Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 35 страниц)

С чисто итальянской утонченностью княгиня завершила предложение изящным жестом, из которого можно было заключить, что уж она-то позаботится о том, чтобы ее брат стал преемником архиепископа Бонавентуры. Отсюда – и необходимость в придании его английскому дипломатического блеска.

– Мне очень хотелось, чтобы вы познакомились, – продолжила она. – Тем более что назначения на епископские посты в Америке проходят через Рим. А Рим крайне важное значение придает рекомендациям апостольского посланника в Вашингтоне.

– Кристина! – замахал руками Тимоти. – Я ведь собираюсь стать не более чем помощником пастора. Я даже и не мечтаю о епископском престоле.

– А я мечтаю, – заявила та.

Неторопливо шагая от Палатинского холма под лучами вечернего солнца, Тим думал о том, что в случае Кристины Сантиори ее титул княгини – или, если буквально, принцессы — далеко не пустое обозначение.

Хотя корона ее была невидима глазу, влиянием она обладала вполне осязаемым.

48
Дебора

Пройдя половину обучения в еврейской семинарии, Дебора обнаружила, что центр тяжести учебной программы сместился с древнего Закона на современную жизнь.

Будущим раввинам преподавали психологию, учили справляться с теми душевными проблемами, которыми станут делиться с ними их прихожане. Семейные конфликты, разводы, болезни, смерть – полный цикл земных тягот.

– И тут, – внушал им профессор Альберт Редмонт, – мы подходим к существенному отличию раввина от психотерапевта. Большинство сегодняшних докторов слишком заняты, чтобы предложить своим пациентам нечто существенно большее, чем лекарственный препарат для приема три раза в сутки. На самом деле, это не решение проблемы, а уход от нее. В арсенале раввина – более действенные лекарства. Вера может поднять падшего. И даже излечить больного, причем намного эффективнее ученого-медика, чьи возможности ограничены знанием. За пределами этого знания как раз и начинается вера в Бога.

Будущие раввины трудились в больницах, домах престарелых, детских садах. Они не на словах, а на деле учились встречать лицом к лицу страдание, которое хуже самой смерти, – страх умирающего перед неизвестностью.

– Держите меня за руку и повторяйте: «Да, я пойду через долину теней усопших, но не убоюсь зла. Ибо Ты пребудешь со мною, о Господи; Твой жезл и Твой посох придадут мне сил…»

– Спасибо вам, равви Луриа. Спасибо за вашу доброту.

От общения с людьми, нуждающимися в ней, Дебора лишь укреплялась в мысли о правильности выбранной ею жизненной стези.

На выпускном курсе Дебору на Святые дни направили в формально не существующий приход в Новой Англии.

Иными словами, ей предстояло на время стать духовным лидером группы евреев, собиравшихся вместе лишь на так называемые Дни трепета – еврейский Новый год и Йом Кипур[68]68
  День искупления.


[Закрыть]. Помолиться с ними об отпущении их грехов и укрепить в вере.

Прихожане, с которыми ей предстояло работать, были из нескольких населенных пунктов, разбросанных на площади порядка трехсот квадратных миль в районах Нью-Гэмпшира и Вермонта близ канадской границы. Раз в год они собирались в мэрии или унитарианской церкви какого-нибудь из этих поселков, привозили туда единственный свиток Торы (весь год сберегаемый одним хирургом-ортопедом) и получали от своих братьев по вере новый заряд единомыслия, благодаря которому им удавалось еще двенадцать месяцев продержаться в своей немыслимой глуши, где их было, наверное, меньше, чем медведей.

– Господин декан, – почтительно спросила Дебора, узнав о своем распределении, – не подумайте, что я ропщу, но большинство моих однокурсников едут в крупные города, а то и в колледжи. – Она ткнула на карте в свой медвежий угол: – Почему именно я?

– Хотите услышать правду? – спросил декан Ашкенази.

Она кивнула.

– Работать в колледже трудности не составляет. Там тебя всякий поймет. К тому же поскольку студенты охотно соглашаются помолиться, чтобы подсократить себе лекцию, то вот вам и благодарная аудитория. – Он задумался. – Дебора, вам предстоит проповедовать среди людей, оторванных от своей культуры. Весь год, а особенно в Рождество, они спрашивают себя, зачем им все это нужно – прилагать такие усилия к сохранению своей самобытности. Не лучше ли быть как все? Община, конечно, изначально небольшая, но нас тревожит тенденция к сокращению ее численности. Таким образом, – подытожил он, – я вынужден послать туда лучшего, кто у нас есть. – Он посмотрел на Дебору и подвел черту: – А это, равви Луриа, – вы.

49
Дебора

Городок Ларош в штате Вермонт лежал так далеко на севере, что уже в конце сентября листья деревьев здесь были окрашены в золото и багрянец.

Дебора вышла из автобуса, и в лицо ей неприветливо дохнул холодный ветер. Ноги у нее затекли от долгой дороги, которая, казалось, пролегала через всю Европу и Ближний Восток: позади остались города с такими названиями, как Бристоль, Кале, Западный Ливан и Иерихон.

Ларош был конечным пунктом маршрута, и к тому моменту в автобусе, кроме Деборы, оставался только один пассажир.

В первую минуту это вызвало некоторое замешательство у двоих закутанных в пуховики и шарфы мужчин средних лет, встречавших на автобусной остановке «раввина Луриа». Под их представление об иудейском служителе Господа не подходил ни восьмидесятилетний фермер, ни молодая женщина с портфелем и в пальто из верблюжьей шерсти.

Старца на квебекском сельском диалекте приветствовала родня. Если пойти методом исключения, то, при всей неловкости, следовало предположить, что Дебора и есть обещанный раввин.

– Вам разве не говорили, что я – женщина? – спросила она, видя смущение на лицах у доктора Харриса и мистера Ньюмена, делегированных на роль встречающих.

– Вообще-то, наверное, говорили, – неуверенно произнес доктор. – Но я так закрутился со всеми оргвопросами – не говоря уже о сломанных костях, – что, должно быть, пропустил это мимо ушей. По правде сказать, раньше Еврейский университет нам только мужчин присылал.

– Намекаете, что от них была польза на лесоповале? Или когда станете строить суку[69]69
  Сука – шалаш, скиния, в котором Тора предписывает иудеям жить на протяжении следующего за Йом Кипуром праздника Сукот (праздник Кущей).


[Закрыть] после Йом Кипура?

– Нет, что вы. – Мистер Ньюмен смущенно улыбнулся и открыл ей дверцу своего пикапа. – Я только подумал, что скажут наши жены…

– А я-то думала, они обрадуются, увидев на кафедре женщину.

– Конечно, конечно, – пробормотал Ньюмен. – Просто вы такая…

– Молодая? – подсказала Дебора.

– Вот именно, – поддакнул он и машинально добавил: – И к тому же очень красивая.

– А это плюс или минус? – спросила Дебора.

Ньюмен загнал себя в угол. Ему на помощь поспешил врач:

– Пожалуйста, мисс Луриа… то есть равви… Не обижайтесь! Мы тут совсем от жизни оторваны. Эти собрания – единственная ниточка, связывающая нас с событиями в еврейском мире.

– Ну что ж, – весело объявила Дебора, – считайте, что я и есть одно из таких событий.

Унитарианская церковь была до отказа заполнена людьми, в которых Дебора ни за что не признала бы евреев. Такое впечатление, что их внешность претерпела изменения под воздействием непривычного климата и, благодаря ускоренной эволюции, они стали неотличимы от своих соседей-иноверцев.

Органист пытался изобразить что-то по нотам, привезенным Деборой, а она в белой накидке и четырехугольном головном уборе взошла на кафедру. По залу пронесся удивленный ропот, и она почти физически ощутила нарастающее напряжение.

– Шана това[70]70
  Хорошего года (иврит.).


[Закрыть]. – Она улыбнулась. – Как видите, на этот раз к Новому году для вас припасли что-то новенькое.

По церкви пронесся смех, и напряжение спало. Тактика удалась.

– Для начала откройте, пожалуйста, молитвенники на странице тридцать первой.

Органист взял аккорд, и Дебора сразу покорила слушателей, пропев своим красивым голосом на иврите: «Как прекрасны шатры твои, Иаков…», а затем продолжила службу по-английски:

– «Чрез Твою великую любовь вхожу я в Твой дом. В благоговении преклоняю колени пред Ковчегом святыни Твоей».

Все повторяли за ней.

Дебора продолжала:

– «На закате уходящего года к Тебе обращаемся, как до нас взывали к Тебе отцы наши и матери. Предстаем пред Тобой со всем святым народом Твоим…»

Этих оторванных друг от друга и от внешнего мира людей, два раза в год съезжавшихся вместе для поддержания собственного самосознания и обновления религиозного чувства, сейчас сплотило рвение Деборы. Ей и самой передалось чувство духовного единения.

– «Да прозвучат в нас звуки трубные и да пробудят они нас к добру и новой жизни душ наших».

К тому моменту, как подошел момент чтения Торы со священного свитка – единственного бесценного свитка, бережно хранимого доктором Харрисом, Дебора успела завоевать сердца всех присутствующих.

На проходившем после службы ужине, казалось, не было человека, кто не рвался бы поговорить с Деборой. Не просто пожать ей руку, а воспользоваться ее присутствием, чтобы получить что-то вроде публичного пастырского наставления.

– Вы себе не представляете, равви, как много это для нас значит, – сказал Нейт Берлинер, ортодонт из городка на границе со штатом Мэн. – Мы с семьей сотню миль проехали ради этих служб. Если на следующий год вы окажетесь отсюда за тысячу миль, мы и туда приедем.

– Почему ваша семинария почаще не присылает таких людей? – спрашивали многие прихожане. Но большинство разговоров сводилось к жалобам на свою оторванность. Как выразился кто-то, «трудно сохранять заряженным аккумулятор своей веры. Дважды в год крутнуть мотор – этого же мало!»

– Я поговорю с деканом, – обещала Дебора. – Может быть, он устроит так, чтобы раввин приезжал к вам хотя бы раз в месяц.

– Ой, тогда мы смогли бы организовать для детей воскресную школу! – обрадовался кто-то.

– Только просьба, – сказала миссис Харрис, которая в начале службы возмущалась тем, что на кафедре стоит женщина. – Пусть это будет обязательно такой же замечательный человек, как вы!

Когда Дебора рассказала брату о своих достижениях в Лароше, тот вызвался составить ей компанию в День искупления.

Им двигало не просто любопытство. Будучи отлучен от общины, Дэнни по-прежнему трепетал при мысли о Суде Божьем. И этот самый торжественный день еврейского календаря ему хотелось провести в обществе самого дорогого ему человека.

Дебора поставила его возглашать Тору, и аудитория восхищенно слушала, как он без запинки воспроизводит стихи ее наизусть. В самом конце долгого дня поста и молитвы, когда вся конгрегация стоит пред открытыми вратами Господа и молится о том, чтобы Бог еще на один год внес их в «книгу жизни», Дэнни протрубил в бараний рог.

Он дунул в шофар с такой силой, что, как потом признался мистер Ньюмен, ему показалось, что этот трубный звук должен был дойти до самого Господа.

Всю долгую дорогу домой Дэнни прямо-таки излучал энтузиазм.

– Теперь я понимаю, что означают слова: «Господь, наблюдающий за остатками Израиля», – сказал он. – Эти люди – противоположность тем, кто живет в замкнутых городских районах – которые раньше назывались «гетто». На то, чтобы их собрать, уходит триста шестьдесят пять дней. Если ты мечтаешь о настоящей работе раввина, Деб, то почему бы тебе не распределиться сюда после окончания колледжа?

– Ага, и тогда Эли сможет каждый день посещать новую школу. Почему ты сам этим не займешься?

– Позволь тебе напомнить, что я не раввин, – уклончиво ответил он и смущенно улыбнулся.

– Ну, знаешь, это дело поправимое, – возразила Дебора. – Не мне тебе говорить, что стать раввином – совсем не то, что принять священнический сан. Любой раввин может произнести необходимые слова для возведения в достоинство раввина другого еврея. Так что на следующий год, когда у меня будет диплом…

– Я подумаю, – сказал Дэнни, не желая показать, что сестра задела больные струны. Немного помолчав, он спросил: – Когда ты сказала «священник»… и вообще, когда ты это слово произносишь, тебе не вспоминается Тим?

Дебора тихо ответила:

– Вспоминается. Он мне все время вспоминается. А больше всего – в День искупления.

– Но это же был не грех! – Дэнни нежно взял ее за руку.

Она помолчала, а затем произнесла:

– Я все думаю, когда же я расскажу обо всем Эли. Я обязана открыть ему правду.

Денни кивнул:

– Раз уж речь зашла о твоих тайнах… Ты задумывалась, как скажешь папе, что собираешься стать следующим раввином из рода Луриа?

– Ты выбрал удачный момент для своего вопроса. Я как раз сегодня, в последней молитве, поклялась в этом году больше не лгать.

– И когда же?

– Когда осмелею.

50
Дебора

На последнем году обучения полагалось выбрать какой-нибудь курс по своему усмотрению. Дебора избрала современную еврейскую поэзию. Для себя она объяснила это желанием закончить то, что не успела пройти в Израиле с Зэевом.

По случайному совпадению его имя оказалось на обложке сборника, по которому им предстояло заниматься. «Новая иерусалимская антология современной еврейской поэзии». В переводе и под редакцией З. Моргенштерна.

– Отличие этого нового сборника от всех остальных, – объявил профессор Вайс на первой лекции, – в том, что Моргенштерн не только знает язык, но и сам является настоящим поэтом…

«А я и не знала, – подумала Дебора. – Тогда, шесть лет назад, он об этом ни словом ни обмолвился».

Что это было – самонадеянность? Уверенность, что это и так ни для кого не секрет? Или, наоборот, скромность, если не сказать – застенчивость? Второе казалось ей более вероятным. Ведь он даже пригласить ее на чашку кофе отважился лишь спустя неделю.

Она вернулась мыслями к лекции как раз вовремя, чтобы услышать объявление профессора:

– Кстати, на будущей неделе Моргенштерн читает свои стихи в Ассоциации молодых евреев. Билеты, кажется, уже распроданы, но, если кто-то из вас заинтересуется, я, наверное, могу это устроить. Поскольку он остановился у меня.

Она не знала, как поступить. Идти или нет, сомнений не вызывало. Вопрос заключался в том, попросить ли для себя билет в первый ряд, если это вообще возможно. Может, он будет рад видеть ее лицо, улыбку и от этого станет читать с еще большим вдохновением? А может, наоборот, это его смутит и выбьет из колеи?

Или – хуже того – он ее и не вспомнит?

В тот вечер, когда было назначено выступление, Дебора после занятий вернулась домой, поужинала вдвоем с сыном и, поскольку Дэнни был в отъезде, оставила Эли на миссис Ламонт, объяснив мальчику, что идет «на очень важную лекцию».

Аудитория в здании Ассоциации молодых евреев на Девяносто второй улице была заполнена до отказа. Профессор Вайс вышел к кафедре и представил литератора. Народу было так много, что Дебора с трудом нашла себе свободное место в последнем ряду, куда ей пришлось буквально протискиваться.

Издалека она стала смотреть на Зэева. Тот уже сидел на сцене на стуле. Он не изменился. Или почти не изменился, только, как ей показалось, выглядел немного усталым.

После вступительного слова профессора Вайса Зэев неуверенно шагнул на кафедру. Из кармана поношенного твидового пиджака он достал очки.

«Ага, – подумала Дебора, – время не стоит на месте. Раньше он обходился без них».

Она припомнила, с какой страстью он читал еврейские стихи у них на семинаре. Но там аудитория была небольшая и студентов всего двенадцать человек. Сейчас его слушатели исчислялись сотнями, и она видела, что Зэев оробел.

Он начал с весьма удачного чтения современных поэтов. Затем прочел цикл собственных сатирических зарисовок ученых типов.

И лишь в конце прочел то, что можно было отдаленно причислить к лирике. Но это было самое смелое стихотворение, какое Деборе когда-либо доводилось слышать, – беспощадное анатомирование собственного внутреннего мира, элегия по сыну, внезапно скончавшемуся, едва успев отпраздновать бар-мицву.

Теперь стало ясно, почему Зэев оставил это стихотворение напоследок. После него он уже был не в состоянии продолжать.

Аплодисменты прозвучали сдавленно – не потому, что стихи не понравились, а в знак сострадания.

Профессор Вайс между делом успел сообщить Зэеву, что одна из его слушательниц из числа будущих раввинов попросила билет на сегодняшний вечер.

– Дебора! Вот так сюрприз! Почему вы тогда так внезапно исчезли?

– Это долгая история. – От его рукопожатия у нее учащенно забилось сердце.

– Как ваш малыш?

– Уже не малыш! Он уже в первом классе школы Соломона Шехтера.

– Невероятно! – ответил он. – Послушайте, Вайсы сегодня устраивают небольшой прием. Так, скромный фуршет. Уверен, они не будут против, если я приведу вас с собой. А вы… вы здесь одна?

– Вообще-то да, – ответила она. – И с удовольствием пойду.

Хотя во время приема все рвались переговорить с почетным гостем один на один, Зэев все-таки улучил минутку, чтобы остаться вдвоем с Деборой.

– Это стихотворение… про вашего сына… Оно было такое печальное, – негромко сказала она.

Он лишь кивнул.

– Я потерял больше, чем дитя, – невнятно произнес он. – Распался мой брак. Кажется, мы оба решили, что, если расстанемся, не будет такого чувства вины. Не знаю, как Сандра, но я до сих пор кажусь себе преступником из-за того, что, хотя у меня с кровяными клетками все в порядке, мальчик все же заболел лейкемией. – Он жестом попросил ее не отвечать. – Только не говорите мне, что это неразумно! Я тысячу раз слышал это от психотерапевтов. Они как будто не знают: кошмар все равно остается кошмаром, даже если вы осознаете, что это всего лишь сон.

– Я вас понимаю, – тихо сказала Дебора. И тут же спросила: – Так вы были женаты, когда мы познакомились?

– Каюсь, Дебора, я не был праведным мужем. Но теперь я другой. Поверите ли, за восемь месяцев, прошедших после нашего развода, я ни разу не пробовал поухаживать за женщиной.

– А вы поверите, что с момента… гибели моего мужа я перестала воспринимать мужчин как представителей другого пола?

Дебора сама поразилась собственной откровенности.

Зэев пристально вгляделся в нее.

– Не пора ли… – мягко начал он.

Она отвела глаза и едва слышно ответила:

– Наверное, пора.

– Я бы хотел стать этим счастливчиком, – сказал он. – Но не уверен, что смогу.

– Почему же? – обиделась Дебора.

– Потому что я не готов к отношениям на эмоциональном уровне. А с вами по-другому не получится.

– А если предложение будет исходить от меня? – Дебора опять удивилась своим словам. – Я хочу сказать… Если я не стану требовать от вас чувства, вы бы…

– Конечно, Дебора, – с благодарностью в голосе ответил Зэев. – Только я не думаю, что вы воспринимаете случайный секс легче, чем я.

Как выяснилось в тот же вечер, он был прав.

Никогда прежде она не прогуливала занятий. Но на следующий день после встречи с Зэевом она пропустила их все, чтобы побыть с ним. Она рассчитывала найти ответ на волновавший обоих вопрос: если объединить тот небольшой запас любви, который еще сохранился в их сердцах, хватит ли этого для создания прочных отношений?

После завтрака они пошли гулять в парк и поведали друг другу о тех событиях, что произошли в их жизни после их знакомства в Израиле.

Деборе было интересно – и немного страшно – узнать его отношение к избранному ею роду деятельности.

– Если без обиняков, то у меня к раввинам инстинктивная антипатия, – заметил Зэев. – Правда, мне еще не доводилось с ними целоваться. А если серьезно… Даже не знаю, Дебора, сможешь ли ты, с твоим происхождением и воспитанием, понять, насколько мне ненавистна религиозная составляющая в иудаизме. На мой взгляд, ортодоксы – это что-то твердолобое, закоснелое, спесивое. Не обижайся, что я так говорю.

– Обида тут ни при чем. Я скорее поражена. Если ты так это воспринимаешь, то как получилось, что ты приехал в Израиль, чтобы за гроши преподавать еврейскую литературу?

– Ага! – Он театрально поднял указательный палец. – В этом все и дело! У меня большие сомнения по части веры, но я всецело предан культурному наследию своего народа. Я люблю Библию за ее поэтичный язык, за богатство эмоциональной палитры. Но терпеть не могу самозваных интерпретаторов, мнящих, что им уготовано путешествие первым классом на огненной колеснице, когда придет пророк Илия.

Он дал себе успокоиться, после чего сменил тон на шутливый:

– Ты меня еще не начала ненавидеть?

– Ты, кажется, задался этой целью. – Она кокетливо улыбнулась. – Но я готова дать тебе выговориться.

– Я глубоко убежден, что человеческая жизнь – явление территориальное. И это в равной степени относится и к еврею, и к его соседу. Каждый народ должен иметь свою родину.

– А какое все это имеет отношение к моему намерению стать раввином?

– Ну, это я так хотел донести до тебя ту мысль, что все зависит только от твоих убеждений. Я хочу сказать, если ты собираешься проповедовать догматическую идею о «богоизбранности» нашего народа, то в этом я тебя поддержать не могу.

– А как ты себе представляешь мои функции?

Он снова разгорячился.

– Ты должна стучаться в сердце каждого благодушествующего еврея, хватать его за грудки и говорить, чтобы любил ближнего своего – начиная со своего соседа-еврея. Не буду тебе напоминать, что Гилель говорил, что именно это – основа основ всей нашей религии, а все остальное – не более чем комментарий.

Она улыбнулась и ласково сказала:

– Да, Гилель так и говорил.

Зэев вдруг повернулся, схватил ее за плечи и с жаром воскликнул:

– Я вижу, из тебя выйдет потрясающий раввин!

Он обнял ее.

– Дебора, я хотел бы стоять в первом ряду на всех твоих проповедях.

Они зашагали дальше. Зэев рассказал, как нашел единственное средство против неизлечимой душевной муки – работу. Он писал и занимался до изнеможения. С того дня, как умер его сын, он заглушил в себе все эмоции – как пловец задерживает под водой дыхание и выныривает на поверхность для глотка жизни лишь тогда, когда находится на грани потери сознания.

– Иногда я чувствую себя ходячей тучей. Я закрываю свет всем, с кем встречаюсь. Я знаю, что в данный момент я совершаю это и с тобой. Ты еще выдерживаешь мою хандру?

Она понимающе стиснула ему руку:

– Мне это хорошо знакомо.

Зэев остановился и пристально посмотрел ей в глаза.

– Значит, у нас есть что-то общее. У нас обоих только по половинке сердца. Если мы их сложим…

Она осторожно прикрыла ему рот рукой.

– Нет, Зэев, я этого не говорила. Я ночью смотрела, как ты спишь, и знаешь, у тебя и во сне это грустное и покинутое выражение. Мне хотелось сделать твою жизнь немного светлей.

– У тебя получится, – ухватился он. – Мы оба можем…

– Нет! – оборвала она. – Еще я поняла, что по-прежнему ощущаю себя частью «двоих». Я не просто отдала… отцу Эли половину себя – я отдала ему себя целиком. Я вижу, как ты отчаянно хочешь любить и быть любимым. Ты заслуживаешь человека, который сможет тебе это дать. Прости, Зэев. Мне жаль, но я этого не сумею.

Зэев снова помрачнел.

– Дебора, не хочешь ли ты сказать, что всю оставшуюся жизнь намерена прожить одна?

– Я не одна. У меня есть моя работа.

– Да, да, это понятно! – отрубил он. – И еще у тебя сын. Мы все это уже проходили. А как насчет мужа? Разве тебе для жизни мужчина не нужен?

Она нагнула голову и тихо сказала:

– Я понимаю, Зэев, что ты хочешь сказать. Но я также знаю, что никогда не смогу полюбить никого другого.

– А как же наша ночь? Ты просто ставила на мне эксперимент?

Она пожала плечами, но не нашла в себе сил сознаться, что он очень близок к истине.

– Прости, – прошептала она. – Я не знала, что так получится.

Зэев вспылил:

– Черт побери, Дебора, жизнь коротка! В один прекрасный день ты проснешься и обнаружишь, что уже слишком поздно!

Она с тоской взглянула на него.

– Зэев, уже и так слишком поздно. Я это точно знаю.

Он схватил ее за плечи и чуть было не начал трясти.

– Дебора, как ты не понимаешь? Он умер! Твоего мужа больше нет! Когда наконец до тебя это дойдет?

Она взглянула в его искаженное лицо и шепотом ответила:

– Никогда.

Она повернулась и зашагала прочь. Он окликнул, но она не обернулась.

– Ты сумасшедшая! – прокричал он вслед. – Ты сама не знаешь, что делаешь!

«Знаю, – сказала она себе. – И надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь».