Текст книги "Сумасшедшее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8

– Что они с нами сделают? – спросил Тристрам.

Глаза привыкли к темноте, он сумел разглядеть рядом косоглазого монгола, который сотни лет назад называл ему свое имя на взбунтовавшейся улице, – Джо Блэклок. Из других заключенных одни по-шахтерски распластаны – сидеть было не на чем, – другие стены подпирают. Одного старика, прежде флегматика, обуял лихорадочный приступ; вцепившись в прутья решетки, он кричал в коридор:

– Я оставил включенной плиту. Дайте мне пойти домой и выключить. Я сразу же вернусь, честно, – а теперь лежал в изнеможении на холодных плитах.

– Что сделают? – переспросил Джо Блэклок. – Никого не пропустят, насколько я знаю. Насколько я знаю, одних выпустят, других оставят. Правда, Фрэнк?

– Зачинщиков взяли за дело, – сказал Фрэнк, сухопарый, высокий. – Мы все Гарри твердили, это пустая трата времени. Не надо бы этого делать. Смотри, куда это нас привело. Смотри, куда это его привело.

– Кого? – спросил Тристрам. – Куда?

– Он себя называет лидером забастовки Теперь крепко потрудится ни за что ни про что. Может, и хуже того, гайки кругом ведь все туже закручиваются. – Он наставил на Тристрама палец на манер пистолета. – И тебе может быть то же самое, – сказал он. – Кх-кх.

– Ко мне это никакого отношения не имеет, – в тридцатый раз сказал Тристрам. – Меня просто в толпу затянуло. Все это ошибка, я вам повторяю.

– Правильно. Им и скажешь, когда за тобой придут. – Потом Фрэнк ушел в угол мочиться. Вся камера уютно пропахла мочой. Мужчина средних лет с седым хохолком на макушке, с безумным, как у проповедника, видом, подошел к Тристраму и сказал:

– Вы себя выдаете, как только рот открываете, мистер. Благослови ваше сердце и душу, они вас признали интеллектуалом, как только вы там появились. Я вас считаю поистине храбрым так или иначе, раз вы за рабочих вступились. Придут лучшие времена, вам воздастся, попомните мои слова.

– Но я за них не вступался, – едва не заплакал Тристрам. – Не вступался.

– Ах, – сказал голос в углу, – я чую шаги, воистину мыслю.

В коридоре зажегся свет, сырой, как яйцо; к камере протопали ботинки. Старик с пола взмолился:

– Я только хочу ее выключить. Я быстро.

Прутья решетки, мертво-черные при включенном свете, откровенно им всем ухмыльнулись. Двое серых, молодые вооруженные головорезы, ухмыльнулись из-за ухмыляющейся решетки. Выстрелили болты, заскрежетал ключ, поворачиваясь, решетчатая дверь открылась.

– Хорошо, – сказал один серый, молодой парень, перетасовывая колоду удостоверений личности. – Эти я обратно отдаю, ясно? Те, кому я их отдам, могут проваливать и больше не дурить. Хорошо. Аарон, Адис, Барбер, Вивиан, Виллис…

– Ну чего я такого плохого сделал, черт побери? – сказал Джо Блэклок.

– …Вильсон, Вильсон, Вильсон, Мохаммед Дауд, Джилл, Джонс, Дилк…

Мужчин быстро хватали и грубо выталкивали на свободу.

– …Доддс, Дэвенпорт, Ивенс, Коллинз, Линдсей, Лоури…

Камера быстро пустела.

– …Макинтош, Морган, Мэйфилд, Норвуд, О’Коннор…

– Я вернусь, – сказал трясущийся старик, беря свое удостоверение, – сразу, как только выключу. Спасибо, ребята.

– …Пейджет, Радзинович, Смит, Снайдер, Такер, Тейлор, Франклин, Фэрбразер, Хокни…

– Тут какая-то ошибка, – закричал Тристрам. – Я на «Ф».

– …Хамидин, Чанг, Эндор, Юкак. Все. Ты кто, парень? – спросил серый Тристрама.

Тристрам сообщил.

– Ну, ты тут остаешься, вот так.

– Я требую встречи с начальником, – потребовал Тристрам. – Я требую разрешения связаться с моим братом. Дайте мне позвонить жене. Я напишу Министру Внутренних Дел.

– Пиши, вреда не будет, – сказал серый. – Может, начнешь писать – утихомиришься. Давай, парень. Пиши.

Глава 9

– Ух ты, – прогудел Шонни, – слава Богу Всевышнему, поглядите-ка, кто тут. Моя собственная малышка свояченица. Благослови и спаси нас Бог, выглядит ни единым днем старше, чем при нашем последнем свидании, а с тех пор, должно быть, минуло целых три года. Входи, входи, добро пожаловать. – Он подозрительно высунулся, продолжая: – Я зла ему не желаю, однако, надеюсь, ты не притащила с собой того самого страшного человека; видно, есть что-то такое в самом его виде, отчего у меня волосы дыбом встают да оскомина на зубах.

Беатрис-Джоанна с улыбкой качнула головой. Шонни был созданием из баснословного прошлого – открытый, прямой, честный, мужественный, с загорелым, грубым, добродушным, лунообразным лицом, неожиданными льдисто-голубыми глазами, с верхней обезьяньей губой и мясисто обвисшей нижней; тело крупное, в мешковатой фермерской одежде.

– Мевис! – крикнул он. – Мевис!

И в крошечной прихожей появилась Мевис, на шесть лет старше Беатрис-Джоанны, с такими же волосами цвета сидра, глаза карие в крапинку, руки-ноги длинные, большие.

– У меня не было времени предупредить, – сказала Беатрис-Джоанна, целуя сестру. – Я уехала в спешке.

– Самое место, откуда бы надо поспешно уехать, – сказал Шонни, подхватив ее сумку, – этот самый ужасный огромный метрополис, да пошлет ему Бог дурных снов.

– Бедный маленький Роджер, – сказала Мевис, обняв сестру, ведя ее в гостиную. – Какой стыд.

Комната была не намного больше гостиной в квартире Фоксов, но, казалось, дышала простором и кислородом.

Шонни сказал:

– Прежде чем двинемся дальше, надо чего-нибудь выпить, – и открыл потайную дверцу, продемонстрировав взвод бутылок. – Такого никогда не купишь за те двадцать крон, что выкладываешь за четверть пинты в той самой погруженной во мрак карциноме, которую ты покинула, разрази ее Бог. – И поднял бутылку к электрическому свету. – Сливовица моего собственного изготовления, – сказал он. – Виноделие считается запрещенным, подобно множеству прочих полезных и богобоязненных дел, но черт с ними, со всеми мелкими душонками, законодателями, навозными жуками, да смилуется над ними Христос. – Он налил, приказал: – Возьмите в правую руку и повторяйте за мной. – И они выпили. – Обождите, – сказал Шонни. – За что ж это мы пили?

– За многое, – сказала Беатрис-Джоанна. – За жизнь. За свободу. За море. За нас. За кое-что, о чем я потом расскажу.

– Надо выпить за каждое по стакану, – просиял Шонни. – Славно, что ты с нами, – сказал он.

Шонни был панкельтом, одним из редких выживших представителей Кельтского Союза, которые в добровольном исходе покидали Британские острова и, волна за волной, оседали в Арморике [24]24
  Древнее кельтское название северо-западной Галии (территория Бретани).


[Закрыть]почти сто лет назад. В Шонни смешалось крепкое варево из Мэна, Гламоргана, Шетландии, Эйршира и графства Корк, но он с жаром подчеркивал, что ни о каком смешении рас речь при этом не идет. Фергюс – Моисей Союза – учил, что кельты были единым народом, язык у них един и религия принципиально одна. Он разработал доктрину второго пришествия Мессии, заимствованную из католицизма, кальвинизма, методизма, пресвитерианства: церковь, кирха и капелла – один храм грядущего Господа. Их миссия в мире, где пелагианство фактически было индифферентизмом [25]25
  Убеждение в несущественности религиозных различий.


[Закрыть], заключалась в сохранении факела христианства, как некогда перед саксонскими ордами.

– Знаешь, мы молились, – сказал Шонни, наливая дамам еще вина, – хоть тоже нелегально, конечно. Обычно нас в прежние дни оставляли в покое, а теперь работает ихняя дьявольская полиция, шпионит, арестовывает, точь-в-точь как в древние приснопамятные каторжные времена. Пару раз проводили здесь мессу. Отца Шекеля, благослови и спаси Бог беднягу, как-то в собственной лавке забрали очередные придурки с оружием и в губной помаде, – по профессии отец Шекель – торговец семенами, – и увели, никому не известно куда. И вот, – а ведь эти несчастные, помраченные кретины не могут или не желают сообразить, – нам предлагают пожертвовать Государству собственным благом. Всем придется голодать, благослови нас Бог, раз уж мы не молимся о прощении своих богохульных деяний. Прегрешение против света, отрицание жизни. Дела идут так, что, похоже, для всех нас грядет Божий суд. – Он допил кубок сливовицы, причмокнув большими мясистыми губами.

– Все время срезают пайки, – сказала Беатрис-Джоанна. – Почему – не объясняют. На улицах шли демонстрации. В одну попал Тристрам. В тот момент он был пьян. Думаю, его полиция наверняка забрала. Надеюсь, с ним все будет в полном порядке.

– Ну, – сказал Шонни, – я ему никакого реального зла не желаю. Пьяный был? Может, это, в конце концов, и хорошо для него.

– Долго думаешь у нас пробыть? – спросила Мевис.

– Пожалуй, с таким же успехом могу сейчас сказать, – сказала Беатрис-Джоанна. – Надеюсь, это вас не шокирует, и ничего подобного. Я беременна.

– Ох, – сказала Мевис.

– И, – сказала Беатрис-Джоанна, – рада своей беременности. Я хочуребенка.

– Определенно выпьем за это, – взревел Шонни. – К черту последствия, вот что я скажу. Жест, вот что это такое. Поддерживать огонь, служить мессу в темнице. Хорошая девочка. – И налил еще вина.

– Ты здесь хочешь ребенка родить? – спросила Мевис. – Это опасно. Этого долго Fie скроешь. Об этом надо очень тщательно поразмыслить при нынешнем положении вещей.

– Это Божья воля! – вскричал Шонни. – Идите и размножайтесь. Значит, в твоем мужичке еще теплится хоть какая-то жизнь, а?

– Тристрам не хочет, – сказала Беатрис-Джоанна. – Велел мне убираться.

– Кто-нибудь знает, куда ты поехала? – спросила Мевис.

– Пришлось сказать полиции в Юстоне. Я сказала, просто еду с визитом. Я не думаю, чтоб они что-нибудь сделали. Ничего нет плохого в визите.

– Довольно долгий визит, – сказала Мевис. – А еще возникает вопрос насчет места. Детей сейчас нет, они в Камноке с Герти, тетушкой Шонни. Но когда вернутся…

– Ну, Мевис, – сказала Беатрис-Джоанна, – если тебе не хочется, чтоб я осталась, прямо так и скажи. Не хочу быть обузой и тяготой.

– Ты не будешь ни тем ни другим, – сказал Шонни. – Если понадобится, можем тебя устроить в каком-нибудь сарае. Гораздо более великая Матерь, чем ты, родила в…

– Ох, хватит сентиментальничать, – упрекнула его Мевис. – Подобные вещи порой отвращают меня от религии. Если ты решилась, – сказала она сестре, – в самом деле решилась, что ж, будь что будет, будем надеяться, скоро придут лучшие времена. Я ведь чувства твои понимаю, не думай. Просто надо надеяться на возвращение более разумных времен, вот и все.

– Спасибо, Мевис, – сказала Беатрис-Джоанна. – Знаю, будет целая куча проблем, – регистрация, пайки и прочее. Хватит времени обо всем этом подумать.

– Ты правильно выбрала, куда пойти, – сказал Шонни. – Мое ветеринарное образование очень даже пригодится, благослови тебя Бог. Я многим приплодам помог появиться на свет.

– Животным? – спросила Беатрис-Джоанна. – Неужели ты хочешь сказать, что у вас есть животные?

– Облезлые несушки, – мрачно сказал Шонни, – да старая свинья Бесси. У Джека Бэра в Блэкберне есть боров, которого он одалживает. Все это считается незаконным, будь они прокляты Святой Троицей, однако мы умудряемся пополнять свой постыдный рацион кусочками свиного мяса. Всё в ошеломляющем состоянии, – сказал он, – и, похоже, никто абсолютно ничего не понимает. Эта самая гниль вроде бы целый мир поразила, несушки не несутся, а последний приплод Бесси был до того больной, с какими-то непонятными опухолями внутри, да тошнило его глистами и прочим, что пришлось мне избавить его от страданий. На нас пало проклятие, прости всех нас Бог, из-за нашего богохульства против жизни и любви.

– Кстати, о любви, – сказала Мевис, – у тебя все кончено с Тристрамом?

– Не знаю, – сказала Беатрис-Джоанна. – Стараюсь за него тревожиться, но как-то не могу. Кажется, вся любовь моя теперь сосредоточена на чем-то еще не родившемся. Я чувствую, будто меня призвали и использовали.Но несчастной я себя из-за этого не считаю. Скорее наоборот.

– Я всегда говорила, ты вышла не за того мужчину, – сказала Мевис.

Глава 10

Дерек Фокс вторично читал два поспешно исписанных листика туалетной бумаги за подписью своего брата; читал, улыбаясь.

«Меня здесь незаконно задерживают и не разрешают ни с кем повидаться. Я взываю к тебе, как к брату, употреби свое влияние и освободи меня. Все это постыдно и несправедливо. Если тебя не тронет простой братский призыв, может быть, тронет следующее признание, а именно: мне известно о твоей продолжительной связи с моей женой, которая сейчас носит твоего ребенка. Как ты мог? Ты, мой брат… Сейчас же вытащи меня отсюда. Это минимум, что ты для меня можешь и должен сделать. Торжественно заверяю, если окажешь помощь, которой прошу, дело дальше не пойдет. Однако, если нет, буду вынужден сообщить обо всемсоответствующим властям. Вытащи меня отсюда.Тристрам».

Письмо было сплошь испещрено штампами, точно паспорт: « Просмотрено.Комендант Центра Предварительного Заключения Франклин-роуд»; « Просмотрено.Начальник Брайтонского Отделения Полиции»; «Просмотрено.Начальник 121 Полицейского Округа»; « Вскрыто.Центральная Регистратура Поппола». Дерек Фокс улыбался, развалясь в кресле из кожзаменителя, улыбался большим, как луна, идиотским часам на противоположной стене, куче телефонов, спине своего надушенного секретаря. Бедный Тристрам. Бедный не слишком умный Тристрам. Бедный слабоумный Тристрам, который самим актом писания уже обо всем сообщил всем имеющимся властям, соответствующим и несоответствующим. Но это, разумеется, не имеет значения. Неподтвержденная клевета и наветы, целый день комариными стаями зудящие в офисах наверху, не принимаются во внимание. И все же в принципе Тристрам способен досадить. Обезумевший рогоносец Тристрам с шайкой школьников-головорезов. Тристрам, поджидающий в темноте, спрятав нож. Одуревший от алка Тристрам с пистолетом. Пускай лучше Тристрам временно посидит в клетке; утомительное занятие – быть настороже против своего брата.

А как насчет нее? Это совсем другое. Обождать, обождать, – скоро должна наступить очередная фаза. А насчет бедного глупого капитана Лузли? Оставить идиота в покое. Дерек Фокс обзвонил полицейские штаб-квартиры и потребовал на основании подозрения исключить из обращения Тристрама Фокса на неопределенное время. А потом начал работать над конспектом телевизионного выступления (пять минут после двадцатитрехчасовых новостей в субботу) с предупреждениями и призывами к женщинам Большого Лондона. «Любить страну, – писал он, – один из чистейших видов любви. Желать благополучия своей стране – святое желание». Ему легко давались подобные вещи.

Часть третья

Глава 1

Дождливый август и сухой сентябрь, однако, казалось, заболевание всемирного урожая зерна поднимается выше погоды, словно летательный аппарат. Это была неизвестная прежде гниль, структура которой под микроскопом не отвечала ни одной картине болезни и которая сопротивлялась любым ядам, какие могло изобрести Глобальное Сельскохозяйственное Управление. Но она заразила не только рис, маис, ячмень, овес, пшеницу: с деревьев и кустов падали фрукты, пораженные какой-то гангреной; картофель и прочие корнеплоды оборачивались комьями черно-синей грязи. Кроме того, животный мир: глисты, кокцидиоз, лишай, окаменелость костей, птичья холера, проплазия яйцевода, гнойный уретрит, паралич, дисплазия скакательного сустава, – вот лишь некоторые болезни, бушевавшие в инкубаторах, превращая их в полные перьев морги. В начале октября на северо-восточное побережье выбрасывало косяки тухлой рыбы; реки провоняли.

Достопочтенный Роберт Старлинг, Премьер-Министр, лежал октябрьской ночью без сна, ворочаясь в одиночестве на двуспальной кровати, откуда был изгнан его дружок. Голова его была полна голосов – голоса специалистов твердили, что они не знают, просто даже не знают; голоса фантастов обвиняли вирусы, зайцем прибывшие на возвращавшихся лунных ракетах; смачные голоса паникеров объявляли на последней Конференции Премьеров Ангсо: «Этот год переживем, мы почти сумеем прожить этот год, но обождите следующего…» А один очень интимный голосок нашептывал статистику и демонстрировал в темноте спальни ужасающие диапозитивы.

– Здесь мы видим последний голодный бунт в Кочбихаре, в результате которого в общей могиле погребено по самому общему счету четыре тысячи; фосфорного ангидрида навалом, правда? А теперь перед нами в высшей степени красочные изображения голодающих в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре: посмотрите поближе, полюбуйтесь торчащими ребрами. А теперь перейдем к Ньясаленду: голод в Ливингстоне и Мпике. Могадишо, Сомали, – у стервятников большой праздник. А теперь пересечем Атлантический…

– Нет! Нет! Нет! – Достопочтенный Роберт Старлинг крикнул так громко, что разбудил своего маленького дружка Абдул Вахаба, коричневого мальчика, спавшего на низенькой выдвижной кроватке в гардеробной достопочтенного Роберта Старлинга. Абдул Вахаб прибежал, завернувшись в саронг, включил свет.

– Что такое? В чем дело, Бобби? – Нежные карие глаза полны заботы.

– Ох, ничего. Тут уж нам ничего не поделать. Ложись в постель. Прости, что разбудил.

Абдул Вахаб сел на край пружинистого матраса и погладил лоб Премьер-Министра.

– Ну, – сказал он. – Ну-ну.

– Все, видно, думают, – сказал Премьер-Министр, – будто мы затеяли эту игру в каких-то своих целях. Думают, я власть люблю. – Он благодарно закрыл глаза под прохладным касанием пальцев. – А ведь никто не знает, никто просто не знает самого главного.

– Конечно, не знает.

– Все это для их же пользы, мы же все делаем им на благо.

– Конечно.

– Как им понравилось бы на моем месте? Как им понравилось бы вот такая ответственность и инфаркты?

– Они ни минуты не вынесли бы. – Вахаб мягко гладил прохладной коричневой рукой.

– Ты хороший мальчик, Вахаб.

– Ох, неправда, – жеманно улыбнулся он.

– Да, хороший. Что нам делать, Вахаб, что нам делать?

– Все будет хорошо, Бобби. Увидишь.

– Нет, ничего не будет хорошо. Я либерал, верю в человеческую способность держать мир под контролем. Мы просто не должны ничего оставлять на волю случая. Все планета умирает, а ты говоришь, все будет хорошо.

Абдул Вахаб сменил руку; хозяин лежал под очень неудобным углом.

– Я не слишком умный, – сказал он. – В политике не разбираюсь. Но всегда думал, хуже всего, когда в мире слишком много людей.

– Да, да. Это наша большая проблема.

– А сейчас уже нет, правда? Население сокращается очень быстро, правда? Люди умирают от нехватки еды, правда?

– Глупый мальчик. Очень милый, но очень глупый. Разве ты, глупый мальчик, не видишь, что мы при желании могли бы убить три четверти населения мира вот так вот. – Он прищелкнул большим и указательным пальцем. – Просто вот так вот. Но правительство думает не об убийстве, а о сохранении жизни людей. Мы объявили войну вне закона, превратили войну в жуткий кошмар прошлого; научились предсказывать землетрясения и наводнения; оросили пустыни, заставили снежные шапки цвести, словно розы. Это прогресс, частичное исполнение наших либеральных надежд. Понимаешь, что я говорю, глупый мальчик?

Абдул Вахаб попытался зевнуть с закрытым ртом, улыбаясь сомкнутыми губами.

– Мы ликвидировали все старые естественные регуляторы численности населения, – сказал Премьер-Министр. – Естественные регуляторы– какое циничное и порочное выражение. История человечества – это история его власти над средой своего обитания. Правда, мы часто терпели поражение. Подавляющая часть человечества еще не готова к пелагианскому идеалу, но, может быть, скоро будет готова. Может быть, очень скоро. Возможно, оно уже учится. Учится на страданиях и лишениях. Ах, какой испорченный мир, дурацкий мир. – Он глубоко вздохнул. – Но что нам делать? Тень голода пала на мир, мы зажаты в его когтях. – Он нахмурился на метафору, но оставил без исправления. – Эта угроза обратила в нуль все наши научные знания и умения.

– Я не очень умный, – снова сказал Вахаб. – Обычно мой народ делал не очень умные вещи, думая, что урожай будет плох или рыба не станет клевать. Наверно, он делал очень глупые вещи. Среди прочих вещей он обычно молился.

– Молился? – переспросил Премьер-Министр. – Молясь, мы признаем поражение. В либеральном обществе молитвам нет места. Больше того, здесь некому молиться.

– Мой народ, – без заминки сказал поглаживавший Вахаб, – многим вещам мог молиться.

Только чаще всего он молился так называемому Аллаху. – Он произнес это имя строго по-арабски, с нёбным звучным «эль» и хриплым придыханием в конце.

– Это другое название Бога, – сказал Премьер-Министр. – Бог – враг. Мы победили Бога, свели к комическому персонажу комиксов, над которым смеются дети. Мистер Живдог. Бог был опасной идеей в людских умах. Мы избавили цивилизованный мир от этой идеи. Продолжай гладить, ленивый мальчишка.

– А, – сказал Вахаб, – если молитва не приносила ничего хорошего, то кого-нибудь убивали. Это был как бы подарок, понятно? Обычно его называли мадзбух.Если хочешь по-настоящему большой милости, надо взамен предложить что-то очень большое, очень важное. Принести в подарок важного человека вроде Премьер-Министра.

– Если это задумывалось как шутка, я ее не считаю такой уж забавной, – разгневался достопочтенный Роберт Старлинг. – Ты иногда чересчур веселишься.

– Или Короля, – сказал Вахаб, – если такой случайно найдется.

Премьер-Министр поразмыслил. А потом сказал:

– Ты полон глупейших идей, глупый мальчик. И забываешь, что, даже если бы мы пожелали пожертвовать Королем, его некому приносить в жертву.

– Может, – предположил Вахаб, – та самая штука как бы понимает. Я ту штуку имею в виду, что накрыла землю, словно тень с когтями. Можно ей помолиться.

– С моей стороны, – снова гневно сказал Премьер-Министр, – это была весьма неуместная персонификация. Неуместные фигуры речи и есть собственно материал политического ораторства.

– Что такое персонификация? – спросил Вахаб.

– Когда ты называешь живым то, что в действительности таковым не является. Типа анимизма. Это слово ты знаешь, невежественный мальчик?

Вахаб улыбнулся.

– Я очень глупый, – сказал он, – знаю очень мало слов. Много-много лет назад народ мой обычно молился деревьям и рекам, думая, будто подобные вещи могут слышать и понимать. Ты большой человек, Премьер-Министр, считаешь это очень глупым, а я слышал, как ты молился дождю.

– Чепуха.

– Я слышал, как ты говорил: «Дождик, дождик, уходи, послезавтра приходи». Это было, когда ты, я, Реджинальд и Гавестон Мерфи ходили гулять в Северной Провинции.

– Это была просто шутка, простое суеверие. Не имеет никакого значения.

– И все-таки ты хотел, чтобы дождь перестал. А теперь хочешь, чтобы прекратилась та самая штука. Может, стоит испробовать суеверие, как ты его называешь. Ты обязательно должен что-то попробовать. Только, – добавил Вахаб, – не слушай меня. Я просто невежественный мальчик, глупый мальчик, шутник.

– А еще милый мальчик, – улыбнулся Премьер-Министр. – Пожалуй, теперь я попробую чуть-чуть поспать.

– Не хочешь, чтобы я остался?

– Нет, я спать хочу. Может быть, мне приснится решение всех наших проблем.

– Ты великий сновидец, – едко сказал Абдул Вахаб. Поцеловал кончики своих пальцев, закрыл ими глаза своему хозяину. Прежде чем выйти из спальни, погасил свет, держа язык за зубами.

В темноте вновь началась лекция с диапозитивами.

– Вот, – сказал голос, – мы видим прекрасные образцы голодного бунта всю дорогу от желтого Мозамбика. Склады риса в Шовике разграблены; результаты вы видите. Кровь у черных людей такая же красная, как и ваша. А теперь голод в Северной Родезии, погибшие в Гиблых Горах; прискорбное зрелище в Кабулвебулве. Наконец, bonne bouche [26]26
  На закуску (фр.).


[Закрыть], людоедство, – угадайте где? Никогда не угадаете, поэтому я вам скажу. В Банфе, провинция Альберта [27]27
  Канада.


[Закрыть]. Правда, невероятно? Тельце, как видите, очень маленькое, мальчишеское, как у кролика. Впрочем, из него получится несколько порций хорошей похлебки; вдобавок еще один паренек никогда больше не проголодается.