Текст книги "Сумасшедшее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Эпилог

Глава 1

От Трали до Килларни, от Килларни до Маллоу. Почти всю дорогу Тристрам видел дурные сны на угловом сиденье, сгорбившись, подняв воротник шинели. Пронзительный голос как бы вел подсчеты сквозь шум паровоза:

– Скажем, нынче вечером отправили тыщу двести; скажем, в среднем десять стоунов; женщины легче мужчин; скажем, тыща двести стоунов мертвого груза. Умножить на тысячу, получится двенадцать миллионов стоунов – убойного скота – за одну ночь (на досуге перевести в тонны), хорошая глобальная работа.

Его взвод шел парадом, мрачно указывая на него, потому что он был еще жив. Прибывая в Маллоу, он проснулся, отбиваясь. Какой-то рабочий-ирландец схватил его, успокаивая, приговаривая:

– Ладно, ладно, приятель.

Днем доехал от Маллоу до Рослэра. Провел ночь в отеле в Рослэре, утром, заметив рыскавшую вокруг военную полицию, купил готовый костюм, дождевик, рубашку, ботинки. Сунул армейское обмундирование в ранец, отдав сперва свои мясные консервы скулившей карге, которая сказала:

– Да благословят вас Иисус, Мария и Иосиф.

С пистолетом в кармане Тристрам – штатский – сел на пакетбот до Фишгарда.

Жестокая февральская переправа, пролив Святого Георга ревел и дымился, подобно дракону. В Фишгарде он заболел и переночевал. На следующий день под замороженным, как рейнвейн, солнцем отправился на юго-восток к Брайтону. Наконец купленный им билет был до Брайтона. После Солсбери его обуяло судорожное желание считать и пересчитывать свои деньги, взводные деньги: неизменно получалось тридцать девять гиней, три септы, один таннер. Он бесконечно дрожал, отчего прочие обитатели того же отделения бросали на него любопытные взгляды. По прибытии в Саутгемптон решил, что действительно болен, но, возможно, сил хватит выйти в Саутгемптоне, найти пристанище до выздоровления. Было полным-полно веских причин не являться в Брайтон, еле волоча ноги, падая, явно нуждаясь в помощи, не имея возможности что-либо контролировать.

Близ Центрального вокзала в Саутгемптоне обнаружил армейский отель – пять нижних этажей небоскреба. Вошел, предъявил свою платежную книжку, заплатил за пять дней. Старик в выцветшей синей служебной форме привел его в холодную комнатку, монашескую, но с множеством одеял на кровати.

– С вами все в порядке? – спросил старик.

– В полнейшем, – сказал Тристрам. Когда старик ушел, запер дверь, быстро разделся и заполз в постель. Там ослабил хватку, позволив лихорадке взять над ним полную власть, точно какому-то дьяволу или любовнице.

Нескончаемая дрожь и пот поглотили время, место, ощущения. Он вычислил по естественной смене света и тьмы, что пролежал в постели тридцать шесть часов; болезнь трудолюбиво грызла его, точно собака кость; пот был столь обильным, что мочевой пузырь взял выходной; он чувствовал, что становится ощутимо тоньше и легче, в момент кризиса верил, будто тело стало прозрачным, будто каждый внутренний орган светится, фосфоресцирует в темноте, поэтому казалось скандальным упущением, что ни одна сестра-наставница не может привести учеников поучиться на нем анатомии. Потом рухнул в окоп сна, столь глубокий, что до него не мог добраться никакой сон, никакая галлюцинация. Утром проснулся с мыслью, будто проспал целый сезон, как медведь или черепаха, ибо солнце в комнате было как бы весенним солнцем. Он мучительно выволок время оттуда, где оно пряталось, и подсчитал, что еще должен стоять февраль, еще зима.

Сильная жажда вытащила его из постели. Он потащился к умывальнику, вынул из стакана промерзшие зубы, вновь и вновь наполнял его жесткой южной меловой водой, глотал и глотал, пока наконец не был вынужден снова лечь, задыхаясь. Трястись он перестал, но по-прежнему чувствовал себя тонким, точно лист бумаги. Перекатился под одеяла и снова заснул. В следующий раз разбудил его переполненный мочевой пузырь, и он его опорожнил – маленький секрет – в умывальник. Теперь чувствовал, что способен ходить, хоть и очень замерз. Наверно, потому, что не ел. Солнце садилось, близился морозный вечер. Он оделся, не умываясь, не бреясь, пошел вниз в столовую. Кругом сидели солдаты с еще не просохшими личными номерами, пили чай, плакались, хвастались. Тристрам попросил вареных яиц и натурального молока. Про мясо не смел даже думать. Ел очень медленно, чувствуя некое обещание возвращения сил. Его заинтриговало возрождение древнего обычая (введение которого в Англии приписывалось мифическому моряку по имени Джон Плейер): некоторые солдаты держали во рту круглые бумажные трубочки с горящим концом. Покройте себя славой, славой, да-да– бух. С шумом брызнули слезы. Лучше вернуться обратно в постель.

Он основательно проспал следующий несчетный пласт тьмы и света. А когда проснулся – внезапно, – обнаружил, что переместился в сферу великой умственной ясности.

– Что ты предлагаешь? – спросило изножье кровати.

– Не попадаться, – отвечал вслух Тристрам. Его загнали в армию 27 марта, в прошлом году на Пасху, должны были демобилизовать ровно через год. До этой даты – еще больше месяца – никак нельзя себя чувствовать в безопасности. Он не сумел погибнуть: возможно, Военное Министерство будет за ним охотиться, пока он не избавится от обвинения в нарушении служебного долга. Впрочем, станут ли в самом деле трудиться? По его мнению, станут: будут горестно хмуриться над ведомостью с вопросительным знаком вместо галочки против одной фамилии, платежная книжка пропала. Может быть, даже тут, в этом армейском отеле небезопасно. Он считал, что достаточно хорошо себя чувствует, чтоб убраться отсюда.

Умылся, тщательно выбрился, старательно оделся в штатское. Почти поплыл по лестнице, легкий, как стриженая овца: болезнь принесла ему некую пользу, очистив от тяжелых соков. В вестибюле военной полиции не было. Он ждал, что выйдет в утро, но, полностью окунувшись в приморский город, обнаружил – уже далеко за полдень. Поел жареной рыбы в ресторане на окольной улочке, потом увидел неподалеку вполне подходящий грязный с виду жилой дом. Никаких вопросов, никакого любопытства. Заплатил за неделю вперед. И подумал: деньги вот-вот кончатся.

Глава 2

Следующие четыре педели Тристрам провел весьма прибыльно. Припомнил свои функции – учителя истории и сопутствующих предметов – и таким образом, финансируемый своим бедным мертвым взводом, провел сам с собой краткий курс реабилитации. Он целыми днями просиживал в Центральной Библиотеке, читая великих историков и историографов своей эпохи – «Идеологическая борьба в двадцатом веке» Стотта; «Principien der Rassensgeschichte» [72]72
  «Принципы расовых исследований» – (нем.).


[Закрыть]Цукмайера и Фельдфебеля; «История ядерного оружия» Стебблинг-Брауна; «Ань Чон-чжу» Гун Цинь-шу I; «Религиозные заменители прототехнической эры» Спарроу; «Доктрина цикла» Радзиновича. Все это были тонкие книжки в виде логогрифов, сокращавших орфографию ради экономии места. Но теперь места казалось вполне достаточно. Отдыхая по вечерам, читал новых поэтов и романистов. Заметил, что писатели Пелфазы вроде бы дискредитированы: в конце концов, кажется, невозможно – а жалко – творить искусство при мягком старом либерализме. Новые книги были полны секса и смерти, наверно, единственных для писателя материалов.

27 марта, в понедельник, прекрасной весенней погодой, Тристрам ехал по железной дороге в Лондон. Военное Министерство располагалось в Флоэме. Он нашел его в конторском блоке небоскреба умеренной величины (тридцать этажей) под названием Джунипер-Билдинг. Комиссионер сказал:

– Вам нельзя сюда входить, сэр.

– Почему?

– Без назначенной встречи нельзя.

– Прочь с дороги, – рявкнул Тристрам. – Вы, видно, не знаете, кто я такой. – И, отпихнув комиссионера, прошел в первый попавшийся кабинет. Там на электронных говорящих машинках клацало множество пухловатых блондинок в форме. – Я хочу видеть кого-нибудь из начальства, – сказал Тристрам.

– Без назначенной встречи никого нельзя видеть, – сказала одна молодая женщина.

Тристрам пересек кабинет, открыл дверь со стеклянной верхней половиной. Между двумя пустыми корытцами для корреспонденции сидел лейтенант, деловито задумавшись.

– Вас кто пустил? – сказал он. Очки в большой черной оправе, комплекция сладкоежки, обгрызенные ногти, пятно пушка на шее, где он плохо побрился.

– Бессмысленный вопрос, не так ли? – сказал Тристрам. – Меня зовут сержант Фокс, Т. Я докладываю, как единственный выживший в одном из мило задуманных миниатюрных побоищ на Западном побережье Ирландии. Я бы предпочел побеседовать с кем-нибудь поважней вас.

– Выживший? – ошеломленно спросил лейтенант. – Вам бы лучше пойти доложиться майору Беркли. – Он поднял ей из-за стола, продемонстрировав бюрократическое брюшко, и направился к двери напротив той, куда вошел Тристрам. На стук в последнюю ответил сам Тристрам. Это был комиссионер.

– Виноват, что его пропустил, сэр, – начал он, а потом сказал: – Ох, – ибо Тристрам вытащил пистолет. Хотят играть в солдат – пожалуйста. – С ума сойти, – сказал комиссионер и быстро хлопнул дверью; сквозь застекленную половину видна была его быстро ретировавшаяся тень. Вернулся лейтенант.

– Сюда, – сказал он. Тристрам последовал за ним вниз по коридору, освещенному только светом из других наполовину застекленных дверей, сунув пистолет в карман.

– Сержант Фокс, сэр, – сказал лейтенант, открыв дверь к офицеру, притворявшемуся безнадежно запятым составлением срочного рапорта.

Это был майор с красными петлицами, с очень тонкими каштановыми волосами; погрузившись в писание, он показывал Тристраму лысину размером и округлостью с церковную гостию. На стенах группами висели фотографии скучных с виду людей, большей частью в шортах.

– Всего один момент, – сурово сказал майор, старательно дописывая.

– Ох, бросьте, – сказал Тристрам.

– Прошу прощения? – Майор поднял глаза, слабые, цвета устрицы. – Почему вы не в форме?

– Потому что, согласно условиям контракта, записанным в платежной книжке, срок моей службы завершился сегодня ровно в 12.00.

– Ясно. Лучше оставьте нас, Ральф, – сказал майор лейтенанту. Лейтенант поклонился на манер официанта и вышел. – Ну, – сказал майор Тристраму, – что это за разговоры насчет единственного выжившего? – Он, похоже, не ожидал немедленного ответа, так как продолжал: – Дайте-ка мне взглянуть на вашу платежную книжку. – Тристрам протянул ее. Сесть ему не предложили, поэтому он сел. – М-м-м, – сказал майор, открывая, читая.

Щелкнул переключателем и проговорил в микрофон: – 7388026 сержант Фокс, Т. Прошу досье немедленно. – А потом Тристраму: – Зачем вы к нам пришли?

– Зарегистрировать протест, – сказал Тристрам. – Предупредить о своем намерении поднять адский шум.

Майор выглядел озадаченным. У него был длинный нос, который он в данный момент озадаченно потирал. Из щели в стене в проволочную корзинку выстрелило пухлое досье; майор его открыл и стал внимательно читать.

– А, – сказал он, – понятно. Вас, видно, все ищут. По правилам вы ведь должны быть мертвы, разве нет? Мертвы вместе с остальными своими товарищами. Вам надо очень быстро отсюда уматывать. Я вас еще арестовать могу, знаете, за дезертирство. Задним числом.

– Ох, чепуха, – сказал Тристрам. – Я, единственный выживший, возглавлял тех несчастных убитых. Решил дать себе месяц отпуска. И к тому же был болен, что неудивительно.

– Это, знаете, не по правилам.

– Не хочу ничего даже слышать от вас и от вашей проклятой убийцы-организации насчет правил, – сказал Тристрам. – Куча свиней-убийц, вот вы кто.

– Ясно, – сказал майор. – А себя вы от нас отделяете, да? Я бы сказал, – ровным тоном, – что вы убивали больше, чем я, например. Вы действительно участвовали в ЛО.

– Что такое ЛО?.

– Ликвидационная Операция. Знаете, так называют новые бои. Я бы сказал, вы использовали свой шанс на… самооборону, можно так сказать? Иначе не понимаю, как бы вам удалось выжить.

– Нам дали определенный приказ.

– Конечно. Приказ стрелять. Только логично, правда, когда в вас тоже стреляют?

– Все равно это было убийство, – яростно сказал Тристрам. – Бедные, несчастные, беззащитные…

– Да ладно, какие они беззащитные в точном смысле слова? Опасайтесь клише, Фокс. Знаете, одно клише ведет к другому, а последний в ряду термин всегда абсурден. Их хорошо обучили, хорошо вооружили, они приняли славную смерть, веря, что умирают за великое дело. И, знаете, это правда. А вы, разумеется, выжили по самой что ни на есть бесславной причине. Выжили вы потому, что не верили в то, за что мы сражаемся, за что мы будем вечно сражаться. Конечно, поймали вас в самом начале, когда система была в высшей степени несовершенной. Теперь наша система вербовки весьма избирательна. Больше мы не призываем подозрительных людей вроде вас.

– Просто используете бедолаг, которым ничего лучшего не известно, так, что ли?

– Конечно. Лучше обойдемся без слабоумных и без энтузиастов. Что также означает уличных мальчиков и преступников. И, если говорить о женщинах, кретинистых перепроизводительниц. Знаете, генетически это очень здорово.

– Ох, Боже, Боже, – простонал Тристрам, – все это чистое распроклятое сумасшествие.

– Вряд ли. Слушайте, вы действовали по приказам. Все мы действуем по приказам. Приказы Военного Министерства исходят в конечном счете от УОГН.

– Убийцы, кто б они ни были.

– О нет. Управление Ограничения Глобального Населения. Конечно, на самом деле оно не отдает приказов в военном смысле. Просто дает сведения о населении по сравнению с продуктовым запасом, – всегда, конечно, с оглядкой на будущее. А его представление о продуктовом запасе не старая примитивная минимальная норма; оно пользуется высоким стандартом, который задает пределы. Я, кстати, не экономист, так что не спрашивайте меня о пределах.

– Мне все об этом известно, – сказал Тристрам. – Я историк.

– Да? Ну, я и говорю, вас либо следовало держать на инструкторской службе, – рано или поздно кому-нибудь вставят хорошую свечку за ваш перевод на боевую должность, – либо… что я говорю? Да, либо вообще не следовало призывать.

– Я вижу, почему вы это говорите, – сказал Тристрам. – Мне слишком много известно, не так ли? И я собираюсь писать, говорить и рассказывать про вашу циничную убийцу-организацию. У нас больше не полицейское государство. Ни шпионов, ни цензуры. Я расскажу распроклятую истину. Я заставлю Правительство действовать.

Майор оставался невозмутимым. Потирал нос в медленном ритме.

– Несмотря на название, – сказал он, – Военное Министерство на самом деле не орган правительства. Это корпорация. Название «Военное Министерство» – просто связь с прошлым. Корпорация, созданная с согласия государства. По-моему, согласие подтверждается каждые три года. Не вижу никакой вероятности, что оно не подтвердится. Каким другим способом сокращать население, понимаете? В прошлом году рождаемость выросла феноменально и до сих пор растет. Конечно, ничего плохого тут нету. Контрацепция жестока и неестественна: каждый имеет право родиться. Но, аналогично, раньше или позже каждый должен умереть. Наши призывные возрастные группы прогрессивно становятся старше, – разумеется, пока речь идет о здоровых, умственно нормальных слоях населения; после чистки останется меньше отбросов. Каждый должен умереть, и, похоже, история показала (вы историк, поэтому согласитесь со мной), похоже, история показала, что солдатская смерть – наилучшая смерть. Взгляни в лицо страшному жребию, сказал поэт. Пепел отцов, храмы богов и так далее. Не думаю, что вы найдете хоть какого-нибудь противника современной системы. Военное Министерство немножко похоже на проституцию: оно чистит общество. Не будь нас, Государство затопила бы куча грязи. Мы – жемчужина, понимаете? Бандиты, извращенцы, злодеи: вы ведь не хотите их видеть в цивилизованном обществе. Пока есть армия, никогда не будет полицейского государства, никаких больше серых, резиновых дубинок, пыточных тисков, вооруженных отрядов в неуместно ранние часы. Решены последние проблемы политики. Теперь у нас свободное государство – порядок без организации, что означает порядок без насилия. Надежное и просторное общество. Чистый дом, полный счастливых людей. Но, разумеется, в каждом доме должна быть система канализации. Это мы.

– Все не так, – сказал Тристрам. – Все, все не так.

– Да? Ну, придумаете что-то получше, приходите, рассказывайте.

С крошечным зудом надежды Тристрам сказал:

– Как по-вашему, люди в принципе хорошие?

– Ну, – сказал майор, – теперь у них есть шанс быть хорошими.

– Точно, – сказал Тристрам. – Это означает скорое возвращение либерализма. Я не думаю, будто Пелагианское Государство станет подтверждать согласие.

– Да? – без особого интереса сказал майор.

– Вы подписываете себе смертный приговор самим фактом своего существования.

– Для меня это слишком эпиграмматично, – сказал майор. – Слушайте, мне приятно беседовать, но я действительно довольно занят. Знаете, вам по правилам надо провести свою демобилизацию через соответствующие каналы. Если желаете, я подпишу увольнение, дам записочку в расчетный отдел. – Он начал писать. – Пособие в двадцать гиней за каждый месяц службы. Месяц официальногоотпуска по демобилизации с полным окладом. Хорошо. Детали для вас проработают. Вам заплатят наличными, видя, что вы такой подозрительный человек. – Он улыбнулся. – И, – добавил он, – не забудьте сдать пистолет. – Тристрам с потрясением обнаружил, что целится в майора. – Лучше мне отдайте. Знаете, мы вообще не любим насилия. Стрельба – для армии, а вы из армии теперь уволены, мистерФокс. – Тристрам смиренно положил пистолет на стол майора. Теперь он понимал, что было бы, в конце концов, неправильно стрелять в Дерека. – Еще вопросы? – сказал майор.

– Только один. Что с мертвыми?

– С мертвыми? А, понятно. Когда солдат выбывает по смерти, забирают солдатскую платежную книжку, посылают письмо с соболезнованием его – или, конечно, ее – ближайшему родственнику. На этом Военное Министерство слагает с себя ответственность. В дело вступают штатские подрядчики. Знаете, мы из прошлого кое-чему научились: мотовство до нужды доведет. Чем занимаются штатские подрядчики, это их личное дело. Но деньги очень кстати. Деньги дают корпорации жизнь. Понимаете, мы абсолютно независимы от Министерства Финансов. По-моему, этим можно гордиться. Еще вопросы?

Тристрам молчал.

– Хорошо. Ну, старина, удачи. Наверно, теперь начнете работу искать? Особого труда не составит с вашей квалификацией.

– И с опытом, – добавил Тристрам.

– Если угодно. – Сердечно улыбаясь, майор встал для рукопожатия.

Глава 3

Тристрам сел на следующий поезд подземки до Брайтона, твердя себе в ритм со стуком колес:

– Терпи, терпи, терпи, терпи.

Это слово включало в себя очень многое: терпение разных длин и весов, разную долготу терпения. Когда вокруг сплошь загромоздился Брайтон, мозг содрогнулся от воспоминаний, от ожиданий. Терпи. Еще просто немножечко держись подальше от моря. Делай, что следует.

Он нашел Министерство Образования там же, где оно было всегда: на Адкинс-стрит, сразу за Рострон-Плейс. В Отделе Кадров сидел Фрэнк Госпорт, как прежде. Даже узнал Тристрама.

– Вы хорошо выглядите, – сказал он, – по-настоящему хорошо. Как будто побывали в долгом отпуске. Чем мы вам можем помочь? – Это был приятный круглый мужчина, сияющий, с пушистыми, как утиный хохолок, волосами.

– Работой, – сказал Тристрам. – Хорошей работой.

– М-м-м. История, да? Гражданское право и прочее?

– У вас хорошая память, – сказал Тристрам.

– Да не так чтобы очень, – сказал Госпорт. – Имя не могу припомнить. Дерек, да? Нет, глупо с моей стороны, Дерек быть не может. Дерек Фокс – Координирующий Секретарь Министерства Плодородия. Конечно, конечно, он ваш брат. Припоминало. Ваше имя на «Т» начинается. – Он нажал кнопки в стене; на противоположной стене умеренно огненными письменами появились подробности о вакансиях, кадр за кадром, умеренно пламеневшие письменами. – Видите что-нибудь увлекательное?

– Южный Лондон (Канал), Общеобразовательная Школа (Для Мальчиков), Четвертый Дивизион, – сказал Тристрам. – Кто там Ректор теперь?

– Тот же, Джослин. Знаете, он женился на истинном старом боевом мече. Умный мужчина. Плывет по волнам, понимаете.

– Как мой брат Дерек.

– Наверно. Хотите там что-нибудь?

– Нет, на самом деле. Слишком много дурных воспоминаний. Мне с виду нравятся вон те лекции в Техническом Колледже. История Войны. По-моему, я смогу.

– Это нечто новое. Вряд ли много соискателей. Записать вас?

– Пожалуй.

– В начале летнего семестра можете приступать. Знаете что-нибудь о войне? Мой сын только что получил повестку.

– Обрадовался?

– Юный оболтус. Армия должна вколотить в него какой-то здравый смысл. Хорошо. Лучше как-нибудь сходите, взгляните на Колледж. По-моему, очень симпатичное здание. Ректор в полном порядке. По фамилии Матер. По-моему, вы отлично поладите.

– Прекрасно. Спасибо.

На Рострон-Плейс Тристрам обнаружил контору жилищного агента. Ему предложили весьма респектабельную квартиру в Уинтроп-Мэншнс – две спальни, гостиная, кухня приличных размеров, оборудованная холодильником, стереотелеком и стенным шпинделем для Дейли Ньюсдискаили любого его конкурента. Посмотрев, он ее взял, подписав обычную форму соглашения, заплатив вперед за месяц. Потом занялся кое-какими покупками: кухонная утварь, провизия (довольно достойный выбор в новых магазинах при свободном предпринимательстве), немного белья, пижамы, халат.

А теперь. А теперь. А теперь. С колотившимся и трепетавшим, как птица в бумажном пакете, сердцем он шел, стараясь идти медленно, к берегу моря. Толпы народа под весенним солнцем, окутанные свежим морским воздухом, чайки трещат, как радиоглушители, каменное величие Правительственных офисов. Министерство Плодородия – барельефное треснувшее яйцо, откуда виднеются крылышки новорожденного, – с вывеской, которая гласила: «Корпорация министерств Продовольствия, Сельского Хозяйства, Исследований Плодовитости, Религии, Ритуалов и Народной Культуры». Девиз: «ВСЯ ЖИЗНЬ ЕДИНА». И Тристрам, глазея, нервно улыбаясь, решил, что, в конце концов, он не хочет туда заходить, не может ничего стоящего сказать или сделать со своим братом. Повернулся в последний раз, вросшие в землю ноги притормозили его. Ибо победа за ним, за Тристрамом, как покажет сегодняшний день. Самое дорогое для него, для Тристрама, он, Тристрам, вновь обретет, не пройдет девяноста минут, даже меньше. Окончательно. Бесповоротно. Ему требовалась только такая победа.

Высоко над Правительственным Зданием фигура с барочной бородой, в бронзовых одеждах с барочными складками, сурово смотрела на солнце в безветренный день, волосы и одежду развевал выдуманный скульптором барочный ветер. Кто это? Августин? Пелагий? Христос? Сатана? Тристрам воображал, будто улавливает сверкание крошечных рожек в шевелившейся массе каменных волос. Надо лишь обождать, всем надо обождать. Он почти убежден, что цикл снова начнется, фигура проповедует солнцу, морским облакам, что человек способен устроить хорошую жизнь, что ему не нужна благодать, что его наделил ей божественный разум. Пелагий, Морган. Морской Старик.

Он ждал.