Текст книги "Аутодафе"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

41
Дэниэл

Звонила Ариэль. С берегов Каспийского моря в самой что ни на есть «красной» России. Мало того что связь была ужасная, так Ариэль еще и разговаривала шепотом.

– Ты не можешь говорить громче?

– Нет, – буркнула она, понизив голос еще больше. – Линия может прослушиваться.

– Кем?

– Не знаю. КГБ. Или кем-нибудь из конкурентов Чарли. Единственный надежный в этом смысле телефон стоит на яхте, но он сейчас как раз там и делает какие-то звонки.

Я, со своим эгоизмом, подумал, что этот разговор украдкой будет содержать признания в вечной любви. Но я ошибся.

– Сколько ты уже купил пшеницы?

– Точно не знаю, съедаю где-то по ломтю в день.

– Дэнни, сейчас не время шутить! – упрекнула она. В ее голосе слышалась настойчивость. – Чарли все лето договаривается о поставках зерна для Брежнева, и Департамент сельского хозяйства вот-вот объявит о крупных закупках зерна для отгрузки в Россию.

– Правда? – Я не понимал, какое это имеет отношение ко мне.

– А ты думал, зачем он потащил меня в эту богом забытую дыру? – ответила она. – Скажи мне: сколько человек может съесть борща и выпить водки? Немедленно скупай фьючерсы на пшеницу. Как можно больше! Ты знаешь моего Утрилло?

– Зимний пейзаж? – спросил я, чувствуя, что голова у меня идет кругом. – И что с ним?

– Он твой. Я серьезно! Я хочу, чтобы ты взял его себе.

– Ариэль, хватит шутить! Что мне с ним делать? Повесить там, где он и так уже висит?

Она помолчала, потом торжественно объявила:

– Отнеси его Толстяку.

– Что? – Это уже была какая-то фантасмагория.

Но Ариэль все объяснила. Если бедные закладывают вещи, чтобы обеспечить себя самым необходимым, то богатые таким образом добывают деньги на свои причуды. Естественно, они для этого не закладывают своих норковых манто где-нибудь в Гарлеме.

Толстяк, по словам Ариэль, существовал за счет не очень чистых делишек, одновременно из своего неброского жилища где-то на Восьмидесятых улицах управляя и вполне легальным бизнесом. Изысканные полотна, висящие у него на стенах, красноречиво говорили об уровне его клиентуры с Парк-авеню, которая благодаря его закладным получала необходимые средства для поддержания привычного образа жизни.

Несмотря на неловкость, в которую меня повергла ее щедрость, Ариэль наконец убедила меня, что заклад Утрилло осчастливит ее не меньше, чем меня. Я судорожно записывал, а она разъясняла мне несколько византийский способ вести дела с загадочным брокером.

И словно по команде, в ту самую секунду, как она закончила диктовать мне свои инструкции, трубка замолчала. Я так и не понял, был ли разговор оборван агентами КГБ или всего лишь произошел сбой на телефонной линии.

Наутро я с трепетом набрал номер джентльмена, которого его клиенты именовали Лоренцо Медичи. Он снял трубку после первого же гудка.

– Доброе утро. – Его голос с британским говором отдавался в трубке богатым звучанием, как скрипка Страдивари.

– Доброе утро, сэр. Меня зовут Дэниэл… гм-мм… Лури. – В последний момент я подсознательно изменил фамилию, быть может, не желая позорить семью. – Я друг Ариэль Гриноу…

– Ах вот оно что! Как поживает мисс Гриноу? Давненько мы с ней не виделись!

– Спасибо, у нее все хорошо. Гм-мм… Мы не могли бы с вами встретиться и переговорить касательно одной картины, которую она мне только что передала?

– Конечно, мистер Лури, – любезно отозвался он. – Минутку, я сверюсь со своим календарем. – Он быстро вернулся к телефону. – В половине второго у меня назначен ленч в «Лютеции», но если бы вас устроило подъехать к двенадцати…

– Прекрасно, – поспешно согласился я, радуясь, что буду избавлен от долгого ожидания, а тем самым и от лишних мучений. – Через полчаса буду у вас.

– Превосходно! – ответил он и как бы между прочим спросил: – А что это будет на сей раз? Брак или Утрилло?

– Утрилло, – сказал я, пораженный, что ему так много известно.

– Чудесно, – прокомментировал мистер Медичи. – Не шедевр, конечно, но вполне симпатичная картинка.

Это оказался тот редкий случай, когда голос и внешний облик идеально гармонируют друг с другом.

Толстяк и в самом деле оказался очень дородным, а в смысле манеры и движений был точной копией Сиднея Гринстрита – теперь, после стольких вечеров в «Талии», я хорошо знал этого тучного актера.

– Мисс Гриноу посвятила вас в мои обычные условия? – спросил он, делая вид, что вовсе не пытается убедиться в подлинности картины, а просто изучает ее сюжет.

– Да, думаю, что так.

– То есть вы знаете, что процентные ставки у меня выше, чем в других кредитных организациях? Не из жадности, разумеется, но вы же сами видите, у меня тут почти на тридцать миллионов произведений искусства, а страховые компании нынче ведут себя как Шейлоки какие-то.

– Понимаю вас, сэр.

– Отлично. Тогда у меня для вас есть прекрасная новость. За последние несколько месяцев эта petite toile[44]44
  Картинка (фр.).


[Закрыть]заметно подскочила в цене. – Он любовно погладил раму картины. – Ее цена только что преодолела стотысячный барьер.

Я задним числом содрогнулся при мысли о том, что все это время жил в тесном соседстве с таким дорогим произведением.

– А это означает, что я могу вам ссудить тридцать тысяч долларов, – пропел Толстяк.

– Что? – заикаясь, переспросил я.

– Ну, хорошо, хорошо. Тридцать пять. Боюсь, выше поднять уже не смогу.

– Да, да, конечно, – сочувственно произнес я. – Вам же еще страховщикам платить…

Он очень быстро исполнил все формальности, попросив внимательно прочесть типовой текст договора, согласно которому он давал мне ссуду в размере тридцати пяти тысяч долларов сроком на шестьдесят дней под грабительские шестнадцать процентов. После того как я поставил свою (новую) подпись в нужном месте, Толстяк раскрыл внушительного вида секретер, извлек оттуда перехваченные резинками зеленые бруски и стал отсчитывать пачки долларов.

– Наличными? – ахнул я.

– Да. – Он вздохнул с наигранной ностальгией. – В наш варварский пластиковый век созерцать их удается все реже. Но я неисправимо старомоден.

Быстро сунув деньги в немного потрепанный желтый конверт, он передал его мне, и мы пожали друг другу руки.

– Благодарю вас, сэр, – вежливо сказал я.

– À votre service, monsieur[45]45
  К вашим услугам, месье (фр.).


[Закрыть].

Я посчитал хорошим предзнаменованием, что единственные два слова, которые я знаю по-французски, случайно оказались уместны в данной ситуации:

– Bon appétit[46]46
  Приятного аппетита (фр.).


[Закрыть].

По дороге домой я зашел в книжный магазин и в отделе деловой книги поискал издания, посвященные тонкостям игры на товарной бирже. К моему ужасу, во всех них содержалось одно и то же предостережение:

«Хотя вложения во фьючерсные контракты могут показаться заманчивыми – поскольку бывает так, что какие-то несколько пенсов превращаются в кучу долларов, – человек неискушенный рискует в одночасье остаться без гроша».

Однако мой философский ум вывел из этого свое заключение: если можно в одночасье разориться, то верно и обратное.

Я купил двухтомник «Практическое руководство…», а также «Справочник по Чикагской товарной бирже», в котором были изложены правила игры. Выходные я провел в одиночестве, но весьма продуктивно, старательно впитывая все, что возможно, касательно фьючерсных торгов.

Если верить «Нью-Йорк таймс», торги по пшенице с поставкой в сентябре закрылись в пятницу на отметке полтора доллара за бушель. Поскольку контракт на поставку пяти тысяч бушелей – являющийся единицей торговли опциона на фьючерс – будет стоить всего 375 долларов, то, добавив к вырученному за Утрилло немного из денег, оставленных моей подружкой мне на «летние расходы», я смогу купить ровно сто контрактов. И таким образом 5 июля начать свою карьеру на бирже.

Но тут, как было написано в учебниках, возникала новая проблема:

«Размеры маржи могут в любой момент измениться, а это означает, что покупателю фьючерсных контрактов необходимо иметь определенные финансовые резервы для защиты собственных активов».

Увы, в этом был подводный камень в расчетах будущих цен на зерно. По правилам, для того чтобы покупать в кредит, я должен был доказать свою способность нести убытки. Поскольку это предполагало нечто, весьма напоминающее подлог, я не мог идти со своей затеей в крупную, респектабельную брокерскую фирму. Необходимо было найти небольшую компанию, достаточно жадную, для того чтобы смотреть на мои проделки сквозь пальцы.

Я перерыл «Желтые страницы» и наткнулся на фирму под названием «Макинтайр энд Аллейн», имевшую небольшой и укромный офис в высотном здании на Уолл-стрит. Секретарша в приемной, блондинка в старомодном наряде, была поражена, услышав, что я хочу стать их клиентом. Она быстро записала на бумажке мое имя, исчезла за стеклянной перегородкой и вскоре вернулась с парнем примерно моего возраста. Он явно одевался у «Брукс Бразерс», поскольку на нем было то, что принято считать униформой брокера: розовая рубашка с пуговицами на концах воротника, галстук-бабочка и красные подтяжки.

Он назвался Питом Макинтайром, внуком основателя фирмы. Пит пригласил меня в свой кабинет и предложил чего-нибудь выпить. Я поблагодарил, от кофе, чая и виски отказался и сразу перешел к делу.

Когда я изложил цель своего визита, он заметил:

– Фьючерсы – очень рискованный бизнес, сэр. Особенно зерно – цены уже установились. Я бы и на пушечный выстрел туда не подходил.

– Послушайте, Пит, – не унимался я, – а от моего имени вы могли бы сыграть? Я вам даю карт-бланш. – При этих словах я достал банковский чек на тридцать семь тысяч пятьсот баксов и положил перед ним.

Его интерес мгновенно возрос. Он куда-то черкнул мои данные – адрес (спасибо тебе, Ариэль, что живешь в таком респектабельном районе!), номер телефона и карточки социального страхования.

После этого он перешел к щекотливому вопросу о том, как я намерен покрывать потенциальные убытки.

– Какова чистая стоимость вашего бизнеса, Дэн?

– Видите ли, – я углубился в философию, – вам это ничем не напоминает псалом – помните? – «Человек таков, каким Ты его видишь». А?

– Гм-мм… В каком-то смысле. – Он слегка смутился, но вида не подал и сказал: – Вообще-то, Дэн, мы в нашем бизнесе немного прагматики. В конце концов, вы только что изъявили готовность потратить семьсот пятьдесят тысяч баксов – и это еще без комиссионных.

– Ну, я на это смотрю всего лишь как на нескольких Утрилло, – уклончиво ответил я.

– Ах, так вы коллекционер? – заинтересовался Пит, на время отвлекаясь от основной темы.

– Да, – сказал я и дал волю своей фантазии: – Естественно, самые крупные работы я даю музеям в пользование. Что, если вы прямо сейчас оформите мою скромную заявку, а потом мы с вами захватим по паре сандвичей и поедем смотреть мою коллекцию?

– Давайте лучше сделаем это как-нибудь вечерком, – с воодушевлением откликнулся Пит. – Я бы и жену с собой прихватил. Я пока попрошу Глэдис заняться вашей заявкой – а ленч за мой счет.

Через неделю цена на пшеницу поднялась на три цента за бушель, что дало мне возможность прикупить еще тридцать контрактов. Пит безоговорочно принял заявку по телефону. От ленча я отказался.

Зерно продолжало расти в цене и 19 июля стоило уже 1,57 доллара за бушель. Я купил еще шестьдесят контрактов. Пит еще раз пригласил меня на ленч. Я отказался.

Мой капитал все увеличивался.

Вечером 2 августа 1972 года я оказался держателем двухсот пятидесяти контрактов. Пшеница тянула уже 1,60 доллара за бушель, и я подумывал, не обналичить ли мне свои бумаги. Тут мне снова позвонила Ариэль. Она задыхалась от возбуждения.

– Продавай все картины! Можешь и обои продать, главное – купи столько зерна, сколько сможешь!

– Еще купить?! – Я не верил своим ушам.

– Да, да, мне это тоже кажется невероятным. Представляешь – Леонид с Чарли в соседней комнате хлещут водку, так что, я думаю, нас ожидают настоящие чудеса.

Я не стал трогать ее коллекцию живописи, но, как она и предсказывала, на следующий день зерно подскочило сразу на семь центов. Пит Макинтайр судорожно пытался уговорить меня забрать хотя бы часть прибыли. Теперь снижение цены всего на один пункт грозило мне многотысячными убытками. Но я был непреклонен. И даже увеличил свой портфель.

Спустя сутки пшеница, это янтарное золото, поднялась в цене еще на пять центов. Мои чистые активы уже не являлись фикцией. Теперь я действительно обладал состоянием более четверти миллиона баксов.

– Продавайте, Дэнни, продавайте! – кричал Макинтайр так, словно сидел на стадионе и болел за свою любимую команду «Нотр-Дам».

– Нет, Пит, – хладнокровно отвечал я, уже совершенно опьяненный сознанием собственной непогрешимости. – Теперь мы можем на маржу прикупить еще двести пятьдесят контрактов…

– Нет, Дэнни, не надо!

– Надо, Пит, надо!

Так продолжалось еще две недели, причем рынок дополнительно подогревался слухами о возможной закупке зерна китайцами. Наконец, 23 августа, я невозмутимо велел Питу продавать весь мой портфель, в котором теперь было тысяча триста контрактов. К этому моменту Макинтайр был уже настолько захвачен игрой, что испытал почти что разочарование.

За вычетом своих комиссионных компания «Макинтайр энд Аллейн» перечислила на мой банковский счет 1 095 625 долларов.

Так я стал настоящим миллионером. Но с кем мне было разделить свой триумф? Даже если бы я не был в ссоре с отцом и позвонил сейчас ему, он бы скорее всего ответил еврейской поговоркой: «Кто богат? Тот, кто доволен своей судьбой».

Я отбил телеграмму Деборе, в которой торжественно, но довольно туманно известил ее, что договорился о ее стипендии на весь срок обучения в семинарии.

Но и только. Больше мне нечем было отпраздновать это событие.

Я сидел в одиночестве и читал – что бы вы думали? – Екклесиаста.

На другое утро я на метро поехал в Бронкс, нашел там штибель – хасидскую мини-синагогу – и сподобился прочитать фрагмент из Торы, в соответствии с традицией вызывать к Писанию новичка. Это был единственный возможный для меня способ отблагодарить Господа.

Пока кантор меня благословлял, я мысленно вознес молитву Всевышнему, предложив ему сделку, которую, я надеялся, он не отвергнет: вычти стипендию Деборы и лечение моего отца, оставь на учебу Эли и, пожалуйста, Господи, возьми Себе все остальное, только верни мне любовь отца!

Спустя несколько дней снова позвонила Ариэль. На сей раз слышимость была идеальная. Я сразу понял, что она нализалась до чертиков.

– Водки перебрала? – посмеялся я.

Я было хотел осыпать ее словами благодарности, но она меня перебила:

– Дэнни, я в Вегасе. Я звоню попрощаться. Мне ужасно жаль…

Я попытался угадать продолжение.

– Значит, он на тебе женится? Я рад за тебя.

– Нет. – Она с трудом ворочала языком. – Насколько я понимаю, ты не знаешь, какой сегодня день.

Число я, конечно, знал, но что это за день, понятия не имел.

– Сегодня день моего рождения, – грустно произнесла она. – Тридцатый, будь он неладен!

– И что из этого следует? – ответил я. – Ты же «Ариэль», «дух воздуха», забыла?

– Нет, Дэнни, – отрезала она. – Для Чарли тридцать – это своеобразная черта.

– Ты хочешь сказать, он тебя бросил?

– Вроде того. Но он был абсолютно честен. А кроме того, он же не на улицу меня выгнал.

– Ну, уж это как раз плевать! – заявил я. – Можешь не сомневаться, я о тебе позабочусь. На самом деле, я…

– Нет, – твердо объявила она. – Ты слишком хороший парень, чтобы заводить себе такую потасканную жену, как я. К тому же я хороша только до тех пор, пока я – запретный плод. Во всяком случае, – продолжала она, – Чарли купил мне дом в Бель-Эре и компанию грамзаписи. И вот я в Вегасе, пытаюсь заарканить какое-нибудь дарование. Если повезет, надеюсь заманить в свои конюшни Тома Джонса.

– Не сомневаюсь, что тебе это удастся, – сказал я, вложив в эти слова как можно больше любви. Я думал сейчас о том, насколько несчастно это беспечное создание.

– Ах да, Дэнни, чуть не забыла. Чарли просил, чтобы ты к сентябрю съехал.

– Черт, да я завтра же перееду в отель. Обещай, что будешь звонить!

– Нет! – решительно заявила она. – Ты достоин лучшего.

– Ты можешь мне хотя бы сказать, куда тебе выслать Утрилло?

– Ах это… – тихо ответила она. – Теперь это не имеет никакого значения. Продай и отдай деньги сиротам.

Я знал, что до конца дней буду спрашивать себя, не было ли подтекста в этих ее последних словах.

42
Дебора

Прощание Деборы с кибуцем 30 августа 1972 года было пронизано щемящей тоской и болью. Она прощалась с местом, которое всегда – она это точно знала – останется для нее родным домом. С людьми, которых она всегда будет считать своей семьей.

Куда бы она ни шла в эти последние дни в Кфар Ха-Шароне, все прекращали работу, чтобы переброситься с нею парой слов. И каждый такой разговор заканчивался объятиями.

Справиться с грустью расставания помогала та неисчерпаемая радость, какую доставлял ей ее подрастающий сын. Эта радость усиливалась перспективой жить с ним в одном доме.

Когда позвонил Стив Голдман и сообщил, что она зачислена в семинарию, Дебору охватило ликование. Она воспринимала это поступление как еще один небольшой шаг на пути к равенству еврейских женщин.

Кажется, половина кибуца поехала ее провожать в аэропорт. Старенький автобус был набит до отказа. Дебора сидела, держа на коленях Эли, и не находила в себе сил оглянуться на лазурные воды Галилейского моря. Она боялась, что расплачется.

В здание аэропорта группу провожающих не впустили. Не помогло даже красноречие Боаза. Охранники разрешили войти только ему с Ципорой.

– Значит, так, Дебора, – сурово объявил он, – ты торжественно обещаешь мне, что следующим летом приедешь нас навестить. Так?

– Клянусь, буду приезжать каждое лето.

– Давай не будем далеко загадывать, – философски рассудил он. – Но будем считать, что между нами есть особый уговор: полдня работаешь в поле, полдня – занимаешься.

Грустная атмосфера прощания подействовала на Эли, и он заплакал.

– Тшш-ш, маленький, – тихонько шепнула Дебора. – Ты теперь большой мальчик. Поцелуй дедушку с бабушкой и попрощайся.

Малыш повиновался и дрожащим голоском пролепетал:

– Шалом, савта[47]47
  До свиданья, бабушка (иврит).


[Закрыть].

В самолете Эли от перевозбуждения никак не мог усидеть на месте, и весь полет Дебора служила ему подушкой. Кратковременное облегчение наступило, когда сердобольная стюардесса предложила подержать «сладкого крошку» – к этому времени Дебора уже была готова к более жестким выражениям, – чтобы мама могла сходить в туалет и привести себя в порядок.

Хотя беспокойное поведение малыша порядком ее изнурило, в нем был и свой положительный момент: оно отвлекало ее от других, гораздо более тяжелых мыслей.

Например, она пока не представляла себе, как ей удастся ходить на лекции и при этом оставаться хорошей матерью. А больше всего ее тревожила перспектива снова оказаться в отцовском доме.

Она покинула этот дом непослушной, наказанной дочерью. Сейчас она возвращалась туда женщиной, испытавшей много горя, но познавшей и фундаментальные радости жизни.

Сможет ли отец воспринять эту свершившуюся перемену? Станет ли смотреть на нее как на взрослого человека? Впрочем, даже если и нет, выбора у нее все равно не будет. По крайней мере, до тех пор, пока она не найдет средств к самостоятельной жизни.

Это беспокоило ее даже сильней, чем предстоящая учеба, хотя перспектива изучения Талмуда, Торы и истории вместе с мужчинами тоже не давала ей покоя. О маячившей вдалеке деятельности раввина она пока не думала. До этого было еще так далеко, что она не воспринимала это серьезно, а потому страшно не было. У нее хватало и более насущных проблем.

Только сейчас, встречая Дебору в аэропорту, Дэнни наконец осознал, что существование ее ребенка – это реальность. Он поспешил взять на руки маленького теплого человечка, растроганно посмотрел на него и, отведя глаза, негромко заметил:

– Глаза у него отцовские.

– Да, – прошептала Дебора.

Эли, сонный и испуганный после долгой дороги, заскулил.

– Перестань, малыш, я же твой дядя Дэнни, – попробовал тот его унять и вдруг спросил сестру: – Он на каком языке говорит? На иврите? Английском?

– Всего понемножку, – пояснила Дебора.

Эли вдруг успокоился. И обхватил Дэнни за шею теплой ладошкой с ямочками.

Его дядя сделал знак носильщику и распорядился:

– Идите за нами вон туда. Там меня мой драндулет дожидается.

Ожидавший его лимузин был такой длины, что его можно было принять за железнодорожный вагон.

Шофер в синей униформе распахнул дверь. Убедившись, что Дебора и Эли удобно устроились, он занялся багажом.

Когда брат тоже сел и закрыл за собой дверь машины, Дебора упрекнула:

– Дэнни, ты с ума сошел? Это же стоит целое состояние!

– Для сестры мне ничего не жалко! – с нежностью произнес он. – А что касается денег, то с ними у меня только одна проблема – куда потратить.

И он вкратце поведал ей историю своего обогащения.

Дебору успех брата в мирских делах и эйфория, в которой он явно пребывал, не на шутку встревожили. Ей показалось, что он слишком старается убедить ее, что счастлив.

– А мама с папой знают?

Он покачал головой:

– Нет. Не могу набраться храбрости и позвонить. Вообще-то, папе намного лучше, но он редко выходит из дома. Только когда идет в шул.

Он попытался изобразить на лице улыбку. Избегая смотреть сестре в глаза, он тихо заговорил:

– Мне бы хотелось им помочь, Деб. Особенно маме. Я бы с большой радостью отвез ее в «Сакс» на Пятую авеню, чтобы она купила себе хоть весь магазин. Но я знаю, что он станет презирать то, что я сделал, и ни за что ее не отпустит. Ну, как мне сделать, чтобы… – Голос у него сорвался.

– Договаривай, – с нежностью попросила Дебора.

Он взял ее за руку.

– Деб, если ты узнаешь, что им что-то нужно, для дома, для школы – что угодно, – ты мне только скажи. Я хочу для них что-то сделать, понимаешь, что-то полезное…

К изумлению Деборы, подъехав к автотрассе Бруклин – Куинс, водитель остановил машину у обочины, где ждал еще один лимузин.

– Что происходит?

– Боюсь, здесь блудный сын должен с вами распрощаться. Я не могу показываться на папиной территории. Чувствую себя как Спиноза, изгнанный из общины.

Она обеими руками схватила Дэнни за руку.

– Послушай, Дэнни, – с жаром зашептала она. – Я все постараюсь уладить, клянусь! Ты только не пропадай, хорошо?

– Ты тоже, – ответил он. – Я живу в отеле «Пьер».

Он порылся в карманах и достал черный глянцевый спичечный коробок.

– Здесь есть телефон. Звони, когда на горизонте никого не будет. Ты мне разрешишь хоть иногда куда-нибудь брать племянника? Хочу накупить ему горы игрушек.

– Конечно, – засмеялась Дебора.

Они расцеловались. Дэнни обнял племянника и шепнул:

– Не обижай маму, хорошо?

И в мгновение ока исчез.

Из окна отъезжающего лимузина Дебора смотрела, как брат с грустным видом усаживается в другую машину.