Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

26
Дебора

Дебора сидела на крыльце шрифа, наслаждаясь ароматом жасмина в вечернем воздухе. В доме, под звуки «дуби-дуби-ду» Фрэнка Синатры на волнах «Голоса Мира», ее подруги предавались беспечной болтовне, писали письма родителям и своим парням.

Ее взор был устремлен на здание конторы кибуца. Оно стояло в трехстах ярдах ниже по склону холма, полого спускающегося к Галилейскому морю.

Ее уединение нарушил незнакомый мужской голос:

– Ты, наверное, Дебора?

Она быстро обернулась и увидела рядом с собой невысокого, жилистого молодого человека в военной форме с эмблемой ВВС на погонах.

– Прости, если я тебя напугал, – сказал он по-английски с сильным акцентом. – Я знаю, сегодня кибуц голосует за твой прием. Отец мне сказал, ты волнуешься, вот я и пришел тебя поддержать. Кстати, я Ави, сын Боаза и Ципоры.

– Понимаешь, выборы ведь не простая формальность, – сказала Дебора, оправдывая свой мандраж.

– Понимаю, конечно, – согласился Ави. – Меня будут принимать только после армии.

Он улыбнулся и добавил:

– Можно тебе задать личный вопрос?

– Смотря насколько «личный».

– Улла еще здесь?

Дебора вздохнула и подумала: «Типичный израильский Казанова!» А вслух сказала:

– Тебе повезло. Улла в доме. Она уезжает только на следующей неделе.

– Спасибо, – сказал Ави и направился в дом. – И перестань так волноваться!

Через полчаса до Деборы донеслись голоса и шум отодвигаемых стульев – это закончилось общее собрание членов кибуца.

Не прошло и нескольких минут, как на склоне холма показался коренастый силуэт Боаза, светившего фонариком в сторону Деборы. Он запыхался, но сумел выпалить:

– Дебора, докладываю официально: ты теперь хавера[29]29
  Букв.: «товарищ» (в женском роде), «подруга».


[Закрыть].

Что означало, что прием состоялся.

Он крепко ее обнял, приподнимая от земли, и она подумала: «Наконец-то я больше не сама по себе».

В ознаменование своего полноправного членства в кибуце Дебора на следующий день была отправлена на кухню мыть котлы.

И какие котлы! Это были скорее алюминиевые бочки. Когда она с товарищами по несчастью расправилась с первыми шестью, правая рука у нее уже просто отваливалась.

Где-то через час объявился Ави.

– Ну видишь, я же тебе говорил, все пройдет гладко! – весело сказал он. – Слушай, я пропустил завтрак. Можно я стащу булочку и кофе?

– Стащи, если тебе от этого полегчает, – ответила Дебора. – Все равно тут все общее.

Он уже по-хозяйски открыл холодильник и достал себе ломоть сыра. Налив чашку кофе, он вернулся к Деборе.

– Можешь больше так не стараться, – пошутил он. – Тебя же уже приняли.

Дебора нахмурилась и продолжала драить кастрюлю.

Он оперся о прилавок и, набив рот сыром, сказал:

– Я все-таки не понимаю, что заставило американскую принцессу еврейского происхождения рваться в кибуц.

– А тебе не приходило в голову, что американская девушка еврейского происхождения может и не быть «принцессой»?

– Ни разу такой не встречал. Ты разве не сказочно богата и испорчена? У тебя папа в каком бизнесе?

– Он раввин – зильцский рав, если тебе это что-то говорит.

– Правда? – удивился Ави. – А что он думает по поводу работы его дочери на некошерной кухне?

– Почему ты все время расспрашиваешь обо мне? – возмутилась Дебора.

– Потому что ты ничего не спрашиваешь про меня.

– Ладно, – сказала Дебора, принимая правила игры. – Расскажи мне о себе.

– Ну, – начал Ави, – родился я в кибуце, в школу ходил в кибуце, а когда закончу летать, то поступлю в университет, защищу диплом и вернусь назад в кибуц.

– Диплом по какой науке? – Дебора была заинтригована.

– Не по Талмуду. По более земному предмету. Точнее – по подземному. Я собираюсь заняться ирригацией.

– И ты в самом деле вернешься и будешь здесь жить? – спросила Дебора.

– Если только ты не возглавишь движение против моего приема.

– Вот здорово! – искренне восхитилась Дебора. – А еще говорят, что многие кибуцники, которые служат в армии, познав соблазны внешнего мира, назад уже не возвращаются.

– Видишь ли, – сказал Ави, – не все же кибуцы такие, как Кфар Ха-Шарон.

– Ты хочешь сказать – не везде есть такие хорошенькие шведские девушки.

Она уловила во взгляде Ави оттенок смущения.

– Ты не поверишь мне, Дебора, – ответил он, – но они составляют очень важную часть нашей жизни. Мужчины почти никогда не женятся на женщинах из своего кибуца. Мы здесь растем как братья и сестры. В такой ситуации брак выглядит чем-то вроде инцеста.

– Следовательно, вы эксплуатируете женщин-добровольцев в качестве объекта для своих сексуальных посягательств?

Он рассмеялся.

– Смешно слышать эту феминистскую чепуху в таком месте. К твоему сведению, шесть добровольцев – в том числе двое мужчин – заключили брак с кибуцниками и живут здесь как хаверим[30]30
  Множ. число от «хавер» – «друг», «товарищ», а также «член кибуца».


[Закрыть]. Так что летом, когда прибудут новые добровольцы, ты можешь подыскать себе красивого голландца.

– Вот уж спасибо! – колко ответила Дебора. – Почему это все так жаждут выдать меня замуж и сбыть с рук?

– Почему обязательно «сбыть с рук»? Я полагаю, что и здесь найдутся желающие на тебе жениться. А кстати, почему такая ортодоксальная девушка до сих пор не замужем?

В замешательстве Дебора вернулась к своим котлам.

– Я что, наступил на больную мозоль? – сочувственно произнес он.

Дебора подняла голову.

– На самую больную. – И опять заработала щеткой.

– Можно я тебе помогу?

– Будь моим гостем, – сказала Дебора, протягивая ему свободную щетку. – А теперь расскажи мне, чем летчики целый день занимаются.

– Вообще-то, это довольно скучно, – беззаботно ответил он. – Переводишь несколько рычагов и взмываешь в небо. Переводишь другие рычаги – и звуковой барьер бьет людям окна.

– А что же в этом скучного? – удивилась Дебора.

– Понимаешь, земли-то ты почти не видишь. На двух скоростях света весь Израиль пролетаешь из конца в конец за три минуты.

– Так быстро летишь? – удивилась Дебора.

– Нет, – он лукаво сверкнул глазами, – просто Израиль такой маленький.

Их разговор был прерван сердитым окриком:

– Дебора, это ты называешь работой?

Вошел Шаули, главный повар и безраздельный владыка кухни, размерами напоминающий Гаргантюа.

Дебора вспыхнула.

Ави поспешил на ее защиту:

– Это я виноват, я ее отвлек.

– Ты? – прорычал Шаули. – Ты вообще не имеешь права здесь находиться!

– Так точно, сэр, – отдавая честь, отчеканил Ави. – Ты разрешаешь мне задать хавере Деборе один-единственный вопрос?

– Только коротко! – ответил повар.

Ави быстро спросил:

– У тебя есть планы на вечер? Ну когда закончишь тут с мытьем и все такое?

– Нет, – ответила Дебора, сбитая с толку. – Вроде нет.

– Почему бы нам куда-нибудь не прокатиться? Я возьму в гараже машину. В Тверии в «Авиве» идет «Бутч Кэссиди». Это такой отличный фильм, что я его смотрел четыре раза.

– В кино поедем? – Дебора замялась. Ну, как ему объяснить, что ей до сих пор неловко смотреть даже новости по телевизору, а уж кино она избегает даже по пятницам в кибуце.

Ави быстро смекнул, в чем проблема.

– Послушай, если тебе мешают твои религиозные принципы, ты можешь весь фильм просидеть с закрытыми глазами.

Он засмеялся. Она тоже.

Ави ушел, а Дебору одолело внутреннее беспокойство. Смесь радости, любопытства и предвкушения.

Пожалуй, он ей понравился.

Нельзя сказать, что просмотр фильма вызвал у Деборы особое моральное потрясение. На самом деле предшествовавшие ему рекламные ролики показались ей намного более рискованными – в особенности тот, с купальниками.

Они заехали в ресторан на набережной и выпили по чашке кофе с пирожными. Набережная – она называлась Таелет – изо всех сил тужилась сравниться с Ривьерой. Вернувшись в машину, Ави похвалился:

– Однажды я доехал отсюда до ворот кибуца за семь минут тринадцать секунд. Хочешь, побьем рекорд?

Дебора подумала о многочисленных поворотах дороги и предложила свой вариант:

– Может, лучше побьем рекорд в медленной езде?

Ави бросил на нее многозначительный взгляд.

– Отлично. – Глаза у него заблестели. – Поедем так медленно, как ты захочешь.

Спустя двадцать минут он остановил машину в тихом уголке неподалеку от полей Кфар Ха-Шарона. Внизу жемчужные воды Галилейского моря переливались лунным светом.

Ави повернулся к Деборе и нежно тронул за плечо.

– Не боишься? – прошептал он.

– С чего бы? – не поняла она, стараясь говорить небрежно.

– Дочь раввина, должно быть, вела очень замкнутую жизнь…

Она посмотрела на него и согласилась:

– Ты прав. Мне немного… не по себе. К тому же ты сам говорил, что кибуцники – как братья и сестры.

– Да, это так, – тихо сказал он. – Но мы ведь с тобой вместе не росли. Для меня ты просто привлекательная женщина.

Ави не догадывался, какое впечатление произведут на нее его слова. Ее будто молнией ударило. За ее без малого двадцать лет к ней относились как к девочке и девушке – «шейн-майдель», как к симпатичному юному созданию, – но никогда как к женщине. Но что самое поразительное – она сейчас и чувствовала себя женщиной.

Она с готовностью приникла к Ави, стремясь получить удовольствие от его поцелуя и одновременно боясь, как бы он не зашел слишком далеко.

Слишком далеко, однако, зашли его вопросы.

– Почему тебя родители в Израиль отправили?

Она заколебалась, потом неубедительно сказала:

– Обычные причины…

– Нет, Дебора, – твердо заявил он. – Я достаточно долго жил в кибуце, чтобы отличить добровольца от ссыльного. У тебя был с кем-то роман?

Она опустила голову.

– И он им не понравился?

На сей раз она утвердительно кивнула.

– И что, помогло? – тихо спросил Ави.

– Что?

– Разлука тебя излечила?

– Я не была больна, – с ударением произнесла она.

Помолчав, Ави спросил:

– И ты все еще к нему что-то чувствуешь? В своем сердце?

Эти чувства, о которых он спрашивал, так долго были под спудом, что теперь Деборе захотелось крикнуть: «Он единственный человек на всей земле, который любил меня за то, что я такая, как есть!»

Но она не крикнула, а едва слышно ответила:

– Да… Думаю, что да.

Ави продолжал деликатно мучить ее вопросами.

– Вы переписываетесь?

Она помотала головой.

– У меня нет его адреса.

– А твой у него есть?

Она опять помотала головой.

На лице Ави мелькнула надежда. Или облегчение?

– Тогда это только вопрос времени, – пробормотал он. – Рано или поздно, когда ты свое отгорюешь, ты будешь свободна.

Дебора пожала плечами.

– Наверное.

Он обхватил ее за плечи и прошептал:

– А когда это произойдет, я надеюсь оказаться рядом.

Затем, желая подбодрить ее, он весело объявил:

– Давай-ка я тебя отвезу домой. Мне к шести надо быть на базе.

Мотор взревел, он перевел ручку скоростей, выехал на дорогу и загнал машину на стоянку.

– А как ты туда доберешься? – спросила она, пока они шли к ее новому шрифу.

– Проголосую, как еще?

– А это не опасно?

– Нет, – отшутился он. – Здесь смело можно ловить попутку. Для тебя опасно лишь оказаться наедине с израильским водителем в его машине.

Он сжал ей руку, поцеловал в щеку, повернулся и зашагал по гравиевой дороге, быстро растворившись в темноте.

Дебора стояла и смотрела ему вслед. Она вдруг поняла, что его бравада скрывает ранимость и постоянный страх, каким должна быть исполнена жизнь, протекающая всего в шестидесяти секундах от смерти.

Она всем сердцем желала, чтобы симпатия к Ави помогла ей забыть Тимоти.

27
Тимоти

Самолет приземлился в римском аэропорту Леонардо да Винчи ранним утром. Там пятерых семинаристов ждал автобус, который должен был доставить их через охряные горы Умбрии в Перуджу.

Когда въезжали в город, отец Девлин повествовал им о многочисленных культурах, остатки которых существовали здесь бок о бок, – этрусской, романской, каролингской, раннем и позднем Возрождении, – как напоминание о том, что цивилизации приходят и уходят, а Вера остается.

– А самое важное, пожалуй, то, – витиевато закончил отец Девлин, – что Перуджа является родиной единственного плотского удовольствия, не считающегося смертным грехом. Я, разумеется, говорю о шоколаде.

Автобус подкатил к итальянскому университету для иностранных студентов Оспицио Сан-Кристофоро, в каких-то нескольких кварталах от палаццо Галленга восемнадцатого века.

В первые дни пребывания в Перудже у Тима возникло подозрение, не устроена ли эта поездка специально с целью подвергнуть их испытанию, измерить их способность противостоять искушению.

Хотя университет комплектовал группы таким образом, что семинаристы и несколько уже посвященных в сан пасторов, переведенных в Ватикан из разных стран, занимались отдельно, во всем остальном отделить студентов от глаз тех, кто уже дал обет безбрачия, было невозможно.

Летом Перуджа становилась центром притяжения для американских студенточек, носивших минимум одежды, дабы привлечь максимум мужского внимания. Итальянский они изучали не как иностранный язык, а как язык романов.

– Поверить не могу, – жаловался учившийся в одной группе с Тимом Патрик Грейди, удрученно мотая головой. – В жизни не видел таких девушек. В этой епархии я бы служить не мог.

Они шагали назад в Оспицио на обед, задыхаясь в своих сутанах, и в этот момент у них на пути возникла парочка техасских нимф в тончайших летних платьицах.

Грейди вытаращил глаза.

– Расслабься, Пэт, – посоветовал Тимоти. – Еще несколько недель, и привыкнешь.

– Ты хочешь сказать, что на тебя это не действует, Хоган? Как это тебе удается?

Тим сделал вид, что не понял, но Грейди не унимался:

– Послушай, ведь мы нормальные мужики. В моем родном городе большинство парней в этом возрасте уже женаты – и уж во всяком случае, все или почти все успели лишиться невинности на заднем сиденье автомобиля. Ни за что не поверю, что ты хотя бы не… ну, хотя бы иногда… не снимаешь напряжение.

Тим только пожал плечами. Не мог же он сказать товарищу по семинарии, что его терзает куда более сильная страсть и потому он не восприимчив к здешним искушениям.

Перед едой они по очереди читали молитвы, соревнуясь в их продолжительности и витиеватости.

Тиму было далеко до красноречивого Мартина О’Коннора, чьи тирады были подчас столь длинны, что отцу Девлину приходилось по нескольку раз многозначительно покашливать, намекая на стынущие спагетти.

Поскольку днем до четырех часов в занятиях был перерыв, большинство из них приняло здешнюю привычку к послеобеденной сиесте.

Пока другие спали, Тим выбирал тенистый уголок и усердно повторял итальянские неправильные глаголы.

Как-то знойным июльским днем, штудируя спряжение глагола rispondere, он краем глаза заметил тайком пробирающегося к общежитию Джорджа Каванага. Лицо его было встревоженно.

– Джордж, с тобой все в порядке? – окликнул Тим.

Тот замер и поспешно ответил:

– А с чего ты взял, что что-то не так?

– Не знаю, – бесхитростно ответил Тим. – Вид у тебя расстроенный. Может, от жары?

– Да, да, – согласился Каванаг и подошел. – На улице настоящая парилка.

Он сел, достал сигарету, раскурил и глубоко затянулся.

Тим понял, что он хочет чем-то с ним поделиться.

– Хочешь поговорить, Джордж? – спросил он.

Тот помедлил, потом тихо сказал:

– Даже не знаю, как буду признаваться в этом на исповеди.

– Да ладно, – приободрил Тим. – Что бы ты ни натворил, все равно будешь прощен.

– Да, вот только забыть не удастся, – с мукой в голосе глухо сказал Джордж. Он с мольбой взглянул на Тима. – Обещаешь, что ни одной душе не скажешь?

– Да, клянусь!

Каванаг выпалил – все еще шепотом:

– Я был с женщиной. С проституткой.

– Что?!

– Я вступил в половую связь. Теперь понимаешь, почему я не могу в этом исповедаться?

– Послушай, – сказал Тим, – ты не первый поддался искушению. Вспомни блаженного Августина. Я уверен, ты найдешь в себе мужество…

– В том-то и дело! – страдал Каванаг. – Я ни за что не найду в себе силы этому противостоять!

Он обхватил голову руками и в отчаянии стал тереть лоб.

– Ты, наверное, меня за это презираешь, да?

– Не мне быть твоим моральным судьей, – ответил Тим. – Ты только не сдавайся, Джордж! Поговори со своим духовным наставником и перебори свою страсть.

Подавленный семинарист взглянул в невинные глаза товарища и пробурчал:

– Спасибо.

– Carissimo studenti, il nostro corso è finito. Spero che abbiate imparato non solo a parlare l’italiano ma anche ad asaporare la musicalità di nostra lingua.

Курс итальянского подошел к концу. Слушатели поднялись, чтобы аплодисментами выразить согласие со словами своего профессора о том, что они не только научились говорить по-итальянски, но и, как он выразился, почувствовали вкус к его музыке.

Четверо из пяти семинаристов загружали багаж в задний отсек микроавтобуса, отец Девлин тем временем рассыпался в поздравлениях.

Джорджа Каванага с ними не было. По причине, которую он поведал одному отцу Девлину, он проводил выходные в монастыре соседнего Ассизи.

По поводу столь нарочитого проявления благочестия Мартин О’Коннор пробурчал себе под нос, но так, что было слышно всем:

– Показуха!

В Риме их ждал сюрприз.

Спецкурсы в Североамериканском колледже должны были начаться лишь через три недели. А поскольку расквартировать надлежащим образом их могли только к началу занятий, членам элитной американской группы было предложено либо провести это время в уединенном монастыре в Доломитовых Альпах, либо – для наделенных авантюрной жилкой – присоединиться к группе юных семинаристов из Германии и Швейцарии, совершающих паломничество в Святую Землю.

Группой руководил отец Йоханнес Бауэр, благообразный старичок, слегка заикавшийся и не знавший никаких языков, кроме немецкого и латыни, которые в его устах звучали абсолютно одинаково.

Тим снова увидел в этой фантастической возможности вмешательство Всевышнего. Он мгновенно записался в поездку, сожалея лишь о том, что такое же решение приняли Джордж Каванаг и Патрик Грейди. Со дня их доверительного разговора во дворе Оспицио Джордж был с Тимом подчеркнуто холоден.

Тим надеялся, что хотя бы в эти три недели будет огражден от мрачных взглядов однокашника.

Узнав, что расселять экскурсантов будут по двое, Джордж немедленно сговорился с Патриком, предоставив Тиму самостоятельно барахтаться в потоке речи румяного баварца по имени Кристоф.

Однако уже в первые полчаса общения в самолете они обнаружили, что вполне могут общаться. Тимоти еще не забыл свой бруклинский идиш – язык, восходящий к средневерхненемецкому[31]31
  То есть немецкому языку XII–XIV вв.


[Закрыть]. Он высказал надежду, что способность беседовать сделает их поездку «грюсе фаргенин» – то есть взаимно приятной. Кристоф заулыбался.

– Ja, ein sehr grosse Vergnügen, – поддакнул он по-немецки.

Поздним вечером они приземлились в тель-авивском аэропорту имени Бен-Гуриона, где их принялись опрашивать офицеры израильской иммиграционной службы, желающие убедиться, что целью их приезда в Израиль являются мотивы духовные, а не подрывная деятельность.

Один из семинаристов возмутился:

– Вы это делаете только потому, что мы немцы, да?

Офицер – темноволосая женщина под тридцать – вежливо ответила:

– Ja.

Последними допрашивали Тимоти и Кристофа. Удивительно, но то обстоятельство, что светловолосый американский семинарист владеет ивритом, вызвало к нему еще больше подозрений, чем к любому из немцев. Но как только старший офицер смены выяснил у Тимоти, что тот начинал свою трудовую жизнь в качестве шабес-гоя и может наизусть цитировать Ветхий Завет, он обратился в воплощенное гостеприимство и в знак дружеского расположения угостил американца половиной шоколадки «Элит».

– Барух ха-ба, – пожелал он. – Добро пожаловать!

Затем молодые люди забрали свой багаж и ступили в вязкую августовскую ночь. Группа со все возрастающим нетерпением уже ждала их в автобусе.

Энергичный водитель-израильтянин домчал туристов до Иерусалима со скоростью, приблизительно равной скорости их самолета.

Пока машина шла к священному граду мимо окутанных мраком Иудейских холмов, Тимоти, в отличие от остальных, не терял времени на пустое глазение в окно. С помощью маленького фонарика он изучал карту Иерусалима, которую взял в аэропорту, пока стоял в очереди, и заучивал дорогу от коллегии Терра-Санкта – францисканского общежития, где им предстояло жить, – до Всемирного альянса молодых христиан на улице Царя Давида.

И все же, когда автобус сделал последний поворот и им открылась надпись «Добро пожаловать в Иерусалим!», сделанная цветами на огромной клумбе, сердце Тима дрогнуло. Глядя на город, построенный из камня такой белизны, что его было видно в темноте, он тихонько прошептал:

– Да пребудет мир в Иерусалиме. Благословенны любящие тебя.

По дороге в свою комнату Тим услышал раздраженные голоса Джорджа и Патрика.

– Для меня это, может быть, единственный шанс посмотреть Святую Землю, и если ты думаешь, что я намерен его упустить, оставаясь в обществе гида, который ни слова не говорит по-английски, то советую тебе сходить к врачу.

– Согласен, Каванаг. Но что мы можем сделать?

– А давай возьмем и скажем отцу Бауэру все как есть! – предложил Джордж. – Мы взрослые люди. У меня с собой четыре путеводителя на английском. Может, он нам разрешит поездить самим?

– Хорошая мысль, – согласился Грейди. – Только бы он нас отпустил!

Тимоти мысленно произнес «аминь».

К великому его облегчению, товарищи не пригласили его с собой за компанию, когда на другое утро отправились к немцу-руководителю отпрашиваться. По их довольным лицам за завтраком он заключил, что просьба была удовлетворена.

Теперь настал его черед.

Однако Тиму навстречу отец Бауэр пошел не столь охотно.

– Здесь так много надписей на греческом и иврите, вы могли бы нам помочь с переводом! – возразил он по-немецки, так что Тим понял его с трудом.

– Я уже все решил, – взмолился Тим по-латыни. – Я бы хотел побольше времени провести в тех местах, где проповедовал наш Господь. В особенности в Капернауме.

– Ну как я могу отказать в такой восхитительной просьбе! – сдался отец Бауэр. – Хорошо. Placet[32]32
  Здесь: «договорились», «ладно». Букв.: «нравится», «угодно» (лат.).


[Закрыть]. В любом случае, наше расписание у вас есть, и вы сможете примкнуть к нам в любой момент. Могу я быть уверен, что пятнадцатого сентября вы прибудете сюда к шести часам вечера?

– Не сомневайтесь! – поклялся Тим.

– Тогда отправляйтесь, – улыбнулся отец Бауэр. – Поезжайте со своими американскими друзьями дышать воздухом Святой Земли.

Тим с трудом сдерживал ликование и особенно радовался тому, что ему не пришлось откровенно лгать отцу Бауэру.

Немец ведь не уточнил, с какими американскими друзьями он должен общаться.

Первым делом он зашел в почтовое отделение Всемирного альянса и небрежно поинтересовался:

– Как долго вы храните письма, если за ними никто не приходит?

– Вечно, – ответил клерк. – Мой начальник сумасшедший. У нас здесь лежат письма с пятидесятых годов. Представляете – они уже успели пожелтеть!

У Тима по спине пробежал холодок. Он спросил:

– Для Тимоти Хогана ничего нет?

– Сейчас посмотрим, – ответил клерк, взял картонный ящик с буквой «X» и принялся перебирать письма. Наконец он поднял глаза и сказал: – К сожалению, ничего.

У Тима перехватило дыхание. Оставалась последняя призрачная надежда.

– А можно спросить – для Деборы Луриа что-нибудь есть?

Клерк порылся в пачке на букву «Л» и сказал:

– Увы. Этому адресату тоже ничего.

– Это значит, она забрала письмо? – спросил Тимоти с нарастающим волнением.

Недоумевая, почему посетитель так разволновался, молодой человек улыбнулся:

– Очень логичное заключение.

Тим бросился на улицу и стремглав понесся по кипарисовой аллее, ведущей к Центральному автовокзалу.

Он парил на крыльях надежды.

Еще до отъезда из Италии он провел глубокие изыскания на предмет не только точного местоположения кибуца, где жила Дебора, но и маршрута автобуса, связывающего его с Иерусалимом.

В последние напряженные дни в Риме он экономно тратил карманные деньги, откладывая на поездку.

И вот теперь его жертва оказалась вознаграждена. В одиннадцать сорок он сидел в автобусе Иерусалим – Тверия. Он должен был довезти его до места, откуда до кибуца Кфар Ха-Шарон можно дойти пешком.

По дороге водитель в микрофон давал пояснения к библейским местам, которые они проезжали.

В обычных обстоятельствах Тимоти, несомненно, был бы потрясен фразами типа: «Справа вы видите древнюю Вифанию, дом сестер Марии и Марфы, в котором Иисус воскресил из мертвых их брата Лазаря». Но сейчас он смотрел в окно невидящими глазами. Его состояние было сродни гипнозу, не настолько сильному, однако, чтобы избавить его от страха. Как его примет Дебора? Ведь она прочла письмо, но не оставила ответа…

Где-то недалеко от Афулы Тим прочел на указателе: «Назарет».

Странно, но даже это не произвело на него впечатления.

Неужели чувства к Деборе у него сильнее, чем любовь к Господу?