Текст книги "Избранное"

Автор книги: Эрих Кош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)

Большой Мак
(Повесть)

VELIKI МАК. Čudnovata povest о kitu velikom takođe zvanom Veliki Mak.

Перевод Т. Вирты.

Удивительная история о ките огромном, называемом также Большой Мак

Просматривая берлинские театральные новости, мы узнали, что там появляются на сцене морские чудовища и киты.

Иоганн Петер Эккерман.

«Разговоры с Гёте»

Дня через два белградцам представится возможность посетить оригинальную выставку. Предполагается, что в зоологическом саду будет демонстрироваться гигантский кит… Его выловили граждане Пага в конце прошлого месяца.

Эта выставка будет тем более любопытной, что киты обычно не заплывают в Адриатическое море. Жители острова знают только из преданий старожилов, что за 60 лет до настоящего случая подобное морское чудовище было замечено вблизи их берегов. Оно было выловлено и передано Венскому музею, где и находится по сей день.

В настоящее время отдавленный кит экспонируется в Риеке, затем будет выставлен в Любляне и Загребе. Выставку посетило около 150 000 зрителей.

«Политика», 10 февраля 1953 г.

Вчера на улице Пролетарских бригад был выставлен на всеобщее обозрение кит… О громадных размерах этого животного красноречиво свидетельствует величина его головы. Длина ее составляет приблизительно два с половиной метра. Ребенок семи-восьми лет мог бы без помех резвиться в его открытой пасти, достаточно просторной для того, чтобы в ней могли улечься, вплотную прижавшись друг к другу, четверо или пятеро взрослых.

«Политика», 15 февраля 1953 г.

В столице кит будет демонстрироваться пять-шесть дней. Цена билета 25, по коллективным заявкам – 10 динаров. Школьники, военнослужащие и студенты платят 15 динаров.

«Политика», 15 февраля 1953 г.

Выставленный кит… вызвал необычайный интерес белградцев. Вчера до 5 часов вечера, несмотря на слякоть и мокрый снег, на выставке побывало около 20 000 человек. Толпы народа, запрудившие улицы, мешали движению транспорта. После наступления полной темноты кассы все еще осаждали жаждущие получить билеты. Предполагается, что вечером кита посетило еще не менее трех тысяч человек. Кит освещался и был хорошо виден.

«Политика», 16 февраля 1953 г.

Кит – самое большое из морских млекопитающих. Дышит легкими, как и наземные млекопитающие. Обитает в океанах в широтах, не доходящих до границы льдов, так как каждые три с половиной минуты всплывает на поверхность, вдыхает воздух и снова погружается в воду. Кит достигает 30 метров длины и 150 тонн веса. Оплодотворение происходит половым способом, самка рождает детеныша длиною в 7–8 метров, которого вскармливает своим молоком. Детеныш забирается в углубление на теле матери, по краям которого расположены молочные железы, захватывает сосок, а мать с помощью мышц выпускает из своих желез молоко прямо ему в рот.

Откуда берутся киты в Адриатическом море? Они приплывают к нам в гости из Атлантического океана.

«Политика», 18 февраля 1953 г.

1

Когда я в тот день вернулся из канцелярии домой, мне отворила дверь квартирная хозяйка и, пока я в передней пытался пристроить на вешалку свое пальто с оторванной петлей (надо бы ее пришить!), стала донимать меня вопросами:

– Господин Раде! Вы читали сегодня газеты? Как вам нравится, что наши рыбаки выловили кита?

Ее донимала скука. Из троих квартирантов только я возвращался домой после обеда, и хозяйка обычно поджидала меня в прихожей или в холле, стараясь вовлечь в нескончаемый разговор – я же, утомленный нудной службой, писаниной и объяснениями с посетителями, да к тому же голодный после скудного обеда в столовой, стремился поскорее завалиться спать, чтобы заглушить усталость и голод и переварить тяжелую пищу – неизменную фасоль с окороком. Вот и сейчас, воспользовавшись моей незадачей с пальто, которое никак не нацеплялось на крючок, квартирная хозяйка приперла меня к стене, и я, продолжая возиться в полутемной прихожей у вешалки, бросил ей в ответ раздраженно и сухо:

– Что за чепуха! Какой еще кит? Нет их в нашем море. Чушь это и выдумка газетчиков. В жизни не слышал ничего подобного.

– Ничего себе чушь! Ничего себе выдумка! – возмутилась хозяйка. – Да вы сперва газеты почитайте. Там и фотография есть. Уж фотография не даст соврать. И потом, разве кто-нибудь говорит, что он из нашего моря? Может, он откуда-то приплыл?!

И она принялась рассказывать мне про все известные виды китов со знанием дела, убежденно, страстно. Про белого кита и голубого, про полосатика и кашалота, про кита, питающегося рачками, и про того, что целиком заглатывает большие рыбины, про кита, живущего в холодных морях, и про китов более редкой породы, обитающих в теплых водах. Чувствовалось, что хозяйка внимательно изучила газеты, а журналист пролистал какой-то учебник.

Мне казалось возмутительной наглостью с ее стороны наблюдать (с неприкрытым злорадством) за моими мучениями в темноте и продолжать молоть все тот же вздор, вместо того чтобы повернуть выключатель, находящийся у нее под рукой, и зажечь свет. Я метался от комнаты к вешалке поднимать пальто, не желавшее держаться на крючке, и, вконец выведенный этим из себя, прокричал ей в ярости, что мне нет дела до ее кита и вообще пусть он проваливается к дьяволу вместе с газетами (а заодно и с тобою! – подумал я про себя). С меня хватает и своих забот, чтобы забивать голову пустяками и думать о каком-то ките! Очевидно, речь моя звучала достаточно убедительно, потому что хозяйка вдруг замолкла, и, так как именно в этот момент мне удалось нацепить пальто на крючок, я бросился стремглав к своей комнате, дабы не видеть, как оно снова упадет, а притихшая на мгновение хозяйка, словно в каком-то испуге, посторонилась и пропустила меня. Однако она не удержалась, чтобы не крикнуть мне вдогонку:

– Какой же вы, ей-богу, упрямец! Но теперь по крайней мере вы не станете отрицать, что у нас киты тоже бывают!

Я вышел из себя. Бессмысленно, глупо. Теперь мне не заснуть. Нервы у меня ни к черту. Раздражаюсь по любому поводу. Злюсь, из-за всякой ерунды меня кидает в дрожь, трясет, словно в ознобе, и потом я долго не могу успокоиться. Стараюсь сдерживаться – не помогает. Какая-нибудь мелочь – и я уже киплю. Особенно не выношу я длинных поучений, проповедей, назиданий и убеждений. А вокруг все словно сговорились, словно дали зарок заниматься только этим и ничем другим. Вечно что-нибудь придумывают новое: не успел я привыкнуть к одному, как меня уж начинают уговаривать, что это, мол-де, устарело и следует искать что-то другое, более совершенное и соответствующее сегодняшнему дню, и не дают подумать и разобраться в своих мыслях и чувствах. Подчас я ощущаю себя мухой, попавшей в тенета, несчастным малограмотным, который не поспевает за титрами в кино – не прочел еще первую строчку, как уж выплывает вторая. Иногда мне хочется заткнуть уши, убежать куда-нибудь подальше или подняться во весь рост и крикнуть: «Хватит! Дайте мне спокойно осмотреться и пораскинуть собственным умом!»

О том, чтобы заснуть, не могло быть и речи. Вытянувшись на тахте, я дрожал в ознобе. Все это следствия общей усталости, перегруженности делами в канцелярии, бесконечного количества ежедневных разъяснительных справок и ответов клиентам и нервного истощения, совершенно очевидно требующего визита к врачу – знать бы только, что от этого будет прок. Очевидно, сказывается также и хроническое недоедание – вот, например, сегодняшний обед – это же бог знает что! Но от столовой спасения нет; конец месяца, и в кармане у меня пустота – значит, на приличный ужин рассчитывать не приходится! Стараясь отогнать от себя столь неутешительные мысли, я стал мечтать о том, что купаюсь под пальмами в теплом море и волны укачивают, убаюкивают меня и уносят в сон.

Я лежал на своей тахте в нетопленой, неуютной комнате. На мне было лишь тонкое одеяло, под головой – тощая подушка, глаза от резкого света я прикрыл рукой. Пиджак я сменил на пижамную куртку, а брюки не снял и, хотя знал, что они помнутся, завалился прямо в них на тахту, кляня себя за столь яркое проявление слабоволия и лености, заглушившей голос совести. Но сна не было ни в одном глазу. Не давали покоя то брюки, непременно обещавшие помяться, то дневные посетители из канцелярии; потом мне вспомнилась квартирная хозяйка с ее беззубой старушечьей улыбкой и гребнями в косматой голове; когда же меня убаюкало теплое море и я поплыл, мягко покачиваясь на волнах, и отдался во власть теплых струй, уносивших меня в сон, передо мной явилась черная громада, целая гора мяса – кит, выпускающий из ноздрей двойной фонтан воды, а вокруг вздымались ледяные горы, плавали шлюпки и корабли с поднятыми парусами – совсем как на картинке в какой-то детской книжке. Я тоже сидел в одной из этих шлюпок, греб, что есть мочи налегая на весла, и орал: «Бей его! Бей!» Вдруг кит выскакивает, из воды, шлепает с размаху хвостом – шлюпка перевертывается, и я оказываюсь в холодной воде. Я выбился из сил, пытаясь вынырнуть на поверхность, а когда открыл глаза, понял, что проснулся окончательно. Больше уж мне не заснуть! Одеяло с меня сползло, ноги закоченели, и я почувствовал, что схватил насморк.

Между тем было уже четыре часа, а на пять у меня назначено деловое свидание в канцелярии. С наступлением сумерек в комнате стало еще холодней и неприветливей; ничто меня здесь не удерживало, и я решил пройтись, поглазеть на витрины и на прохожих.

Я поднялся и отправился в ванную, В квартире было тихо. Хозяйка, наверное, тоже прилегла, довольная сознанием того, что так удачно испортила мне отдых. Я стал нарочно хлопать дверьми, чтобы ее разбудить. Проходя холлом, я увидел на столе среди ножниц, линеек, обрезков, выкроек и прочих портняжных принадлежностей моей хозяйки утренние газеты. Я не устоял – схватил эти газеты и унес в свою комнату. Присев у окна, перелистал их, бегло проглядывая колонки. Ничего особенного. Выборы и беспорядки в странах, весьма от нас отдаленных, дипломатические интриги, недоступные разумению простого смертного, репортаж с какой-то фабрики, юридические советы, заметки с рынка, сообщение о подготовке к весеннему севу, а потом посредине страницы заголовок над тремя столбцами текста: «Гигантский кит в море вблизи Сплита». Дальше следовало:

«Сплит, 20 марта. Рыбаки, воспользовавшиеся благоприятной погодой, чтобы выйти в море, сообщили, что дважды видели огромного кита. Кит нырял и снова всплывал на поверхность, выбрасывая столб воды. С подошедшего на близкое расстояние судна отметили колоссальные размеры кита, этого редкого экземпляра морского чудовища, встречающегося лишь около Северного полюса. Так как судно не имело специального снаряжения для охоты на морского гиганта, было произведено несколько винтовочных залпов, не принесших видимых результатов».

Под текстом помещалась фотография – нечто неясное, расплывчатое и темное, нечто совершенно неразборчивое. Подпись под фотографией гласила: «Кит в море», затем шло продолжение статьи:

«Существует мнение, что причиной столь необычного появления кита в наших водах послужили сильные морозы, которые и загнали сюда морское чудовище. Здесь оно заблудилось среди островов и теперь ищет выхода в открытое море. Предполагается также, что кит разогнал рыбу, чем и объясняются плохие уловы, наблюдавшиеся в последнее время. Рыбаки решили организовать отлов кита, рассчитывая в случае удачи покрыть понесенные ими убытки».

Итак, его еще не выловили! И, памятуя о том инстинктивном протесте, который вызвали во мне слова хозяйки, я наслаждался видом неразборчивой мазни, якобы изображающей кита, и радовался, что он еще на свободе. Я встал, оделся и, почти сожалея, что не встретился с ней в холле и потому не имел возможности высказать ей все это в лицо, швырнул газеты на стол, нахлобучил шляпу и вышел на улицу.

Был теплый вечер, и настроение мое сразу улучшилось. Оказывается, такая малость – сознание своей правоты – способна вернуть человеку доброе расположение духа. Я ликовал в душе, находил, что работать с моим сослуживцем одно удовольствие, и мы быстро покончили с делом. Я почему-то ждал, что и он заговорит про кита. Мне даже показалось, будто он порывался сказать что-то на этот счет, но в силу каких-то причин, а вернее всего, потому что предмет этот представлялся ему сущей бессмыслицей, осекался. Я чуть было не поддался искушению пожаловаться ему на наше общество, жадное до сенсаций, и обругать наши газеты, которые не могут найти себе более достойное занятие, чем плести небылицы про китов. Мне захотелось похвастать, что я сейчас же раскусил подлинную суть вздорных басен квартирной хозяйки, но раздумал – еще решит, будто меня и вправду занимает этот кит. И тут же, не впервой нарушая данное самому себе слово, выложил ему все слышанное от хозяйки да еще, стыжусь признаться, и от себя добавил кое-что.

– И какими только глупостями не забивают мозги несчастным читателям, – негодовал я. – Пичкают китами, а публика – ее стоит поманить чем-нибудь заграничным, новым, грандиозным и необычайным, – она уже готова все забыть и не видит ничего у себя под носом. Вот хоть бы наши улицы взять – все они завалены снегом, а скоро будет таять, но никто и не думает засучить рукава и расчистить хотя бы тротуары… – Я все говорил и говорил, гораздо дольше, чем следовало бы, хотя мои остроты не воспринимались собеседником, а язвительные замечания не находили у него отклика. Он только смотрел на меня своими зелеными глазами с воспаленными веками и кивал головой.

– Надо же! – сказал он. – Даже неловко. И как это я проглядел про кита! А ведь, кажется, регулярно читаю газеты. Надо будет непременно отыскать эту заметку и прочесть.

И это все, что я от него услышал. Мне показалось, он заторопился домой только ради того, чтобы побыстрее добраться до газеты. Отказался от моего предложения зайти в кафе чего-нибудь выпить, не пожелал пройтись и продолжить наш разговор, в результате я вернулся домой в прескверном настроении, но с твердым намерением отныне ни с кем не вступать в беседы о ките, даже если кто-нибудь сам заведет о нем речь. С этим я заснул в холодной комнате.

Проснулся я словно после мучительного кошмара. Мне посчастливилось выскользнуть из квартиры, не встретившись с хозяйкой. День выдался тяжелый – я составлял баланс и много часов кряду просидел, уткнувшись носом в расчеты и ведомости. Проходя мимо киоска, не удержался – купил газету. Дрожащими руками раскрыл ее, внимательно просмотрел и с удовлетворением отметил, что о ките сообщений нет. До полудня я ни с кем не обмолвился ни словом, но тут черт принес машинистку Цану, в последнее время столь упорно увивавшуюся вокруг меня, что это бросалось в глаза окружающим. Она вошла, одарила меня улыбкой, улучив мгновение, когда я поднял голову от бумаг, и села напротив.

– Вчера я много думала о вас. Почти весь день.

– Вот как?! – изумился я. – Чему же я обязан?

– Да так! Читала газеты, ну и пришла мне в голову мысль, что вы ведь из Приморья. Вы уже читали про кита?

Я оскорбился! Какое отношение я имею к киту и чем это, интересно знать, он меня напоминает? Но не только это заставило меня презрительно отмахнуться. Тут сыграло свою роль и мое решение не вступать ни в какие разговоры о ките, и суровый отпор, данный мной хозяйке, и мой вздорный нрав, внушающий мне непреодолимое желание хаять то, что хвалят другие, какое-то свойство моей натуры, мешающее мне вместе со всеми самозабвенно орать «да здравствует!» или «браво!», какой-то злобный, тайный, внутренний протест, заставляющий меня хохотать, когда положено иметь печальный вид, и бессознательно кривить в усмешке губы тогда, когда по законам приличий и соответственно значению момента следовало бы по примеру окружающих изобразить на лице сосредоточенную скорбь, – и поэтому я не нашел ничего лучшего, как недостойно и бессмысленно солгать, пожав плечами:

– Нет, не читал. А где это было?

Я понял, что погиб, но было поздно: пути к отступлению были отрезаны. Рядом, за соседним столом, сидел тот самый сослуживец, с которым я вчера работал; он все слышал и мог меня выдать, а Цана уже вещала во весь голос:

– Как, неужели вы не читали? Да это же было в «Политике»! Там и фотография помещена. Настоящий огромный заграничный кит заплыл в наше море!

Я вынужден был удивляться, поражаться, притворяться и изображать полнейшее неведение, сверяя в то же время ее рассказ с газетным сообщением. Она явно передергивала! Нагло передергивала – в ее устах со вчерашнего дня кит раздулся до невероятности. Он превратился в «гиганта». Приплыл из чужеземных морей и чуть было не перевернул преследовавшее его рыболовецкое судно.

– Эти смелые парни могли погибнуть! – говорила Цана, буравя меня взглядом где-то ниже пояса, что меня безмерно раздражало, и, сидя прямо напротив меня, подобно крабу, готовому схватить жертву клешнями, сдвигала и раздвигала свои мясистые, толстые колени, торчащие из-под короткой юбки.

– Я думала, вы лучше всего объясните мне…

Я нелюбезно ответил, что никогда не принимал участия в охоте на китов и вообще, насколько мне известно, киты не водятся в наших морях. Я повторял то, что уже говорил вчера своей хозяйке, но Цана не желала поддаваться доводам рассудка.

– А что, если кита выловят? Что вы тогда скажете? – И она лукаво подмигнула мне, словно назначая свидание.

Я чуть было ей не нагрубил, собираясь прекратить эту беседу про кита, но мне помешал мой сослуживец, выступив с заявлением о том, что нашим кита вовек не выловить.

– Разве мы способны на такое? Это вам не англичане или норвежцы. Вечно пыжимся – мним себя китами, а на деле нам и до щук далеко, нет чтобы дать острастки кому следует. В один прекрасный день сгребут нас сетью да и откинут, словно карасей на песок!

Разговор о ките принимал политический оттенок. Лицо моего сослуживца искривила злобная гримаса, и я поспешил выйти в коридор.

В столовой я съел свой обычный обед – невкусный и скудный – и пошел домой. У меня было смутное желание встретить хозяйку и высказать ей все, что я думаю об этом ките, но она куда-то запропастилась. Я лег и заснул и, как бывает со мной в сладком сне, поплыл, словно дельфин, ныряя и нежась в теплых волнах. Но стук в дверь вывел меня из глубокого, сладостного забытья.

– Вы спите? – вопрошала хозяйка с той стороны двери и, не дожидаясь ответа, уже отворила ее. Я приподнялся на локтях и заорал на нее, влезавшую ко мне и напоминавшую в своем черном переднике огромного кита:

– Что вам здесь надо, черт побери? Вы же знаете, что я в это время отдыхаю!

– Простите, пожалуйста, – извинялась она, – я только хотела сообщить вам последние новости, которые передавали по радио. Сегодня утром выловили кита!

Должно быть, я ждал услышать от нее именно это – иначе чем объяснить мою исступленную ярость.

– Вон! Вон! – вопил я в неистовстве. – Катитесь к дьяволу вместе с вашим китом!

Я вскочил с тахты и сгреб подушку, но она поспешно ретировалась, хлопнув дверью, а я в бессильном гневе хватил подушкой об стену.

После этой сцены я кипел еще некоторое время, а перепуганная хозяйка молила о пощаде.

– Съезжаю, снимаю другую квартиру! – бушевал я, сознавая в душе, что лучшей комнаты мне не найти. Злосчастный кит, казалось, хотел лишить меня пристанища, являвшего собой предмет всеобщей зависти. Поэтому-то в объяснениях с ней я вынужден был пользоваться условным наклонением и говорить с примирительной вкрадчивостью.

– Послушайте, – убеждал я ее, – если вы еще раз упомянете при мне проклятого кита, я немедленно съеду с квартиры, а в вашу комнату жилищный отдел вселит целое семейство: пьяницу мужа и склочницу жену с четырьмя детьми мал мала меньше.

Понимая, что угроза эта небезосновательная, хозяйка мне не прекословила.

– Простите, я думала, вы уже проснулись, – каялась она, – было четыре. Мне казалось, вам, как и другим жильцам, интересно будет это узнать. Я же не знала, что вы по каким-то причинам питаете ненависть к китам. Но теперь я о них вам и не заикнусь… Хоть бы вы сами меня об этом просили. Но вот увидите – вам первому захочется о них поговорить.

От последнего замечания она не могла удержаться, но с тех пор кита действительно при мне не поминала, хотя с другими жильцами постоянно шепталась и судачила о нем, понижая голос настолько, чтобы я, понимая прекрасно, о чем идет речь, все-таки не мог расслышать слов. Она изображала передо мной оскорбленную невинность; ее ответы (я удостаивался их лишь в самых крайних случаях) отличались нарочитой недосказанностью, загадочностью, двусмысленностью, а вопросы, которые она задавала мне или другим жильцам в моем присутствии, составлялись с единственной целью раздразнить мое любопытство и спровоцировать меня поинтересоваться, что слышно нового о ките. Она стала слушать по радио последние известия, чего раньше за ней не водилось, и настраивала приемник так, чтобы, сидя у себя в комнате, я слышал через дверь, о чем идет речь, но смысла разобрать не мог. Она наказывала меня моим собственным любопытством и исключением из ее заговорщического кружка. Мне начинало казаться, что она изобрела и особый язык из зашифрованных слов и употребляла его в разговоре с другими квартирантами, когда я проходил через холл, или перекрикивалась с соседками, когда я был у себя. Это были внушительные, тяжеловесные, черные могучие слова, увесистые и грубые имена существительные мужского рода, обозначавшие нечто громадное, громоздкое и мощное и, несомненно, напоминавшее кита; но я не сдавался и отвоевал себе несколько дней спокойной жизни, чувствуя себя, правда, в доме чужим, лишним, подверженным суровому бойкоту. Должен, однако, признаться, что и я прибег к тактической хитрости, помогшей мне выстоять и совладать со своим любопытством: я покупал две ежедневные, одну воскресную и местные сплитские газеты и внимательно, не упуская ни малейшей подробности, изучал все, что касал: ось кита. Делал я это украдкой от всех, читая газеты в канцелярии, когда в комнате никого не было – газеты держал в ящике стола и, если кто-нибудь входил, вставал и животом задвигал ящик, – и никогда не брал домой.

Именно таким образом из воскресной газеты на следующий день после стычки с хозяйкой я узнал о поимке кита. Под заголовком «Пятичасовая борьба с морским чудовищем» лоцман портового управления – один из главных участников охоты за китом – давал корреспонденту интервью:

«В то утро я проснулся с ощущением необычности предстоящего дня. Предчувствие не обмануло меня. Около девяти часов в помещение портового управления вбежала женщина и с волнением сообщила мне, что заметила у берега рыбу исполинских размеров. Я опрометью бросился к месту, указанному женщиной. И увидел черную блестящую спину морского колосса. Я сейчас же пришел к заключению, что это кит.

Я вызвал к себе нескольких матросов; между тем слух о происшедшем быстро распространился, и через несколько минут на берегу собралось множество народа.

Мы окружили животное с суши и с моря, я руководил операцией, взобравшись на кнехт. Мы накинули на гиганта петлю из корабельного каната и начали подтягивать к берегу. Но подоспевший в это время милиционер выстрелил в голову кита. Чудовище разъярилось, ударило хвостом, и – канат лопнул. Кит стрелой устремился к противоположному берегу залива. За ним тянулся широкий кровавый след, и вскоре большая поверхность моря окрасилась в красный цвет».

Далее следовал рассказ о пятичасовой схватке с китом, в которой особо отличился вышеупомянутый лоцман, и подробное описание трудностей при извлечении кита на сушу, произведенном силами более чем двухсот граждан, двух грузовиков, катера и подъемного крана.

Этот захватывающий репортаж был написан бойким слогом и снабжен иллюстрациями (фотография кита, лоцмана, милиционера и группы граждан). Машинистка Цана, девица, отличающаяся повышенной потливостью, аккуратно вырезала фотографии и приколола их к стене над своей машинкой и столько раз пересказывала репортаж, что выучила его наизусть, а наш болезненный бухгалтер принялся нить рыбий жир, и теперь от него несло рыбой. Несколько дней о ките не было слышно никаких новостей. Наступило неожиданное затишье, и приходилось довольствоваться старыми новостями и новыми комментариями, в то время как печать подогревала любопытство читателей, продолжая публиковать рассказы вновь объявившихся «очевидцев».

Под рубриками «Знаете ли вы?», «Занимательная страничка» и «Со всех концов света» говорилось о разных породах китов: беззубых китах и зубастых, полосатике, нарвале и кашалоте, перечислялись вымершие виды китов, и в том числе и чудовище из озера Лох Несс, упоминались отдельные особи китов, за последние пятьсот лет наблюдавшиеся в наших морях, приводилась история китового скелета, принадлежащего Венскому музею, превозносились подвиги наших китоловов в северных морях и китоловов югославского происхождения у Огненной Земли. В разделе промышленности подсчитывалась воображаемая прибыль от переработки отловленной туши кита и сумма экономии в валютных рублях, которую получила бы в этом случае наша промышленность. Сюда причислялась амбра – драгоценное ароматическое вещество, главная статья китового промысла, рыбий жир и китовый ус; в заключение вносилось предложение создать свою китобойную флотилию и возобновить отечественную промысловую охоту на китов. В рубрике международной политики толковались проблемы интернационализации морей и деления их на сферы влияния, рассматривались конфликты, возникающие при столкновении интересов великих держав в арктических районах, а также сообщалось о предстоящей международной конференции китоловов в Канаде. В хронике общественной жизни писали о героизме моряков, проявленном при отлове кита и безусловно достойном награды. Раздел фельетона предлагал вниманию читателей записки средневековых авторов и удивительные истории про Левиафана, поминался там и библейский Иона, побывавший в утробе кита; некий профессор опубликовал пространное исследование «Природа проникновения китов в Адриатическое море», появлялись заметки на тему «Кит и литература», а в приложениях печатался роман о ките-гиганте, именуемом Моби Дик.

До сей норы мне никогда не приходилось замечать, сколь часто слово «кит» употребляется в нашей речи, какой огромный интерес вызывает он не только у отдельных моих знакомых, но и в самых широких кругах нашего общества и каким вообще могучим фактором, оказывается, является кит в жизни людей.

В те дни мне открылась внутренняя энергия слов, так или иначе включавших в себя звукосочетание «кит» и постоянно носившихся в воздухе у нас в канцелярии или на улице. В самом деле, вслушайтесь: кисть, кистень, киот, китель, китобой, китолов, китобоец, кичка; или дальше: накидка, китайка, кидать, закинуть, скит, скитаться, скиталец; или же имена и названия, такие, как Кити, Никита, Китай, китайцы, Нантакет, а все эти детские «какить», «плакить», «баюкить», не говоря уж о прочих схожих по звучанию словах: закут, квит, бисквит, никотин. В троллейбусе ругали человека, пробиравшегося к выходу: «Эй, полегче! Чего ты напираешь, точно кит!» На улице женщина бранила своего мужа, оглянувшегося вслед хорошенькой девушке: «Ты что пасть разинул, словно кит?» А в парке, хвастаясь своим малышом, мать говорила приятельнице, что ее толстощекий бутуз так неудержимо растет, «прямо кита догонит!». В одном старинном романе темнота на улице сравнивалась с утробой кита, а в последнем эстрадном боевике были следующие строки:

 
Вышел из моря он, страшен и зол,
житель пучин великан Большой Мак.
Памятник гнева он высек себе —
      удар головой —
в каменное свое постоянство.
 

Спортивный обозреватель утверждал, что некий боксер «по силе удара не уступает киту», реклама на улицах призывала: «Взрослые и дети! Пейте целебный рыбий жир КИТА! Эликсир молодости и здоровья!» И воробьи на улице тоже, казалось, чирикали: кит… кит… кит!

Да и сам я, несмотря на все усилия исключить кита из своего подсознания, все чаще ловил себя на том, что мысленно и в разговоре постоянно возвращаюсь к нему. Возвращаюсь с ненавистью, с отвращением, словно это мой заклятый кровный враг. Я ненавидел кита, как ненавидит страстный рыболов большую рыбину на удочке своего соседа. Мне были неприятны те, кто говорил о нем, и ненавистны те, кто им восхищался. Мне было отрадно слушать, что киты вымирают, и я бы с величайшей радостью вычеркнул слово «кит» из нашего лексикона, коль скоро не было возможности стереть с лица земли этот вид гигантских млекопитающих. И все же я с грустью отмечал, что кит вопреки моей воле проникает в мои мысли, вторгаясь непрошено в мою жизнь и нарушая мой покой и душевное равновесие. Я убеждался в том – хотя и старался скрыть это от самого себя, – что кит медленно, но верно овладевает моим вниманием и заставляет меня, совсем как человека, чья совесть нечиста, то и дело возвращаться в разговоре к тому, что меня угнетает. Когда другие судачили о нем, я упрямо молчал, но ведь слушал же их, слушал, пусть и делал вид, будто этот предмет меня ничуть не занимает. И хотя я знал, что затеянная мной игра рискованна и глупа – не мог побороть в себе эту слабость.

На днях в канцелярии между десятью и одиннадцатью утра за вторым завтраком с чашкой черного кофе сошлись бухгалтер Станич, кассир Маркович и еще трое-четверо сослуживцев из соседних комнат и с верхнего этажа, и разговор, как водится, быстро перешел на кита.

– Что-то в последнее время не слыхать ничего новенького, – пожаловался кто-то; я молчал, упрямо молчал, но потом не вынес и осторожно так, исподволь выдохнул из себя вопрос:

– А что вы имеете в виду?

– Бог мой, да ведь это такая громадина! Не мог же он пропасть, как иголка?

– Откуда известно, какой он?

– Опять вы за свое! Так это было видно по газетам!

– По газетам! То-то вы так неуверенно ответили!

Сослуживец с верхнего этажа готов был уступить, но тут в комнату ворвалась злосчастная Цана с масляными лепешками в руках, за которыми, видимо, бегала на улицу, и с порога выложила нам новости, уже известнее мне, каюсь, но намеренно державшиеся мной в секрете.

– Он выставлен, он выставлен! В Сплите, на площади. И люди на него уже смотрят!

– Есть на что смотреть!

– Публика так валом и валит! Насилу сдерживают!

– Толпа и есть толпа. Покажи ей палец – она и то будет глазеть!

– Ах, как бы мне хотелось его увидеть!

– Уж не знаю, дождетесь ли вы этого!

– А почему бы и нет? Дойдет очередь и до Белграда! Десять дней в Сплите, пятнадцать в Загребе и Любляне, и вот он уже здесь!

Все правильно. Обо всем этом сообщали утренние сплитские газеты. Кто только надоумил Цану обратиться к ним за новостями и когда это она успела? Я уже готов был заподозрить ее в получении секретных сведений, как в разговор вступил негодующий и возмущенный до последней степени бухгалтер. Он брызгал слюной, что случалось с ним всякий раз, когда речь заходила о политике – мелкий чиновник, он получал особое удовольствие изображать из себя непримиримого и оскорбленного серба.