Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

ЧАСТЬ VI

74
Тимоти

Тим то проваливался в дрему, то опять пробуждался. После десяти часов полета двигатели самолета DC-10 стали гудеть с надрывом, словно и они тоже притомились. Он попросил учтивую стюардессу принести ему еще чашку кофе, а заодно в шутку предложил позаботиться и о командире экипажа. Девушка улыбнулась шутке Его чести и поспешила на кухню лайнера.

Пока все другие пассажиры первого класса спали, Тим усердно готовился к своей роли папского нунция. В последние недели, что ни день, едва освободившись из своего лингвистического плена, он спешил в кабинет фон Якоба, где углублялся в досье Хардта, пытаясь составить себе портрет будущего идейного противника. Одновременно он разрабатывал для себя план предстоящей поездки.

Эрнешту Хардт родился в 1918 году в Рио-Негро. Он был сын швейцарского иммигранта и мамелюки – то есть женщины смешанной португало-индейской крови. Воспитывался он у францисканцев и по окончании обучения стал одним из них. После учебы в Риме, где он получил докторскую степень в Григорианском университете, он до 1962 года преподавал в Лиссабоне, а затем вернулся на родину, чтобы возглавить первую кафедру католического богословия в новом Университете Бразилии.

Эти голые факты его биографии занимали меньше страницы. Далее в досье шла обширная библиография трудов Хардта и критические аннотации, составленные разными ватиканскими учеными мужами консервативного толка. Чаще всего эти заметки были подписаны инициалами фон Якоба. Они отличались особой резкостью оценок.

Следующий раздел, целиком посвященный переписке между Римом и столицей Бразилии, преимущественно содержал упреки по поводу диссидентских выходок Хардта и его уклончивые ответы типа: «Сложно проповедовать слово Божье в краю, о котором Он, кажется, позабыл».

Затем Тим стал листать публикации Хардта – они были на испанском, поскольку ориентированы были главным образом на читателей в Латинской Америке. Не оставалось сомнения, что это был голос в защиту угнетенных, и в то же время сама аргументация его сочинений, при всей ее спорности, была основана исключительно на Писании. Если точнее – на Ветхом Завете.

Много ярлыков можно было навесить на Хардта, но определение «марксист» подходило ему не больше, чем «христианский фундаменталист». Он выступал поборником буквального прочтения Библии. Так, он придавал большое значение эпизоду, описанному в трех из четырех Евангелий, когда богатый юноша спрашивает Христа, что надо сделать, чтобы снискать жизнь вечную. И Иисус отвечает: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на Небесах».

Какой благочестивый христианин станет низводить это указание Спасителя до «социализма в чистом виде»?

Всякий раз, переворачивая страницу, Тим ожидал увидеть какие-нибудь более еретические и подстрекательские высказывания, но так и не находил оснований подозревать Эрнешту Хардта в преданности какой-либо иной идеологии, чем Слово Божье.

Город Бразилиа был спроектирован так, чтобы в плане иметь форму аэроплана. Но посвященным он скорее напоминал покосившееся распятие.

До сороковых годов двадцатого века гигантское плато Мату-Гросу в Бразилии оставалось одним из крупнейших неизученных районов на земле. Но вот уже два столетия правители Бразилии мечтали построить столицу в глубине материка, которая стала бы лучом света в самой гуще тьмы.

Нет такой книги по истории современной архитектуры, в которой не содержались бы фотографии фантастической линии горизонта, придуманной архитектором Оскаром Нимейером. Особенно славится тонкая «свеча» кафедрального собора.

Футуристический, потрясающе спроектированный город открыл свои двери для поселенцев в 1960 году. Чертежи градостроителей были воплощены в реальность всего за три с небольшим года.

Самолет из Рио подрулил к терминалу. Тим подхватил чемодан и черный плащ (впереди его ждал долгий сезон дождей – в случае, если его миссия затянется) и вошел в здание аэропорта. Пол в зале был выложен гладким мрамором.

Приземистый посол Ватикана монсеньор Фабрицио Линдор, в безукоризненном летнем костюме, имел поразительно свежий вид, несмотря на позднее время. Он шагнул Тиму навстречу и протянул руку:

– Добро пожаловать, Ваша честь. Могу себе представить, как вы устали. Так что доверьте свой чемодан отцу Рафаэлю, и пойдемте скорее в машину.

У Тима едва хватило сил кивнуть в ответ. Он вяло двинулся вслед за дипломатом через стеклянные двери к черному лимузину «Мерседес», вызывающе красовавшемуся в зоне запрещенной стоянки.

– Мы получили от кардинала фон Якоба распоряжение забронировать вам апартаменты в отеле. Я зарезервировал для вас лучший люкс в «Национале», но подумал, не будет ли вам надежнее – гм-м… удобнее – расположиться в одном из гостевых номеров посольства?

– Надежнее? Мне надо кого-то опасаться? – Тим очнулся.

Посол пожал плечами.

– Видите ли, Ваша честь, мы тут очень далеко от Ватикана, но зато очень близко к джунглям.

За время двухчасового перелета из Рио Тим успел принять решение сразу запросить у посла Ватикана необходимую информацию.

– Монсеньор Линдор, вы были знакомы с моим… предшественником?

– Вы имеете в виду архиепископа Рохаса?

– Да. Вы его знали?

Дипломат замялся.

– Слегка. Он недолго был с нами.

– Да? – небрежно бросил Тим. – И что же? Подпал под легендарные чары Хардта?

– В общем, да, – смущенно признал посол. – Можно и так сказать. Он примкнул к этой так называемой «теологии освобождения» и по предложению Хардта пошел работать к епископу Касальдалиге на Амазонку.

– А можно мне устроить с ним встречу? – заинтересовался Тим.

– Боюсь, что нет, – ответил посол. – Рохас умер. Точнее, был убит.

– И известно, кто это сделал?

– Насколько я слышал, его застрелили по ошибке. Во время одного марша протеста он шел рука об руку с Касальдалигой. На того было совершено покушение. Но пуля попала в Рохаса, – Тиму показалось, он пробурчал: – Вот уж не повезло!

Пока машина катилась по пустынным улицам ночного города, с застывшими зданиями, похожими на гигантские подсвеченные сталагмиты на фоне иссиня-черного неба, посол Линдор неустанно изливал свою ностальгию по Риму. Тим почувствовал, что посланник Ватикана невольно тяготится пребыванием в этом зловещем Диснейленде.

Возле отеля Линдор предложил:

– Завтра вам, наверное, захочется как следует отдохнуть, но, если хотите, я могу заехать после обеда и показать вам город.

– Очень мило с вашей стороны, монсеньор, – ответил Тим. – Но не думаю, что мне сегодня удастся выспаться. Мне не терпится приступить к делу. Отец Хардт знает о моем приезде?

– Ну… – замялся посол. – Уведомления на гербовой бумаге мы ему не посылали. И официальной встречи, как вы и хотели, тоже не назначали. Но он получает информацию по своим францисканским каналам. У них там действует лесной телеграф. Так что, думаю, ваше появление не станет для него неожиданностью.

– На это я и не рассчитывал, – заверил Тим. – Но, судя по моим данным, лекции он читает только раз в неделю, а остальное время проводит, как они это называют, «в поле». Насколько я понимаю, завтра как раз его лекционный день, и мне не хотелось бы пропустить эту возможность.

– Все его лекции у меня записаны на магнитофон, – сказал посол. – Вы можете слушать его со всеми удобствами, сидя в моем кабинете.

– Это все хорошо. Я читал их в стенограмме. Однако самое верное впечатление можно составить, только если лично увидишь человека в деле. Не волнуйтесь, монсеньор, от веры я не отступлюсь.

Он смерил дипломата холодным взглядом. Тот неловко поерзал.

– Сказать по правде, Ваша честь, это второй Савонарола.

– Предлагаете сжечь его на костре? – пошутил Тим.

– Нет, конечно, – помотал головой посол. – Много чести!

По случаю приезда Тима персонал отеля приготовил ему в номере сюрприз в виде корзины фруктов и бутылки вина. Он, однако, предпочел банку местного пива «Антарсита» из мини-бара, на ходу бросив взгляд в зеркало над столом.

«Есть еще порох в пороховницах, Тим Хоган!» – сказал он себе. И действительно, единственное, что слегка беспокоило его, это пряди волос, остающиеся в расческе. При мысли о грозящем полысении его бросало в дрожь. Не потому, что его заботила его внешность, а из-за перспективы – если этот процесс примет необратимый характер – обрести сходство с ненавистным Такком Делани.

Он осушил пиво, рухнул на кровать прямо поверх покрывала и, не раздеваясь, уснул.

Наутро, как раз когда он пил свой сок и крепкий кофе – в этом состоял его завтрак, – позвонил посол.

– Вы были правы, – доложил он. – Сегодня у Хардта лекция с четырех до шести. Я пришлю за вами посольскую машину.

Тим обратил внимание, что сам дипломат не вызвался составить ему компанию.

– Не стоит, монсеньор, – отказался Тим. – Я охотно прокачусь на автобусе.

Университет Бразилии – еще один шедевр Нимейера – находился на северо-восточной окраине города. Тим вышел из автобуса на остановке на Эйшу-Родовиариу. По пути через студгородок он отметил, насколько пестрой была студенческая толпа – это касалось как цвета кожи, так и одежды. Он и сам сейчас был в «гражданском», и даже без нагрудного креста.

Обычно лекции по религии читались в Институте теологии, но Хардт пользовался такой популярностью, что ему выделялась большая аудитория в форме амфитеатра в корпусе естественных наук.

В этом была своя ирония: Слово Божие обсуждалось там, где царила Наука. Кафедра, на которой стоял Хардт, была оборудована газовыми кранами и прочими атрибутами современной лаборатории.

Ровно в шестнадцать пятнадцать Эрнешту Хардт – высокий, сутуловатый человек с обветренным лицом и белой гривой вокруг высокого лба, решительным шагом взошел на кафедру. На нем были вельветовые брюки и рубашка защитного цвета с коротким рукавом. Распахнутый ворот открывал небольшой нагрудный крест.

Тим скромно устроился в одном из задних рядов. Когда вся аудитория поднялась в знак уважения к лектору, он тоже встал, дабы не привлекать к себе излишнего внимания.

У Хардта с собой не было ни портфеля, ни сумки с книгами, ни каких-либо заметок. Единственным, что он принес на лекцию, был потертый томик Библии в кожаном переплете, в который, правда, за все полтора часа своего выступления он почти не заглядывал.

Темой сегодняшней лекции была Нагорная проповедь Христа.

Процитировав слова: «Блаженны нищие духом», он разъяснил их как хвалу материально обездоленным.

– Что же имеет в виду Господь, когда говорит: «Блаженны алчущие и жаждущие, ибо они насытятся»? Можем ли мы считать, что Иисус имел в виду некую абстрактную справедливость? Конечно, нет! Ключевые слова в этом отрывке – «алчущие» и «жаждущие». Согласно нашей вере, «насыщение» может означать только равное распределение еды между всеми людьми.

Те же мысли мы встречаем и в Свитках Мертвого моря, особенно в тех двух, которые получили название «Благодарении» и «Война». Так что не может быть никакого сомнения относительно истинных устремлений Спасителя…

Его пронзительные серые глаза внимательно вгляделись в аудиторию, после чего Хардт торжественно провозгласил:

– В мире не может быть справедливости, пока на земле существуют голодные!

Тим пытался угадать, реагировала ли на проповеди Иисуса окружавшая его толпа так же восторженно, как сейчас университетская аудитория на тирады Хардта? В зале стоял одобрительный гул.

Лектор достал мятый платок и отер пот со лба.

– Главное, что должен делать человек во имя служения Господу, – это не читать молитвы, а взять на себя определенные обязательства. Не жертвовать, а делиться. Только тогда можно говорить о какой-то другой справедливости.

Его загорелое лицо теперь было пунцовым. Он высказался. Даже не называя своего идейного противника, он недвусмысленно заклеймил католическую церковь. Он забрал Христа у Рима и, превратив его в живого проповедника, перенес в сердце бразильских джунглей.

Прислонившись к стене под вывеской «Не курить!», Хардт полез в карман, извлек оттуда пачку «Мальборо» и задымил. Сделав пару глубоких затяжек, он опять обратился к аудитории.

– Формально наша лекция окончена, – объявил он на разговорном наречии. – Но для тех, кому это интересно, я скажу еще несколько слов на тему свободы.

Никто не двинулся с места. Хардт продолжал:

– Каждому школьнику известно, что бесчеловечная практика рабовладения была официально отменена в нашей стране Жуакином Набуку в 1888 году. Но есть люди, которые об этом не слышали до сих пор. Поэтому по воскресеньям, вместо посещения церкви, мы отправляемся в Сан-Жоду и проводим акции протеста на ранчо Да-Сильва. Кто хочет принять участие в изготовлении плакатов – пожалуйста, запишитесь потом у Жоржи или Виттории.

Он ткнул в сторону двоих молодых помощников, одетых примерно как он сам. Они держали наготове блокноты для записи добровольцев в армию справедливости.

– На следующей неделе наша лекция будет посвящена реминисценциям Ветхого Завета в Евангелии, так что не забудьте запастись текстами. Ступайте с Богом!

Студенты стали с шумом расходиться. Многие по дороге записывались у Жоржи и Виттории. Аудитория опустела так стремительно, что Тим, оставшийся сидеть, не успел заметить, как оказался один на один со своей жертвой. Хотя их и разделял почти целый зал.

Первым заговорил бразильский вероотступник:

– Добрый день, Ваша честь. Надеюсь, моя лекция не показалась вам чересчур примитивной?

– Напротив, дом Эрнешту, – ответил Тим. – Она была весьма познавательна. Могу я вас пригласить на чашку кофе?

Профессор улыбнулся. В его манере держаться было что-то неуловимое, чего Тим никогда не видел у других служителей церкви. Глаза его глядели яснее, и всем своим видом он излучал душевный покой.

– Только не кофе! В этой стране кофе – единственный продукт, не относящийся к предметам роскоши. Но поскольку, как я понимаю, платить будет Ватикан, почему бы нам не позволить себе бутылочку доброго старого вина?

– Прекрасно, – охотно отозвался Тим. – Пусть будет вино. Можете предложить подходящее заведение?

– Если вы ничего не имеете против простой пищи, я бы пригласил вас к себе домой отужинать. Как вам такая идея?

– Очень любезно с вашей стороны. Если вы мне дадите адрес…

– Ну, найти нас будет сложновато. Лучше я сам за вами заеду. Семь тридцать вас устроит?

– Буду ждать с нетерпением.

– Я тоже, – поддакнул Хардт и заговорщицки добавил: – Будет здорово, если вы прихватите не одну бутылку… Если, конечно, ваш бюджет позволяет… Cenabis bene apud me[89]89
  Хорошо отобедаешь со мной.


[Закрыть] – если вы помните Катулла.

– Constat. Договорились, – согласился Тим.

На что Хардт с улыбкой произнес:

– Pax tecum[90]90
  Мир с тобой (лат.).


[Закрыть].

И, повернувшись, зашагал к боковому выходу, где его дожидались Жоржи и Виттория.

75
Тимоти

В четверть восьмого Тим, в своем лучшем летнем костюме – правда, все равно черного цвета, – стоял у парадного крыльца отеля «Националь» с двумя бутылками вина под мышкой и гадал, на каком средстве передвижения приедет Хардт.

Про себя он решил, что это должно быть что-то нарочито «пролетарское» – потрепанный грузовичок или, чего доброго, ослик.

Он оказался прав лишь наполовину, ибо ровно за минуту до назначенного часа (неужели в нем еще говорила швейцарская пунктуальность?) Хардт появился на «Лендровере» такого ветхозаветного «разлива», что, будь это вино, его продавали бы только с аукциона.

– Давайте сюда! – крикнул он весело. Пока Тим забирался в кабину, богослов оценил вино. – Ого! Я вижу, вы человек слова. Это винцо обойдется Ватикану в кругленькую сумму!

Он вдавил в пол педаль акселератора, машина дернулась и с ревом понеслась вперед.

По дороге разговор зашел на самую тривиальную тему – о дороговизне столичной жизни. Тим не заметил, как они миновали Эйшу-Родовиариу-Норте и выскочили на трассу.

Минут через десять Тим спросил:

– Вы всегда жили так далеко от города?

– Нет, – отозвался Хардт. – Когда я еще был в лоне церкви, у меня имелась берлога возле кафедрального собора. А теперь я живу в одном из поселений, образующих «Антибразилию». Не так удобно, но зато ближе к народу.

– «Антибразилию»? – удивился Тим.

– Их еще называют фавелами, то есть трущобами. Вы, конечно, и без меня знаете, что Бразилиа, в отличие от подавляющего большинства городов, застраивалась строго по плану. Архитекторы только забыли спроектировать одну вещь – жилье для кандангуш, первопроходцев, которые, собственно, все и построили. И сегодня бедняги ютятся в фавелах, опоясывающих город как ожерелье – только не такое красивое. Некоторые поселки отстоят от города аж на тридцать километров.

– Как это грустно! – заметил Тим.

– Да уж… – Хардт цинично усмехнулся. – Градостроители все предусмотрели, только людей не учли. – Он бросил взгляд на Тима. – Почти как в Ватикане, да?

Прошло более получаса, прежде чем они свернули с шоссе и по проселочной дороге добрались до хаотичного скопления хибар. Одни жилища были из жести, другие – из шлакоблоков, явно позаимствованных с каких-нибудь городских стройплощадок. На крыше каждой хибары торчала телевизионная антенна.

Улица – если это можно было назвать улицей – оказалась еще более ухабистой и узкой, чем дорога. Хардт непрерывно жал на клаксон, распугивая разгуливающих по дороге кур и детей.

Дом у Хардта был немного посолиднее, чем у его соседей. Тим уже во дворе услышал стрекот электрического движка и почуял запах выхлопа. Несмотря на почти двойную разницу в возрасте, Хардт первым легко соскочил с подножки и заторопился помочь гостю.

– Все в порядке! – со смехом сказал Тим. – Надеюсь, ногу не сломаю.

– Знаю, знаю, дом Тимотео. Я о вине беспокоюсь!

В этот момент появился смуглый босоногий мальчуган лет десяти, в шортах и майке без рукавов.

– Папа, папа!

Хардт наклонился и легко поднял мальчика, с гордостью объявив:

– Это мой сын Альберту.

Почему-то в тусклом свете нищенского жилища очевидное нарушение целибата представлялось чем-то особенно неуместным.

Тим огляделся, удивляясь, как люди могут мириться с такими условиями существования. У него невольно вырвалось:

– Вот так дом!

– Вы правы. Думаю, после этого ад покажется нам курортом не хуже Майами-Бич. Вы отдаете себе отчет, что…

Из глубины дома его прервал женский голос:

– Эрнешту, прекрати свои проповеди! Он же наш гость!

Тим обернулся и увидел женщину тридцати с не большим лет. Ее белозубую улыбку контрастно оттеняли блестящие черные волосы и темная кожа.

– Пожалуйста, простите его за дурные манеры, – весело попросила она. – Боюсь, францисканцы не научили его представлять гостя даме. Этого у них в программе не было. – Она протянула руку и назвала себя: – Изабелла. Надеюсь, вы не слишком измучены перелетом и сумеете получить удовольствие от этого вечера.

– Благодарю, – приветливо ответил Тим, совершенно очарованный женщиной, которая, он видел, годилась Хардту в дочери.

Тот словно читал его мысли:

– Небось гадаете, как такому дряхлому старцу, как я, удалось заарканить эту юную газель?

Изабелла одарила Тима улыбкой.

– Только не говорите ему комплиментов! Это у него такая манера завуалированно хвастать своей мужской силой. Мы познакомились там, где и подобает добропорядочным бразильским католикам, – в пикете. Я преподавала в университете право.

Хардт со смехом закончил:

– И Изабелла сжалилась над бедным холостяком, который не понимал всю справедливость слов, сказанных в тридцать первой главе Книги Притчей Соломоновых – о том, что добродетельная жена дороже жемчугов.

Тим помнил, о чем идет речь, и незамедлительно процитировал по-латыни святого Иеронима:

– Milierem fortem quis inveniet[91]91
  Кто-то да найдет добродетельную жену.


[Закрыть].

Это весьма понравилось Хардту:

– Какое наслаждение – слышать из уст католика цитату из Писания на латинском языке! Обычно-то все больше других католиков цитируют…

Он в упор посмотрел на Тима, дожидаясь его реакции. Тот улыбнулся.

– Что ж, – объявил Хардт, провожая гостя в глубину дома, – по крайней мере, на этот раз мне не прислали какого-то зануду. Прошу прощения, дом Тимотео, могу я предложить вам выпить? Может быть, хересу?

– С удовольствием, – согласился Тим. Хардт положил ему руку на плечо и подтолкнул к кабинету.

Освещенные неверным огнем лампы книжные полки были уставлены не только книгами, но и свежими номерами журналов по теологии и критике Святого Писания.

– Вы учились в Григорианском? – полюбопытствовал Хардт.

Тим кивнул.

– Институт Библии?

– Нет, каноническое право.

– Аа-а… – разочарованно протянул Хардт. – Пустая трата времени. За это и выпьем?

– Только если мне дадут возможность высказать контраргументы, – отшутился Тим.

– Сегодня принимается только один контраргумент – другой напиток, – объявил Хардт и щедро налил по бокалам янтарную жидкость из бутыли без этикетки.

Пригласив Тима сесть на изрядно потертый диван, он расположился за своим рабочим столом и выслушал первый серьезный вопрос молодого архиепископа.

– Дом Эрнешту, вы знали о моем приезде. Вы меня сразу узнали на лекции. Я удивлен, что вы не изучили всего моего досье.

– Ах, Тимотео, надеюсь, вы не обидитесь? На вас еще не заведено никакого досье. Думаю, поэтому-то они вас и выбрали. Скажите: зачем, по-вашему, Ватикан потратил и тратит столько усилий на то, чтобы вставить кляп в рот пастырям в диких джунглях Амазонки?

– «Кляп» – это слишком сильно, дом Эрнешту.

Хардт перегнулся через стол и с нескрываемой злобой воскликнул:

– Точно так же, как и «покаянное молчание»! А ведь именно так ваш фон Якоб заставил умолкнуть моего хорошего друга и брата, Леонардо Боффа. Когда в следующий раз увидитесь с Его Высокопреосвященством кардиналом фон Якобом, передайте ему, что он забыл Евангелие от Иоанна, глава восьмая, стих тридцать второй.

Тим тотчас процитировал:

– «И познаете истину, и истина сделает вас свободными».

– Браво, дом Тимотео. Вы так же глубоко в это верите, как складно цитируете?

– Разумеется!

– Тогда почему вы не направите своей энергии на что-то стоящее?

– Например? – удивился Тим.

Хардт снова перегнулся к нему и без улыбки сурово объявил:

– Например, на издание моей книги на английском языке.

Прежде чем Тим успел ответить, в кабинет заглянула Изабелла.

– Все готово и стынет. Вы можете продолжить свой диспут за столом.

Столовая в доме Хардтов представляла собой длинный деревянный обеденный стол в углу кухни. Свет давал тот же очаг, на котором готовилась пища. За столом сидели двое детей – мальчик, которого Тим уже видел, и девочка помладше по имени Анита.

– Надеюсь, вас не смущает перспектива семейного ужина? – спросила Изабелла. – Понимаете, Эрнешту так много времени проводит в делах, что почти не видит детей.

– Ну, что вы! – успокоил Тим. – Я люблю общаться с детьми.

– Я тоже, – поддакнул Хардт. – И чем младше, тем лучше. Пока еще не научились лгать.

Хозяин снял с печи большую кастрюлю и водрузил на рифленый оловянный поднос посередине стола. После этого он занял свое место, и вся семья дружно помолилась на своем наречии. Хардт взглянул на «посланца Ватикана».

– Дом Тимотео, – сказал он. – Вы наш почетный гость. Не желает ли Ваша честь сказать что-нибудь от себя?

Судя по детским лицам, можно было понять, что они владеют английским лучше, чем Тим ожидал.

Он почувствовал, что настало время подтвердить свою верность ортодоксальной доктрине, и произнес по-латыни:

– Benedicat dominus et panem et pietatem nostram, amen![92]92
  Да благословит Господь и хлеб наш, и благочестие наше, аминь!


[Закрыть]

Хардт взял большую поварешку и положил Тиму жаркого, попутно объясняя, что блюдо называется «шиншим де галинья». Несмотря на экзотическое название, больше всего оно напоминало похлебку. Хардт выставил на стол обе бутылки и эффектно их откупорил.

За столом Тим разговаривал с Изабеллой, которая оказалась весьма сведуща и в церковных, и в светских вопросах. Она рассказала, что, как дипломированный юрист, три раза в неделю работает в агентстве, оказывающем правовую помощь индейцам.

В обществе двух живых ребятишек Хардтов Тим оттаял сердцем, хотя и ни слова не понимал из их разговора.

Однако он был начеку и ни на минуту не забывал, что является сейчас объектом идеологической обработки, которой был полон решимости противостоять.

Отужинав, мужчины опять удалились в кабинет. Хардт открыл нижний ящик шкафа и извлек на свет настоящее сокровище – крепкий ликер из вишни под названием «жинжинья». Он налил себе и гостю по рюмке и сел.

– Тимоти, – начал он новую главу их беседы. – Что заставляет фон Якоба думать, что, сожги я свою рукопись, мои идеи непременно умрут? Вы же были на моей лекции! Не меньше четырехсот человек сидели и конспектировали. У некоторых я даже видел диктофоны. Иисус случайно не раздавал свои памфлеты? – Он пристально посмотрел на Тима. – Я отнюдь не богохульствую. Он проповедовал Слово. То есть – законы Моисея в новом контексте, прочитанные через призму любви. Неужто ваш фон Якоб не знает из истории, что можно сжечь старые книги, можно даже запретить новые, но Слово убить невозможно!

Тим задумался, потом спросил:

– Что вы конкретно имеете против католической церкви?

– Я могу говорить только о том, что неправильно делается в Бразилии, Тим. Вы видели наш собор? Один из самых красивых храмов на земле! Это как мольба, высеченная в камне. – Он стукнул кулаком по столу. – Но он пуст, Тимоти! Одни церемонии, не наполненные никаким содержанием!

Как я, священнослужитель, могу отправлять евхаристию и совать прихожанину в рот просвирку, если у него нет даже хлеба насущного? Я спрашиваю вас, Тим! Неужели эти голодные люди получат вдосталь хлеба только тогда, когда на землю явится Спаситель?

Священник вытянул ноги и откинулся в старом кресле.

– А известно ли вам, Тимотео, что половиной земли в Бразилии владеют пять тысяч индивидуальных собственников? Только представьте себе, Тим! Представьте: вся территория от Нью-Йорка до Чикаго – собственность половины того количества людей, которых может вместить стадион «Янки»! И в то же время семьдесят миллионов наших сограждан страдают от недоедания. А в Африке – в Береге Слоновой Кости, где голодающих ничуть не меньше, – затевается строительство собора вдвое больше храма Святого Петра! Это же чудовищно!

Тимоти был ошеломлен.

– И об этом – ваша книга? – тихо спросил он.

– Не смешите меня! Эту информацию можно прочесть в каждом выпуске «Всемирного альманаха».

– Так что же еще более ужасного можете сказать вы?

– Да, в общем-то, ничего, – негромко ответил Хардт. – Единственное – я не публикую голую статистику, как делает «Альманах», а возлагаю ответственность непосредственно на церковь.

Хардт вдруг бросил взгляд на часы:

– Бог мой, уже почти час. Вы, должно быть, давно без сил, и от перелета, и от моих разглагольствований.

– Нет, нет, ничего подобного, – запротестовал Тим. – Но вот в отель мне точно пора возвращаться.

– Хорошо, – согласился Хардт. – Я вас подброшу.

– Да нет, что вы. В этом нет необходимости. Я могу…

– Вызвать такси? – Хозяин расхохотался. – У нас нет телефона. А ближайший автобус пойдет в пять утра. И будет битком набит батраками. У вас есть выбор: или я везу вас в отель, или вы ночуете на этой кушетке. Она одновременно выполняет функцию спального места. Учитывая, что я изрядно выпил, я бы посоветовал вам второй вариант.

– Согласен на кушетку, – весело согласился Тим.

– Отлично. Сейчас принесу вам во что переодеться.

Хардт вышел и быстро вернулся с тренировочным костюмом в цветах бразильской футбольной сборной.

– Это – единственный вклад в наше дело со стороны правого крыла, – пояснил он. – Точнее – от капитана команды Жозе Мадейруша. Собираюсь выставить эту форму на аукционе, так что постарайтесь сохранить ей товарный вид. Что вам еще принести?

– Ничего не нужно, спасибо, – отказался Тим. Глаза у него слипались. – Я устроюсь.

– Ах да, – спохватился Хардт. – То, что у вас, американцев, называется «комнатой для мальчиков», находится у нас на заднем дворе. Если же вы предпочитаете общественный вариант, то туалет – вниз по улице и направо. У меня на столе возьмите фонарь – тогда не заблудитесь!

Тим наконец остался один. Он разделся и аккуратно повесил костюм на спинку стула. Посвежело, и он с радостью отметил, что Бразилия закупает своим футболистам адидасовские костюмы высочайшего качества.

Он оглядел комнату и вдруг подумал: «Эту рукопись я сейчас запросто могу найти. Даже если она запрятана за книгами, можно воспользоваться фонариком, который он мне так великодушно оставил. И тогда…»

Он оборвал себя. Он же священник, а не тайный агент! К тому же он уже понимал, что ему и самому интересно взглянуть на эту книгу. Прочесть ее и узнать потаенные идеи Хардта.