Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

46
Тимоти

– Domine Хоган, surge[50]50
  Отец (букв.: господин) Хоган, встань (лат.).


[Закрыть].

– Adsum[51]51
  Я здесь (букв.: я присутствую) (лат.).


[Закрыть], – отвечал Тимоти, поднимаясь с колен. Он уже давно привык к латыни, которая не только звучала на лекциях, но и была языком повседневного общения в аудитории.

В течение последних двух лет пять раз в неделю он поднимался по мраморной лестнице левого крыла Григорианского института. Здесь с половины девятого до половины первого утра около сотни слушателей, и Тим в их числе, сидели за небольшими деревянными столами, изучая предметы, необходимые для получения степени лиценциата по каноническому праву.

Среди курсов, входивших в его программу, были философия, теология, история канонического права. Но ядро программы составляло утомительное, дословное – слово за словом, фраза за фразой, раздел за разделом – изучение массивного «Текста», носившего официальное название «Codex Juris Canonici»[52]52
  «Кодекс канонического права» (лат.).


[Закрыть].

– Domine Хоган.

Тим поднял глаза.

– Dic nobis, Domine, – продолжал лектор, профессор Патрицио ди Крещенца из Общества Иисуса. – Habenturne impedimenta matrimonii catholicorum cum acatholicis baptizatis in codice nostro?[53]53
  Скажите нам, определены ли в нашем Кодексе какие-либо препятствия к вступлению в брак католика с христианином-некатоликом? (лат.).


[Закрыть]

Тим, не задумываясь, ответил:

– Itaque, Domine. Codex noster valet pro omnibus baptizatis et impedimenta matrimonii sunt pluria[54]54
  Да, святой отец. Кодекс действует в отношении всех христиан, и препятствия к такому браку определены в нем во множестве (лат.).


[Закрыть].

– Optime![55]55
  Отлично (лат.).


[Закрыть] – воскликнул отец ди Крещенца и обвел взором аудиторию, выбирая слушателя, который назовет факторы, рассматриваемые церковью как препятствия к браку с христианином, принадлежащим к другой ветви церкви. Тим никак не мог понять, почему римско-католические иерархи считают само собой разумеющимся, что эти правила должны распространяться на всех христиан.

И таких вопросов у него возникало много. Не раз, заучивая тонкости Апостольской Конституции, он думал: «Хоть бы раз попалась ситуация наподобие кражи кур лисицей. Что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее реальную жизнь!»

Он вспомнил давний разговор с Дэнни Луриа, когда они вдвоем ехали на метро из Бруклина на Манхэттен. Молодой слушатель еврейской семинарии тогда привел несколько примеров неоднозначных норм, содержащихся в определенных разделах Талмуда.

Почти тысячестраничный «Текст», который сейчас изучал Тим, устанавливал две тысячи четыреста четырнадцать канонов, подчас по самым казуистическим и далеким от жизни вопросам, и все это он должен будет знать назубок к моменту сдачи письменных и устных экзаменов на степень лиценциата.

Среди них были правила, которые необходимо знать каждому священнику для служения пастве. Например, все обстоятельства, могущие стать препятствием к церковному освящению брака.

Однако, заучивая все это наизусть, Тимоти задавался вопросом о предположительной альтернативе – совершении брачных отношений без заключения брака. Или хотя бы без церемонии венчания.

Может ли Господь санкционировать брак, освященный одной любовью?

– «De impedimentis matrimonii clericorum». «Препятствия к браку священнослужителей». Что ж, отец Хоган, отличная тема для диссертации, хотя и рискованная. Но если кто и способен раскрыть ее в полном объеме, то только ум вашего масштаба, – объявил профессор ди Крещенца. Сейчас он говорил по-итальянски, поскольку Тим пришел к нему в приемные часы.

Известный ученый находил особое удовлетворение в том, что по особому разрешению продолжал преподавательскую работу и после семидесяти. Это означало, что он по-прежнему мог наслаждаться общением с молодыми пытливыми умами – а в случае с Тимом, как он считал, и блестящими.

– Это сфера, которая после Второго Ватиканского собора нуждается в существенной корректировке. Уверен, ваша работа будет иметь большую ценность, отец Хоган.

Вдруг откуда-то сзади раздался скрипучий старческий голос. Он был обращен к отцу ди Крещенца:

– Patricio, habesne istas aspirinas americanas? Dolet caput mihi terribiliter[56]56
  Патрицию, у тебя не найдется этого американского аспирина? У меня жутко болит голова (лат.).


[Закрыть].

Тим обернулся и тотчас узнал испещренное морщинами лицо, показавшееся из-за двери. Это был отец Паоло Аскарелли, иезуит, официальный писец канцелярии Ватикана – один из самых высокопоставленных чиновников в управлении делами Святого престола.

Профессор опять ответил по-итальянски:

– Мне очень жаль, Паоло, у меня только обычный итальянский аспирин. Последнюю чудодейственную таблетку я тебе еще в понедельник отдал.

– Ох, бесовский промысел! – закряхтел старик, морщась от головной боли. – У меня такая мигрень, что ее только каким-нибудь экседрином можно взять. Как ты думаешь, может, позвонить в американское посольство?

Профессор снисходительно улыбнулся, а Тим сказал:

– Отец мой, у меня есть бафферин. Это не поможет?

– Ах, молодой человек, – обрадовался священник, – вас мне сам Бог послал! Как ваше имя?

– Тимоти Хоган, отец мой. Только это лекарство у меня дома.

– А где вы живете?

– На Виа-дель-Умилита.

– Аа-а, улица Смирения… Что ж, вид у вас вполне здоровый, так что за несколько минут туда и назад обернетесь. Заранее вам благодарен.

Отец ди Крещенца мельком взглянул на своего ученика, словно говоря: «Ты вовсе не обязан потакать этому ипохондрику».

Но Тимоти ответил:

– Конечно, отец Аскарелли. Я мигом.

– Превосходно, – ответил страдалец и добавил Тиму вслед: – Если вам на обратном пути случайно попадется бутылочка «Сан-Пеллегрино»…

Не прошло и десяти минут, как запыхавшийся Тимоти Хоган выкладывал на стол пластмассовый пузырек с бафферином и большую бутылку минеральной воды.

Хозяин кабинета уже ушел. Каждый вечер он исправно совершал длительную прогулку от Григорианского университета до дальней оконечности площади Святого Петра и штаб-квартиры ордена иезуитов в доме номер пять по Борго Санто-Спирито.

– Присаживайтесь, отец Хоган, – пригласил отец Аскарелли, принимая таблетку от мигрени. В последнее время это стало для него своего рода ритуалом. – Я хочу с вами поближе познакомиться. Пока вас не было, профессор вам такие дифирамбы пел! Обычно я Патрицио почти не слушаю – стареет, знаете ли, – но в данном случае он прервал свою болтовню, чтобы показать мне кое-что из ваших письменных работ. Должен сказать, они произвели на меня впечатление!

– Благодарю вас, отец. – Тим был одновременно польщен и смущен.

– Конечно, до докторской степени по каноническому праву вам еще идти и идти, – предостерег Аскарелли. – Но латынь у вас просто превосходная. Я бы сказал, что если бы вы учились не в Америке, то уже сейчас были бы почти на моем уровне. Простите мне стариковское высокомерие, но я убежден, что язык Цицерона можно по-настоящему освоить только в окрестностях римского Форума.

Он театрально вздохнул.

– Как я жалею о решении Второго Ватиканского собора[57]57
  Речь идет о разрешении вести богослужение на современных языках, а не только по-латыни.


[Закрыть]. Теперь моя, некогда почетная, должность стала почти анахронизмом. Хвала Господу, пока папские буллы, энциклики и приказы о назначениях еще издаются на латыни, не то они бы меня списали за ошибки в спряжении.

Тимоти улыбнулся.

– Скажите-ка, – блеснув глазами, спросил старик, – по-вашему, Спаситель владел латынью?

– Ну, – осторожно начал Тим, – Он мог защищать себя перед Понтием Пилатом на языке римлян. И потом, Евсевий Кесарийский пишет о беседе родственников Иисуса с императором Домицианом.

– Это точно! – с жаром вскричал старик. – «Церковная история», глава третья, параграф двадцатый. Здесь вы попали в точку, Тимоти. – Старик был в восторге. – Мы обязательно должны с вами еще раз встретиться и побеседовать.

– Буду рад, – ответил Тим не менее сердечно.

– В таком случае, – сказал Аскарелли, – оставляю вам сувенир на память о нашем разговоре. – Он оперся морщинистой рукой о стол и тяжело поднялся. – Возьмите.

– Что это? – опешил Тим. Старик показывал на тот самый пузырек с таблетками, который он ему принес.

– Это же вам! – запротестовал Тим.

– Знаю, знаю, – усмехнулся старик. – Но если вы их сейчас заберете, у меня будет повод еще раз за вами послать, и тогда мы опять побеседуем. Спасибо. Мне намного лучше. Помолитесь за меня.

Не успел ошарашенный Тим сказать: «А вы – за меня», – как старец исчез.

Головные боли у отца Аскарелли все учащались, вынуждая старого писца снова и снова призывать Тимоти в свои апартаменты в Говернаторио, большое административное здание на территории Ватикана.

Старик то и дело просил Тима переписать набело только что переведенный на латынь документ. Очень скоро он небрежно бросил:

– Если заметите где-нибудь стилистические огрехи, смело исправляйте. Помните, – подмигнул он, – непогрешимы только папы.

К весне между ними установилось взаимопонимание не только на почве аспирина и латыни. Из всех отношений, какие успел познать в своей жизни Тим, эти больше всего напоминали отношения отца с сыном. Не было того, чего он не сделал бы для папского писца, а главное, это чувство было взаимным.

– Стар я уже для этой работы, Тимоти, – как-то пожаловался Аскарелли своим дребезжащим голосом. – Но Его Святейшество только мне доверяет переводить его слова на латынь. Этот груз уже не по мне, так что я подал прошение об отставке.

– Что?!

– А-а! – махнул рукой старик. – Конечно, ее никто не принял. Я бы не стал этого делать, если бы был хоть малейший шанс ее получить. Зато я добился уступки – точнее, разрешения нанять ассистента. И соответствующего финансирования. Не догадываешься, кого я предложил на эту роль?

Оба улыбались.

– Мне же еще диссертацию заканчивать! – попробовал возразить Тим.

– Верно, но ты молодой и сможешь работать над ней по ночам, когда старая рухлядь вроде меня уже греется под одеялом. Поверь мне, мой мальчик, если ты оправдаешь то положение, которое я тебе добыл авансом, ты сможешь осуществить свои самые высокие земные амбиции.

– И что это, по-вашему, может быть? – насторожился Тимоти.

Аскарелли ответил уклончиво:

– В моем представлении, величайшее земное наслаждение заключается в том, чтобы ужинать за одним столом с понтификом. – И загадочно добавил: – Это тебе не вульгарные итальянские…

– Что, что, святой отец? – не понял Тим.

– Вина. Ви-на. У понтифика подают французские. Конечно, будучи итальянцем, я порицаю отступничество папы Климента V[58]58
  Климент V перенес папскую курию во французский город Авиньон.


[Закрыть], но когда в 1377 году Святой престол наконец вернулся из Франции в свои законные пределы, в Рим привезли и бочки с великолепным бургундским. И с тех пор понтифики предпочитают продукт северных виноградников, осененных благословением Господним. Experto crede[59]59
  Поверь знатоку (лат.).


[Закрыть], этот продукт действительно стоит того, чтобы заслужить его упорным трудом! Спокойной ночи, сын мой.

По дороге домой на Виа-дель-Умилита Тим замешкался на пьяцца Навона, захваченный симфонией из пения, женского смеха и звона бокалов. И, наблюдая за этим вечным римским праздником, он, несмотря на заманчивые перспективы, рисуемые его наставником, не находил ответа на вопрос, а стоит ли его жертва того, от чего он дал обет отказаться.

41
Тимоти

РИМСКИЙ КАТОЛИЧЕСКИЙ ГРИГОРИАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ НА СОИСКАНИЕ ДОКТОРСКОЙ СТЕПЕНИ ПО ФАКУЛЬТЕТУ КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВА

(Специальность – юриспруденция)

Преподобный ТИМОТИ ХОГАН

ПУБЛИЧНАЯ ЗАЩИТА ДИССЕРТАЦИИ НА ТЕМУ:

«Препятствия к браку священнослужителей»

(Научный руководитель: преп. проф. Патрицио ди Крещенца)

Вторник, 26 мая 1978 года

16 часов, Большой зал

Уже через несколько месяцев, если не де-юре, то де-факто, Тим стал «латинским писцом» при папе, а отец Аскарелли, номинально занимавший этот пост, по сути дела превратился в редактора.

Когда же его тексты стали возвращаться без единой поправки – ни в грамматике, ни по содержанию, – Тим задумался, смотрит ли их вообще старик писец.

В конце концов он набрался смелости и спросил своего наставника напрямую.

– Тимотеус, мальчик мой дорогой, – начал Аскарелли, – зачем мне портить и без того слабые глаза, разглядывая текст о назначении в Техас нового епископа, если все, что он сам из него разберет, так это то, что ему предстоит сменить свою десятиведерную шапку – petasus decem congiorum capax[60]60
  Букв.: шапка, вмещающая десять ведер.


[Закрыть] – на митру? Лучше я посвящу это время написанию статьи в журнал «Латинитас» о моем видении игровой тактики в американском футболе – pila pede pulsanda americana[61]61
  Букв.: американские мячи, которые следует поддавать ногой.


[Закрыть].

Составление всевозможной корреспонденции от лица понтифика и ее рассылка по всему свету оказала на Тима двойственное воздействие. Во-первых, он стал по-новому смотреть на широту, долготу и размах католической части человечества. Кроме того, он понемногу начал входить во вкус процедуры, когда, посылая какое-то распоряжение, к примеру в Шри-Ланку, можно быть уверенным, что оно будет исполнено беспрекословно. Одним росчерком пера папа мог изменить судьбу миллионов.

В промежутках между энцикликами и указами Тим умудрялся готовиться к экзаменам и с блеском их сдавать. Когда они с Аскарелли завершали дневные труды – его труды – рюмочкой-другой граппы, Тим внимательно следил, чтобы не переборщить, ибо ему еще предстояло ехать на велосипеде к себе на Виа-дель-Умилита, а там – читать и писать, в то время как Аскарелли, а скорее всего и весь Ватикан, будут уже видеть сны.

Сама коллегия размещалась в бывшем монастыре семнадцатого века, однако ее небольшой, но хорошо оборудованный спортзал носил приметы современной жизни. А поскольку никакая работа, сколь бы трудоемкой она ни была, не помогала Тиму израсходовать всю его неуемную энергию, его иногда можно было видеть в этом зале на гребном тренажере часа в два или три пополуночи. Чтобы отвлечься от других мыслей, он сам придумал себе задание – воображаемое путешествие на лодке из Италии в Нью-Йорк. Каждый вечер он записывал количество «пройденных» за минувший день миль, рассчитывая, что к концу года их сумма достигнет двух тысяч.

Как-то ночью, когда Тим, обливаясь потом, бороздил просторы океана в районе Азорских островов, его состояние атлетического транса было прервано голосом из не слишком далекого прошлого.

– Господи, Хоган, что ты делаешь? Хочешь довести себя до сердечного приступа?

Это был Джордж Каванаг, тот самый, что когда-то жарким днем в Перудже признался Тиму в своем грехопадении. Теперь, в белом воротничке католического священника, он выглядел удивительно импозантно. Тим мысленно застонал. Для него год, проведенный без общения с Джорджем, был огромным облегчением. Каванаг вызывал у него болезненные воспоминания об их последнем дне с Деборой много лет назад.

– А тебе давно пора спать! – огрызнулся он, удивленно взирая на старого товарища.

– Как же я могу спать, когда мой ходячий пример для подражания еще бодрствует? – Джордж с улыбкой уселся на банкетку, взял в руки гантель и стал бесцельно сгибать и разгибать руку. – Нет, в самом деле, – продолжал он, – я не иронизирую. Я правда тобой восхищаюсь, Хоган. Ты настоящий гений стратегии. Я, понимаешь ли, слышу похвалы в твой адрес со всех сторон – от правых и от левых, от консерваторов и от прогрессистов. Ты действительно спец по части римских нравов.

Тим увеличил темп упражнения и задышал чаще, с хрипом втягивая воздух.

– Только не говори мне, Хоган, что тебе это понятие неведомо. «Римские нравы»!.. – продолжал Каванаг. – В ватиканском обществе придворная интрига – это ключ к успеху. Способность создать загадку и нанести на нее глазурь обаяния. Будь сегодня жив Макиавелли, он бы написал книгу о тебе.

Тим с ненавистью воззрился на него.

– Перестань, – сказал Джордж. В голосе было теперь неподдельное восхищение. – Говорят, Фортунато зовет тебя вести семинар по каноническому праву?

Тим молча продолжал свою греблю, а Джордж все нащупывал почву.

– Поговаривают также, что ты его предложение отклонил. Чем же ты тогда собираешься заняться?

– Почему бы тебе самому мне не подсказать, отец Каванаг? Ты, кажется, и так уже все знаешь.

– Ну, я-то слышал только, что ты запросил место священника в Штатах. Я понимаю, что «возделывание нивы» украшает биографию, но неужели ты считаешь, что совершаешь правильный шаг, уезжая из Рима сейчас, когда твоя звезда на подъеме?

– Я священник, а не политик, – зло ответил Тим.

Джордж поднялся.

– Извини, Хоган, – сказал он с нескрываемым раздражением. – Я, увы, не силен в этой самой придворной стратегии, в которой на самом деле главное – искусный подхалимаж. Pax tecum[62]62
  Мир с тобой (лат.).


[Закрыть].

К концу весны диссертация Тима была готова. Защиту назначили на четвертую неделю мая. Председательствовать должен был сам декан факультета, отец Анджело Фортунато.

– Это большая честь, – заверил Тима Аскарелли. – Я, конечно, тоже буду присутствовать. Кстати, я еще не получил приглашения.

– На защиту? – удивился Тим.

– Конечно, нет! На это мероприятие всех пускают. Я говорю о банкете в твою честь.

– Боюсь, никакого банкета не будет, – ответил Тим.

– Ты что, рехнулся, сын мой? – рассердился Аскарелли. – Или ты хочешь лишить старика приличной еды?

– Нет, правда, святой отец, приема никто не устраивает.

– Ага! – ответил писец, предостерегающе грозя пальцем. – Тебе просто еще не сказали. Но могу тебя заверить, когда на защите председательствует декан Фортунато, за ней всегда следует обильное застолье.

Слова старого писца оказались пророческими. Вернувшись в начале второго ночи в коллегию, Тим обнаружил у себя под дверью конверт. На обратной стороне было золотое тиснение – герб с девизом: «Civitas Dei est patria mea» – «Град Божий – мой истинный дом».

Тим вскрыл конверт. На бланке с шапкой «Кристина, княгиня ди Сантиори» и адресом дворца где-то на Палатинском холме каллиграфическим почерком было выведено:

«Дорогой отец Хоган!

Прошу простить мне мою самонадеянность, но весть о ваших замечательных и столь многочисленных достижениях обрела крылья и разнеслась далеко за пределами ватиканских стен, так что мне кажется, что мы с вами уже давно знакомы.

Мой хороший друг декан Фортунато рассказал мне, что ваша «защита» (которая, я уверена, станет скорее серией панегириков, чем вопросов) назначена на двадцать шестое число сего месяца. Насколько я понимаю, никто из вашей семьи не сможет прилететь из-за океана по этому торжественному случаю, и потому я беру на себя смелость предложить вам организацию приема в вашу честь в моем доме.

Если вы сочтете мое предложение приемлемым, прошу вас дать мне список ваших друзей, с которыми вы хотели бы разделить радость получения вами докторской степени.

Искренне ваша,

Кристина ди Сантиори».

Тим был доволен. Улыбаясь, он включил плитку, чтобы вскипятить воду для кофе. Прежде чем солнце покажется над Эсквилинским холмом, ему еще многое предстоит сделать.

Лишь когда в шесть часов (после каких-то трех часов сна) он поднялся к мессе, до него наконец стал доходить смысл вчерашнего послания.

Семья Сантиори входила в круг, известный в Риме как «Черная знать». Это были светские семьи, которые на протяжении столетий играли важную роль при папском дворе, так называемые «Тайные камергеры Меча и Ризы».

За некоторыми были закреплены передаваемые по наследству обязанности на папских церемониях. Это были целые династии – как Серлупи Крещенци, веками заведовавшие папскими конюшнями, или Массимо, чей клан из века в век держал наследственный пост Главного почтмейстера.

Но положение Сантиори было еще выше. Из их рядов издавна выходили Грандмейстеры Святого приюта. Это был самый высокий ранг, на какой мог рассчитывать мирянин при панском дворе. А главным признаком их подлинного аристократизма служило то обстоятельство, что их фамилия никогда не фигурировала в прессе. Если они давали прием, то о нем ничего не сообщалось. Все, кто был достоин о нем знать, оказывались в числе приглашенных, а представители «четвертой власти» в этот круг не допускались.

Тим сидел в углу трапезной и задумчиво ковырял ложкой кукурузные хлопья, когда появился Джордж Каванаг.

– Можно к тебе подсесть, отец Хоган?

Тим поднял глаза и, стараясь не выказать своего раздражения, рассеянно бросил:

– Добро пожаловать!

Джордж, уже успевший расположиться, к удивлению Тима, излучал на первый взгляд вполне искреннюю сердечность.

– Послушай, Хоган, я знаю, что защита проводится открыто, но все же хочу спросить: ты не будешь против, если я заявлюсь? Я хочу сказать, я столько лет тебя допекал. Вот я и подумал, вдруг своим присутствием выведу тебя из равновесия?

– Нет, нет, все в порядке, приходи, – ответил Тим. – У меня такой мандраж, что хуже уже не будет.

– Спасибо. Жду не дождусь, как буду сидеть и хлопать глазами, ни слова не понимая.

Тронутый его тактичностью, Тим поспешил добавить:

– Послушай, Джордж, там потом банкет намечается…

– У Сантиори? – Джордж улыбнулся, взгляд его оживился.

– Да.

– Спасибо. Я так и думал, что ты меня пригласишь.

Хотя исход его защиты был фактически предрешен, атмосфера некоторой нервозности все же ощущалась. Большой зал был до отказа заполнен студентами и преподавателями факультета, а где-то в их гуще восседала и княгиня «Черной знати» со своей свитой.

Тим прибыл за пятнадцать минут до начала испытания, но отец Аскарелли уже был на месте.

– У меня так плохо со слухом, что я непременно должен сидеть в первом ряду, – объявил старый иезуит. Он нагнулся ближе к своему протеже и шепотом дал ему совет – точнее, вручил секретное оружие: – Не забывай: несмотря на всю ученость тех, кто станет задавать тебе вопросы, будь готов к тому, что среди них будут и идиотские. В таких случаях просто говори: «Non pertinet»[63]63
  К делу не относится (лат.).


[Закрыть] – и переходи к следующему. Ты знаешь свою тему лучше их всех, поскольку у тебя она свежее в памяти. Конечно, декан Фортунато устроит тебе допрос, но больше – из стремления продемонстрировать, какой он сам умник. Польсти ему, вырази полное согласие с его точкой зрения и дуй в свою дудку.

– Благодарю вас, отец, – с вялой улыбкой сказал Тим.

– А теперь возьми вот это.

Старик что-то сунул Тимоти в руку. Это оказалась плитка шоколада «Хершиз».

– Один мой бывший ученик шлет мне их из Америки коробками, – пояснил Аскарелли. – Шоколад отлично стимулирует работу мозга.

От эксцентричности этого жеста Тим не смог удержаться от смеха. Под пристальным взором довольного Аскарелли он с жадностью сжевал шоколад.

Тим уже двинулся к сцене, когда старик еще раз окликнул его.

– И последнее, – сказал он с любовью. – Эти два часа станут для тебя последними в роли студента. Постарайся получить от них удовольствие!

В каком-то смысле происходящее напоминало финальный сет теннисного матча. Тимоти умело отразил несколько десятков самых разных вопросов от мощных подач и аккуратных свечей до совершеннейших аутов. В точности как предсказывал старик. Была даже группа поддержки – хотя она, конечно, вела себя тихо, если не считать изредка доносившихся с первого ряда от Аскарелли слов одобрения: «Bene… optime»[64]64
  Хорошо… отлично (лат.).


[Закрыть].

Когда все было позади, Тим почувствовал облегчение, смешанное с грустью. Аскарелли оказался прав. Это был последний случай, когда он блистал как студент.

Огромный Палаццо Сантиори элегантно царил над Виа-Сан-Теодоро. Его залы и комнаты с высокими потолками были украшены величественными полотнами, среди которых имелись даже произведения раннего Возрождения, когда художники творили под непосредственным покровительством этой семьи.

– Невероятно! – восхищенно проговорил Тим, в благоговении застыв перед «Благовещением» Рафаэля. Он настраивался на знакомство с нынешними сильными мира сего, но не был готов одновременно на встречу со Старыми Мастерами.

– У Сантиори всегда было чутье на талантливых людей. – Княгиня оказалась невысокой, пышущей здоровьем женщиной с седыми волосами и глазами, которые своим живым блеском затмевали сияние ее многочисленных бриллиантов. – Это более ранний вариант по сравнению с тем, что висит в Ватикане, – пояснила она. – Но когда дело касается Рафаэля, сказать, что первично, а что вторично в смысле красоты, невозможно. Вы согласны?

– О да, конечно, – быстро ответил Тим и подумал, как же должен чувствовать себя человек, живущий в доме, полном столь бесценных сокровищ.

– Пойдемте, отец. Можно мне называть вас Тимотео? Позвольте мне представить вас некоторым замечательным людям. Как-нибудь в другой раз заходите и любуйтесь картинами, сколько вам будет угодно.

Тим проследовал за княгиней по широкой мраморной лестнице. Ее каблуки стучали почти в унисон с его стремительно бьющимся сердцем. Еще один пролет, и они вышли в разбитый на крыше дворца сад, который освещался фонарями, установленными через равномерные промежутки на ограде. От вида Вечного города, открывающегося с террасы, у Тима захватило дух. С этой «смотровой площадки» можно было видеть весь Форум, освещенный прожекторами. Тим не мог оторвать взора от этих благородных руин империи – отчасти потому, что не чувствовал себя по-настоящему достойным людского величия, живые воплощения которого сейчас во множестве толпились на террасе.

Знакомый голос вернул его к действительности.

– Nunc est bibendum. Пора предаться возлияниям, как сказал поэт, – произнес где-то рядом отец Аскарелли. – Вот кто был подлинный поэт Рима – Гораций! Разве не так?

Тим обернулся на своего наставника и негромко рассмеялся.

– Отец мой, вы, я смотрю, времени зря не теряете! – сказал он. В каждой руке Аскарелли держал по узкому бокалу шампанского.

– Видишь ли, мой мальчик, – в свою очередь рассмеялся старик, – в моем возрасте надо использовать каждый момент. Я уже выпил за твое здоровье и еще выпью. Спасибо, что включил меня в список своих приглашенных. Теперь у меня есть шанс умереть с безупречным послужным списком в обществе.

– Carpe noctem[65]65
  Лови ночь (лат.). Тим в шутку перефразирует знаменитое carpe diem («лови день», т. е. «пользуйся каждым моментом») Горация.


[Закрыть], – с теплотой в голосе сказал Тим.

– Et tu bili[66]66
  Ты тоже сын [мой] (лат.).


[Закрыть], – отозвался Аскарелли и растворился в море знаменитостей.

Тим тут же мысленно поклялся пить в этот вечер только минералку, дабы запомнить каждое лицо, каждый звук, каждую ноту этого вечера… Вечера, устроенного в его честь.

Тем не менее на следующее утро голова у него раскалывалась. Не от выпитого или съеденного, а скорее, как он рассудил, от титанического умственного напряжения вчерашнего дня, когда сперва он сам источал блеск, а затем блеск источали на него.

В коллегию он вернулся как раз к утренней мессе, после чего свалился от усталости и проспал завтрак.

Вечером в трапезной за ужином к нему опять подсел Джордж.

– Вчера тебя вполне могли бы избрать, Хоган.

– Что-что?

– По моим подсчетам, на приеме было шестнадцать Князей Церкви – причем не все из них итальянцы. Когда за тебя поднимает бокал кардинал, архиепископ Парижский, готов поклясться, все французы не раздумывая отдадут тебе свои голоса.

– Он там правда был? – простодушно удивился Тим. Он уже научился пропускать мимо ушей едкие замечания своего товарища и конкурента относительно его продвижения по церковной лестнице.

– Ты что, его не видел? A-а, ты небось другим делом был занят – все на Софи Лорен глазел.

– Что?!

– Перестань притворяться! Надо было быть слепым, чтобы не заметить ее с этим ее заботливым супругом – Карло. Не забывай, смотреть нам не запрещено! Да ладно. Лучше скажи, с кем тебе удалось поговорить?

Тим потер ноющий лоб и сказал:

– Знаешь, Джордж, я не в силах всех припомнить. Я не шучу. Можешь пройти ко мне, я там список набросал.

– Что ж, от такого приглашения грех отказываться, – с готовностью согласился Джордж.

Вернувшись в комнату Тима, оба склонились над его столом, и Джордж с нескрываемой завистью произнес:

– Ну, Тим, это действительно почетный список. И ты по-прежнему хочешь вернуться в Бруклин, чтобы выслушивать там кающихся в грехах подростков и старушек?

– Я еду в приход Сент-Грегори, – твердо заявил Тимоти. – Это моя родина.

– Дело твое. – Джордж пожал плечами. – Но не думаю, что это лучший способ, каким может служить церкви человек с твоими способностями.

– Что ж… А у тебя какие планы? – поинтересовался Тим.

– Не могу назвать это дальновидным шагом с точки зрения карьеры, – ответил Джордж, – но я специально попросил для себя места у иезуитов в Аргентине. Я рассудил, что если стану делать добро другим, а не только себе, то появится больше шансов оказаться на Небесах.

– Весьма похвально, – вполне искренне прокомментировал Тим. – Если честно, никогда не думал, что ты…

– Альтруист? – подсказал Джордж, нимало не обидевшись. – Понимаю. Порой я сам удивляюсь, что во мне вдруг стали крепнуть христианские чувства.

Приглашение пришло в таком же, разве что не пергаментном, конверте с печатью Сантиори.

«Мой дорогой Тимотео!

Присланные вами цветы были сколь изысканны, столь и излишни. Истинным цветком на нашем скромном банкете были вы с вашими выдающимися дарованиями. Все мои друзья в плену вашего обаяния и ума.

Я знаю, что сейчас, накануне отъезда в Америку, вы должны быть очень заняты, но, может быть, у вас найдется немного времени, чтобы разделить со мной обед у меня на вилле в ближайшее воскресенье? Будет один из моих родственников, знакомство с которым, я уверена, доставит вам удовольствие».

Подписано было просто «Кристина».

На этот раз присутствующих было всего четверо. Они сидели за накрытым белой скатертью столом в роскошной столовой Сантиори, таким длинным, что гости находились на изрядном расстоянии друг от друга. Во главе стола восседала княгиня, справа от нее – Тимоти, слева – сестра хозяйки Джульетта, а напротив – красивый седовласый священник пятидесяти с чем-то лет.

Представлен он был как младший брат княгини Джанни, но Тим знал, как он поименован в «Ежегоднике Ватикана»: монсеньор Джованни Орсино, помощник Госсекретаря Святого престола по Латинской Америке.

Брат не уступал сестрице в обходительности и обаянии.

– Если не возражаете, – обратился он к Тимоти с некоторой долей озорства, – я бы предпочел беседовать по-английски. Точнее говоря, вы бы говорили по-английски, а я бы тоже немного потренировался, чтобы хоть чуть-чуть оторваться от своего примитивного уровня.

– Разумеется, – согласился Тимоти и вежливо добавил: – Но вы очень хорошо говорите по-английски!

– Только senza complimenti[67]67
  Без комплиментов (ит.).


[Закрыть], прошу вас! Я был бы больше рад, если бы вы меня поправляли. Это меня нисколько не обидно.

– Конечно, монсеньор, – ответил Тимоти, делая вид, что не заметил легкой оговорки собеседника. – Но разве вам в секретариате так много приходится пользоваться английским?

– В моей нынешней должности – нет, – ответил монсеньор Орсино. – Ведь документы, с которыми я каждый день имею дело, все на испанском. А испанский, как говорится, это тот же итальянский, только с пришепетыванием. Но когда-нибудь…

В этот момент с другого конца стола его многозначительным тоном перебила сестра:

– Скоро, Джанни, очень скоро!

Орсино покраснел и сказал:

– Ну хорошо, как говорит моя оптимистка-сестра, – он сделал жест в сторону княгини, – «очень скоро» я могу получить новое значение.

– Вы, наверное, хотели сказать – «назначение»? – с улыбкой поправил Тимоти.

Княгиня, пользуясь своим положением хозяйки, закончила за брата:

– Джанни входит в число самых высокопоставленных сотрудников секретариата, а через полтора года, когда уйдет в отставку Бонавентура, освободится пост апостольского посланника в Вашингтоне. И тогда…