отношений с мужчиной. Она с горечью говорила себе, что успела дважды овдоветь, ни разу не побывав замужем.

Интересно, почему Зэев ее выделил. В группе были куда более красивые девушки, и все же ее появление в аудитории он всякий раз встречал какой-то особенной улыбкой. И всякий раз, как он читал вслух стихи, создавалось впечатление, что он делает это для нее одной.

Она призналась себе, что он ей симпатичен. Они едва попрощались, а она уже считает дни до следующего семинара. Эта мысль одновременно и тешила, и смущала ее.

Был закат, и склоны горы Кармель обдувал свежий бриз с моря.

Через полтора часа Дебора открыла дверь своего шрифа и, к собственному изумлению, погрузилась в клубы дыма. За ними она различила Боаза Бен-Ами.

Один взгляд – и Дебора выронила из рук учебники.

– Так! – потребовала она, силясь унять отчаянно заколотившееся сердце. – Говори, что стряслось.

37
Дэниэл

Папу отвезли в Бруклинский еврейский госпиталь. Прямо в реанимацию.

Когда я приехал, мои сводные сестры держались рядом с мамой, словно стараясь ее защитить. Лица у обеих были пепельно-серые, словно уже началась шива – первая неделя траура по усопшему.

На меня сестры зыркнули так, словно я был убийцей.

– Как он? – спросил я.

Ответа я не дождался.

Тускло освещенная гостиная была погружена в тишину, слышались только тихие всхлипывания моей матери. Я опустился рядом с ней на колени. Она сидела, обхватив руками голову.

– Мама, он… жив?

Она чуть заметно кивнула. Я с трудом разобрал слова:

– До сих пор без сознания.

Я взглянул на сестер и спросил:

– А что врачи говорят?

Рена сжалилась над моим отчаянием и прошептала:

– Он будет жить. Но, судя по результатам обследований, останется частично парализован. – Помолчав, она добавила: – Речь, скорее всего, до конца не восстановится.

Старшая сестра, Малка, прошипела:

– Это ты его допек! Пусть это останется на твоей совести!

Уж ее-то критика мне была не нужна.

– Послушай, может, скажешь, где написано, что послушание означает непременное продолжение отцовской профессии?

Я опять повернулся к маме:

– Деборе кто-нибудь позвонил?

Она кивнула.

Рена пояснила:

– Я дозвонилась до кибуца. Она уже едет…

– Еще лучше! – пробурчала Малка. – Как раз доведет дело братца до конца.

И тут вдруг мама поднялась и выкрикнула:

– Штиль, киндер![40]40
  Тихо, дети! (идиш).


[Закрыть] Прекратите ссориться! Вы все его дети – все вы! Ты вот что, Дэнни, в воскресенье поедешь встречать сестру в аэропорт.

Я кивнул.

– А сегодня останешься ночевать у нас.

– Еще чего! – возмутилась Малка.

Мама смерила ее взглядом.

– Прошу прощения, но, пока Моисей… болен, порядки в доме устанавливаю я, – объявила она.

Мы договорились в клинике, чтобы мама ночевала у отца в палате. Сестры с мужьями приезжали после утренней службы в синагоге.

Уходили они только вечером, с таким расчетом, чтобы поспеть на автобус.

Я оставался с мамой, и мы вместе ужинали размороженной кошерной едой, которую нам давали в клинике. За едой мы почти не разговаривали. Затем мама принимала успокоительное, а я отправлялся домой.

Я брел по темным улицам, мысленно желая, чтобы на меня кто-нибудь напал.

Мне хотелось понести физическую кару за то невообразимое преступление, какое я совершил по отношению к отцу.

Несмотря на усталость от перелета и волнения за отца, Дебора показалась мне крепче и привлекательней, чем когда-либо. Стройная и загорелая, она, безусловно, разительно отличалась от той бледнолицей и слегка полноватой девочки-подростка, какой я ее помнил.

Мы крепко обнялись, одновременно испытывая радость и печаль. Я приехал прямо из клиники и имел все основания сообщить Деборе, что папа утром пришел в себя и даже немного поговорил с мамой, после чего уснул.

– Когда я смогу его увидеть? – в нетерпении спросила она.

– Пока они только маму к нему пускают. Но, может, к вечеру разрешат и нам.

– Дэнни, а что все-таки произошло?

Я рассказал ей о своем Великом Предательстве и о том, как Малка обвинила меня в покушении на отцеубийство.

– Послушай, Дэнни, – с нежностью сказала она, – ни в одном законе не сказано, что мы должны оправдывать ожидания своих родителей.

Я взглянул на нее. Да, сестра моя изменилась не только внешне.

Понятное дело, после такого перелета Дебора хотела помыться и переодеться. Пока она была в душе, я сидел на кровати, счастливый от того, что снова нахожусь в ее комнате.

В ее раскрытой дорожной сумке я увидел две книжки и фотографию улыбающейся женщины с симпатичным светловолосым малышом на руках. Судя по заднему плану, снимок был явно сделан в кибуце.

Женщиной была Дебора.

И на руках у нее был, по-видимому, ее собственный, а не чужой ребенок.

По дороге в клинику я пребывал в столь расстроенных чувствах, что не нашел случая задать Деборе этот вопрос. Все мои мысли сейчас были о здоровье отца.

У дверей папиной палаты мы застали сестер с мужьями. Они несли вахту, с нетерпением ожидая, когда их пустят к больному.

Малка, естественно, встретила меня очередным выпадом:

– Ты вчера не был на службе!

Я возразил, что это мое дело и ее совершенно не касается. Я не счел нужным сообщать ей правду, которая заключалась в том, что я боялся появляться на людях из-за преследовавшего меня ощущения вины. Все утро я провел у себя в комнате в молитвах, наедине с собой. Но Малка не унималась и заявила, что если бы я объявился в шуле, то меня бы призвали возглашать Тору и я смог бы прочесть специальную молитву во здравие отца.

Я буркнул, что если она такая чувствительная, то могла бы и сама поехать в новую реформистсткую синагогу Бейт-Эль на Оушен-паркуэй, где возглашать Тору вызывают и женщин.

– Это не настоящие иудеи! – возмутилась Малка. – У них там даже орган играет – как в католическом храме!

– В Иерусалимском храме звучала всевозможная музыка, – возразила Дебора. – Почитай Иеремию, глава тридцать третья, стих одиннадцатый, из него можно понять, что сотый псалом исполнял хор левитов в сопровождении оркестра.

Нелепая дискуссия грозила принять еще более ядовитый характер, но тут из палаты вышла мама. Никто из нас не отваживался спросить, как отец. Мы только пожирали ее глазами.

– Он разговаривает. Не совсем отчетливо, но разговаривает, – тихо начала она. – Доктор сказал, девочки могут войти к нему по одной.

– Слава богу! – пробормотала Малка и двинулась к двери.

– Нет, – остановила ее мама. – Сначала он хочет видеть Дебору.

Старшая сестра окаменела.

– Это почему?

– Потому, что он так захотел, – непреклонным тоном повторила мама.

Было заметно, что Деборе и самой неловко от такого небрежения к семейной иерархии. Едва дыша, она осторожно отворила дверь и вошла в палату.

Она пробыла с отцом минут десять, после чего с ним повидались старшие дочери. Мы стояли в коридоре, и я спросил у Деборы, как он. Она пожала плечами.

– Ничего… – Она закусила губу, чтобы не расплакаться.

– В чем дело? Он все еще на тебя сердится?

Она покачала головой.

– Он… он просил у меня прощения.

Я ощутил прилив надежды. Быть может, со временем меня тоже ждет чудесное примирение.

Вышла из палаты Малка и ответила на мой вопрос, прежде чем я успел его задать:

– Дэниэл, тебя он видеть не хочет. Совсем.

– Но почему? – взмолился я.

– Говорит, его сын должен стать раввином. Как того требует Отец Вселенной.

При этих словах старшей сестры Дебора – спасибо ей! – крепко сжала мне руку. И тем спасла меня от разрыва сердца.

Было так странно… Всю дорогу из клиники мы с Деборой едва перекинулись парой слов. Я решил, что она молчит от тревоги за отца. Как я позднее узнал, то же самое она думала про меня. И все же нам так много надо было друг другу сказать! Поделиться сокровенными мыслями, которые мы не могли открыть никому другому. Это было наше тайное богатство. Несмотря на расстояние и перерыв в общении, которые разделяли нас в последние годы, мы оба знали, что ближе друг друга у нас никого не будет в жизни. Мы по-прежнему были лучшими друзьями.

К тому времени, как мы добрались до дома, я больше не мог выносить этой неизвестности. Я сделал нам по чашке чая с лимоном и сел напротив сестры.

– Деб, – осторожно начал я, – почему бы нам не поговорить по душам, как когда-то в детстве?

– Я бы тоже с радостью.

Тогда я спросил в лоб:

– Дебора, у тебя ребенок?

Не моргнув глазом она ответила:

– Да.

– Почему же ты мне не сказала, что у тебя есть муж?

Она поколебалась мгновение и ответила:

– Потому что у меня его нет.

Я был так поражен, что ничего больше не смог выговорить и решил, что она истолкует мое молчание как деликатный знак вопроса. Тактичное ожидание дальнейшей информации. Но она ничего не стала объяснять.

– Послушай, – выдал я наконец, – я не собираюсь читать мораль…

Она добела закусила губу.

– Хорошо, – сдался я, – не хочешь говорить…

– Нет, нет! – оборвала она. – Хочу, очень хочу. Только это очень тяжело.

– Ладно, – согласился я, – пей свой чай. Я тебя не тороплю. – На самом деле я сгорал от любопытства и не мог удержаться от вопроса: – Он был из кибуца?

Она помолчала, потом тихо ответила:

– Да, из кибуца.

– Ага, выходит, разговоры о «свободной любви» не такие уж выдумки?

Какой же я был шмук[41]41
  Недотепа (идиш).


[Закрыть]! Я ее по-настоящему обидел.

– Это не было банальной интрижкой, – сказала она, и глаза ее наполнились слезами. – Он служил в авиации. – Чуть слышно Дебора добавила: – Он погиб.

– О боже! – Я не мог подобрать нужных слов. – Вот ужас! Прости меня.

Я обнял сестру. Мы сидели обнявшись и вместе плакали.

Смешно, но не я ее, а она меня стала утешать.

– Дэнни, Дэнни, все в порядке. У малыша в кибуце есть бабушка и дедушка – и человек десять братишек и сестренок.

– Папа об этом знает?

Она помотала головой.

– А мама?

Снова отрицательный ответ.

– Но почему? Они были бы рады узнать о внуке. Кстати, это мальчик или девочка?

– Мальчик, – безжизненным голосом ответила она. – Его зовут Элиша.

– Элиша означает «Бог – мой Спаситель», – машинально перевел я. – Красиво. Почему ты выбрала это имя?

По какой-то причине она не смогла ответить на этот простой вопрос.

– Эй, Деб, – сказал я как можно бодрее, – мы должны это отпраздновать! Мазл тов! Он такой симпатяга. Жаль, что ты его не привезла.

Я не удержался и добавил:

– Он мог бы стать для папы утешением ввиду моей безвременной кончины.

– Да будет тебе, Дэнни! – возразила Дебора. – Не надо так! Вы с папой еще помиритесь.

– Нет. – Я покачал головой. – Он поклялся, что не заговорит со мной, пока я не стану ребе Луриа. Что означает – никогда.

– Я все же не понимаю, почему ты решил не сдавать выпускные, – сказала она. – Подумаешь – еще бы несколько недель позанимался. Быть может, папу бы это примирило с горестным известием… А тебе бы позволило выиграть время.

– Что сделано, то сделано. – Я начинал злиться. – Я хотел донести до него свое мнение, продемонстрировать ему, что он больше не может вертеть мною, как ему захочется. – Лицо Деборы застыло, когда я добавил: – Я знаю, что буду за это гореть в аду.

– Мне казалось, у евреев нет ада…

– Извини, Деб, – педантично поправил я, – он есть – мы называем его геенной. Обитель душ грешников. Так что, если в будущем захочешь мне написать, адрес ты уже знаешь. Только пиши на асбестовых пластинках.

Она смерила меня пытливым взглядом.

– Я что-то не пойму. Ты веришь в ад. Ты веришь в Судный день. А в Бога ты веришь?

– Да.

– Тогда почему ты не можешь стать раввином?

– Потому, – ответил я, глубоко страдая, – что не верю в себя самого.

38
Дебора

 
И выйдет весь мир Тебя приветствовать
И возносить Твое славное имя…
 

Заключительный гимн община исполняла громко и вдохновенно. Потом все склонили головы, и духовный предводитель конгрегации, воздев руки, благословил собравшихся.

«Да благословит тебя Господь и сохранит! Да озарит тебя Господь ликом Своим! Да обратит Господь лик Свой к тебе и принесет тебе мир».

Из огромных органных труб полились торжественные ноты «Адажио соль-минор» Альбинони, и раввин Стивен Голдман, облаченный в черные одежды и шапку, похожую на головной убор кардинала, только другого цвета, энергично прошагал по центральному проходу храма Бейт-Эль[42]42
  Хотя с точки зрения ортодоксального иудаизма синагога не является собственно храмом (таковым был только храм в Иерусалиме, от которого осталась только Стена Плача), реформистские синагоги в США нередко именуются храмами.


[Закрыть]. Он стоял возле дверей, персонально осеняя каждого выходящего члена общины своим субботним благословением.

Хотя в храме работал кондиционер, число пришедших на службу в этот июньский вечер было невелико. После трех десятков рукопожатий толпа поредела настолько, что раввин Голдман обратил внимание на сильно загорелую молодую особу, нервно переминавшуюся с ноги на ногу, в одном из дальних рядов.

Он с улыбкой перехватил ее взгляд и обратился к ней с традиционным для пятницы приветствием: «Шабат шалом». Они обменялись рукопожатием.

– Вы ведь новенькая, так? – спросил раввин.

– Вообще-то я здесь всего несколько дней.

– А-а, – откликнулся он. – А как вас зовут?

– Дебора, – ответила она и смущенно уточнила: – Дебора Луриа.

– Из тех самых Луриа? – Он был искренне восхищен.

– Да, – неуверенно ответила она.

– А что вас привело сюда на службу? Ведь вы, ортодоксы, считаете нас чуть ли не еретиками?

– Ну меня-то уж навряд ли можно причислять к ортодоксам. Я живу в кибуце.

– Замечательно! – обрадовался он. – В каком именно?

– Кфар Ха-Шарон. Знаете такой?

– Да. Несколько моих однокашников проводили там летние каникулы. Вы ведь там консервируете томаты или что-то в этом духе?

– Не совсем. – Дебора улыбнулась. – Мы их замораживаем.

– Ну, по крайней мере я помню, что это овощи, – пошутил он. – Не подождете, пока я со всеми попрощаюсь? Мне было бы интересно с вами поговорить.

Она кивнула.

Уже через несколько минут Дебора и молодой раввин сидели на соседних скамьях и делились воспоминаниями об Израиле.

– Мне понравилась ваша служба, равви.

– Благодарю. Бунт левита Корея против Моисея навевает массу современных аналогий – в том числе касающихся Попечительского совета любого храма. Чтобы, как сказано, не «ставили себя выше народа Господня».

– Вы завтра утром опять будете вести службу? – поинтересовалась она.

– Да, я выбрал один кусок из Исайи.

– Я помню главу сорок шестую, – сказала Дебора. – Мне нравится образ Иерусалима как рожающей женщины. Потрясающая метафора!

– Вы прекрасно владеете предметом, – похвалил раввин. – Правда, от дочери рава Луриа я иного и не ожидал. Как долго вы здесь пробудете?

– Пока не могу сказать. У отца был удар. Пока он еще в больнице.

– Прискорбно слышать! Дело серьезное?

– Очень, – призналась она. – Но мы надеемся, что последствия будут минимальными.

– С вашего разрешения я бы хотел завтра вознести молитву за его выздоровление. Придете?

– Вы очень добры. Конечно, приду.

– Отлично. Значит, мы вас пригласим возглашать Тору.

До этого момента Дебора считала себя внутренне свободной. Сейчас она поняла, что до этого еще далеко.

– Ой, нет! Нет, я не смогу, – пролепетала она.

– Не понимаю, почему? – удивился ребе Голдман. – Не сомневаюсь, по-еврейски вы читаете лучше меня. К тому же вам не придется возглашать ничего, кроме благословений, которые…

– Благословения я знаю, – перебила она. – Тут дело в моем воспитании.

– Можете не объяснять, – сочувственно произнес он. – Но хватит ли у вас смелости пренебречь традициями и отведать равноправия?

Она засомневалась. Но лишь на долю секунды. «Прекрати, Дебора, – сказала она себе, – ты всю жизнь этого ждала!»

– Да, – бесстрашно объявила она. – Почту за честь.

– Вот и хорошо, – сказал ребе Голдман. – Для меня это тоже будет большая честь. Увидимся завтра утром.

– Спасибо, равви, – выпалила она и быстро удалилась.

От возбуждения вперемешку со страхом у Деборы кружилась голова.

Завтра будет самый важный день в ее жизни – если не считать того дня, когда родился Эли.

Как Дэнни в день его тринадцатилетия, она исполнит ритуал, который по еврейским законам обозначит ее вступление во взрослую жизнь.

Было чудесное летнее утро.

«Идеальная погода для пляжа, – подумала Дебора. – Может, на мое счастье, в храм никто не придет».

И она не очень ошиблась. Те несколько десятков прихожан, кто явился в этот день на службу, были в основном представителями старшего поколения.

Дебора села сзади – но у прохода, чтобы можно было быстро подняться и пройти вперед, если ее вызовут читать. Пока шли первые молитвы, она нервно теребила платок, надеясь, что раввин Голдман заметит ее отчаянное состояние. Но тот лишь посылал ей ободряющие улыбки со своей кафедры.

Наконец, в двадцать минут двенадцатого, паства поднялась. Открыли святой ковчег, и раввин вдвоем с кантором извлекли священные свитки. Они держали их так бережно, как родители держат свое драгоценное дитя.

Двое прихожан – мужчина и женщина – помогли снять со свитка верхнюю крышку, а затем и весь футляр. После этого они развернули свиток и отыскали сегодняшнюю главу Торы.

До начала службы, проходя мимо нее к биме, раввин шепнул:

– Доброе утро, Дебора. Ваш номер четвертый.

Сейчас она в волнении дожидалась, пока кантор последовательно пропоет по-еврейски:

– Да поднимется первый возглашающий… второй… третий…

Дебора затаила дыхание, боясь не услышать свой номер или, наоборот, встать раньше времени.

Наконец до нее донеслось:

– Да поднимется четвертый…

Она набрала полную грудь воздуха. Неожиданно для себя самой она вдруг совершенно успокоилась.

Выпрямившись, она прошла вперед, поднялась по покрытым ковром ступеням и оказалась в каких-то трех метрах от раввина Голдмана, а к Торе – и того ближе.

Никогда еще она не подходила так близко к священным манускриптам.

Она взяла в руки свиток, а кантор набросил ей на плечи шелковую молитвенную накидку. Дебора поежилась.

Традиция требовала, чтобы это облачение надевали только мужчины. Но сейчас оно укрывало ее плечи в соответствии с оказанной ей честью.

Кантор серебряной указкой ткнул в начало того фрагмента, который ей надлежало прочесть. Дебора взялась за края накидки и положила их на свиток, после чего поцеловала ритуальное одеяние, как тысячу раз на ее глазах делали мужчины в синагоге отца.

Кантор украдкой положил на пюпитр крупную карточку, так, чтобы ей было хорошо видно. Она посмотрела – это оказались молитвы на иврите, но записанные английскими буквами.

Но Дебора Луриа и без этого знала слова наизусть.

 
Благословите Господа нашего, Царя Вселенной,
Избравшего нас из всех народов
И давшего нам Тору…
 

Она пыталась следить за серебряной указкой кантора, но строчки расплывались от навернувшихся слез.

Молитва закончилась, осталось только заключительное благословение. На этот раз голос ее зазвучал еще звонче, сообразно значению момента.

Кантор затянул специальную молитву – традиционную благодарность тому, кого призвали читать.

И Дебора сумела пропеть с ним в унисон:

– «Пусть Он, кто благословляет Праотцев наших – Абрама, Ицхака и Иакова…

Как вдруг с изумлением услышала нечто новое:

– …и Праматерей наших – Сарру, Ривку, Рахель и Лею, – пускай же Он благословит и…

Он наклонился к Деборе и спросил ее еврейское имя. Она шепотом назвала его.

– …и Дебору, дочь рава Моисея и Рахель, и да ниспошлет Он полное выздоровление ее достославному отцу…»

В недолгой жизни Деборы уже были моменты и отчаяния, и эмоционального подъема. Но эта минута оказалась значительнее всех. Она чувствовала себя так, словно молния поразила ее в самую душу и воспламенила.

Она исполнила свой дочерний долг. И всем сердцем уверовала, что Господь услышал молитву за ее отца.

Проходя на свое место, она со всех сторон слышала поздравления и пожелания всяческих благ.

Она была настолько взволнована, что, направляясь к выходу из синагоги, лишь в последнюю минуту заметила фигуру за колонной.

– Поздравляю, Деб!

Отметить ее духовное совершеннолетие – «бар-мицву – пришел Дэнни.