Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

28
Дебора

– Дебора… Дебора!

Дебора работала в поле, а к ней издалека с криками бежал мальчишка лет десяти.

– Поаккуратнее там, Мотти! – предостерегла она. – Мы тут не картофельное пюре выращиваем.

Она отерла лоб носовым платком, уже влажным и грязным от пота.

– Дебора! – снова закричал мальчик. – Тебя Боаз вызывает!

Она выпрямилась и ответила:

– У нас через полчаса перерыв на обед. Это может подождать?

– Он сказал, прямо сейчас!

Дебора вздохнула, воткнула тяпку в грядку и устало побрела в сторону конторы.

Где-то на полпути ее осенила догадка: может, заболел кто-то из родных? Ее стали одолевать предчувствия. Не стал бы Боаз вызывать ее с поля по какому-нибудь пустяку. Наверняка у него для нее плохие новости.

В приемной трудились трое кибуцников в возрасте. Две седые женщины-машинистки сосредоточенно стучали по клавишам своих громоздких машинок, а восьмидесятидвухлетний Иона Фридман манипулировал коммутатором за центральной стойкой.

– Иона! – испуганно взмолилась Дебора. – Что за спешка?

Старик пожал плечами:

– Откуда мне знать? Я всего лишь сижу в приемной. Доложить Боазу, что ты здесь? Или хочешь немного привести себя в порядок?

– Это зачем мне надо «приводить себя в порядок»? – удивилась она.

– Ну, – ответил старик с извиняющейся улыбкой, – ты немного шмутцик[33]33
  Грязная (идиш).


[Закрыть]. Здесь… и вот здесь. – Старик заботливо отер ей лицо.

– Я же картошку копала, как еще я могу выглядеть?

– Ну, ладно, иди уже.

Она тихонько постучалась.

– Да-да, Дебора, – торжественным голосом позвал Боаз. – Набери побольше воздуха и входи.

Воздуха? Она едва не лишилась чувств. Медленно она открыла дверь в кабинет.

Перед ней, нелепый в своем спортивном костюме и красный как рак от израильского солнца, стоял тот, чье лицо являлось ей все эти три года. Тот, с кем свидеться она уже и не мечтала.

В первую минуту Дебора лишилась дара речи.

Тимоти, смущенный не меньше ее, с трудом выдавил:

– Привет, Дебора. Рад тебя видеть.

В комнате воцарилось молчание, нарушаемое только гудением кондиционера.

Наконец Тим заговорил снова.

– Прекрасно выглядишь, – тихо сказал он. – Ну, то есть… загар тебе к лицу. – Голос его сошел на нет.

Неожиданно ее охватило смущение.

Хотя она уже давно привыкла к обычной для кибуцника одежде, стоя сейчас перед Тимом в одних шортах и майке, она вдруг почувствовала себя голой.

Боаз попытался снять напряжение.

– Послушай, Дебора, я вижу, вам двоим есть о чем потолковать. Отправляйтесь сейчас на кухню и запаситесь сандвичами. А потом устройте себе пикник. – И с притворной суровостью добавил: – Только ровно в четыре изволь явиться на делянку!

Он поднялся и вышел из кабинета, оставив молодых людей в таком замешательстве, что ни один не знал, что делать дальше.

Они смотрели друг на друга, не двигаясь с места.

Тим неуверенно спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

– Замерзла, – улыбнулась она, потирая загорелые руки. – Кондиционер слишком шпарит…

– И я замерз, – ответил он, понемногу освобождаясь от смущения. – Пойдем туда, где теплее.

Они загрузили в проволочную корзинку питы[34]34
  Лепешки из пресного теста.


[Закрыть], сыр и фрукты и уже собрались идти, когда их окликнул повар:

– Минутку!

Оба остановились и обернулись. Шаули держал в своих огромных руках открытую бутылку красного вина.

– Вот, возьмите с собой, дети, – произнес он на ломаном английском. – Не помешает.

Они сидели на берегу озера и смотрели на колышущиеся вдали лодки.

– Здесь, стало быть, ловил рыбу апостол Петр, – тихо проговорил Тим.

– А Христос ходил по воде, – добавила Дебора.

Глаза у Тима округлились.

– Только не говори, что стала христианкой!

– Нет, – она улыбнулась, – но Он провел в этих местах столько времени, что считается почти членом кибуца. Ты Вифлеем уже видел?

– Еще не успел.

– Что ж, я теперь вожу машину, могу тебя свозить.

– О-о… – Его удивило не само ее предложение, а то, что она в состоянии думать о чем-либо, кроме переживаемого сейчас момента.

Ему настоящее представлялось весьма запутанным, а будущее – полным вопросов, ответов на которые он не знал. По сути дела, только о прошлом они могли говорить спокойно.

– Как ты меня разыскал? – спросила она.

– Моим проводником был Иеремия. Помнишь – глава двадцать девятая, стих тринадцатый? «И взыщете Меня, и найдете, если взыщете Меня всем сердцем вашим».

Дебора была тронута.

– Тим, ты прекрасно говоришь на иврите, – сказала она.

– Ну… – Он смутился. – Я над ним немало покорпел. И с нашей последней встречи узнал много нового.

«Я тоже», – подумала Дебора. А вслух сказала:

– Нет, правда, как тебе удалось узнать, где я нахожусь?

– Я был готов начать с Синайских гор и прочесать все вплоть до Голанских высот. Если бы по чистой случайности не встретил в метро Дэнни.

– А-а…

– Я увидел в этом перст судьбы, – закончил он.

Дебора отвела глаза и стала нервно теребить траву. Наконец она заговорила:

– Я много пережила за это время… с того вечера.

Она рассказала ему о своей неволе в Меа-Шеариме и о побеге на свободу.

– Ты очень храбрая, – хрипловато проговорил Тим.

– Мой отец воспринял это несколько иначе.

– Еще бы! – поддакнул он. – Он очень волевой человек.

– Я тоже. В конце концов, я же его дочь! – сказала Дебора. – К тому же я здорово повзрослела. Мне уже почти двадцать.

– Да, – ответил он. – И ты очень красивая.

– Я не это хотела сказать, – смутилась она.

– Я знаю. Я просто хотел сменить тему и перейти к чему-то более важному.

– А ты разве не хочешь выслушать продолжение моих приключений? – смутившись, спросила она.

– Давай как-нибудь в другой раз…

Он придвинулся на расстояние вытянутой руки, но по-прежнему не касался ее.

– А мне было бы интересно услышать про твою учебу в семинарии.

– Это неправда. По крайней мере, не сейчас, – прошептал он.

– С чего такая уверенность?

– Дебора! – настаивал он. – Я же могу читать твои мысли. Ты сейчас напугана и чувствуешь себя виноватой.

Она опустила голову, стиснула кулаки и сказала:

– Да, ты прав. Напугана – это естественно! Я только не понимаю, откуда это чувство вины…

Он протянул руку, поднял ее подбородок и заглянул в глаза.

– Ты боишься, что поступаешь дурно, – едва различимо проговорил он. – Но это не так, Дебора. Поверь мне, в том, что мы чувствуем друг к другу, нет ничего дурного.

Рука нежно скользнула вниз к ее плечу.

– Тим, что с нами будет?

– Сегодня? Завтра? Через неделю? Не знаю, Дебора, и мне все равно. Я только знаю, что сейчас я с тобой, что я тебя люблю и никуда не отпущу.

Их разделяли несколько дюймов. У нее было такое чувство, что все три года разлуки она провисела на краю пропасти.

И она перестала себя сдерживать. Она обвила руками его шею и поцеловала.

Ей вспомнился поцелуй с Ави. Теперь она понимала, в чем разница.

Они сжимали друг друга в объятиях, и Тим прошептал:

– Дебора, я не верю, что это грех!

Она безмолвно кивнула, не выпуская его из объятий.

Оба нервничали, но страха не было. Оба абсолютно невинные, они интуитивно знали приемы любовного акта.

И это было для них еще одним знаком того, что все, творимое ими, предначертано им свыше.

Так в роще на берегу Галилейского моря будущий пастор и дочь раввина довели до логического конца страсть, вспыхнувшую в тот далекий вечер накануне еврейского шабата.

Дебора называла его просто Тим. За ужином она представила его друзьям как своего американского гостя. Все тактично воздержались от вопросов о роде его занятий на родине. Для них более существенно было другое: как долго он здесь пробудет?

Тим взглянул на Дебору, надеясь прочесть ответ в ее глазах, но ее взгляд говорил только одно: «Мне тоже хотелось бы это знать».

– Не подумай, что мы суем свой нос в чужие дела, – пояснил Боаз. – Нас это интересует потому, что в кибуце правило: всякий, кто остается здесь дольше двух ночей, обязан взять на себя часть работы.

Тим моментально оживился:

– Какую работу вы мне хотите поручить?

– Со скотом приходилось иметь дело?

– К сожалению, нет, – извиняющимся тоном сказал Тим. – Но в Америке я ухаживал за садом. Я буду счастлив работать в поле.

– Вот и чудесно, – объявил Боаз. – Только не забудь надеть панаму и намазаться лосьоном от солнца. Не то станешь красный, как помидор, и тебя по ошибке сорвут.

Тима разместили в домике с двумя волонтерами из Австралии. Но все понимали, что это не более чем проформа.

В последнее время Дебора жила в одном шрифе с Ханной Явец, которая, по счастливому совпадению, сейчас находилась на ежегодных сборах в корпусе военных связистов. Таким образом, влюбленные на эти немногие отведенные им дни обрели место, принадлежавшее только им двоим.

Каждый день они бок о бок трудились в поле, и это была для них первая возможность наговориться вдоволь и узнать друг друга, не оглядываясь на стрелку часов, приближающуюся к полуночи, – как было когда-то в шабат.

И после каждой ночи, проведенной в объятиях друг друга, мысль о том, что их любовь может быть греховной, таяла, как утренний туман над озером.

Они уже были мужем и женой, и ни одна земная сила не могла их разлучить. Почему они не могут оставаться ими навеки?

На самом деле только этот вопрос и сверлил Деборе мозг.

Может ли она просить его остаться?

Что, если он попросит ее уехать с ним?

* * *

Деборе хотелось делить с Тимом все его переживания. Отвергнув его доводы, что главное в эти бесценные дни – быть вместе, она добилась у начальства разрешения свозить его к святым местам его веры.

Дебора взяла с собой аванс за месяц, и они отправились дорогой правоверных паломников к местам, где проповедовал христианский Спаситель.

По негласной договоренности они не обсуждали, что ждет их впереди. Или не смели обсуждать. Они жили одним днем. Но каждый закат солнца неотвратимо приближал их к той минуте, когда уже будет невозможно уклоняться от трудного решения.

Но разве они были не в той земле, где Иисус Навин приказал солнцу застыть на месте? И разве оно ему не повиновалось?

Как-то ближе к вечеру Дебора шла вдоль берега озера и в который раз мысленно задавала себе миллион неразрешимых вопросов, как вдруг наткнулась на Боаза, который неподвижно сидел на траве, погрузившись в книгу.

Она знала, что он иногда прибегает к этому убежищу, дабы сбросить с себя груз обязанностей руководителя («Двести кибуцников – двести мнений»), и решила ему не мешать. Но Боаз уже издали понял, что ей хочется поговорить, и поманил к себе.

Без лишних предисловий он перешел сразу к существу вопроса.

– Ну, и сколько осталось?

– Не знаю. – Дебора пожала плечами.

– Знаешь. И еще как! – отеческим тоном произнес он. – Ты знаешь с точностью до часа, а может, и до минуты.

– Завтра мы уезжаем по стране, – подсказала она.

– Но ты не собираешься, как Моисей, сорок лет ходить по пустыне? – пошутил он. – Ему надо будет вернуться в Иерусалим. Когда?

– Пятнадцатого, – помертвелым голосом произнесла она.

– Что ж, – тихо сказал он, – значит, у вас есть еще пять дней.

– Чтобы одному из нас принять решение? – встрепенулась она.

– Нет, Дебора, – как можно ласковей произнес Боаз. – Никто из вас не может ничего изменить. У вас есть пять дней, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

На следующее утро Дебора с Тимом сели в потрепанный Седан и отправились в дорогу, которая, оба знали, приведет их к разлуке.

Пока Тим загружал в багажник свой чемодан, Дебора бросила прощальный взгляд на шриф. Тим забирал с собой все свои вещи. Все до единой. Когда она вернется, у нее останутся одни воспоминания.

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Вооружившись путеводителями, под палящим солнцем они исходили Назарет, Кесарию, Мегиддои, Хеврон и Вифлеем.

Вечерами, преодолевая робость, они останавливались в недорогих отелях и всякий раз испытывали угрызения совести – хотя десятки молодых парочек делали ровно то же самое.

Наконец настал черед Иерусалима. Города, переполнявшего их страстью. Не только религиозной, но и чувственной.

Они изо всех сил гнали прочь печаль. Дебора даже шутила по поводу того, что гостиница, где они остановились, оказалась в каких-то десяти минутах от Меа-Шеарима, и грозила познакомить Тимоти с Шифманами.

Они обошли все памятные места – в том числе Старый Город, с недавних пор формально ставший единым целым, но по-прежнему состоящий из крохотных фрагментов различных конфессий.

Проходя по узким улицам, они оказывались бок о бок со священниками армянской, греческой православной, эфиопской церквей; с муллами из арабских мечетей; с ортодоксальными евреями, казавшимися Деборе копией ее прежних соседей по Бруклину.

В конце концов Дебора привела Тимоти на гребень Стены Плача и показала ему то место, где из-за ее «греховного пения» случился скандал.

– Не верю! – заявил Тим. – Они такие набожные! За молитвой ничего вокруг не видят и не слышат.

– Могу поклясться: некоторые и сейчас меня узнают. Так что молиться на этом отгороженном пятачке мне теперь небезопасно. Зато тебя, моего светловолосого ирландского друга, примут с распростертыми объятиями.

Она что-то шепнула ему на ухо.

– Не надо! – отказался он с улыбкой. – Это будет святотатством.

– Вовсе нет, если только ты сам этого не допустишь.

– Но у меня и кипы на голове нет!

– Не волнуйся, любимый, стоит тебе бросить им пару слов на идише – и ты увидишь, как быстро у тебя появится нужное снаряжение.

Тим хмыкнул и почтительно двинулся в сторону толпы молящихся.

На него разом обратили внимание несколько молодых людей.

– Смотрите, смотрите! – наперебой заговорили они на идише. – Вот душа, жаждущая спасения!

Молодые люди дружелюбно устремились ему навстречу и обступили тесным кольцом.

– Вы говорите на идише? – спросил кто-то.

– Йо, а биссель[35]35
  Немного (идиш).


[Закрыть], – поскромничал Тимоти.

Возбуждение незнакомцев усилилось, и они продолжали свой допрос.

– Умеете давен[36]36
  Молиться (идиш).


[Закрыть]?

– Несколько молитв знаю.

– Идите сюда, мы вам поможем.

Как по волшебству, на голове у Тима оказалась кипа, и его радостно повели вперед, туда, где можно прикоснуться к священным камням.

Тимоти был очень тронут, и это не осталось незамеченным.

– Молись! – Кто-то сунул ему книгу. – Ты читаешь на иврите?

– Немного.

Другой стал листать псалтырь.

– Можно я сам выберу? – предложил Тим.

– Конечно! – с энтузиазмом одобрил их вожак. – Который?

– Последний, сто пятидесятый.

– Чудесно! – дружно обрадовались все.

Тимоти начал декламировать текст, который, как его учили, был «самой могучей в истории человечества симфонией хвалы Господу», песню, которая начинается и заканчивается призывом «Аллилуйя» («Хвалите Бога») и содержит его в каждом стихе.

Духовные вербовщики были под впечатлением.

– Почему бы тебе не пойти с нами и не познакомиться с нашим ребе? – приставали они.

Тим вдруг растерялся. Эти молодые люди, в отличие от не знающих радости фундаменталистов, как их описывала Дебора, горели искренней любовью к Господу.

Ему на ум пришел единственный логичный довод.

– Прошу меня извинить, – сказал он на идише. – У меня уже есть духовный наставник.

После этого он вернулся к дочери раввина, и они вместе прошли четырнадцать этапов Крестного пути.

Последние пять, в том числе Голгофа и Гроб Господень, находятся в пределах храма Гроба Господня, величественного сооружения, которое делят между собой шесть христианских церквей – греко-православная, римско-католическая, коптская, армянская, сирийская и абиссинская.

Тим безмолвно впитывал в себя атмосферу этого главного памятника Страстям Спасителя, и Дебора почувствовала, что в этот момент даже она для него перестала существовать.

Почти полчаса он провел в молчании, а когда наконец заговорил, слова давались ему с трудом.

– Куда ты теперь хочешь? – робко спросила она.

– Дебора, – дрогнувшим голосом предложил он, – можно мы немного пройдемся?

– Конечно.

– Хотя… Это ведь довольно далеко. Если хочешь, можем поехать на автобусе.

– Нет, нет, – заявила она. – Мы пойдем пешком туда, куда ты захочешь.

– Я хочу еще раз взглянуть на Вифлеем.

Она кивнула, взяла его за руку, и они тронулись в неблизкий путь.

День уже катился к вечеру, когда они, пропыленные и иссушенные солнцем, вошли в храм Рождества, воздвигнутый больше тысячи лет назад над тем местом, где был рожден Христос.

По узкому проходу они проследовали в католический храм Святой Екатерины, где Тимоти в заднем ряду преклонил колени и стал молиться. Дебора стояла рядом, не зная, что ей делать.

Вдруг он пробормотал:

– О Господи! – И отчаянно зашептал ей: – Встань на колени, Дебора, встань скорей!

Ей передался его ужас, и она мгновенно повиновалась.

– Нагни голову и молись!

Через несколько минут с первого ряда поднялись двое молившихся, вышли в проход, перекрестились и направились к выходу. На них были черные куртки и белые рубашки без ворота.

По мере их приближения Тим все больше убеждался, что его опасения не были напрасными, – это действительно оказались Джордж Каванаг и Патрик Грейди.

– Ты уверен, что они тебя не видели? – спросила Дебора чуть позднее, когда они стояли в тени остановки, дожидаясь автобуса на Иерусалим.

– Не знаю, – ответил он, не в силах скрыть охватившей его растерянности. – Может, и видели, просто ничего не сказали.

– Думаешь, доложат? – спросила она, целиком разделяя его опасения.

– Каванаг точно доложит, – с горечью констатировал он.

– Но как ты узнаешь…

– В том-то все и дело, – не дал он договорить, сокрушенно мотая головой. – Этого я никогда не узнаю.

Они сидели на невысокой каменной ограде на вершине Масличной горы. Оба молчали. Меньше чем через час он простится с Деборой, и она тронется в обратный путь в кибуц.

Эта страница его жизни будет перевернута.

Они смотрели на лежащую внизу долину и вырисовывавшийся за нею силуэт Старого города, кое-где расцвеченный бликами заходящего солнца.

Наконец Тим нарушил почти могильную тишину.

– Мы могли бы с тобой здесь жить, – тихо сказал он.

– Как, как?

– Здесь, в Иерусалиме. Здесь одновременно существуют практически все религии. И над Старым городом концентрическими кругами витает дух Господень. Этот город для всех может служить домом.

– В духовном смысле, – поправила она.

– Я серьезно, Дебора. Это то место, где мы оба могли бы жить. Вместе.

– Тим… – В ее голосе слышалось отчаяние. – Ты хочешь стать священником. Ты всю жизнь мечтал о служении Богу…

– Я мог бы это делать, не принимая сана. – Казалось, он уговаривает сам себя. – Не сомневаюсь, что найдется христианская община, которая позволила бы мне здесь преподавать… – Последние слова замерли на его устах.

Он посмотрел на Дебору. Она прекрасно понимала, что он хочет сказать, и слишком сильно любила его, чтобы притворяться непонимающей.

– Тимоти, – начала она, – для меня, в глубине моего сердца, мы с тобой уже муж и жена. Но в реальном мире этого никогда не будет.

– Почему?

– Потому что я не могу отказаться от своей веры! А ты – от своей. Ничто, даже вся святая вода на земле не вымоет из нас нашей сути.

– Ты хочешь сказать, что все еще боишься отца?

– Нет, я не считаю, что чем-то ему еще обязана. Я говорю об Отце Вселенной.

– Но разве в конечном счете мы все не служим Ему одному?

– Да, Тимоти. Но до самого конца мы служим Ему каждый по-своему.

– Но когда на землю вновь придет Спаситель…

Продолжать было не нужно.

Ведь, хотя они искренне верили в Его пришествие, оба понимали, что мир, в котором они живут, слишком испорчен, чтобы Его принять.

Спаситель не придет. Во всяком случае – при их жизни.

29
Тимоти

Они расстались в Иерусалиме на автовокзале. Дебора ступила на подножку, и тут он импульсивно притянул ее к себе и в последний раз заключил в объятия.

Он не мог от нее оторваться. Он любил ее с такой страстью, что, если бы Дебора позволила, этот огонь спалил бы дотла всю его решимость.

– Не нужно… Мы не должны… – слабо запротестовала она. – Твои друзья, ну, те, которые нас видели…

– Мне наплевать! Мне есть дело только до тебя.

– Это неправда!

– Клянусь Богом, я люблю тебя сильнее, чем Его.

– Нет, Тим, в действительности ты сам не понимаешь, что чувствуешь.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я и сама этого не понимаю.

Она попыталась отстраниться – не только потому, что на карту была поставлена его карьера священника. Ей надо было уходить. Сейчас или никогда. И она не хотела, чтобы ее лицо запомнилось ему мокрым от слез.

Сейчас, в его объятиях, Дебора чувствовала, как он тоже силится подавить рыдания.

На прощание они сказали друг другу одни и те же слова. И почти в унисон. «Храни тебя Бог». И повернулись в разные стороны.

* * *

Когда он добрался до коллегии Терра-Санкта, оба его товарища уже были там.

– Ну, мы и упарились! – пожаловался Патрик Грейди. – А кроме того, здесь, в Иерусалиме, сколько ни ходи, все мало.

Его коллега Джордж Каванаг поддакнул:

– Целой жизни не хватит, чтобы здесь все осмотреть.

Ни один и вида не подал, что видел влюбленных в Вифлееме. И это был еще один крест, который предстояло теперь нести Тиму. Отныне он будет жить в постоянном беспокойстве, не зная, что именно известно его однокашникам. Воспользуются ли они своим знанием, для того чтобы его дискредитировать? И в какой момент?

– Должен покаяться, Хоган, – дружелюбно заявил Джордж. – Мы пожалели, что не позвали тебя с собой. Втроем было бы куда веселей!

– Да? – рассеянно переспросил Тим.

– Видишь ли, латынь я знаю довольно сносно, но здесь в основном все надписи по-гречески. Ты бы нам пришелся весьма кстати.

– Благодарю, – холодно ответил Тим. – Я польщен.

Как и было условлено, пунктуальный отец Бауэр привез своих немецких семинаристов с точностью до минуты. Измученных, пропыленных, поджаренных на палящем южном солнце.

Тим внутренне содрогнулся. Чудо, что они с Деборой и с ними нигде не столкнулись.

На следующее утро, на высоте тридцати тысяч футов над землей – и, стало быть, на столько же ближе к Небесам, – Тимоти читал требник, силясь направить свои мысли в благочестивое русло. Когда, готовясь к посадке, самолет принялся кружить над городом, в иллюминаторе показался Ватикан. Круглая базилика Святого Петра работы Микеланджело выходила на колоннаду дворца Бернини, что делало ее похожей на гигантскую замочную скважину.

Дабы это поэтическое сравнение не ускользнуло от его сонных подопечных, отец Бауэр изрек:

– Это подлинные врата Рая, братья мои. И нам надлежит заслужить ключи от Царства Божия.

Тимоти смотрел вниз и думал, не закрыты ли эти врата для него навеки.