Текст книги "Сумасшедшее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

Тристрам шел пешком до самого Финчли. Он знал – не было ни малейшего смысла шагать по дороге, пока, скажем, Нанитон не останется далеко позади. Долго-долго шлепал по городским улицам между небоскребами жилых кварталов и фабриками с разбитыми окнами. Весело или грустно шел мимо обеденных клубов, трупов, костей, но сам нападениям не подвергался. Бесконечный город пах жареным мясом и засорившейся канализацией. Пару раз он с ошеломлением видел открытое и бесстыдное совокупление. Я люблю картошку. Я люблю свинину. Я люблю женщин. Нет, не так. Хотя что-то вроде. Полицейских не видел; все как бы растворились или переварились в общей массе. На углу близ Тафнелл-парк перед немногочисленной, но довольно внимательной паствой служили мессу. Тристрам все знал про мессу от блаженного Эмброуза Бейли и поэтому с изумлением увидел, как священник – моложавый седой фатоватый мужчина в грубо размалеванном стихаре (крест, буквы IHS [36]36
  Монограмма Иисуса Христа.


[Закрыть]) – раздавал нечто вроде круглых кусочков мяса.

– Hoc est enim Corpus. Hic est enim calix sanguinis [37]37
  Сие есть Тело его. Сие есть чаша крови его (лат.).


[Закрыть].

Должно быть, некий новый Совет, или что-то еще, при таком дефиците ортодоксальных обрядов одобрил подобную импровизацию.

Был прекрасный весенний день.

Сразу за Финчли Тристрам сел отдохнуть в дверях магазина на безопасной боковой улочке и вытащил из сумы мясо. Он стер ноги. Ел осторожно, медленно; желудку – как явствовало из приступа диспепсии после завтрака – предстояло еще многому научиться; при еде он требовал воды. Королева Маб нашептывала ему о жажде, неизменной спутнице плотоядия, о великой жажде. В жилом помещении позади разгромленного магазина Тристрам нашел работавший водопроводный крап, приник к нему губами, пил целую вечность. Вода имела слабый зловонный привкус, была слегка испорченной, и он подумал: «Вот где кроется источник будущих проблем». Отдохнул еще, сидя в дверях, стиснув дубинку, рассматривая прохожих. Все держались середины улицы, – любопытная характеристика последнего этапа Интерфазы. Он сидел, лениво перебирал мысли и ощущения, которые, по его мнению, должен был думать и чувствовать. Удивился, что испытывает столь малое желание расквасить своему брату морду. Может быть, все это было злонамеренной ложью того самого амбициозного и разобиженного капитана; нужны доказательства, нужны определенные и неопровержимые свидетельства. Мясо бурчало в желудке; он изрыгнул какое-то восклицание вроде «жажды отцовства».

Родился ли уже ребенок, если должен родиться ребенок? Тристрам как-то потерял счет времени. Он чувствовал, что во всем этом хаосе Беатрис-Джоанна должна быть в большей безопасности, чем прежде. Она должна по-прежнему находиться на севере (если тот человек сказал правду); в любом случае ей идти больше некуда. Он испытывал уверенность, что сам делает единственно возможную вещь. Ему тоже некуда больше идти. Только до чего же ему ненавистен свояк: хвастун, обманщик, вечно ханжеские лозунги на языке, пригодные для поощрения команд по перетягиванию каната. На сей раз он ответит такими же криками, превзойдет его в набожности; больше он никому не позволит себя застращать.

Держась тротуара, Тристрам к середине дня прошел Барнет. Помешкав в нерешительности меж дорогами, соответственно, на Хэтфилд и на Сент-Олбани, с удивлением увидел автофургон, медленно с кашлем ползший на север, туда же, куда он. Выкрашен в какой-то земляной цвет; под одним слоем краски слабо проглядывал призрак его принадлежности – Министерство Бесплодия.Колеблясь между дорогами, Тристрам еще поколебался, прежде чем жестом просить подвезти. Решение за него принял нерв в больной левой ноге, и, отмахнувшись доводов разума, он рефлекторно выставил большой палец.

– Я еду только до Эйлсбери, – сказал водитель. – Может, там еще кого поймаете. Я хочу сказать, когда доберемся до Эйлсбери. – Автомобиль согласно содрогнулся. – Вы проделали долгий путь, – сказал он, с любопытством поглядывая на Тристрама. – Нынче путешественников не так много. – Тристрам объяснил. Водитель был тощим мужчиной в странной униформе: серый китель, штатские штаны, выцветшие до того же землистого цвета, что сам грузовик, на коленках землистые сырные дыры, белые тесемки висят из-под подтяжек. Когда Тристрам рассказал о своем освобождении из тюрьмы, он, коротко всхрапнув, рассмеялся.

– Если б вы обождали до нынешнего утра, – сказал он, – преспокойно бы вышли. Видно, там распахнули ворота из-за сбоев с доставкой еды. Так мне, по крайней мере, в Илинге рассказали.

Тристрам тоже издал лающий смешок. Все труды Чарли Линклейтера впустую.

– Вы должны понимать, – сказал он, – я не слишком осведомлен. Просто не имею понятия, что происходит.

– Ох, – сказал мужчина. – Ну, не так уж я много могу рассказать. Похоже, центрального правительства в данный момент нету, однако мы пытаемся изобрести какой-то региональный закон и порядок. Что-то вроде военного положения, можно сказать. В моем лице вы видите воскресшего военного. Я солдат. – И он снова всхрапнул.

– Армия, – сказал Тристрам. – Полк. Батальон. Рота. – Он читал о подобных вещах.

– Всего этого у нас быть не может, – сказал мужчина. – Каннибализм без разбора, и канализация не работает. Нам надо думать о женах и детях. В любом случае в Эйлсбери кое-что начинается. У нас даже есть люди, которые снова чуть-чуть работают.

– А что вы едите? – спросил Тристрам.

Солдат очень громко рассмеялся.

– Официально называется свиная тушенка, – сказал он. – Надо же нам что-то есть. Чего добру пропадать. Приходится, понимаете ли, довольно часто стрелять во имя закона и порядка, – серьезно сказал он. – Мясо и вода. Может быть, чересчур смахивает на тигриный рацион, но в консервных банках с виду выглядит цивилизованно. И мы надеемся, знаете, мы надеемся, что все снова начнет расти. Верьте, не верьте, но в прошлые выходные я на самом деле немножко рыбачил.

– Много поймали?

– Голавля, – сказал солдат и опять рассмеялся. – Жалкого маленького голавлика.

– А, – сказал Тристрам, – если можно спросить, какова цель вашей поездки?

– Этой? Ох, мы сообщение получили, что полицейские боеприпасы валяются на дороге от Илинга до Финчли. Однако какие-то свиньи добрались туда первыми. Очередная шайка. Моего капрала прибили. Капрал был не очень хороший, да не надо бы им его прибивать. Наверно, едят его теперь, каннибалы проклятые, – вполне спокойно рассказывал он.

– Кажется, – сказал Тристрам, – мы все каннибалы.

– Да, только, черт побери, мы-то в Эйлсбери хоть цивилизованные каннибалы. В том-то вся разница, чтоб есть из банок.

К западу от Хинкли Тристрам впервые увидел вспаханное поле. В целом все у него шло хорошо: ночь в бараках в цивилизованном Эйлсбери; путь при по-прежнему ясной погоде по Бистерской дороге в армейском грузовике, подсадившем его в пяти милях от Эйлсбери и довезшем аж до Блэкторна; ленч в вооруженном, но дружелюбном Бистере, даже бритье и стрижка; пешком в Ордли по железнодорожной линии, а там сюрприз – древний паровичок, бежавший через лес до самого Банбери. У Тристрама было всего несколько септ, таннеров и тошрунов, обнаруженных в карманах оглушенного дубинкой мужчины, но любители, населявшие три вагона поезда, оказались археологами, имевшими смутное представление насчет оплаты проезда. Тристрам провел ночь в затянутом паутиной подвале на Уорвик-роуд и на следующий день задолго до обеда добрался до Уорвика в остановленном грузовике, музыкально громыхавшем мелким оружием. В притихшем при военном положении Уорвике ему посоветовали не соваться в Кенилуорт, так как этим городом явно правили какие-то фанатики типа Пятой монархии [38]38
  Английская секта хилиастов, приверженцев учения о тысячелетнем Царстве Божием на земле, существовавшая в XVII в.


[Закрыть], приверженцы доктрины строгой экзофагии; а вот в Ковентри, заверяли его, чужаку вполне гарантирована безопасность. Поэтому Тристрам отправился через Лимингтон окольной дорогой, которую облегчил веселый курьер-мотоциклист, посадивший его на заднее сиденье. Ковентри показался почти нормальным городом, если не считать гарнизонного привкуса: общественные мессы, переклички перед заводами, комендантский час с наступлением темноты. На границе города Тристрама жадно расспрашивали о новостях, по ему, разумеется, нечего было сказать. Тем не менее его приняли, разрешили свободно присутствовать на инженерно-сержантской мессе. Когда он уходил на рассвете, сунули в карманы пару консервных банок с мясом, и впервые за много лет ему по-настоящему хотелось петь на ходу по пути в Нанитон при чудесной погоде. Он уже приближался к северной границе Большого Лондона, мечтая вдохнуть сельский воздух. В Бедфорде его подсадил военный автомобиль (красномордый от алка полковник типа Фальстафа с адъютантом) и провез через Нанитон до дороги на Шрусбери. Здесь, наконец, началась настоящая сельская местность: ровные вспаханные поля, не видно почти ни одной постройки, небо больше не загораживают горделивые монолиты. Он прилег за воротами и соснул в ароматах земли. Слава Всемогущему Богу.

А проснувшись, подумал, будто видит сои. Подумал, будто слышит дыхание флейты, поющие с придыханием голоса. Слова песни как бы складывались в утверждение, столь недвусмысленное и окончательное, точно он снова слышал «евхаристическое причащение». Слова были примерно такие: «Наливаются яблочки и орехи полны, задирайте подолы, спускайте штаны», а простая мелодия кружилась и кружилась в бесконечном da capo [39]39
  В музыке – знак повторения (ит.).


[Закрыть]. И он видел, он видел, он видел мужчин и женщин на пахоте – пара тут, пара там, – с ритуальной серьезностью изображавших чудовище за чудовищем с двумя спинами. Подолы задраны, штаны спущены под весенним солнцем, в засеянных бороздах, наливные яблоки и коричневые орехи, деревенское совокупление. Шесть мужчин, пять мужчин, четыре мужчины, два мужчины, один мужчина, и его, их… Почему в песне сказано «пес»? Поле засеяно, а не сжато. Однако в свое время они пожнут, вполне определенно пожнут. Вся жизнь едина. Та самая гниль была отказом человека от размножения.

– Ну, давайте, – раздраженно крикнул староста. Он смахивал на организатора танца героев легенды о Робин Гуде, жилистый, высокомерный, с красным носом, синими щеками. – Пожалуйста, слушайте все, – жалобно сказал он. – Выбраны следующие партнеры. – И начал читать по списку, который держал в руке. – Мистер Липсет с мисс Кенеми. Мистер Минрат с миссис Грэм. Мистер Ивенс с миссис Ивенс. Мистер Хильярд с мисс Этель Даффус. – И стал читать дальше. Тристрам, моргая на теплом солнце, сидел у постоялого двора в Атерстоне, благосклонно глядя на пары мужчин и женщин. – Мистер Финлей с мисс Рейчел Даффус. Мистер Мэйо с мисс Лаури. – Поименованные, точно на деревенских танцах, вставали в ряд лицом к возлюбленным, хихикая, вспыхивая, с отважным выражением палице, застенчивым, игривым, охотным. – Очень хорошо, – устало сказал староста. – А теперь в поля. – И все пошли рука об руку. Староста, увидев Тристрама, подошел, укоризненно качая головой, сел рядом с ним на скамейку. – В странные времена мы живем, – сказал он. – А вы что, просто мимо проходите?

– По пути в Престон, – сказал Тристрам. – А зачем, если можно спросить, вы все это устраиваете?

– Ох, обычное дело, – сказал староста. – Алчность, эгоизм. Кое-кто собирает все сливы. Вон тот тип Хильярд, к примеру. А бедняжка Белинда Лаури все время остается на холоде. Я все думаю, выйдет ли из этого хоть что-нибудь на самом деле хорошее, – мрачно задумался он. – Все гадаю, есть ли тут на самом деле хоть что-нибудь, кроме простого потворства своим желаниям.

– Это подтверждение, – сказал Тристрам. – Способ продемонстрировать, что разум – единственный инструмент проживания жизни. Возвращение к магии, вот что это такое. Мне это кажется очень здоровым.

– Я предвижу опасность, – сказал староста. – Ревность, драки, чувство собственности, расторжение браков. – Он твердо решил смотреть на дело с темной стороны.

– Все само образуется, – утешил его Тристрам. – Вот увидите. Краткое повторение всех времен свободной любви, а потом восстановятся христианские ценности. Вообще не о чем беспокоиться.

Староста нахмурился на солнце, на облачка, мягко, серьезно проплывавшие по акрам голубизны.

– По-моему, вы нормальный, – сказал он наконец. – По-моему, вы из тех, что и тот самый тип Хильярд. Типа «а-что-я-вам-говорил» по рождению и по воспитанию. Он всегда говорил, что дела не могли вечно идти так, как шли. Они смеялись надо мной, когда я сделал то, что сделал. Хильярд громче других. Я бы мог убить Хильярда, – сказал он, стискивая кулаки с зажатыми внутри большими пальцами.

– Убить? – сказал Тристрам. – Убить, – сказал он, – в дни любви?

– Это было, когда я работал в Личфилдской Жилищной Конторе, – пробормотал староста, – произошла эта вещь. Встал вопрос о вакансии и о моем повышении. Видите ли, я был старшим. – Если не дни любви, то определенно дни откровенных и честных признаний. – Мистер Консетт, начальник, сказал, что возникли сомнения, кого выбрать, меня или мужчину по имени Моэм. Моэм был гораздо младше меня, но Моэм был гомик. Ну, я долго думал. Меня самого на тот путь никогда не тянуло, но, разумеется, кое-что можно было сделать. Я много думал, прежде чем что-нибудь сделать; в конце концов, шаг очень важный. Так или иначе, после долгих раздумий, мучений, ворочаясь в постели, решился отправиться к доктору Мэнчипу. Доктор Мэнчип сказал, дело довольно легкое, вообще никакого риска, и он его сделает. Сказал, в общем наркозе нет надобности. Я смотрел, как он делает.

– Ясно, – сказал Тристрам. – То-то меня голос ваш удивил…

– Правильно. И посмотрите на меня теперь. – Он вытянул руки. – Сделанного не переделаешь. Как я впишусь в новый мир? Меня должны были предупредить, кто-то должен был мне сказать. Откуда мне было знать, что тот мир не продлится вечно? – Он понизил голос. – Знаете, как тот самый тип Хильярд недавно меня назвал? Он назвал меня каплуном.И причмокнул губами, в шутку, конечно, но не слишком хорошего вкуса.

– Ясно, – сказал Тристрам.

– Мне это вообще не понравилось. Мне ни чуточки это все не понравилось.

– Сидите тихонько и ждите, – посоветовал Тристрам. – История – колесо. Мир подобного типа тоже не может вечно существовать. В один прекрасный день нам придется вернуться к либерализму, к пелагианству, к сексуальным извращениям и… ну, к вашему случаю. Очевидно, придется – из-за всего вот этого. – Он махнул рукой в сторону вспаханных полей, откуда доносились приглушенные звуки энергичной сосредоточенности. – Из-за биологической цели всего вот этого, – пояснил он.

– А пока, – мрачно сказал староста, – мне придется бороться с людьми типа Хильярда. – Он передернулся. – Ничего себе, обозвать меня каплуном.

Еще молодой Тристрам, не болезненный с виду, был тепло принят дамами в Шенстоне. Он принес куртуазные извинения, сетуя на необходимость попасть к ночи в Личфилд. Проводили его поцелуями.

Личфилд взорвался пред ним, точно бомба. Там шел какой-то карнавал (хоть и не в знак расставания с мясной пищей [40]40
  Карнавал проводится на Масленице перед Великим постом.


[Закрыть], вовсе нет), и смятенному взору Тристрама предстало факельное шествие, пляшущие над головами знамена и транспаранты: «Личфилдская Гильдия Плодородия», «Любовный Коллектив Служащих Юга».Тристрам смешался с толпой на тротуаре, глядя на парад. Сначала маршировал оркестр с грохочущими и визжащими доэлектронными инструментами, звучавшими как та флейта в полях под Хинкли, только мелодия теперь была уверенной, со всеми медными, мясистыми, кроваво-красными тонами. Толпа радостно голосила. Затем шли два клоуна, брыкаясь и падая, во главе потешного взвода новобранцев в сапогах, длинных кителях, но без штанов. Женщина позади Тристрама завизжала:

– И-и-их, вон наш Артур, Этель.

Кителя и фуражки этой хитро косившей, махавшей, кричавшей, шатавшейся голоногой фаланги были явно украдены у Поппола (где он теперь, где он?), а на высоко воздетой на палке табличке было аккуратно начертано: «ПОЛИЦИЯ СОВОКУПЛЕНИЯ». Маршировавшие колотили друг друга дубинками из набитых чулок, размахивали ими в воздухе в итифаллическом ритме.

– Что значит это слово, Этель? – прокричала женщина позади Тристрама.

– Настоящая щековая дробилка, вот что, – сказал ей маленький мужчина в шляпе, употребив один краткий термин Лоренса [41]41
  Лоренс Д. Г. (1855–1930) – автор запрещенного в Англии за непристойность романа «Любовник леди Чаттерлей», провозгласивший чувственность и половое влечение созидательной и благотворной силой человеческой натуры.


[Закрыть].

– И-и-и, – провизжала она.

Дальше топали маленькие мальчики и девочки в зеленом, сладенькие и хорошенькие, с многоцветными парившими шарами-сосисками, привязанными к пальчикам.

– Ва-а-у-у, – взвыла рядом с Тристрамом девушка с гладкими волосами и слюнявым ртом, – прелесть, правда?

Шарики рвались высоко в небо, освещенное факелами, вступая там в мягкий подушечный воздушный бой. За проскакавшими детьми потащились очередные фигляры, одни мужчины в древних раздутых женских юбках, с огромными неровными грудями, другие в облегающих шутовских костюмах с панурговыми рогами. Неуклюже танцуя, разыгрывали краткую судорожную пародию, стукаясь друг о друга задами.

– И-и-и, – вопила женщина позади Тристрама. – Я сейчас прямо умру со смеху, вот что.

Потом под восторженный вздох, сменившийся искренними радостными приветствиями, выехала белая платформа в море бумажных цветов, где на высоком троне восседала полногрудая девчонка в голубом, в короне из бумажных цветов, с древком в руке, в тесном окружении разноцветных фей, улыбалась, призывно помахивала, – видно, личфилдская королева карнавала.

– Истинная прелесть, – сказала другая женщина. – Дочка Джо Тредвелла.

Платформу тащили – на увитых цветами канатах, до треска натянутых, – юноши в белых рубашках и красных трико, красивые, мускулистые. За платформой шагали степенные представители духовенства, неся вышитый на заменителе шелка лозунг «Бог есть Любовь».За ними маршировала устрашающая местная армия со знаменами «Парни Генерала X эту да, Мы Спасли Личфилд». Толпа приветственно орала во все горло. А потом, в копие, соблазнительно семенили молоденькие девушки (ни одна не старше пятнадцати), каждая с транспарантом, каждый транспарант прикреплен к верхушке высокого тонкого шеста; приапический символ, вызвавший радостные многократные крики, красовался в руках у вышагивавшей в длинных одеждах матроны, облетевшей розы в саду нераскрывшихся первоцветов. Процессия двигалась к окраинам города, толпа подпрыгивала, напирала, проталкивалась на дорогу, следуя за ней. Из невидимой головы шествия грянула, медно грохнула веселая мелодия, – куст шелковицы, май, орешки, наливные яблочки, – пробивая путь в весенней ночи. Зажатый в толпе Тристрам тащился без сопротивления, наливные яблочки, через город, лебединое гнездо и орешки полны, лексикограф, задирай подолы, «Лич»на среднеанглийском означает «труп», спускай штаны, какое неподобающее название – Личфилд [42]42
  В данном случае название города приобретает значение «трупное поле».


[Закрыть]– для нынешней ночи. Мужчины и женщины, юноши и девушки толкались, работали локтями, хохотали в кильватере процессии; высоко впереди поблескивал белый деревянный фаллос, колыхался в фокусе среди красивых ленточек; старики горбились, но вступали в игру; женщины средних лет солидно проявляли готовность, юные похотливые парни, робкие, но охочие девушки, лунообразные лица, топорики, утюги, цветы, яйца, шелковица, все на свете носы (горделивые итальянские, приплюснутые восточные, вздернутые, плоские, торчащие, картофельные, петушиные, скошенные, широкие), волосы кукурузные, ржавые, по-эскимосски прямые, вьющиеся, волнистые, редеющие, выпавшие, тонзуры и проплешины; щеки, разгоревшиеся, как наливное яблочко и созревший орешек в кострах и пламени энтузиазма; шелест подолов по пути в засеянные борозды поля и штанов.

Где-то там пропала почти пустая сумка Тристрама с едой, исчезла дубинка. Руки оказались свободными для танцев и объятий. На травке на краю города устроился оркестрик, усевшись на скамейках, дудел, трещал, гремел, завывал. Приапический шест воткнули в ямку, уже вырытую в центре лужайки; знамена хлопали, обвивали мужчин, которые втыкали их в землю и утаптывали у основания. Местная армия ловко рассредоточилась, принялась сваливать в кучу оружие. Были огни, фейерверки, пылало, трещало жаркое. «Личфилдские Колбаски»,гласил плакатик. Тристрам присоединился к голодным волкам, раздававшим бесплатные вертелы, жевавшим соленое мясо, – гоахо, охень гоахо, – изо рта у него валил пар.

Вокруг приапического шеста начались танцы, юноши и предположительно девушки. В дальнем конце лужайки (эвфемистическое обозначение коричневой, почти голой площадки в полакра) сладострастно и неповоротливо вертелись старшие. Разгоряченная смуглая женщина лет тридцати подошла к Тристраму и сказала:

– Как насчет нас с тобой, селезень?

– С радостью, – сказал Тристрам.

– Вид у тебя такой грустный, – сказала она, – точно ты по кому-то сохнешь. Правильно?

– Еще пара дней, если чуточку повезет, – сказал Тристрам, – и я буду с ней. А пока…

И они закружились в танце. Оркестр снова и снова играл веселую резвую мелодию шесть на восемь тактов. Вскоре Тристрам с партнершей покатились в борозду. Многие катались в бороздах. Ночь была теплой для этого времени года.

Среди ночи пировавшие, тяжело дыша, раздевались у костров, фанфары объявили о начале состязания за мужскую праздничную корону. Королева надменно восседала на своей платформе; растрепанная, порозовевшая свита у ее ног, хихикая, расправляла юбчонки. Ниже платформы за грубым столом из одной морщинистой руки в другую руку переходила фляжка с алком, сидели судьи, старейшины города. В кратком списке значились пять соперников на состязаниях по физической силе и ловкости. Десмонд Сьюард согнул кочергу, – скрипя зубами, надув жилы, – и прошел на руках сорок ярдов. Джоллибой Адамс перекувырнулся бесчисленное множество раз, а потом перепрыгнул через костер. Джеральд Тойнби на пять минут задержал дыхание и исполнил лягушачий танец. Джимми Куэйр прошелся на четвереньках, лег неподвижно, а маленький мальчик (его брат, как потом оказалось) встал на животе Джимми Куэйра в позу Эрота. За новизну и эстетическую привлекательность они заслужили больше всех аплодисментов. Однако корона отошла Мелвилу Джонсону (прославленное имя), который, балансируя на голове, высоко задрав ноги, громко процитировал триолет собственного сочинения. Странно было видеть перевернутый рот и слышать правильные слова:

 
Если я завоюю прелестную королеву,
Сердце мое станет ей медальоном.
У нее всегда будет сердце на обед,
Если я завоюю прелестную королеву.
От моего огня разгорится в ней свет,
Поплывет она по морю золотым галеоном,
Если я завоюю прелестную королеву,
Сердце мое станет ей медальоном.
 

Тщетно придирчивые ворчали, будто в правилах состязаний ничего не сказано насчет таланта версификации, и в любом случае каким образом претендент продемонстрировал силу и ловкость? Он их очень скоро продемонстрирует, смеялся кое-кто. Единодушное решение судей вызвало одобрительный рев. Мелвил Джонсон был коронован зубчатой фольгой и унесен под радостные крики на сильных плечах к королеве. Потом царственная чета, рука об руку, – юноши и девушки распевали вслед старую брачную песнь, слов которой Тристрам не сумел разобрать, – величественно проследовала в поля для завершения своей любви. На почтительном расстоянии за ними последовал простой народ.

Все под луной, семя делало свое дело на земле, семя делало свое дело под землей: Чарли Аарон с Глэдис Вудворд, Дэн Эйбл с Моникой Уилсон, Говард Уилсон с Кларой Хокинс-Эйбра-холл, Фредди Адлер с Дианой-Гертрудой Уильямс, Билл Айгер с Мэри Весткотт, Гарольд Олд с Луизой Вертхаймер, Джим Уикс с Пэм Азимов, Форд Вулвертон Эвери с Люси Вивиан, Дэнис Бродрик с Дороти Ходж, Джон Холберстрем с Джесси Гринидж, Тристрам Фокс с Энн Опимес, Рои Хайпляйи с Агнес Гелбер, Шерман Фейлер с Маргарет Ивенс, Джордж Фишер с Лили Росс, Альф Мелдрем с Джоанн Крамп, Элвис Фенвик с Брендой Фенвик, Джон-Джеймс Де Ропп с Асмарой Джоунс, Томми Элиот с Китти Элфик, – и еще бессчетное множество. Когда луна спряталась, поднялся ветер, их потянуло к кострам, где они спали до рассвета в красной потрескивающей дымке сытости.

Тристрам проснулся на заре, слыша чириканье птиц; протер глаза под холодную далекую бас-флейту кукушки. Появился священник со складным алтарем и зевающий мальчик-служка с крестом.

– Introibo ad altare Dei [43]43
  Приидите к алтарю Божию (лат.).


[Закрыть]. К Богу, даровавшему радость юности моей.

Освящение жареного мяса (хлеб и вино, без сомнения, скоро вернутся), раздача на завтрак причастия. Умывшийся, но небритый Тристрам поцеловал на прощанье новых друзей и отправился северо-западной дорогой на Рагли. Прекрасная утренняя погода вполне могла продержаться весь день.