Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эрих Кош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

– Кто там? – подала она голос на скрип его шагов.

– Это я, Саша!

Дверь открылась, и его ослепило светом.

– Ты? Что-то ты сегодня рано!

– Сложиться хочу. Утром мне еще придется с сетями стариковскими возиться.

– Уезжаешь, значит? Прямо завтра?

– Пора. Мой отпуск кончился.

– Недоволен отдыхом?

Никогда прежде не открывала она дверь этой комнаты. Белая разобранная постель, простой деревенский комод и зеркало над ним, перед которым она только что расчесывала волосы. Она стояла в нерешительности с керосиновой лампой в руке.

– Видно тебе или посветить? – спросила Стана и поставила керосиновую лампу, дрожавшую в ее руке, на край комода посредине между ними. Она трепетала, как пламя керосиновой лампы за стеклом.

Никогда раньше не приходилось ему видеть ее волосы – черные, но уже тронутые на висках сединой, зачесанные за уши и стянутые на затылке узлом. Она уже сняла с себя кофту и в свете лампы, ярко высветлявшей белизну простынь за ее спиной и ее оголенные плечи, тряслась, словно от холода, в своем фланелевом, грубом, как арестантская роба, в черно-белую полосу, черным кантом подрубленном исподнем. Худая жилистая шея, по-мужски мускулистые руки, и под белой кожей разветвления синих вен. Только кисти рук загорели под солнцем и казались одетыми в перчатки.

– Я тут причесывалась как раз, – проговорила она, нерешительно поднимая руки к голове и поневоле открывая темные подмышки.

– Спасибо, Стана! – ответил он мягко, отступая назад. Она стояла перед ним, вписанная в раму дверей. – Я и так могу. Привык в темноте.

Он отступил еще на шаг и, словно уходя со сцены, начал подниматься вверх по лестнице.

Он открыл и закрыл свою дверь и, усмиряя свое взволнованное дыхание, прислушивался к тому, как внизу, боясь скрипнуть, тихо-тихо, как вздох, осторожно затворилась дверь.

Было грустно. Не зажигая огня, он подошел в темноте к окну и некоторое время стоял так, глядя в ночь. Потом, одной рукой, откинув крышку чемодана, выгреб второй из шкафа все, что ему попалось, и, свалив в кучу, закрыл чемодан. Лег, вытянувшись, и засмотрелся в потолок, на котором играли легкие отсветы вышедшей наконец луны.

Он поднялся до восхода. Подернутое сизой дымкой, село еще не просыпалось.

А тот, кто уже бодрствовал, обходился без огня в ожидании того большого света, который вскоре должен был пролиться с небосвода. Песок сырой, словно с него только что схлынуло море, и плотный, словно укатанный катком. Он сел ждать у источника; всходило солнце.

Она появилась с той стороны, откуда он меньше всего ее ждал, от дома деда Томы, в брюках и дедовской штормовке, доходящей ей до самых колен. На плечах весла.

– Может шторм разыграться. Вот, тебе дед Тома послал.

Скинув весла, она сняла с плеча брезентовую накидку и протянула ему.

– Спасибо, не надо. Я с собой взял пуловер.

– Возьми на всякий случай. А то еще промокнем.

Они вынесли со двора мотор, канистру с бензином, мешки для сетей и все это перетащили к морю, неслышно затаившемуся в сонной неге. Она сняла канатную петлю с кнехта и вскочила на нос лодки. Устанавливая мотор, он прищемил себе палец, потом долго мучился с веревкой, которую вчера неловко привязал к причалу. Наконец они были свободны. Она потихоньку гребла. Они отходили от берега. Только тогда искоса, сбоку их осветил первый луч солнца.

Мотор ни за что не хотел заводиться. После неоднократных попыток он слишком сильно дернул за шнурок: шнурок оборвался, а он об корму рассадил в кровь прищемленный палец. Стал отсасывать кровь.

– Не торопись! – успокаивала она его. – Время еще есть, успеем… Вчера ты заводил мотор в машине.

Он не отвечал, продолжая отсасывать кровь из поврежденного пальца. Левой рукой проверял пуск мотора.

– Я боялась, что ты уедешь, не попрощавшись. Не знала, застану тебя здесь утром или нет. Оттого и поднялась так рано.

Он открыл кран, намотал на руку шнурок, дернул, и мотор заработал. Дал газу – и с разговором было покончено: за шумом мотора нельзя было услышать самого себя. Баркас подскакивал на волнах, их окатывало солеными брызгами. Каравай солнца выкатился из-за гор, прокладывая путь потокам холодного воздуха, устремившимся вслед за ним. Море подернулось зыбкой рябью и на глазах посерело.

– Шквал!

Джина его не расслышала. Она сидела на носу, чтобы лодка не так выскакивала из воды, и, подперев голову руками, задумчиво смотрела вдаль.

Между тем крепчавший ветер порывами налетал на море и, нагоняя мелкую волну, срывал с нее пенные барашки и разносил водяную пыль. В бухте, мимо которой они проходили, море клокотало, словно кипящая вода в котле.

Надо было вернуться и переждать, пока солнце нагреет воздух над морем и, остановив коловерть воздушных потоков, усмирит разыгравшийся шквал. Но его подгоняло нетерпение. Ему хотелось скорее вытащить сети, отдать их старику, распрощаться со всеми и уехать. Из Новиграда он пошлет телеграмму в институт, принимая их предложение и сообщая о своем приезде, и постарается там же или в каком-нибудь ближайшем городке починить машину настолько, чтобы на ней можно было добраться до Белграда.

По ее лицу, словно крупные слезы, сползали водяные капли. И он, сидя на корме, промок насквозь. Дав ей знак спуститься, он сел на дно лодки и, вытащив из-под скамьи брезент, укрыл им ее и себя. Освобожденный от тяжести нос теперь еще выше выскакивал из воды, и баркас с размаху грузно оседал на волны. Брызги застилали глаза, и он управлял им вслепую. Вздымаясь над ними, волны перехлестывали через борт, так и норовя остаться в лодке, а водяная пыль грозила закупорить подсос и заглушить мотор.

Она переползла к его ногам и примостилась между ними.

– Сейчас пойдем к берегу под укрытие. Там будет легче! – прокричал он ей на ухо, ощущая совсем близко теплоту ее лица.

Они шли под самыми утесами, защищавшими эту часть моря от северного ветра. Он сбавил скорость, не давая баркасу прыгать по волнам, и теперь он словно брел на ощупь. Вошли в маленькую бухту, и, опасаясь бокового ветра, который снова мог настичь их на открытом месте, он заглушил мотор и направил лодку в глубь затона, под своды нависающих скал, образовавших некое подобие пещеры, где днем, он видел, вились стаями птицы. Сейчас здесь только тихо шлепала в скалы вода, полоща бурый мох, принесенный приливом. Надежно спрятанные в укрытии, они смотрели из-под навеса скал, как снаружи, собирая море складками, свирепствует и мечется ветер. Лодка мерно покачивалась на месте. Сквозь прозрачную воду видно было дно с колыхавшимися в ритме волн длинными травами.

– Мы сильно задерживаемся! – пожаловался он. – Пока вытащим сети и вернемся, будет десять.

– Какая разница? Куда нам торопиться? Все равно мы до полудня провалялись бы на пляже.

– Дед Тома будет волноваться, что нас долго нет.

– Не будет. Он поймет, что мы пережидаем ветер.

Ее бил озноб. Из-под кормы он достал мешок и дал ей закрыть ноги. Вид у нее был страдальческий.

– Давай все-таки выйдем! – сказал он. – Вроде бы чуть отпустило. Да и сколько вообще можно ждать? Хоть отогреемся на солнце.

– Как хочешь, но при таком ветре трудно будет вытаскивать сети.

Он потянул за шнурок и запустил мотор. Сколько мог, держался под защитой скал, но стоило лодке уйти из-под укрытия, как в наказание за излишнюю поспешность на них в свирепой ярости обрушились волны и ветер. Он сбавил ход и, подставляя баркас кормой к порывам шквала, наискось, избегая встречи о валами, пересекал заливы. Так их меньше окатывало водой, и только ветер с налету окроплял их лица солеными каплями, словно дождинками, падавшими с чистого неба. Лодка под ними мелко подрагивала от напряжения.

Они одолели, пересилили бурю! И эта покорность мотора и лодки, послушно его воле рассекавшей море, которое смирялось, подобно норовистому коню под сильным и опытным наездником, наполняла его, хотя и занятого мыслями о предстоящем отъезде, ощущением собственного превосходства и льстило его мужскому тщеславию. Выстоять наперекор штормам, бурям, волнам и течениям. Сознавать, что и эти стихийные беды составляют часть нашей жизни и поэтому невозможно себе ее представить неизменным движением по прямой. Порой приходится лавировать под воздействием противоположно направленных сил; важно не терять из виду цель – белую отметину поплавка, что маячила сейчас вдали, указывая ему то место, где вчера он забросил сети. Идти к ней напролом значило подставить лодку под лобовые удары ветра и волн, замучить мотор и снова промочить насквозь и ее и себя. Искусно избегая столкновения с порывами ветра и волн, поворачивая к ним лодку кормой, он скорее достигнет цели. В его годы было бы смешно надеяться на то, что он начнет какую-то другую, отличную от прежней жизнь. Итак, опять борьба и утешительное и примиряющее сознание познанной необходимости.

Поэтому следует винить не столько окружающую действительность и общество, сколько самого себя в том, что, оказавшись недальновидным кормчим, он поддался соблазну несбыточных иллюзий и убаюкивающего самообмана и забыл, что бури и невзгоды составляют непременную часть жизни, как облака – часть неба. Освобождение обретается только в отпоре и в борьбе, а победа – в труде и осуществлении замыслов. Мудрость – это вершина наук: свободу и жизнь получает лишь тот, кто каждый день идет за них на бой – вспомнил он Гёте. И присмотрись он внимательнее и беспристрастнее к своему недавнему состоянию, может быть, он нашел бы несравненно больше оснований для недовольства самим собой, чем другими, и утвердился в сознании того, что шипы и тернии на нашем пути создают не столько встречные течения и расставленные силки, сколько потеря ориентира и цели, что сам он в своих плутаниях попался в сети, которые сам себе расставил. И стоило ему преодолеть душевную леность и мертвенность духа и начать распутывать клубок сбивчивых мыслей, как он снова увидел перед собой цель и, более того, пути для ее достижения.

Нас всюду окружают люди, и законы жизни везде одинаковы. Препятствия и соблазны поджидают его и в путешествиях, которые ему предстоят. И только от его настойчивости, воли, упорства и веры зависит, сумеет ли он достичь цели.

Джина подавала ему знаки рукой; они приближались к поплавку, белеющему на поверхности моря. Он сбросил газ и направил лодку к нему. Она перебралась на нос, легла и, свесившись за корму, пыталась поймать поплавок. Но не смогла: ветер отнес их в последний момент. Попробовал и он дотянуться до него с кормы; поплавок выскользнул, словно рыба, у него из рук и вот уже запрыгал на пенном следе лодки, радуясь своей изворотливости.

Он резко развернулся и, подставляя лодку носом под волну, принял в лицо заряд ветра. Ослепленный, закрыл глаза; поплавок снова был далеко. Он сделал круг в обход белеющей отметки и укротил мотор, чтобы успеть ее схватить. На этот раз он слишком рано сбавил скорость; течение и ветер пронесли баркас мимо, оставив поплавок далеко в стороне. Он вставил весла в уключины; Джина молча наблюдала за ним.

Изо всей силы налегал он на весла; но лодка не сдвинулась ни на пядь. Упираясь в них, словно в парус, ветер уносил баркас в открытое море. Взмах весел перед новым рывком – и их отбрасывало назад на несколько метров, сводя на нет его усилия. Он нагнулся и достал со дна лодки сачок, похожий на тот, каким дети ловят бабочек. Передал его Джине, а сам стал заводить мотор. Но мотор, слабо кашлянув, замолк.

– Ты подвод бензина открыл?

– Да!

– А подсос?

– Тоже!

– Горючее у нас не кончилось?

– Только этого недоставало! Нас бы отнесло тогда в Италию.

– Вот и прекрасно! По крайней мере вместе бы там побывали.

Что, она читала последнее письмо, которое ему пришло, или угадывала его мысли и планы? Но на выяснения у него не было времени. Положение становилось критическим. Бензина, к счастью, оказалось достаточно и в моторе и в канистре. Вероятно, замаслилась свеча и не давала искры, но голыми руками вывернуть он ее не мог, а ключ нашарить в ящике с инструментами ему никак не удавалось. Поплавок уже чуть виднелся вдали. Джина сидела задумчивая и безучастная. Он попробовал было ей улыбнуться, но получилась натянутая и кислая гримаса. Он дернул еще раз пусковой шнур, прибавил газу и открыл подсос. Мотор рыкнул и заработал со всей силой, так что лодка взвилась на дыбы, словно пришпоренный конь. Он одобрительно, как живого, похлопал мотор ладонью и направил лодку к берегу.

Теперь Джине удалось с первого раза поймать поплавок; он бился рыбой в сетке сачка. Боясь упустить его снова, он на него навалился всем телом и быстро заглушил мотор.

– Ух! – отдувался он. – Попался наконец!

Крепко, словно якорную цепь, держал он в руке веревку с поплавком – это было начало сети. Привязал ее к кольцу на корме и сбросил с себя брезентовую накидку. Ветер слабел, и им становилось теплее. Затем снял с себя пуловер, чтобы легче было тащить сеть. Перебрался на нос; Джина перешла на корму. Мимоходом дал ей шлепка. Но она не проявляла желания к шуткам, оставалась такой же серьезной.

Сказать ей сейчас, что не позднее чем через два часа он собирается уехать отсюда? Или сообщить ей это у причала, непосредственно перед отъездом? Или вообще исчезнуть, не прощаясь, по курортному обыкновению, не считая себя обязанным оповещать о своих планах случайных и мимолетных знакомых. И у него перед ней не было никаких обязательств, но было бы все же нелепо и жестоко просто исчезнуть; это напоминало бы бегство и изобличало бы его в том, что все же он чувствует какой-то долг по отношению к этой столь неожиданно возникшей связи, наполнившей теплом отшельническое уединение, на которое он себя добровольно обрек.

– В Италию мы уже не попадем, как видишь! – сказал он, но, заметив, что она чуть не плачет, добавил: – Во всяком случае, на этот раз. – И снова у него недостало смелости договорить до конца.

Он тащил веревку с носа, и ветер трепал его волосы и полотняные брюки. Подтянул лодку к сети; поднятая со дна, она теперь повисла у него на руках всей своей тридцатиметровой длиной, унизанная мелкими свинцовыми грузилами и большими камнями по краям. Он с силой упирался, словно вытаскивал из глубокого колодца тяжелую бадью с водой. На поверхности, подобно руке утопающего, схватившейся за кинутую ему веревку, показалось начало сети. Он вытянул камень, и сразу вслед за ним из воды показалась первая рыба – скорпена надутая и красная от злости, что угодила в ловушку. Весила она не меньше трех килограммов – лучший экземпляр из всех, какие он видел за время своего пребывания здесь, – и билась и дергалась на дне лодки, разевая огромную пасть.

– Ого! – невольно вскрикнул он. – Посмотри, какая рыбина!

Она не ответила и не шевельнулась.

– Перейди на середину и возьми весла! – сказал он. – Только смотри не уколись! Она ядовитая!

Джина послушно перешла на весла.

– Правым! Правым сильнее!

Ветер сносил лодку на сеть. Он перетаскивал ее через борт, скребя по нему свинцовыми грузилами, что придавало лишнюю тяжесть снастям и не позволяло ему рассмотреть как следует улов. За первой крупной пошла все больше мелкая рыбешка, которую, однако, знатоки и рыболовы причисляют к самой ценной. С десяток красных усатых барабулек, фиолетово-серебристый морской петух, уже окоченевший, и две красивые золотистые солнечные макрели.

Стало совсем тепло. Перехватив на мгновение сеть в одну руку, он быстро стащил с себя майку и остался голым до пояса. Сверкающий и неподвижный летний день установился. Ярче заиграли краски, усиленные ослепительным светом солнца; темно-синее море, оранжево-красные стены утесов, ядовитая зелень растительности и серебристый блеск рыбы в сети. И Джина сняла с себя штормовку и отбросила ее на корму.

Снизу, из глубины, неясным мерцанием под голубой кисеей воды к поверхности поднималось нечто невиданных им до сих пор размеров и очертаний. С веерообразной головой, сужающееся к хвосту, похожее больше всего на гигантскую бабочку. От напряжения у него ломило спину. Упираясь ногами в борт и обдирая ее деревянный край, он втаскивал снасти в лодку. Не глядя на мелких рыбешек, вытрясенных из сетей, он неотрывно смотрел на белеющее в воде чудо. Теперь и Джина смотрела в воду.

– Дай мне сачок. Кажется, попался здоровенный скат.

Добыча была уже близко к поверхности. Он придавил сеть ногой, чтобы освободить одну руку. Вместе с Джиной они подвели обод сачка под ската и рывком перевалили его в лодку. Где-то близко был уже и край снастей.

Скат был так огромен, что перегородил лодку крыльями, отделив их друг от друга. Снизу у него было совсем человеческое лицо – розово-белое, поварское; намалеванная клоунская физиономия, одновременно и комичная и жалкая.

– Чем он там держится?

– Хвостом. Самым кончиком!

Он поднял сеть и показал ей несколько роговых шипов, зацепившихся за ячейки снастей.

– Смотри. Стоило ему прикоснуться к сетям, и все кончено.

Море успокоилось и, очищенное бурей, снесшей с его поверхности слой застойной и мутной воды, отливало сверкающим зеркалом. Только течение медленно относило лодку от берега. Скат бился крыльями, пыхтел и стонал. Он прикрыл его мешком, чтобы не видеть этой совершенно человеческой смерти. Последняя рыбная ловля оказалась самой удачной, а день самым волнующим. Трудности придают событиям особую прелесть, и, таким образом, если взять все в совокупности, он прекрасно отдохнул, и у него нет оснований жалеть, что приехал сюда. Он загорел, окреп, поздоровел. Под натянувшейся кожей обозначились мускулы, и он снова полюбил свое тело, которое начинал было уже презирать. У него накопилось достаточно сил для предстоявшей ему большой работы, и – тут взгляд его упал на Джину, снявшую с себя брюки и блузку и оставшуюся в купальном костюме, – это тоже следует отнести к благим приобретениям. В этом было тоже что-то прекрасное, может быть, потому, что все произошло так неожиданно, когда он меньше всего мог рассчитывать на что-нибудь подобное, с естественной непосредственностью, очищенное от шелухи обычных условностей. Не потому ли здесь, на природе, она становится ему ближе и милей? Непонятно, почему он должен так спешить? Он мог бы отложить отъезд и выехать после обеда. Все равно на своей покалеченной машине он никуда не успеет добраться за сегодняшний день, кроме как до Новиграда.

– Давай выкупаемся! – предложил он.

– Здесь? В открытом море? Я боюсь, слишком далеко от берега.

– Можно подойти ближе.

– Нет, мне холодно. Я еще не согрелась.

– Ладно! Тогда сначала вытащим сети, а потом, когда прогреет, искупаемся.

Он перебирался через ее скамью. Поднял ее лицо за подбородок и поцеловал в волосы. И, зацепившись пальцем за петлю сетей, больно ударился лодыжкой об край скамьи.

– Ух! – вскрикнул он. – Убери весла в лодку. Я мотор заведу.

Они плавно скользили по безмятежной глади спокойного моря. Вторую сеть они забросили вчера в соседнем заливе, где-то под стенами скалистого обрыва. Белый поплавок, словно чайка, мерно покачивался на воде.

XLIII

Залив этот назывался Маслиновым из-за окружавшей его маслиновой рощи. Посреди пляжа там стоял какой-то таинственный дом без кровли и без окон, с узкими глазницами проемов, напоминающими бойницы. Дверями дом был обращен к открытому морю, и стены у него были метровой толщины. Это обиталище змей под бурьяном и дикими широколистными смоковницами, угнездившимися корневищами между каменными стенами, наверняка кишит клубками желто-коричневых гадюк.

Сеть закинута близко от берега. В безветрии под ярким солнцем сквозь прозрачную воду с лодки прекрасно видно, как, доставая до дна, завеса перемета от середины залива тянется к его правому берегу. Дно в этом месте песчаное, частично каменистое и поросшее морскими травами, среди которых резвятся стайки синих рыбок.

Вытянувшись на корме, Джина загорала, разнеженно лениво и сонно потягиваясь, словно большая тропическая кошка. Стекая с сетей, вода оставляла мокрые следы на досках носа и сейчас же испарялась. Свинцовые грузила позвякивали тонко, стукаясь об дно. В этой сети улов был небогатый. Сначала показалось несколько барабулек и тюлька вроде тех, что шныряли в водорослях на дне, потом два или три бычка, обглоданные муренами, которые порезали зубами сеть, прорываясь к попавшейся рыбе, а потом еще каракатица – выпутавшись из сетей, она бросилась наутек и забилась под доски на дне баркаса. Но вот в сети забарахталась рыба побольше, в фиолетовой чешуе.

– Скумбрия! – проговорила Джина и снова разнеженно и сонно потянулась.

И тут пошло. Еще одна скумбрия, большой солнечник, за ними следом зелено-желтый наездник и несколько крупных камбал, пока вдруг что-то заклинило и сеть встала намертво. Он тянул, упирался со всех сил – напрасно.

– Сядь на весла! Зацепилось за что-то.

– Спать хочется, – зевнула она. – Я сегодня рано проснулась. Что там зацепилось?

– Сеть. Никак не идет.

Она лениво, с неохотой поднималась, зевая.

– За что?

– Не знаю. Не могу разглядеть. Может, крупная рыба попалась в перемет и затащила его под камень.

– Так что же теперь делать?

– Попробуй погреби. Может, отцепимся.

Она через силу гребла, едва ворочая веслами. Он отпустил сеть, выбросив обратно в воду несколько витков, и попытался обойти подводную скалу, видневшуюся в глубине. Потом потянул, но и тогда не пошло. Лодка вернулась на прежнее место.

– Не можешь сильнее налечь? Опять нас отнесло.

– Не могу. А ты? Что ты не потянешь сильнее?

– Сеть порву. Она и так трещит в руках.

Все же он попробовал потащить сильнее. Уперся обеими ногами в борт лодки. И с носа слышно было, как рвутся петли.

– Не идет?

– Видимо, нижнюю веревку под скалу затащило.

– Спусти ее всю в воду и пошлем деда Тому вытаскивать.

– Только этого недоставало! Осрамиться совсем. И кроме того, если ее так свалить, она окончательно запутается.

– Тогда перережь и брось ту часть, которая зацепилась!

– И что тебе все в голову приходит? Как я после этого посмею показаться старику на глаза?

– Что же тогда делать? Сидеть здесь до вечера и ждать, когда нас хватятся и придут за нами?

Он озирался. В лодке не было ничего, что бы могло ему пригодиться.

– Что ты ищешь? – спрашивала она нетерпеливо.

– Багор. Или что-нибудь в этом роде, чем бы я мог достать до дна. Здесь мелко.

– Но его нет. Ты же видишь, нет багра.

Он привязал сеть к уключине, чтобы она не соскользнула обратно в воду. Снял с себя брюки и остался в трусах. Он был совсем мокрый от пота, как будто только что вышел из воды.

– Ты что? Решил купаться?

Щеки ее вспыхнули румянцем. Через каких-нибудь несколько лет они опадут, пушок над губой почернеет. Лучше всего было бы ей остаться здесь, в селе, и, приняв от Миле его заведение, хозяйничать, пока ожирение не прикует ее к месту.

– Может, удастся ее отцепить. Попробую нырнуть. Здесь не так глубоко.

– А увидишь ты там что-нибудь?

– Надеюсь. Вода прозрачная. И сверху видно.

Он осторожно спустился с борта. Вода холодная, как всегда после шквала. На секунду у него перехватило дыхание.

– Бр-ррр! – поежился он. – Поддай левым веслом. Лодку относит течением.

Он кружил на месте, стараясь не замутить руками воду, и всматривался в дно под собой. Вобрал воздух в легкие и ушел в воду, перекувырнувшись, как на турнике. Пробыл там недолго и сразу вынырнул обратно, отряхивая воду с волос.

– Видно! – проговорил он, отдуваясь. – Нижняя веревка, как я и предполагал. Зацепилась за скалу. А сейчас смотри внимательно! Берись за сеть и тащи, когда я тебе подам знак.

Он снова покружил на месте, наполняя легкие кислородом, как это делали, он видел, ныряльщики, а потом, мгновенно перегнувшись и выбросив ноги вверх, вклинился в воду, с силой отгребая руками. Мелькнули и скрылись его соединившиеся вместе ступни. Он задержался под водой дольше, чем в первый раз. Она видела сверху, как, отталкиваясь по-лягушачьи ногами и руками, он уходил в глубину, а потом выплывал, приближаясь к поверхности и глядя на нее. Вот он махнул рукой. Она потащила сеть. Закинула в лодку несколько витков, и снова заклинило.

– Один край отцепил. Еще в одном месте держит. Подожди, я отдышусь.

– Влезь в лодку! Согрейся и отдохни.

Он не послушался.

– Я сейчас. Еще немного! – сказал он и нырнул.

Ей хорошо было видно, как он, отталкиваясь ногами, быстро спустился к самому дну и кружил у скалы, белевшей внизу. Потом, глядя на нее, пошел наверх. Но до поверхности не дошел. На полпути, словно вспомнив что-то, что не успел доделать, он согнулся и повернул назад. И махнул рукой из-под воды, посылая какой-то знак, понятый ею, как призыв тащить сеть. И она потащила, закинув в лодку несколько витков, но потом опять заело. Между тем он всплывал к поверхности. Стремительно, словно выброшенный из пушки. Всплыл. Но из воды высунул только руки, судорожными движениями скрюченных пальцев подавая ей какие-то непонятные знаки. Она догадалась, что с ним что-то неладно, раз он так долго не выныривает, а смотрит на нее из-под воды, открывая словно бы беззвучно кричащий рот. Течение относило лодку в сторону. Она схватилась за весла, чтобы подогнать к нему лодку, а когда подняла глаза, он уже опустил руки и она потеряла его из виду. Она испугалась, что накрыла его лодкой, преградив ему путь к поверхности. Сдала назад, и он действительно появился на мгновение ближе к поверхности, или, может быть, ей только показалось, что он мелькнул неясной белой тенью. У нее запуталось весло. В снастях, привязанных к правой уключине. Пытаясь распутать неподдающийся узел, она сорвала себе ноготь. И, чувствуя, что потеряла непоправимо много времени, в растерянности сдернула снасть с крюка, скинув в воду несколько витков, вслед за которыми под тяжестью свинцовых грузил вся сеть из лодки выскользнула в море. Заколотился поплавок на дне, а потом, словно рыба, выскочил за борт и поплыл по воде. Его она больше не видела, не видела даже тени.

Море было спокойное, поднимавшийся бриз чуть морщил рябью голубую его гладь. На ней чьей-то сорванной шапкой, подпрыгивая на мелкой волне, уплывал поплавок.

– Саша! – крикнула она. – Где ты, Саша! Вылези ты, ради бога, вылези же наконец!

Он не мог ее слышать. И тем более ответить ей снизу, из воды. Только отзвук ее крика вернулся к ней, отраженный скалами. Она ринулась к мотору, по какому-то наитию дернула наугад за шнурок и, подгоняемая страхом, полетела к родным берегам. Одна, с сетью на носу, в которой еще трепыхался, умирая, большой скат. Забытая каракатица, выглянув одним глазом из-под дощатого настила на дне лодки, попыталась достать ее ногу щупальцем и снова забилась в темноту своего влажного убежища.

XLIV