Текст книги "Сумасшедшее семя"

Автор книги: Энтони Берджесс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 12

Еще как-то дрожа, несмотря на добавочные два стакана алка в пивном подвале ближе к дому, Тристрам вошел в Сперджин-Билдинг. Даже тут, в большом вестибюле, хохотали серые униформы. Ему не понравилось это, ни чуточки не понравилось. У дверей лифта ждали соседи по сороковому этажу – Вейс, Дартнел с Виссером; миссис Хампер и юный Джек Феникс; мисс Уоллис, мисс Рантинг, Артур Спрэгг; Фиппс, Уокер-Мередит, Фред Гамп, восьмидесятилетний мистер Эртроул. На табло лифта желто вспыхивало: 47–46–45.

– Я видел довольно ужасную вещь, – сказал Тристрам старому мистеру Эртроулу.

– А? – сказал мистер Эртроул.

38 –37–36.

– Особые чрезвычайные предписания, – сказал Фиппс из Министерства Труда. – Всем приказано вернуться к работе.

Юный Джек Феникс зевнул; Тристрам впервые заметил черные волоски у него на скулах.

22–21–20–19.

– Полиция в доках, – говорил Дартнел. – Единственный способ обращения с этими сволочами. Грубость. Давно пора. – Он одобрительно взглянул на серую полицию в черных галстуках, словно на поминках по пелагианству, с легкими карабинами под мышками.

12–11–10.

Тристрам мысленно двинул гомика или кастрика в слащавую пухлую физиономию.

3–2–1.

И появилась физиономия – не слащавая и не пухлая – его брата Дерека. Оба изумленно уставились друг на друга.

– Ради Дога, – сказал Тристрам, – что ты тут делаешь?

– Ох, Тристрам, – просюсюкал Дерек, произнося имя в нос, гундося в неискренней нежности. – Это ты.

– Да. Ты меня искал или что?

– Вот именно, мой милый. Хотел сказать, как ужасно мне жалко. Бедный, бедный малыш.

Лифт быстро заполнялся.

– Это официальное соболезнование? Я всегда думал, твое министерство только радуется смертям. – Он нахмурился, озадаченный.

– Мое, твоего брата, – сказал Дерек. – Неофициальное от МИБа. – Говорил он довольно сухо. – Я пришел с… – Он едва не сказал «с утешением», да вовремя сообразил, что это прозвучало б цинично. – С братским визитом, – сказал он. – Видел твою жену, – (легкая пауза перед неестественно подчеркнутым словом придала ему некую непристойность), – и она мне сказала, что ты еще на работе, поэтому я… В любом случае мне ужасно, ужасно жаль. Мы должны, – неопределенно добавил он на прощание, – встретиться как-нибудь вечерком. Пообедать или еще что-нибудь. А сейчас мне надо лететь. Встреча с министром. – И улетучился, виляя задом.

Тристрам втиснулся в лифт, плотно прижался к Спрэггу и к мисс Уоллис, по-прежнему хмурясь. Что происходит? Дверь задвинулась, лифт начал подниматься. Мисс Уоллис, мертвенно-бледная коротышка с мокро блестевшим носом, дышала на Тристрама, обдавая духом гидрированной дегидрированной картошки. Почему это Дерек соблаговолил нанести визит к ним в квартиру? Они не любили друг друга не только потому, что пунктом политики дискредитации самого упоминания о семье всегда было поощрение Государством вражды между братьями. Ревность постоянно присутствовала, обида из-за предпочтения и нежностей, выпадавших на долю Тристрама, любимца отца, – теплое местечко в папиной постели по утрам в выходные; верхушка яйца за завтраком; лучшие игрушки на Новый год. Другой брат и сестра добродушно пожимали на это плечами, Дерек – нет. Дерек выражал свою ревность скрытными пинками, враньем, пятнами грязи на воскресном скафандре Тристрама, актами вандализма над его игрушками. Последний ров между ними был вырыт в отрочестве – сексуальное извращение Дерека и нескрываемое отвращение к нему Тристрама. Больше того, при худших образовательных шансах Дерек пошел дальше, гораздо дальше брата, – завистливое рычание, триумфально наставленный нос. Так какой же неблаговидный мотив привел его сегодня сюда? Тристрам инстинктивно ассоциировал этот визит с новым режимом, с началом Интерфазы. Может быть, состоялся быстрый обмен телефонными сообщениями между Джослином и Министерством Бесплодия (обыск квартиры в поисках гетеродоксальных конспектов лекций; расспросы жены насчет его мнения по поводу Регулирования Рождаемости). Тристрам в легкой панике пролистывал воспоминания о проведенных уроках, – ироническое восхваление мормонов в Юте; красноречивое отступление насчет «Золотого сука» (запрещенное чтение); возможно, насмешки над иерархией гомиков после особенно гадкого школьного завтрака. И он снова признал в высшей степени неудачным, что вышел за пределы школы без разрешения именно в этот день, не в какой-то другой. А потом, когда лифт остановился на сороковом этаже, в желудке взыграл дух отваги. Алк вскричал: «К черту всех!»

Тристрам пошел к своей квартире. Перед дверью помедлил, отбрасывая автоматическое ожидание приветственного детского крика. Вошел. Беатрис-Джоанна сидела в халате, ничего не делала. Быстро встала, очень удивленная, видя мужа так рано дома. Тристрам заметил открытую дверь в спальню, смятую постель, постель больного, страдающего лихорадкой.

– У тебя был гость? – спросил он.

– Гость? Какой гость?

– Я встретил внизу своего драгоценного братца. Он сказал, что был тут, меня искал.

– А, так ты про него. – Она глубоко выдохнула. – А я думала, ты имеешь в виду, ну, знаешь, – гостя.

Тристрам принюхался сквозь вездесущий запах «Анафро», словно вынюхивая что-то сомнительное.

– Чего он хотел?

– Почему ты дома так рано? – спросила Беатрис-Джоанна. – Плохо себя чувствуешь или что?

– Очень плохо почувствовал себя от услышанного. Я не получу повышения. Меня дисквалифицировало чадолюбие моего отца. И моя собственная гетеросексуальность. – Сложив за спиной руки, шагнул в спальню.

– Прибрать некогда было, – сказала она, заходя, расправляя постельное белье. – Я в больнице была. Только недавно вернулась.

– Похоже, нас ждет беспокойная ночь, – сказал он. И вышел из спальни. – Да, – продолжал он. – Место досталось одному маленькому нахалу-гомику вроде Дерека. Наверно, надо было этого ожидать.

– Мы переживаем поганые времена, правда? – сказала она. Минуточку постояла, обессиленная и несчастная, держа в руках конец смятой простыни. – Сплошное невезение.

– Ты так и не сказала, зачем приходил Дерек.

– Вообще непонятно. Тебя искал. – Почти попалась, думала она; была на волосок. – Довольно-таки неожиданно было его увидеть, – импровизировала она.

– Врун, – сказал он. – По-моему, он шел не просто погоревать вместе с нами. В любом случае откуда он знает про Роджера? Как он мог это выведать? Спорю, только с твоих слов мог узнать.

– Знал, – выкручивалась она. – В Министерстве увидел. Ежедневные цифры смертей или еще что-нибудь. Сейчас будешь есть? Я нисколько не голодна. – Она оставила постель, вышла в гостиную и заставила крошечный холодильник спуститься с потолка на манер некоего полярного божка.

– Ему что-то нужно, – сказал Тристрам. – Это определенно. Мне бы надо за собой присматривать. – Тут алк пришел на помощь. – Да какого черта? Чтоб их всех разразило. Люди вроде Дерека правят страной.

Он вызвал стул из стенки. Беатрис-Джоанна увенчала дело, вырастив из пола стол.

– Я себя чувствую антиобщественным элементом, – сказал Тристрам, – безумно антиобщественным. Да кто они такие, чтоб учить нас, как жить нашей собственной жизнью? Ох, – вздохнул он, – мне вообще не нравится, что творится. Кругом тьма полиции. Вооруженной.

Он опустил рассказ о происшествии с расстриженным священником в баре. Она его выпивку не одобряла.

Беатрис-Джоанна подала холодную котлету из гидрированных дегидрированных овощей. Он ел от души, с аппетитом. Потом дала ломтик пудинга из синтемола. А когда он покончил с едой, предложила:

– Съешь орешек.

Орешек был питательным элементом, изобретением Министерства Синтетического Продовольствия. Наклонилась над ним за орешками в стенном буфете, он краем глаза заметил роскошную наготу под халатом.

– Разрази их всех Бог, будь они прокляты, – сказал он. – И я именно Бога имею в виду. – Встал и попробовал ее обнять.

– Нет, не надо, пожалуйста, – взмолилась она. Ничего хорошего не получилось бы; его прикосновения невыносимы. Она сопротивлялась. – Я вообще себя плохо чувствую, – сказала она. – Я расстроена. – И зашмыгала носом.

Он отступился, сказал:

– Хорошо. Ох, ну, ладно. – Куснул пластиковыми зубами ноготь мизинца на левой руке, неуклюже стоя у окна. – Прости меня за это. Просто не подумал. – Она собрала со стола бумажные тарелки, сунула в стенную щель топки. – Ах, черт, – сказал он с неожиданной яростью. – Превратили нормальный, порядочный секс в преступление. Тебе больше не хочется им заниматься. Ну и ладно, по-моему. – Он вздохнул. – Вижу, надо бы мне добровольно пойти на кастрацию, если не хочется вовсе лишиться работы.

В эту секунду Беатрис-Джоанну вновь остро пронзило чувство, которое на одну ослепительную секунду вспыхнуло в ее мозгу, когда она лежала под Дереком в той самой лихорадочно смятой постели. Некий евхаристичный момент – высоко грянули трубы, вспыхнул свет с треском, как бывает (говорят) в миг повреждения зрительного нерва. И тоненький голосок на удивление проникновенно пропищал: «Да, да, да». Если все толкуют об осторожности, может, и ей надо быть осторожной. Не вообще осторожной, конечно. Только в той степени осторожной, чтобы Тристрам не узнал. Как известно, противозачаточные средства порой не срабатывают.

– Извини, дорогой, – сказала она. – Я не хотела. – Обняла его за шею. – Давай, если хочешь.

Если б только это можно было проделывать под наркозом. Ну, все равно, долго не продлится.

Тристрам жадно поцеловал ее.

–  Яприму таблетки, – сказал он, – не ты.

Он с момента рождения Роджера во всех допустимых, благословенно немногочисленных случаях, когда желал воспользоваться супружескими правами, всегда настаивал, что сам примет меры предосторожности. Потому что на самом деле не хотел Роджера.

– Приму три, – сказал он. – Просто ради безопасности. – Тоненький внутренний голосок чуть хихикнул при этом.

Глава 13

Беатрис-Джоанна с Тристрамом, занятые разными делами, не видели и не слышали заявления Премьер-Министра по телевидению. Но в миллионах других домов – в целом на потолках в спальнях, больше нигде места не было – стереоскопическое изображение отекшей, комковатой, классической физиономии ученого достопочтенного Роберта Старлинга мерцало и дребезжало, как забарахлившая лампа. Оно говорило о безнадежных опасностях, в которые скоро будет ввергнута Англия, Англоязычный Союз, сам огромный земной шар, если, хоть и с сожалением, не будут приняты определенные строгие репрессивные меры. Это война. Война с безответственностью, с элементами, саботирующими – а такой саботаж явно недопустим – государственный механизм; со всеобщим попранием разумных либеральных законов, особенно закона, который, ради блага общества, старается ограничить прирост населения. На всей планете, – серьезно, как подобает государственным руководителям, говорило светящееся лицо, – сегодня или завтра, – обращаясь к своим разнообразным народам одинаково убедительными словами, – весь мир объявляет войну самому себе. Жесточайшие наказания за дальнейшую безответственность (подразумевалось, причиняющие наказующим больше боли, чем наказуемым); выживание на планете зависит от баланса народонаселения и научно рассчитанного минимального запаса продовольствия; затянуть пояса; одержать полную победу; зло будет побеждено; сплотимся; да здравствует Король.

Беатрис-Джоанна с Тристрамом пропустили также несколько волнующих кинокадров репортажа о завершении забастовки на Национальных Заводах синтемола, – полиция, заслужившая прозвище «серых», без конца хохотала, помогая себе дубинками и карабинами; в объектив камеры брызнули разноцветные мозги.

Они пропустили и дальнейшее объявление о формировании корпуса под названием Популяционная Полиция, столичным комиссаром которой предполагался некто хорошо им обоим известный – брат, предатель, любовник.

Часть вторая

Глава 1

Во всех Государственных Коммунальных Службах ввели восьмичасовые рабочие смены. Но школы и колледжи поделили рабочий день (каждый день, каникулы стояли под вопросом) на четыре смены по шесть часов каждая. Спустя почти два месяца после начала Интерфазы Тристрам Фокс сидел за полуночным завтраком (смена начиналась в час ночи) при косо висевшей на небе полной летней луне. Пытался есть какую-то бумажную кашу, размоченную синтемолом, и, каким бы ни был во все эти дни постоянно голодным – пайки существенно срезали, – оказывалось очень трудно отправлять в рот сырой волокнистый кошмар: все равно что есть чьи-то слова. Пока он пережевывал бесконечные полные ложки, синтетический голос Дейли Ньюсдиска(выпуск 23.00) пищал мультипликационной мышью, а сам орган массовой информации медленно вращался на стенном шпинделе, черно поблескивая.

– …Беспрецедентно низкий улов сельди, объяснимый лишь с точки зрения необъяснимой неспособности к размножению, по сообщению Министерства Рыбоводства…

Тристрам протянул левую руку и выключил его. Ограничение рождаемости среди рыб, что ли? Тристрама на миг закружил внезапный прилив генетической памяти – какая-то круглая плоская рыба не помещается на тарелке, хрустящая, коричневая, под острым соусом. Но вся выловленная нынче рыба перемалывалась машинами, превращалась в удобрение или в смесь для многоцелевого питательного концентрата (подается в виде супа, котлет, хлеба, пудинга), рекомендованного Министерством Натурального Продовольствия в качестве основной составляющей недельного пайка.

Теперь, когда в гостиной умолк маниакальный голос со своей ужасающей журналистикой, Тристраму было лучше слышно, как в ванной тошнит его жену. Бедная девочка, в эти дни ее регулярно тошнит на рассвете. Наверно, от еды. Вполне может любого стошнить. Он встал из-за стола и пошел посмотреть на нее. Вид бледный, усталый, вялый, словно рвота вывернула ее наизнанку.

– Я бы на твоем месте сходил в больницу, – мягко сказал он. – Узнал бы, в чем дело.

– Со мной все в порядке.

– Мне не кажется, будто с тобой все в порядке. – Он перевернул микрорадио у себя на запястье; часы с обратной стороны показывали двенадцать тридцать. – Надо лететь. – Поцеловал влажный лоб. – Последи за собой, дорогая. Пойди, покажись кому-нибудь в больнице.

– Да ничего. Просто желудок расстроился. – И действительно, словно для него стараясь, она стала выглядеть гораздо лучше.

Тристрам вышел (просто желудок расстроился), присоединился к ожидавшим у лифта. Старый мистер Эртроул, Фиппс, Артур Спрэгг, мисс Рантинг – расовые концентраты типа питательных: смесь Европы, Африки, Азии, присоленная Полинезией, – отправлялись на работу в министерства и на национальные предприятия; Оллсоп и бородатый Абазофф, Даркинг и Хамидин, миссис Гау, ее мужа забрали три недели назад, – готовые к смене, которая продлится на два часа дольше Тристрамовой. Мистер Эртроул говорил дряхлым дрожащим голосом:

– Вообще, по-моему, нехорошо, чтобы эти легавые все время за тобой присматривали. Во времена моей молодости такого не было. Захотел в уборной покурить – шел и курил без всяких вопросов. А теперь нет, ох, нет. Эти легавые без конца дышат прямо в затылок. По-моему, нехорошо. – И продолжал ворчать. Абазофф покивал головой, пока входили в лифт, – старик безобидный и не очень умный, оператор, вкручивает большой винт в задние стенки телевизионных ящиков, которые, бесконечно множась, ползут мимо него вперед по ленте конвейера. В лифте Тристрам тихо спросил миссис Гау:

– Есть что-то новое?

Она глянула на него снизу вверх, длиннолицая женщина сорока лет с сухой, прокопченной, как у цыганки, кожей.

– Ни словечка. Я уверена, что они застрелили его. Застрелили, – вдруг громко крикнула она. Собратья-пассажиры прикинулись, будто не слышат.

– Чепуха, – потрепал ее по худому плечу Тристрам. – Он не совершил никакого реального преступления. Скоро вернется. Увидите.

– Он был сам виноват, – сказала миссис Гау. – Пил этот самый алк. Разевал рот. Я всегда говорила ему, что когда-нибудь он зайдет чересчур далеко.

– Ну-ну, – сказал Тристрам, похлопывая ее по плечу. Истина заключалась в том, что Гау фактически рта вообще не открыл; просто издал короткий грубый звук перед кучкой полицейских возле одного из наиболее скандальных спиртных магазинчиков где-то на Гатри-роуд. Его увезли средь шумного веселья, и никто его больше не видел. От алка сейчас лучше воздерживаться, лучше оставить алк серым.

4–3–2–1. Тристрам выволок из лифта ноги. На забитой народом улице ожидала медовая ночь, простреленная лупой. В вестибюле присутствовали представители Поппола – Популяционной Полиции, – черная форма, фуражки с сияющими козырьками, кокарды, собачьи ошейники поблескивают разорвавшейся бомбой, которая при ближайшем рассмотрении оказывалась разбитым яйцом. Невооруженные, меньше серых склонные к скорому насилию, щеголеватые, вежливые, они в большинстве своем делали честь своему комиссару. Тристрам, влившись в толпы, шедшие на работу, выражавшие всем своим видом, мол, я-никогда-и-не-думал-что-смерть-столь-многих-выр-вала-из-рядов, гневно бросил вслух слово «брат» текущему в ночи Каналу, его серебристому небу. Это понятие приобрело для него чисто уничижительный подтекст, что было несправедливо по отношению к бедному безобидному Джорджу, старшему из трех братьев, который усердно трудился на сельскохозяйственной станции близ Спрингфилда в штате Огайо. Джордж недавно прислал одно из своих редких писем, скучно-фактическое, посвященное экспериментам с новыми удобрениями и выражавшее недоумение по поводу странной пшеничной гнили, распространявшейся на востоке Айовы, Иллинойса и Индианы. Добрый, солидный старый Джордж.

Тристрам вошел в добрый, солидный старый небоскреб, где располагалась Общеобразовательная Школа (Для Мальчиков), Южный Лондон (Канал), Четвертый Дивизион. Выкатывалась смена Дельта, а один из трех заместителей Джослина, самодовольный хлыщ по фамилии Кори с седым хохолком и с разинутым ртом, стоял и наблюдал в огромном вестибюле. Смена Альфа влетела стрелой, протискиваясь в игольные ушки лифтов, вверх по лестницам, вниз по коридорам. Первый урок у Тристрама был на третьем этаже, – Основы Исторической Географии для Двадцатого потока Первого класса. Искусственный голос отсчитывал:

– …Восемнадцать – семнадцать…

Только кажется или это творение какой-то задницы из Национальной Корпорации Синтеглот звучит сегодня ироничней обычного?

– …Три – два – один.

Он опаздывал. Пулей влетел в служебный лифт и, запыхавшись, ворвался в класс. Нынче надо быть повнимательней.

Пятьдесят с лишним мальчиков разнообразных смешанных цветов приветствовали его единодушным вежливым «добрым утром». Утром? На дворе прочно стояла ночь; луна, огромный, устрашающий женский символ, председательствовала в ночи. Тристрам сказал:

– Домашнее задание. Положите, пожалуйста, домашнее задание перед собой на парты.

Защелкали металлические застежки, пока мальчики открывали ранцы, зашлепали учебники, зашелестели страницы, пока они отыскивали ту, где нарисовали карту мира. Тристрам прохаживался по классу, заложив руки за спину, бегло просматривал. Огромный перегруженный шар в проекции Меркатора, две огромные империи – Ангсо (Англоязычный Союз) и Руссо (Русскоязычный Союз), – которые мальчики грубо скопировали, развалясь, высунув языки. В основных океанах еще возводились Придаточные Острова для избыточного населения. Мирный мир, позабывший искусство самоуничтожения, мирный и озабоченный.

– Небрежно, – сказал Тристрам, ткнув указательным пальцем в рисунок Коттэма. – Вы разместили Австралию слишком далеко к югу. И забыли Ирландию вставить.

– Сэр, – сказал Коттэм.

А еще был мальчик – Хайнард, – не сделавший домашнего задания; вид испуганный, под глазами темные круги.

– Что это значит? – спросил Тристрам.

– Я не мог, сэр, – сказал Хайнард с трясущейся нижней губой. – Меня отвели в Приют, сэр. У меня не было времени, сэр.

– А. В Приют. – Это было кое-что новое, заведение для сирот, временных и перманентных. – Что случилось?

– Их забрали, сэр, моих папу и маму. Говорят, они плохо сделали.

– Что они сделали?

Мальчик повесил голову. Не табу, а сознание преступления заставляло его краснеть и молчать. Тристрам мягко сказал:

– Просто у твоей мамы ребенок, да?

– Должен быть, – пробормотал мальчик. – Их забрали. Говорят, с этим надо покончить. А потом отвели меня в Приют.

Великая злоба душила Тристрама. Фактически эта злоба (понимал он со стыдом) была злобой наигранной, педантичной злобой. Он мысленно видел, как стоит у ректора в кабинете и провозглашает: «Государство считает образование этих мальчиков важным, стало быть, предположительно должно столь же важным считать выполнение домашнего задания, и вот Государство является, всюду сует безобразное лицемерное рыло и не позволяет одному из моих учеников выполнить домашнее задание. Ради Дога, давайте разберемся, что у нас происходит». Слабая раздраженность мужчины, взывающего к принципам. Конечно, он знал, каким будет ответ: сперва самое важное; самое важное – выживание. Вздохнул, потрепал мальчика по голове, потом прошел назад, встал перед классом.

– Нынче утром, – сказал он, – мы будем чертить карту Мелиорированного Района Сахары. Возьмите карандаши.

Ничего себе утро. Ночь морем школьных чернил мощно текла за окнами.